Рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда так, что становится по-настоящему не по себе
| Вид материала | Рассказ |
- Орифлейм побеждает целлюлит, 151.93kb.
- Даниленко Оксана Васильевна I. лекция, 90.26kb.
- «Анализ почерка как инструмент психодиагностики», 112.45kb.
- А. С. Пушкина "Евгений Онегин" "энциклопедия русской жизни" Сочинение, 47.89kb.
- Фотограф ищет свою картинку. Икогда находит, говорит: да, о’кей, это мое. То есть этот, 155.33kb.
- Курсовая работа на тему: «Я (не) хочу быть похожей на мать», 298.71kb.
- Сложилась такая ситуация, что настоящих специалистов, работающих с энтузиазмом и поднимающих, 188.68kb.
- Что такое сверхпроводимость, 73.86kb.
- О. И. Гацихо о планировании социологического исследования в праве, 111.68kb.
- 150-ти летию отмены, 2986.44kb.
– К сожалению, совсем без людей на войне обойтись невозможно, – Майзель вздохнул и совершенно обычным, таким человеческим жестом провёл пальцами по лбу. – Поэтому у нас есть армия...
– Зачем же вам такая армия?! Столько людей? Да в стране просто в глазах рябит от военных!
– Потому что мы с нашей армией должны уметь выиграть любое сражение, пани Елена. Выиграть легко, не потеряв при этом ни одного бойца. И мы в самом деле способны разнести в клочья любые вооруженные силы, потому что такого боевого духа и такой боевой мощи нет ни у кого на этой земле. К сожалению, мест, где нам приходится воевать, пока ещё слишком много, чтобы перевести дух. Люди устают, пани Елена. Когда видят весь ужас и кровь, которые они видят... Им нужно отдыхать. Их нужно менять как можно чаще, не теряя боевых позиций. Мы могли бы, в принципе, обойтись каким-нибудь десятком тысяч бойцов, но тогда им пришлось бы сидеть в дерьме безвылазно. Это вредно и опасно. Поэтому армия работает вахтовым методом. И поэтому должна быть большой. Огромной. К сожалению.
– Надо же. Я и не думала, что вы такой заботливый...
– А как же иначе? Вы представляете, во что нам обходится боевая и тактическая подготовка рядового, которого мы упаковали в экзоскафандр? А сержанта? А офицера? А летчика или моряка? Мы бережем наше имущество. Ничего удивительного в этом нет. И люди в армии хорошо это знают и платят нам той же монетой, выкладываясь до последнего. И мы побеждаем. Всегда.
– Но вы же не воюете по-настоящему.
– То есть?
– Ни одной настоящей войны. Столкновения. Конфликты. Ограниченные операции. Почему?
– Потому что большая война с обязательной военной победой без возможности контролировать побеждённых – это большой политический провал. Катастрофа. Это недопустимо. Нам насилу удалось уговорить наших друзей в Вашингтоне не начинать войну с Ираком...
– Вы испытываете нежные чувства к Хуссейну? Или к иракцам?
– Я испытываю нежные чувства к состоянию стабильности, пани Елена.
– А как же курды?
– Ему нечем и неоткуда бомбить их больше ипритом. А снести башку Хуссейну нам ничего не стоит, пани Елена. Только потом что? Шиитские аятоллы? Или война Кусая с Убеем?
– Но это всё равно будет. Хуссейн не вечен.
– А к тому времени мы подготовимся. По-настоящему подготовимся. Хусейна я ненавижу больше, чем даже, возможно, вы, потому что знаю в деталях о его преступлениях. Но я знаю и другое – если убрать его, будет ещё хуже. Хотя иногда кажется, что хуже невозможно... Хуссейн – это кусок дерьма, пани Елена. Но это кусок твёрдого дерьма, на котором пока ещё можно стоять, пусть и зажав нос. А если его выдернуть, то из бочки хлынет поток дерьма жидкого, который сметёт всё на своём пути. И придётся воевать так, что всем вам небо с овчинку покажется...
– А вам?
