Магомет кучинаев
| Вид материала | Книга |
- Н. Н. Подосокорский (Великий Новгород) Об аналогии «Наполеон-Магомет», 173.05kb.
- В. С. Соловьев Магомет, его жизнь и религиозное учение, 957.08kb.
- Содержание: 1, 443.56kb.
- Содержание: 1, 439.15kb.
- Содержание Алкоголизм, 618.55kb.
- План: Алкоголизм а Причины употребления алкоголя б Влияние на здоровье и потомство,, 297.91kb.
- Іслам наймолодша світова релігія. За даними всесвітньої ісламської ліги 1980р в різних, 193.6kb.
– Чтобы у воина был опыт, он должен участвовать в сражениях, боевой опыт с годами сам по себе не приходит! Разве не так? – спросил Шахрияр.
– Шахрияр прав – пусть идет с нами! – сказал Барзани, тот самый тысячник Барзани, который прославился в битвах с заморскими саками в Согдияне, уверенный в том, что в первую очередь, конечно, Мардоний возьмет с собой именно его тысячу.
Мардоний без Барзании и сам хорошо знал, что Шахрияр прав, но только Мардоний не мог его взять с собой. Потому что он дал слово Капассии, человеку, которого уважал как отца, что в походе будет оберегать Шахрияра как зеницу ока от всех опасностей. А вылазка на еще не завоеванные земли врага – это большая вероятность встречи и схватки с противником. И там может всякое случиться. Если есть возможность, Мардонии обязан уберечь Шахрияра от любой опасности. А сейчас такая возможность есть. И он, Мардоний, выполнит свой долг.
Хотя Шахрияр и не знал о том, что Мардоний дал слово Капассии всячески опекать и оберегать его сына, но он ясно осозновал, что Мардоний не берет его с собой по слишком уж надуманной причине. Видно, считает его просто мальчишкой. И это было обидно – ведь все происходило на глазах всех тысячных, которые и так всегда относились к нему снисходительно как к самому молодому. Обида захлестнула разум Шахрияра и он сказал:
– Многоопытные военачальники никогда не берут с собой в поход ни на что не годных мальчишек – они оставляют их у себя на родине!
Мардоний, поняв, что Шахрияр всерьез обиделся, смягчил тон.
– Никто тебя, Шахрияр, не считает мальчишкой, – сказал он. – Мы ведь просто выходим пошарить вокруг и поискать какой-нибудь еды. Неужели это тебе интересно? Такие как ты молодцы боевого опыта должны набираться, участвуя в настоящих битвах. А мы, говорю еще раз, идем собирать, если найдем, что-нибудь съестное – зерно, скот, масло, сыр, мед... Если уж так хочешь – можешь идти, я не возражаю...
Мардоний с двумя тысячами «львов» вышел из города рано утром и отправился по дороге, которая шла в сторону восхода солнца, чуть-чуть забирая вверх. Вскоре дорога дошла до небольшой речки и по ее правому берегу пошла почти вверх, в сторону виднеющегося на горизонте леса. Через некоторое время дорога все-таки повернула в лес, и волей-неволей пришлось ехать за ней. В сердце каждого воина пробралась тревога, родная сестра, говорят, того самого подлого страха, встреча с которым ни одному человеку ничего хорошего не сулит. Каждый думал, что это только он один оказался таким слабаком, что позволил этой наглой тревоге пробраться к нему в грудь и завладеть там душой и сердцем, а потому все, стараясь скрыть это, ехали как и прежде, как будто ничего и не случилось – беззаботно вроде бы беседуя.
– А здесь от жары в обморок не упадешь!
– Да. Видно, здесь два-три дня назад шел дождь, а то откуда взялись эти лужи на дороге?
– В лесу, говорят, родников много бывает.
– В таком лесу, наверное, всегда влажно – если сюда не пробивается солнце, кто тебе землю будет сушить?
