Действие романа классика ингушской литературы Идриса Базоркина охватывает последнее десятилетие XIX начало XX века
| Вид материала | Документы |
- России Иван Беседин с программой «Романсы Павловского парка». В 19-00 здесь же пройдет, 19.04kb.
- Тематическое планирование по литературе. 10 класс, 31.14kb.
- Н. Э. Баумана Методическое объединение учителей русского языка и литературы программа, 68.89kb.
- Тема: Образ Л. Н. Толстого между строк романа «Война и мир» Ушакова Светлана Михайловна,, 14.6kb.
- История русской литературы XX века. Советская классика., 22.22kb.
- Тематическое планирование уроков литературы в 10 классе, 320.22kb.
- Курс лекций по русской литературе конца XIX начала XX века для студентов факультета, 1755.86kb.
- Список литературы: Газета «История» №12 март 1997, А. Головатенко «Аграрный вопрос, 6.34kb.
- Программа (по литературе) Раздел, 23.86kb.
- Книга 1 Аннотация Вкнигу вошли первый и второй тома романа «Война и мир», 8753.03kb.
- Скажи ему, что Чаборза не ограбили. Целый аул не может быть грабителем! Скажи ему, что Чаборза не ограбили, потому что не скрывали, что взяли у него. Его не ограбили еще и потому, что обещали вернуть скотину, и вернули. Вернули все. Он не только с коров, с бычков посчитал приплод и содрал его с нас. Шкуру содрал с людей! Разорил вторично! В эту зиму уже не по Божьей воле, а по его воле народ бедствовал! Скажи, что я не разбойник, а пахарь. Но чтоб не оказалось так, что такой начальник говорит неправду, я готов оправдать слово, которым он меня назвал. Только для этого мне надо, чтоб он сказал, где он живет...
- Не болтай лишнего! - строго сказал Калою переводчик. — Знаешь, что он тебе сделает?
- Ты меня не учи! Ты за их деньги брешешь и вправо и влево. Переводи! А то, кому что будет, - это я знаю...
Обозленный переводчик, а с ним и Чаборз стали наперебой пояснять начальнику все, что сказал Калой. Тот взбесился.
- Казаков! — крикнул он.
Чаборз взмахнул рукой, и отряд тотчас подскакал к башне. Но вокруг приезжих уже собрался почти весь аул. Люди с тревогой слушали эту перебранку. Дали, следившая из глубины двора за Калоем, увидев казаков, с воплем кинулась к мужу. И, споткнувшись о колоду, упала. К ней подбежали соседки, подняли, отнесли в дом.
- Кто посмеет шагнуть во двор, - сказал Калой, - пусть считает себя покойником!
Не поняв этих слов, офицер направил было на него лошадь, а казаки вскинули карабины, но переводчик удержал офицера, а двор Калоя до отказа наполнился народом.
- Чаборз! Ты занимаешься не тем, чем нужно! - закричал Иналук. И, обратившись к переводчику, сказал: - Переведи начальнику, пусть он уезжает. Мы никого не трогали. А если он, как и Чаборз, жалеет, что мы не сдохли с голоду, так мы не побоимся умереть сейчас в борьбе с вами, но Калоя тронуть не дадим! Чего вы хотите? Что вам от него надо? Чаборз клевещет на него, потому что боится. Они со своим отцом погубили отца Калоя, мать и дядю его с женой! Русский офицер не знает этого и пусть не лезет в наши дела! Скажи!
Толпа негодующе шумела.
Переводчик поняв, чем может кончиться вся эта заваруха, быстро переводил речь Иналука, стараясь охладить пыл своего господина. Да тот, видно, и сам понял, что здесь можно хватить беды, и готов был ретироваться.
Пригрозив Калою посчитаться с ним за наглость и посулив прислать отряд на постой, он удалился. Горцы с ненавистью смотрели им вслед.
В полдень, когда отряд выехал в низину реки Арам-хи, Чаборз повернул обратно. Он получил от начальника срочное задание: подать на Калоя рапорт и установить за ним негласную слежку для того, чтобы при первом подходящем случае арестовать его и выслать в Сибирь как смутьяна, имеющего непомерное влияние в горах.