– А я не боюсь крови, пани Елена. Ни своей, ни, тем более, чужой. Но мне всё равно жалко наших. Даже экзоскафандры – это не волшебная палочка и не живая вода... Война с Хуссейном будет ошибкой. То есть хуже, чем преступлением. Поэтому мы и отменили санкции. Мы лучше будем продавать ему оружие и постепенно брать под контроль армию и силовиков.
– А потом?
– А потом посадим на его место какого-нибудь кровавого деспота вроде Квамбинги.
– И где же вы такого найдете?!
– Не знаю, пани Елена. Но мы ищем. Вы можете себе представить, что это такое, – найти чёрную кошку в тёмной комнате, особенно, когда её там и в помине нет? Но мы ищем. И найдём. Обязательно.
– И как вы умудряетесь это контролировать?
– Что?
– Того же Квамбингу, например. Это же неуправляемое чудовище, боевой слон, объевшийся не знаю чего...
– Ну-ну, дорогая, полегче, полегче. Как-никак великий монарх, собиратель земель.
– Так как?
– Просто, дорогая. Я круче.
– То есть?
– То есть он не всегда может отрубить человеку голову одним ударом меча. Ему нужно встать в стойку, размахнуться... А мне не нужно. Я это делаю практически из любого положения.
– Что?!?
– Ох, да расправьте вы лицо, ради Б-га! Ну, я должен, понимаете, пани Елена, я должен! – ей показалось, что он почти кричит. – Если я не буду таким, это не кончится никогда. А если буду, то с его сыновьями я смогу уже разговаривать. Не доказывать каждую секунду, что я круче, а разговаривать. Ради этого. Ради этих мальчиков. Иначе нельзя...
– Ужас.
– Что?
– Ужас. Я вам почти верю. И это ужас.
– Да? А мне нравится, – он совершенно по-мальчишески усмехнулся. И снова сказал совершенно серьёзно: – Мы побеждаем всегда. Но любая победа легко превращается в поражение, если не удаётся обратить противника в свою веру, привить ему свои ценности, навязать свои взгляды на жизнь, на историю, на культуру... Пусть с местным колоритом, но свои... И для этого нам нужна ещё одна армия. И справиться с этой задачей может лишь Церковь.
– Ах, вон что... И ваша трогательная дружба с понтификом?..
– И инструмент, и цель. Одновременно. Ну, в первую очередь, просто дружба. Потому что если друзья тебя не понимают, то кто поймет?
– Но почему именно католики?
– Ну, во-первых, потому, что, как я уже, кажется, говорил, понятие прогресса в том варианте, в котором мы привыкли его видеть, неразрывно связано с христианством. И с Церковью, как с институтом его распространения и практики. Во-вторых, потому, что католики – единственная вменяемая религиозно-идеологическая система, построенная по принципу военной иерархии и в значительной степени отвечающая моим практическим задачам. А мои задачи в значительной степени соответствуют их задачам. И мои ресурсы им очень кстати. А мне – их... Такой вот у нас очень продуктивный, на самом деле, симбиоз получается.
– И Рекатолизация в стране тоже...
– Обязательно.
– Кстати, я давно хотела спросить... А что это за перстень? Фамильная драгоценность рода Майзелей?
– Нет. Это подарок понтифика, – такой старинный церковный обычай: перстень, как награда и верительная грамота...
– Можно взглянуть? Оно хотя бы снимается?
– Конечно, – Майзель легко снял кольцо и протянул Елене.
Это было массивное золотое, очень мужское, кольцо, смотревшееся на его руке довольно диковато – чёрный сапфир с вытравленным ватиканским гербом, глубоко утопленный в сердцевину овала, напоминающего печать, а по окружности – надпись по-латыни. Разобрать её Елена даже не трудилась, – шрифт мелковат, да и, признаться, латынь она успела основательно подзабыть:
– Это какое-нибудь указание для посвящённых?
– Почти угадали, пани Елена. Здесь написано «Лучшему из друзей Святой Церкви Господа Нашего Иисуса Христа».
– Какая интересная формулировка. Наверняка придумана специально для вас.