С каждым шагом лес становился все гуще и сумрачней, словно прослышав о том, что откуда-то появились злые иноземцы, все деревья из лесу сбежались сюда и столпились возле дороги. Если не так, почему лес становится все гуще и гуще, все темней и темней. До чего же они похожи друг на друга – эти деревья и асские воины, точно так же, как и эти деревья, стоявшие стеной и смотревшие исподлобья на незваных гостей! Корни деревьев, что стояли близко к дороге, тянулись к фарсским воинам, словно хотели похватать их и, хорошенько встряхнув каждого, грозно спросить: «Кто вы такие? Зачем сюда пришли?»
– Зябко – верно?
– Да – не жарко.
– Куда это ты лезешь?
– Да вы меня так прижали к краю, что я чуть без глаз не остался – еле пробираюсь сквозь ветви.
– Зачем придумывать отговорки? Скажи прямо – боюсь, мол, что из лесу прыгнет на меня тигр.
– А водятся здесь, интересно, тигры?
– В таком лесу, наверное, есть звери и пострашнее тигра.
– А что может быть пострашнее тигра?
– А я откуда знаю? Мало ли что здесь может быть!
– Водятся или не водятся здесь тигры – не знаю, но если здесь ходят караваны, то у разбойников тутошних, конечно, сладкая жизнь! Дождались, напали, перебили всех, забрали все и исчезли в лесу – иди и ищи!
– Вот бы сейчас один из них прыгнул бы тебе на спину!
– Ну и что он нашел бы у меня? Вот было бы дело, если бы он прыгнул на тебя!
– А что было бы?
– Да с тобой-то ничего не было бы, только нам, бедным, досталось бы.
– А почему не мне, а вам, интересно?
– Потому что ты ничего, наверное, не чувствовал бы, а мы, скорее всего, затоптали бы друг друга, разбегаясь.
– Это почему же?
– От запаха, друг мой, от запаха!
– От какого запаха?
Громкий хохот воинов вспугнул влезшую в их души тревогу, и она исчезла, но как только смех прекратился, тревога вновь пробралась в их сердца и опять расположилась там хозяйкой.
Этот лес был каким-то необычным – словно здесь ни одной живой души: не слышно было ни пения птиц, ни рева зверей. Хотя в этом и не было ничего удивительного – этот лес скорее был похож на место, где расположено жилище Ахримана1, а не на обычную землю под солнцем, а эта дорога – на одну из трех Проклятых дорог2.
– Небось лес этот полон созданиями Ахримана3.
– И в особенности друзьями Айшмы4.
– Оставьте пустые разговоры!
Довольно долго ехали молча. Ветви вековых деревьев, сходясь вверху, полностью закрывали небо над дорогой, и воинам казалось, что они продвигаются не по земле, а по какому-то прорытому ходу под землей – настолько было сумеречно и сыро в лесу. Уже многие отчаялись когда-либо выбраться из этого проклятого леса, все ехали молча, подавленные, никому уже не хотелось ни шутить, ни просто разговаривать. Лишь иногда украдкой поглядывали в лес...
Выехали к большой, залитой солнцем долине совершенно неожиданно, как будто действительно выбрались из подземного хода. А долина не простая долина, а настоящий Светлый Мир5 на земле: голубое-голубое небо, поют птицы, на дальних лугах пасутся стада, щедро льется на землю солнечное тепло! Вытекая, видно, со стороны восхода солнца, долину пересекает, по-змеиному изгибаясь, небольшая река. На том, на правом высоком берегу реки, почти в середине долины, стоят черные деревянные тамы довольно большого селения. То там, то здесь над тамами поднимаются к небу синие столбы дыма – как и везде, где живут люди, здесь тоже, наверное, многие готовят еду. Иногда даже сюда доходит то лай собаки, то крик петуха.
Река делит долину почти на две равные части – на верхнюю и нижнюю. Верхняя часть, расположенная за рекой используется как пастбище – там зеленеют луга и видны стада овец и крупного скота. А нижняя часть, на окраину которой как раз и выбираются воины Мардония, судя по-всему – пахотные земли: здесь четко прослеживаются черные, желтые, зеленые участки.
Воины, выезжающие из мрака леса, увидев долину, так и застывают на месте, не веря своим глазам.