Размышляя об этом, Чаборз ехал, бросив поводья.
Тропинка то поднималась вверх и шла по-над пропастью, то сползала к реке и вилась меж кустов дикой розы. Настроение у Чаборза было скверное. Должность старшины приносила ему много хлопот, ставила в зависимость от начальства, заставляла следить за людьми, писать доносы. А это рано или поздно могло кончиться плохо. Он знал, что ингуши не считались с тем, что человека арестовывала власть. Не дай Бог, умрет такой в тюрьме или в Сибири, родственники погибшего тут же объявят кровную месть доносчику или тому, по чьей вине погибший был арестован! Вот и с Калоем может случиться так. Да черт с ним! Чаборз готов заплатить Эги двенадцатью коровами, лишь бы убрать наглеца, который с самого детства стоит на его пути! Он вспомнил игры, в которых Калой побеждал его, драку на поле, подозрения по поводу странной смерти Гойтемира, раздачу стада, изгнание родителей Зору... Он даже стал ревновать жену... И это наполнило его ядом еще большей ненависти. «Но откуда, откуда у Калоя такие огромные деньги? - с жадностью думал Чаборз, снова возвращаясь в мыслях к событиям этого дня. - Конечно, он грабит, - решил старшина. - И на этом рано или поздно я его, негодяя, поймаю! Двух старшин в горах не будет!..»
Тропинка вступила в лес и пошла ровно, огибая склон горы, густо поросшей стройной молодой сосной.
За одним из поворотов широко расставленные глаза Чаборза уставились в одну точку. Его тело пронзил смертельный холод ужаса. Он перестал дышать, оцепенел, не в силах взять повода...
Лошадь остановилась, уткнувшись грудью в дерево, перегородившее тропу. Мгновение казалось Чаборзу вечностью, а черная точка направленного ему в лицо ствола револьвера со взведенным курком - немигающим глазом смерти... «Вот... Вот сейчас конец...» - Мелькнула мысль. Но Калой не стрелял. Он приблизился к Чаборзу, вынул из его кобуры револьвер и продолжал смотреть на него в упор. Страх в душе старшины уступил место тупому безразличию. Он ощутил во всем теле вялость, на лбу капли пота.
- Что ты смотришь? - сказал он голосом, который ему самому показался чужим и далеким.
- Любуюсь. Сейчас ты перестанешь быть... - донеслось до его слуха.
- Почему? — выдавил из себя Чаборз.
- Ты убийца...
- Чей убийца?
- Моего ребенка...
У Чаборза мелькнула страшная мысль: «Сумасшедший... О чем говорить с безумным? Случайное, бессмысленное движение его пальца - и конец...» И все-таки в оставшееся до смерти мгновение он решил хоть чудом предотвратить ее.
- Калой, я не убивал твоего ребенка! Ты ошибся! - сказал он как можно спокойнее. - Да у тебя, кажется, и нет еще детей... - Самообладание медленно возвращалось к нему. — Отведи револьвер в сторону... Ты нечаянно можешь выстрелить...
- Нечаянного выстрела не будет. Я ждал... тебя... Ты привел ко мне казаков. Ты напугал женщину. Она упала, и ты убил в ней дитя.... На тебе кровь...
Нет, Калой не был сумасшедшим. Теперь все ясно. Чаборз понял все. Теперь можно было говорить, спасать себя, оправдываться, доказывать. Какое счастье! Здоровый человек мог выслушать его... Только не медлить! Надо обезоружить в нем ярость отца...
Чаборз в знак смирения слез с коня.
- Если это правда, я виноват. Хотя никто не мог знать, что она ждет ребенка, и я не приводил к тебе отряда. Есть и помимо меня люди, которые доказывают начальству... Но сегодня так получилось... Что бы я ни говорил - я виноват... И я готов искупить вину... Убийство без намерения - нечаянное убийство... За это не берут кровь. Не лишают человека жизни... Ведь ты не раб, ты эзди*, ты знаешь законы гор... - Чаборз лихорадочно вспоминал, на чем люди мирятся в подобных случаях. - Хочешь, я отдам тебе сына?.. - Нет, так я готов признать любой суд адата!.. Что мне говорить? Виноват...