– Возможно. Мне приходилось бывать в ситуациях, когда эта штука помогала мне добиваться интересных результатов от людей, для которых подобные слова что-нибудь да значат.
– Но сами-то вы...
– А при чём тут я?! Я что, для себя всё это делаю?! У меня есть всё, что мне нужно. Моему телу, я имею в виду. Да и для души, знаете ли, немало. Большое, настоящее дело. Настоящие, верные друзья... Не так плохо, на самом деле. Грех жаловаться.
– Ну, предположим. Это довольно-таки впечатляет. А что вы делаете с теми, кого не устраивает ваша схема?
– Ах, вы знаете, дорогая, – ласково проворковал Майзель. При этом он сверкнул глазами и оскалился так, что у Елены ёкнуло в груди.
– Одним ударом... – Елена вздохнула и, прикрыв глаза, покачала головой. – Всё ещё никак не могу в это поверить... Понятно. А откуда эти режимы берут деньги на то, чтобы покупать у вас всё?
– У меня, пани Елена. Моя финансово-кредитная сеть обслуживает эту задачу. Чётко, эффективно, быстро, красиво. Им нужны деньги на оружие. Что ж им, разрешать для этого работорговлю и наркоторговлю? Ничего подобного. Кредиты! И они у меня в кармане. Вот тут, – Майзель похлопал себя по груди в области нагрудного кармана пиджака.
– Но чтобы заполучить узлы этой сети, вам пришлось пойти на преступления. В том числе и на убийства, как я понимаю. И вам это, как я тоже понимаю, нравится...
– Ну, дорогая. Разумеется. До какой-то степени. Разве тупые и жирные капиталистические свиньи отдали бы просто так, за здорово живешь, структурные компоненты своей системы? Моё счастье в том, что я не испытываю ровным счётом никаких угрызений совести по этому поводу. И я не разорял людей. Я пришёл в этот бардак, когда денежки уже лежали в кубышке. И просто навел порядок. Все, кто был достаточно жаден и глуп, получили свои денежки и остались довольны. А те, кто был недостаточно глуп, чтобы не понять, что заваривается какая-то каша, и захотел урвать свой куш, получили место на кладбище или в колумбариуме. Потому что нет никакого куша. Нет дворцов на Ривьерах, нет «бугатти» в гаражах, нет бриллиантов и изумрудов в подвалах, нет Рафаэлей на стенах. Ничего этого нет. Есть только работа. И чтобы эта мразь не мельтешила у меня под ногами и не мешала мне работать, пришлось её вычистить.
– Ах вы, бедняжка...
– Не нужно, пани Елена. Конечно, я не питаюсь чёрствыми булочками и не хожу в лохмотьях. И на велосипеде тоже не езжу. Но это неудивительно, поскольку вся конструкция держится на мне. И на нашем государстве, пока на то есть воля нашего монарха. И нам нужно везде успеть сделать так, чтобы, когда наши враги опомнятся, у них не было никаких шансов сколько-нибудь существенно помешать шестерёнкам вертеться. Мы должны успеть построить систему, которая более или менее сможет функционировать по принципу самоорганизации. И сколько я ещё протяну? Тридцать, сорок лет? Пятьдесят? Для истории это миг. И за этот миг мы должны успеть. Во что бы то ни стало. И то, что мы делаем, мы делаем исключительно поэтому...
– Просто потрясающий идеализм. А вы не боитесь, что вас когда-нибудь ваши собственные люди и объегорят – вот таким же образом, как вы это проделываете сами?
– Нет.
– Интересно, почему.
– Потому что мои люди работают со мной только по одной причине. Они верят в меня и в то, что мы вместе делаем. И потом, я очень забочусь о тех, с кем вместе работаю. И речь не только о зарплате и премиях. Конечно, бывает всякое... – Майзель нахмурился и вздохнул. – Всё равно. Мои люди любят меня. Как и я их. Я их никогда не предавал и не предам. И они это знают. Потому что невозможно предать тех, кого любишь.
Он умолк и снова подошёл к окну. Сложив на груди руки, стал смотреть вниз.
– А если это случается... Ведь это всё-таки случается, не так ли? – тихо спросила Елена.