– Посмотрите туда! – крикнул один из воинов, показывая рукой в верхнюю сторону от населения.
Да, там одинокий всадник во весь опор мчался к селению – это, без всякого сомнения, какой-то пастух увидел их, фарсов, и теперь мчится в селение, чтобы предупредить людей об опасности.
– Быстро! – крикнул Мардоний и пустился вперед.
«Львы» поскакали за ним.
Еще на дальних подступах к селению увидели воины, как люди в суматохе бежали врассыпную, как цыплята от налетающего коршуна. Они, конечно, хотели добежать до лесу. Но разве пеший убежит от верхового?
Вскоре воины настигли убегающих людей и, особо ретивых усмиряя мечами, пригнали их обратно в село. Мардоний велел перегнать к селу и все стада со всей долины.
Село оказалось богатым – тамов, правда, было не так уж много – всего около шестидесяти, но зато было полно всякой живности – коров, овец, свиней; да и зерна, сыра и меда нашли немало.
Сорок пять телег, что нашлись в селе, загрузили зерном, бочонками с маслом, сыром и медом. Крупный скот поделили на два стада, подготовили к перегону.
– Что делать – слишком уж много добра остается? – спросил Барзани. – И зерно, и другая пища. Что делать со свиньями, с овцами, с людьми?
– Можно же зерно во что-то засыпать и взять с собой?
– Некуда засыпать – вот в чем дело. И на то зерно, что загрузили в телеги, еле отыскали мешки, – сказал Барзани. – Может, завтра еще раз придем сюда?
– Хорошо! Вели этим людям, чтобы они к полудню завтрашнего дня зарезали всех овец, свиней, гусей и кур, выпотрошили, выщипали, вымыли и приготовили к погрузке на телеги. А мы завтра в полдень будем здесь! – сказал Мардоний, указывая на жителей села, которых воины согнали в одну большую стонущую, плачущую толпу на окраине села.
– Зря смеешься! – сказал Барзани. – Мы оставим здесь несколько сот воинов, и они все сделают именно так, как ты и говоришь.
Мардоний посмотрел на Барзани – ты что, мол, с ума сошел; как же можно здесь, на чужой земле, вдали от лагеря, оставлять несколько сот воинов?
– Нечего смотреть. Разве ты не заметил – почему-то жители этого села и не думали, что мы можем сюда прийти, видно, они вообще о нас ничего не знали. А раз так, что может случиться за одну только ночь? Ничего не случится. Самое большее, что может быть, – это завтра примчится сюда гонец с вестью о том, что мы можем здесь появиться. Неужели же он один перебьет всех наших воинов – двести-триста человек?
Мардоний не нашелся что сказать – действительно, в предложении Барзани был резон: тридцать-сорок телег зерна и мяса для полуголодной армии немалое подспорье.
Так и сделали – Барзани отделил из своей тысячи триста воинов и велел им к полудню завтрашнего дня подготовить для погрузки на телеги все пригодное для еды, что еще можно было здесь найти. После этого сразу же выступили в путь...
К городу, вокруг которого громадным лагерем остановилась армия, Мардоний и его воины доехали еще до захода солнца. Лицо царя Дариявуша просветлело, когда он увидел с какой богатой добычей вернулись воины, которые выехали из лагеря только сегодня утром – забота о пропитании тысяч и тысяч воинов уже становилась головной болью не только специально приставленных к этому делу людей, но уже и предводителей войск, и даже самого царя, а телеги, нагруженные продуктами и скот, доставленные Мардонием, хоть в какой-то степени уменьшали эту боль. А когда Мардоний более подробно рассказал о вылазке и сообщил о том, что завтра, наверное, привезет столько же, Дариявуш не выдержал и похвалил его, что он делал не так уж часто.
– Молодец, Мардоний! – сказал царь, по-отечески похлопав молодого военачальника по плечу...