Чаборз в смятении не заметил, что огонь в глазах Калоя уменьшился... Испуг, податливость, смирение врага разоружили его. Правда, еще не настолько, чтоб он простил Чаборза совсем.
- Чаборз, - сказал он, глядя в упор в его большое, смертельно бледное лицо. - Здесь тебе никто не может помочь, и ты крутишься, как лиса под беркутом! Твой отец тоже думал, что мир у него за пазухой, что люди созданы им... Чем кончил он, известно. Ты хуже него. И ты всего лишь из мяса, а не из железа. Тебя уничтожить ничего не стоит... Но есть условие, за которое я, ради детей твоих и ради твоей жены, могу продать тебе твою жизнь. - Калой выжидающе замолчал.
- Я слушаю, - как можно смиреннее откликнулся Чаборз.
- Прежде чем я вернусь в дом, ты пришлешь мне за загубленного ребенка все, что положено, и еще вот этого коня с седлом. Если пришлют на наш аул постой, ты заберешь его в свой аул... Если будут присылать за мной казаков, ты будешь заранее извещать меня об этом... Покупаешь за все это свою жизнь?
- Покупаю! - согласился Чаборз, все еще с недоверием поглядывая на ствол револьвера, направленный, как ему казалось теперь, прямо в сердце.
Калой опустил револьвер.
- Ты легко соглашаешься. Но нелегко будет тебе, если ты нарушишь этот уговор. Со мной присягнуло семь человек... За обман - пощады не жди, даже если не станет меня! Торопись!
Чаборз вскочил на коня и, не оглядываясь, помчался домой. Когда некоторое время спустя он пришел в себя, нестерпимое чувство досады охватило его. Он впервые узнал настоящую цену себе. И цена эта оказалась такой низкой, что стыдно было признаться.
«Я должен вернуться, отнять оружие, отказаться от всех обещаний или умереть! Иначе я не мужчина! Позор! Позор!..»
Но, думая так, он ни разу не натянул повод, чтоб повернуть коня, а, наоборот, гнал его вперед и ловил себя на том, что, куда бы он ни смотрел, перед ним все еще стоит дуло калоевского револьвера и по-волчьи горящие его глаза.
Уже перед самым Гойтемир-Юртом Чаборз заметил: из-под нагрудника лошади на землю валятся хлопья желтой пены.
Он слез, протер коня жгутом из травы и повел в поводу, чтобы дать хоть немного отдышаться.
Во дворе Чаборза встретили сородичи. Они поднялись, приветствовали его. Но он сразу заметил, что они чем-то взволнованы.
Бросив на руки подбежавшего парнишки повод и плеть, Чаборз пошел в башню и пригласил всех за собой.
Два седобородых старика забрались с ногами на нары. А все другие остались стоять. В комнате воцарилось тревожное молчание.
- Что с вами? Кто-нибудь умер у нас? - будто ничего не зная, обратился к ним Чаборз.
И тогда один из стариков рассказал, что после ухода отряда из Эги-аула, во главе которого был он, Эги известили их о том, что из-за него у жены Калоя погиб ребенок...
- Вы уверены, что это так? - спросил Чаборз.
Старики сказали: женщины из гойтемировского рода, что замужем за эгиаульцами, подтвердили все. Честно. Чаборз задумался.
- Ну и что они хотят? - спросил он.
- Да они ничего... известили и все... Теперь дело за нами. Примем на себя - придется платить. Нет - так надо будет выставить причину отказа... - проскрипел другой старик, почесывая подбородок.
- Видимо, за какие-то наши грехи Бог выдумал этих Эги и поселил рядом с нами! - воскликнул Чаборз, поводя страшными глазами. - То им земля поперек горла, то скотина, теперь рожать не в срок начали! Что угодно придумают, лишь бы содрать с нас!
- Действительно! Кто напугал Дали? Не Чаборз же, а казаки! - воскликнул один из молодых.
- Это не наша вина! - поддержал его другой.
- Отказаться! Отказаться надо! - зашумели остальные.