– Гораздо реже, чем можно было бы предположить.
– Но случается. И что тогда?
– Вы уверены?
– Продолжайте, продолжайте, – подбодрила его Елена.
– Не хочется, – хрустнул пальцами Майзель, и Елену едва не передёрнуло от этого жуткого звука. – Я не хочу этого... На самом деле никогда не хочу. Но... Просто человек слаб. А это – как операция. Нужно. Или провал.
– Что?
– Здесь такое специальное ковровое покрытие, пани Елена. Великолепно чистится...
Он отвернулся и замолчал. Елена долго смотрела на его спину. Ах ты, дрянь, подумала она, ощущая в себе поднимающуюся волну ярости. Что ты тут изображаешь передо мной, а?! Она усмехнулась:
– Понятно. Вы же Дракон. Чудовище.
– Вы злитесь, – Майзель так по-человечьи вздохнул, что Елена ушам своим не поверила. – Я в самом деле не знаю, как объяснить вам это, чтобы вы поняли. Что дело не в том, чудовище я или нет. Просто слишком многое поставлено на карту. И это война...
– Это детский сад, в котором оружие находится в свободном доступе. Вот что это такое.
– Весь мир таков, пани Елена. Кто-то должен покончить с этим.
– Можете быть уверены, что это будете не вы.
– Возможно. Но я постараюсь.
– Так нельзя, – тихо сказала Елена, потому что ей стало вдруг его жаль. – Вы – уже заложник своей сумасшедшей идеи. Это она управляет вами, а не вы ею. И это самое ужасное, что мне удалось понять, общаясь с вами. И вы никогда не отмоетесь от всего того, что творите. Потому что благими намерениями... Неужели вам это не известно?!
– Ещё как известно, пани Елена, – он усмехнулся. – Мы поэтому и притворяемся стяжателями и злодеями, чтобы обмануть судьбу и логику, дорогая...
– Но у вас не получается обмануть.
– Получается. Хотя и не очень хорошо. Но мы учимся. И научимся, пани Елена. Обязательно...
– Нет. Этому нельзя научиться. Зло нельзя превратить в добро, как свинец нельзя превратить в золото...
– У вас устаревшие понятия о физике субатомных процессов, пани Елена, – Майзель усмехнулся.
– Возможно. Но поступки людей, люди вообще – это не субатомные процессы...
– Нет людей вообще. Есть те, кого я люблю, и те, кого ненавижу.
– Да. Разумеется. Без этих упрощений вы ничего не могли бы сделать. Но это упрощение реальности, а не сама реальность, вот в чём проблема.
– Вы меня удивляете. Никто никогда не может жить в самой реальности, пани Елена. Все пользуются моделями, более или менее приближенными к действительности. Вам не нравится моя модель? Так и скажите.
– Мне не нравится ваша модель. Я нахожу её опасной. Опасной, в том числе, и для вас самого. Потому что...
– Почему?
– Потому что когда-нибудь вы устанете так же, как устала сейчас я, – сказала Елена.
Она сказала это, чтобы сказать что-то. Чтобы не сказать, почему ей так страшно на самом деле.
– Я хочу отдохнуть от вас, пан Данек, – Елена поднялась. – Мне это просто необходимо. Иначе...
– Хорошо, – кивнул Майзель. – Вы позвоните?
– Да. Я позвоню, – и Елена направилась к дверям.
Засчитать тебе это, как первую попытку, подумал Майзель, или всё же погодить? Погожу, наверное. Пусть это будет разминкой...
Прага. Июль.
Два дня она не могла заставить себя поехать к нему. Целых два дня. Но потом поехала. Елена не привыкла отступать, это было не в её правилах. Ты сказал, что это война, зло подумала Елена, а я, если ты помнишь, в том числе и военный корреспондент. И уж кто-кто, а ты меня точно не напугаешь. Потому что...