Утром рано Мардоний со своими воинами вновь отправился в путь, доведя число телег до целой сотни. Солнце еще только начинало малость припекать, а отряд уже был у леса. Сегодня воины были в хорошем настроении – сказалось, конечно, успешное завершение вчерашней вылазки: они шутили, смеялись, подтрунивали друг над другом.
– А женщины у них, словно лисички – ничего, те, которые там остались, побаловались небось.
– И чего это я-дурак не остался там вчера?
– А как ты мог отстать от целой сотни?
– Отстал бы – и все! Кто тебя именно в эту ночь будет искать?
– Прознали бы, так твоя голова и осталась бы там, с этими лисичками!
– Наш сотник и на такое пойдет: ему дай только повод – съест!
– А сейчас, когда нечего есть – тем более!
– А на что бы ты, бедный, пригодился, если б даже и остался – ведь ты, с ногами и с руками, не составляешь лишь столько же, сколько одинокий палец хорошего мужчины!
– А разве ты не слышал поговорку – плохое дерево в сук растет!..
Все началось совершенно неожиданно. Только голова колонны стала приближаться к лесу, как оттуда с гиком и криками выскочили асские джигиты. И в тот же миг вся поляна перед лесом стала местом горячей, беспорядочной схватки. Послышались угрожающие крики кидающихся друг на друга воинов, вопли и проклятья раненых, лязг мечей, ржанье лошадей – обычный шум сраженья заполнил всю поляну, хлынув в лес. Жаркая сеча, когда никто не интересовался тем, кого больше да кого меньше, а просто бился с тем, кто из врагов попадался ему навстречу, продолжалась не так уж и долго. Но вот фарсы заметили, что из лесу все еще продолжают выскакивать все новые и новые асские воины. И поняли они тогда, что им не одолеть стольких врагов, и стали отступать. Нет, не отступать – а убегать, стараясь спасти жизни свои! Мардоний, отчаянно отбиваясь от трех асов, наседавших на него, лишь краем глаза увидел, как бежали «львы», словно стадо маралов, преследуемых тигром! От ярости и бессилия что-либо сделать глаза Мардония налились кровью – он, если б избавился от этих проклятых асов, все-таки всерьез намерившихся убить его и все яростнее и яростнее наседавших на него, сам погнался бы за убегавшими трусами, и не от мечей врагов, а от его меча пали бы все они!
– Эй, собаки! Куда вы убегаете? – страшным голосом крикнул Мардоний и еще быстрее замахал мечом – вокруг него все меньше оставалось «львов», все больше становилось врагов. И вот в этот миг, в миг, когда смерть с иронической улыбкой на холодном лице спокойно ждала его чуть в сторонке, Мардоний вдруг вспомнил про Шахрияра – где он сейчас? «Хорошо, если он среди убегавших», – подумал Мардоний и даже улыбнулся этой своей мысли: он, Мардоний, хотел, чтобы один из его тысячников оказался трусом и спас бы свою шкуру бегством, а не погиб бы, героически сражаясь до последнего вздоха, как того требует честь воина фарсской армии!
Звон вражеских клинков вернул забывшегося на миг Мардония в настоящий мир – он огляделся и понял, что отсюда живым не выбраться, если не сделать отчаянное усилие. Понял это, и, подняв коня на дыбы, выскочил из круга врагов. Одним взглядом оглядел поле битвы и увидел «львов», воинов с поистине львиными сердцами оставалось до обидного мало. Их, настоящих героев, надо было спасать, надо было их вырвать из пасти чудовища, куда их кинула капризная судьба-злодейка в качестве жертвоприношения.
– Уходим! Уходим! – крикнул Мардоний, давая право героям с честью выйти из битвы, которая теперь не могла быть выигранной...
Это стало уже как бы правилом – асские джигиты пригнали «львов» обратно, загнали их в лагерь, и только потом, неспеша, гордо удалились.
Мардоний и Барзани построили вернувшихся в лагерь живыми воинов, пересчитали их. Не хватало пятисот воинов, считая и тех, кого вчера Барзани оставил на той прекрасной лесной долине. Не было и Шахрияра...