- А вы что скажете? - обратился Чаборз к пожилым. Те сосредоточенно молчали, а потом старик с голосом, как немазаная телега, снова заскрипел:
- Можно и отказаться. Только не отстанут они. У каждого рода бывает такое время, когда с ним другие не считаются. А бывает и такое, когда считаются. Это зависит от того, какие сыновья у этого рода вырастут. Сейчас у Эги подросли люди, мир с которыми лучше, чем вражда... Чтоб совершить беду, ума немного надо! Грубости и глупости достаточно! А у Эги есть теперь и такие люди. Есть. Не из боязни я, а так, ради спокойствия, посоветовал бы откупиться от них... Как-никак Чаборз был там... Махнул рукой казакам, чтоб те подъехали... Дело ведь было на глазах у всего мира... Вот если б не махнул... А то ведь махнул... видели... Тут уже не только начальника вина, но и наша... Ты не обижайся! Мне думается, сколько ни гадай, если сядут люди, чтобы рассудить, придется нам тянуть...
- Тогда так: у людей спрашивать я не собираюсь. На судилище с Эги не сяду. Лучше вас мне советчиков не нужно. Говорят, больной, которому не суждено поправиться, пусть не доживет до рассвета! Долтак! Сходи в стадо, отбей шесть скотин, садись на мою лошадь, отгони их во двор Калоя и оставь там вместе с лошадью и седлом.
- Ну и подвалило им! — крикнул кто-то.
- Еще неизвестно, что бы у него там родилось, а такое богатство огреб!
- Мир с соседями - это и есть богатство! - загудели другие родственники Чаборза. Но в душе и те, что возражали против уплаты, тоже были довольны. Потому что, когда между родами возникает вражда, беда другой раз приходит к тому, который меньше всего повинен в этом.
Долтак исполнил поручение Чаборза.
Наутро лошадь с седлом была возвращена назад. Человек из Эги-аула, пригнавший ее, сообщил, что старики рода Эги решили: неприкосновенность двора Калоя Чаборз не нарушил, личной обиды не наносил, и поэтому коня они возвращают ради справедливости.
Эта честность очень польстила гойтемировцам, а Чаборз, хоть и не подал виду, но был обрадован больше всех. Коня, которого потребовал от него Калой, он считал лучшим из своего табуна.
Через день Чаборз возвращался домой. Он имел много времени, чтоб наедине подумать о том, что произошло. Погода была изменчивая. Над горами проносились облака, то разрываясь и пропуская солнце, то снова сгущаясь, и тогда казалось: на дне ущелья наступают сумерки. Дул резкий ветер. Чаборз, укутавшись в бурку, ехал шагом, не торопясь. В этот ненастный день ему было тепло и даже весело.
«А чему я радуюсь? - подумал он и сам же себе ответил: — Ведь скотина Калой мог в бешенстве убить меня. Но этого не случилось... Разве это не радость? Мои родственники поняли мое согласие на примирение как благородство... Калой лишился первенца. Может быть, даже наследника... И это радость! Он уверен, что я теперь для него безвреден, и перестанет таиться. Значит, уснет его осторожность, и тогда, оставаясь в стороне, можно будет помочь власти накрыть его, расквитаться с ним!» О! В этом у Чаборза не было колебаний! А о позорной встрече с Калоем никто не знает, кроме самого Калоя. Так черт с ним! Было бы глупо лишаться из-за этого жизни! Ему-то что терять? Голую башню! А у Чаборза богатство, земли, скот, мельница, братья-купцы, должность почетная, два сына, жена красивее всех! Нет, жизнь у Чаборза не такая уж скверная, чтобы ею рисковать из-за самолюбия! И он сделал вывод, от которого у него на душе стало совсем хорошо. «Слава Аллаху, - сказал он себе, - что я испугался и не наделал глупостей! А то выли бы по мне сейчас женщины и лежал бы я в холодной земле, не видя этого света!» И как бы для того, чтоб подтвердить его мысли, облака разорвались и яркое солнце золотыми бликами легло на тропу, на веселые волны Ассы.
Когда он приехал, во дворе его встретили малыши. Зору стояла в дверях и любовалась ими. И Чаборз удивительно ясно услышал голос врага: «Я, ради детей твоих и ради твоей жены, могу продать тебе твою жизнь...»