XVI
Известие о том, что его любимцы, неустрашимые «лвы», о которых слава гремит еще со времен легендарного царя Куруша, бежали с поля боя, да еще оставив там своего предводителя, почти в окружении, словно стрела вонзилась в сердце Дариявуша, причиняя нестерпимую боль. Чем покрыть и себя, и всю фарсскую армию таким позором, уж лучше бы все они погибли в том злосчастном бою. Тогда хотя бы другие воины никогда не подумали бы – если «львам», спасая шкуры, можно бежать с поля боя, то почему же, мол, и нам тоже нельзя?
Трусость, как и холера, как и чума, может любую, и даже самую лучшую армию мира, довести до жалкого состояния, разложить, уничтожить. Трусость, как и любая другая зараза, переходит от человека к человеку. Чтобы остановить чуму, холеру, лучше всего убить всех заразных людей и сжечь их – чтобы вместе с ними сжечь, уничтожить и эти заразные болезни. Чтобы спасти тысячи, весь народ. Точно так же следует искоренить и трусость – надо всех трусов, бежавших с поля боя и опозоривших великое царство Фарсское, убить и сжечь. Пусть вместе с их телами в священном огне возмездия сгорит и трусость! На миг Дариявуш даже мысленно представил себе картину – как вперемежку с дровами укладывают в огромный погребальный костер трупы убитых трусов: слой дров, затем слой трупов, потом опять дрова; – и вот загорается эта гора из дров и трупов, огонь стремительно рвется вверх, с треском съедая людей...
Царь вздрогнул, словно только что видел страшный сон. О, Великий Ахурамазда! О, Семеро Небесных Бессмертных Святых! Оказывается, если человек начинает поддаваться злым чарам Ахримана, – он становится зверем! Почему это, интересно, воинов, которые смело вступили в бой с противником, многократно их превосходившим, а потом каким-то чудом спасшихся от верной гибели, надо не похвалить, а казнить? За то, что они не погибли, а остались в живых? О, Ахриман, черной души Ахриман, – как же легко ты затмеваешь разум людей, когда им тяжко! Очень довольный тем, что своевременно заметил как коварный Ахриман стал завладевать его душой, что сумел все-таки устоять против козней зла, и вновь вернуться на путь истины и справедливости, царь Дариявуш гордо вскинул голову.
Нет! Не такой уж слабоумный он, царь Дариявуш, чтобы злой Ахриман и его подручные с темными душонками так легко его обманули! Надо, пока не стемнеет, взять людей, сходить самому и, воздав полагающиеся павшим героям почести, похоронить всех погибших, если нужно будет, поднять и всю армию! Нельзя, чтобы тела павших воинов стали пищей для хищников и воронья!
И вскоре царь Дариявуш, взяв с собой всех «львов», выступил из лагеря. На поле битвы у леса было тихо. Собрали тела всех погибших героев. Удивительно, хотя еще раз тщательно осмотрели всю округу, но тело Шахрияра так и не нашли! Где же он, интересно, если нет его ни среди живых, ни среди мертвых?
Царь оставил пятьсот воинов, чтобы они похоронили павших, а сам с остальными негерами поехал по дороге, ведущей в лес. Скачут легкой рысью – царь торопится. Торопится скорее добраться до села, застать там врага и отомстить за гибель своих героев.
Но еще на целый бросок не доезжая до села, стало ясно, что мечта эта не осуществится – ни одной живой души там не было видно. Так и оказалось – кроме трупов фарсских воинов в селе никого не было. Собрали тела погибших воинов, посчитали. Их оказалось двести пятнадцать. Остальные, скорее всего, были, наверное, пленены и угнаны в рабство. Так как день уже клонился к вечеру, пришлось торопливо рыть общую большую могилу и похоронить всех вместе.
Прощаясь с погибшими у их могилы, царь Дариявуш воздал хвалу их мужеству, высоко оценил их заслуги перед царством Фарсским и обещал позаботиться о их семьях. Отдав последние почести своим погибшим товарищам, «львы» сразу же вышли в путь и еще засветло выбрались из лесу. Здесь их ждали остальные, которые уже успели похоронить павших вчера товарищей.