«Ради детей? Нет, не ради них, а ради нее продал он мне мою жизнь!.. А я купил свой позор, как покупают корову...» - подумал он, с глубокой неприязнью взглянув на Зору, словно она была виновата. Как всегда, она приняла от него бурку, плеть, отвела коня под навес, сняла седло. Постепенно ее спокойствие передалось и ему. «Что человек не знает, то для него не существует вовсе», - сказал себе Чаборз, и успокоившись, вошел в дом.
Вечером, после ужина, он рассказал жене, что с ним приключилось в горах. Рассказал все так, как было, умолчав лишь о том, что он наговорил начальнику на Калоя, и переврав разговор, который произошел между ним и Калоем в лесу.
- Калой был убит потерей ребенка и подозрением начальника. На обратном пути он встретил меня и просил помочь ему. Я подумал: все-таки это ваш бывший сосед, человек, обиженный судьбой, и я решил сделать что-нибудь для него. Я научил его направить ко мне людей с известием, что из-за моего приезда к ним Дали испугалась и сбросила... Он так и сделал. И я тут же велел послать ему шесть коров... Пусть поживет... Ведь что там ни говори, а отец мой был не совсем справедлив к его родителям...
- Как хорошо ты сделал, - сказала Зору, от радости даже не заподозрив Чаборза во лжи. - Бог-Аллах примет это в жертву за твоего отца!
В эту ночь Чаборз почувствовал, что жена, кажется, впервые приняла его ласки. Обрадовался. Но когда подумал о том, что мягкость Зору, конечно, всего лишь награда за доброту к Калою, ненависть к этому человеку снова опалила его душу.
Всю ночь пролежал он с открытыми глазами. Спади дети, и он слышал их ровное дыхание. Тихо, словно притаившись, спала Зору. А перед ним вставала картина встречи с Калоем, возникали обрывки их разговора. Потом Чаборз начал припоминать, что Калой говорил про его отца, про смерть его... И он подумал, что Калой знает причину смерти Гойтемира. А может быть, даже причастен к ней?..
Чаборз потерял покой. «Еще и за отца я должен убрать его!» - решил он. И только после этого наконец успокоился и ненадолго уснул.
3
Так со своими радостями и печалями проходила у горцев жизнь. У одних радостей было меньше, печалей больше. У других - наоборот. Но счастливых было немного.
Вражда свила прочное гнездо между людьми, которым от века суждено было жить бок о бок.
Наделенные чужими землями казаки зорко следили за тем, чтоб ни один ингуш не появлялся в их лесу, не проехал станицей, не прошелся по тому полю, которое еще недавно принадлежало его отцам. Хевсуры, забравшиеся в поднебесье на складки горных вершин, цеплялись за каждую скалу, на которой мог прорасти хоть клочок зеленой травы, готовы были пролить за нее кровь. И ингуши, отбиваясь от одних, при случае мстили другим, живя на родной земле, как в осажденном краю.
Но не было мира у них и между собой. Давили богатые бедных, сильные слабых.
Кинжал и ружье не покидали мужчину от зари до зари, от рождения до смерти. И горец привыкал к ним, как к самому себе.
Калой стал зрелым мужчиной. Давно женили Орци на девушке, родителям которой вскоре удалось перебраться на плоскость, в зеленый Долака-Юрт.
Все у братьев было, как в прежние годы: мир и дружба в семье, скромный хлеб, добытый тяжким трудом. Только не было детей. И это омрачало их жизнь. Разве можно назвать настоящим тот дом, где не раздаются детские голоса, где кто-то не тянет мать за юбку или не просит отца посадить в седло? Обидно. Но после первой болезни Дали никак не могла доносить свой плод до конца. А Орци с женой не сумели сохранить двух своих малышей от болезней желудка. Много умирало детей в ту пору. Знахарство и заговоры перешли от жрецов к муллам, которых хватало теперь на каждый хутор. Но их амулеты помогали плохо. А другой помощи народ не имел. И старики говорили, что в прежние времена знающие люди умели лечить! Припоминали случаи, когда они помогали больным, и забывали о тех, когда несчастные умирали, несмотря на старания жрецов и мольбы ко всем богам.