Царю Дариявушу пришлось выступить,и здесь он опять говорил о величайшем мужестве и крепости духа погибших «львов», говорил о чести и достоинстве фарсского воина, который своим мечом заставит все народы смиренно идти по пути порядка и справедливости к светлой жизни...
До самого лагеря все ехали молча...
В следующий же день, забрав с собой все съестное и представляющее какую-либо ценоость добро, спалив все дома, города, фарсская армия покинула эти места и быстрым маршем направилась вниз – в степи. Хотя на совете царь Дариявуш по этому поводу определенно ничего и не сказал, но он посчитал, что загорские саки побеждены и решил теперь отправиться в сторону Согдияны – к заморским сакам. Пойдем по новым землям, где вероятно, трава будет лучше – предложил на совете царь и повел свою армию не прямо вниз, а оттягивая в сторону восхода солнца. И вправду, вскоре вступили в степи, где трава доходила до колен, часто встречались реки – совсем другое дело, чем те первые дни, когда они оказались на земле саков по эту сторону Долай-сая. Целую неделю, не испытывая особой нужды ни в чем, армия безостановочно продвигалась вперед. Только одно тревожило и не давало покоя фарсским воинам ни днем, ни ночью – это постоянные набеги асских воинов. Конечно же, эти набеги, подобные налетам разбойников на торговые караваны или же ночным нападениям хищников на стадо овец, и постоянное нежелание встретиться в честном бою не делало чести ни ополчению, ни армии любого народа. Но откуда такому народу, как эти загорские саки, у которого не хватает ума даже на простую вещь – осесть на какой-нибудь земле, строить города и села, взяться за ремесло, обрабатывать землю и выращивать зерно и фрукты – такому народу, наверное, даже и не ведомо, что такое честь и достоинство! Хотя царь Дариявуш и думал обо всем этом день и ночь, но никак не мог прийти к какому-либо решению – он не знал что дальше делать. Когда он отправлялся в поход, все его цели и намерения были четки и поределенны, как ясный день – пройти весь известный мир, дугой огибая сверху, начиная с берегов Долай-сая в стороне заката солнца и заканчивая Согдияной на другой стороне света, и вернуться в родной Фарс, покорив и усмирив на этом пути все народы и племена. А теперь что?
С одной стороны, кажется, что он, как и намечал, идет к своей цели – он изгнал загорских саков с их земли и гуляет по ней как ему вздумается, значит, может считать себя победителем. Теперь можно переходить и в Согдияну, усмирить там как следует заморских саков и возвратиться в родной Фарс, в Персополь.
Но, с другой стороны, если ты не разгромил армию, не покорил и не усмирил народ, если царь этого народа не вышел к тебе навстречу, не упал на колени и не просил пощадить его, не казнить, сохранить ему жизнь – как же такой народ считать побежденным и покоренным? Тем более – если его армия не разбита? Если учесть все это, то трудно сказать, что он успешно продвигается к своей цели. А если сказать прямо и честно, как есть, то надо признать – сейчас, спустя месяц и более после начала похода с каждым днем становится все более очевидным, что все его планы и замыслы были пустыми грезами мечтательного мальчишки, которым никогда не дано исполниться! Какой толк считать парящего в синем небе сокола своим, прирученным, если он не в железной клетке, а на свободе? Так и с загорскими саками. Что толку считать народ себе подвластным, людей – своими подданными, если ты даже и не видел ни этого народа, ни этих людей? Что – неужели, если ты так посчитаешь, этот народ тебе покорится, а люди начнут тебе платить дань? Нет, народ, которого ты не поставил на колени, не считается побежденным, он тебе не покорен и дань платить не станет! Что же тогда получается? Он, царь Дариявуш, тот самый царь Дариявуш, владыка Блистательного Фарса, перед которым содрогается весь мир, уже целый месяц совершенно зря шатается по этим выжженным степям, да еще попусту потерял в бесполезных стычках сотни и сотни своих бесстрашных воинов? Зря, попусту, бесполезно...