Дали и Гота - жена Орци - не раз ходили в аул Кек, где стоял каменный столб Кобыл-кера. Говорили, их матерям удавалось выпрашивать здесь детей. Но, видно, древние боги обиделись на новых людей, изменивших им, или эти невестки не умели просить, как надо, только им ничего не помогало.
Чем старше становился Калой, тем чаще он думал о жизни. Думал о правде и неправде ее. Порой в нем все начинало кипеть против зла. И, не зная, как победить его, он говорил себе, что все на земле от Аллаха и надо больше думать не о жизни здесь, а о вечности, в которую должна перейти душа. Но как ни старался он долгими молитвами отвлечь себя от земли и устремить свой взор к небесам, научиться безропотно переносить невзгоды, не замечать корысти и лжи, это не удавалось ему.
С годами он стал чаще бывать в плоскостных аулах, видеть жизнь людей, слышать ропот и бессильное барахтанье одних и сытое благодушие других. И сильная натура человека-борца восставала в нем и требовала действия. Но на вопрос, что делать, он не находил ответа.
Что он мог сделать с тем, что лучшие земли ингушей царь отнял силой оружия и наделил ими своих подручных?
Против царя много лет воевал сам имам и был побежден. В памяти Калоя вставали рассказы стариков о том, как однажды народ поднял бунт и в крепости Назрань были повешены посланцы горцев-крестьян, которые пришли, чтобы поговорить с властью о своей доле.
Чего мог добиться один человек? Или даже целый народ? Жестокой расправы?
Но у Калоя были зоркие глаза. Он видел не только это. Он видел людей из своего народа, которые щеголяли в погонах и тоже получали в награду за верную службу царю землю. Прапорщиком стал Андарко. В городе на базаре открыл мясную лавку Чаборз. По обе стороны улицы в поселке Назрань, как грибы после дождя, вырастали бакалейные лавки, мануфактурные магазины, лабазы, ювелирные мастерские, шапочные и сапожные дела. И всюду за прилавком стояли солидные ингуши, руки которых уже не знали мозолей.
Они ловко обирали своих, пользуясь их темнотой и забитостью. И каждый из них был неприкосновенен, потому что за ним стояла не только власть, но и его род. Даже беднейшие люди из тайпа такого человека по адату должны были держать его сторону и защищать от всех. Что же тут мог поделать Калой! Он сумел когда-то, рискуя жизнью, спасти свой аул от голодной смерти. Он мог поделиться с соседом последней коркой чурека, мог по-мужски поговорить со старшиной и припугнуть его. Но этого было так мало по сравнению с тем, какие беды и лишения претерпевал народ. Калой страдал от того, что видел. Страдал от своего бессилия.
А Орци или по молодости, или по складу характера был иным. Он был такой же отзывчивый к людям, как и Калой. Но он никогда не мучил себя тем, что окружавший мир устроен иначе, чем ему бы хотелось. Он знал, что ему под силу, и трудился легко и весело, не задаваясь целью изменить что-нибудь. Жизнь он принимал такой, какой она сложилась до него.
Но когда ему приходилось слушать Калоя, он соглашался с ним, говорил, что он прав. Только Орци не мог понять, зачем утруждать голову, бередить сердце такими мыслями, от которых человеку не могло быть ничего иного, кроме душевной боли.
Наверно, братья так бы и прожили свой век, не видя выхода из нужды, не ведая иного пути, чем тот, начало которого терялось где-то во тьме веков, если б родились они раньше, а не в тот век, когда над Россией занималась заря и когда первые порывы могучего, свежего ветра нарождавшейся грозы потрясали до самых основ одряхлевшие устои жизни.
Как-то поздней осенью в горы приехал Виты. Он по-прежнему оставался бобылем, и это многим не давало покоя. Над ним трунили, предлагали красавиц невест. Особенно волновались женщины. Им было не по себе оттого, что ходит по земле живой мужчина без пары, когда чуть не в каждом доме есть женщина, которая давно ждет его и никак не может дождаться.