Она не позвонила. Просто появилась у него на пороге, как ни в чём не бывало, без трех минут шесть. И, встретившись с ним взглядом, прочла в нём такую мальчишескую радость, что сердце у Елены подпрыгнуло и забилось, как будто она сама была девчонкой. Разумеется, она не подала виду. И молила Создателя, чтобы Майзель тоже не заметил. Потому что это было совершенно невозможно. Немыслимо.
И, чтобы не дать ему опомниться, – ему и себе, – спросила:
– Скажите, а кому вы всё это собираетесь оставить? Все это... – Елена неопределенно развела в воздухе руками. – Всё это невероятное, чудовищно сложное, функционирующее на грани сбоя непонятно как называющееся что-то? Где ваша «Golem Interworld» – всего лишь верхушка айсберга? Королевским наследникам? Но мальчики... При всём моём уважении...
– Да никому я не собираюсь это, как вы выразились, оставлять, – Майзель довольно точно повторил её жест и усмехнулся. – Я превосходно отдаю себе отчёт в том, что тянуть этот сумасшедший дом, кроме меня, никто не в состоянии. А коллективное руководство, обюрокрачивание просто обрушит всё практически мгновенно. Мои способности и возможности – всего-навсего странная гримаса судьбы, ошибка природы.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ну, понимаете ли... Кибернетика учит, что даже очень хороший руководитель не может эффективно управляться больше, чем с семью непосредственными подчинёнными. То есть полностью держать в голове их задачи и контролировать их выполнение. Это в теории. А на практике это число ещё меньше. Это такой общеизвестный факт, что его никто вообще в голову не берёт при планировании задач госаппарата или структуры управления компанией... Из этого вырастают иногда огромные, а иногда совершенно неразрешимые проблемы. Мы же этот принцип соблюдаем неукоснительно, в чём и заключается один из секретов наших невероятных успехов. С одним маленьким исключением в лице вашего покорного слуги. Я могу эффективно руководить не пятью или семью подчинёнными, а несколькими сотнями. Разумеется, это отнимает у меня всё время, которое в принципе есть. Для того, чтобы хотя бы пять минут поговорить с каждым из тех, кто находится в моём непосредственном подчинении, мне чисто физически нужна неделя. Разумеется, я ищу и нахожу людей, которые работают и мыслят вполне автономно. Это тоже немного экономит время. Но всей картины всё равно нет в голове ни у кого, кроме меня. И это причина, по которой я столько внимания уделяю безопасности...
– А что, стрельба в мусульманском квартале Брюсселя – это мероприятие, связанное с безопасностью?!
– Обязательно. Я что, не могу пройти пешком по центру одного из красивейших городов Европы, чтобы не получить в спину порцию проклятий, – что ты шляешься тут по нашему району, неверный, собака?
– Вы понимаете по-арабски? Или по-турецки?
– Я отлично понимаю взгляд и интонацию, пани Елена. Я, в некотором смысле, существо довольно дикое. У меня рефлексы функционируют не отдельно от сознания, а в тесном взаимодействии с ним.
– Ну, наверное, я круглая идиотка. Поясните вашу мысль.
– Легко, дорогая. Некоторых фигурантов мирового исторического процесса необходимо держать в состоянии перманентного животного ужаса. Чтобы при звуке моего имени у них вместо желания мне помешать начинался кровавый понос от страха. Поскольку, когда человека несет от страха в сортире, у него нет ни сил, ни возможности строить козни. Поверьте, подобные выходки экономят нам массу средств и ресурсов...
– Замечательно. Просто гениально. Что вы там насчёт ошибки природы хотели сказать?
– Вы же сами говорите, что я больной.
– Это метафора. Я вовсе не хотела вас оскорбить.
– Да Б-г с вами, дорогая. Это на самом деле так. И повторение этого феномена в таком исчезающе-малом промежутке времени, как одна человеческая жизнь, настолько маловероятно, что я не собираюсь это даже сколько-нибудь серьёзно обсуждать. И успехи клонирования не внушают никакой надежды, потому что всё это что-то – результат случайным образом развившихся в моём больном мозгу нейронных цепочек, и воспроизвести их вряд ли возможно. Поэтому у меня несколько задач, помимо непосредственного руководства нашим делом. Во-первых, обеспечить свою физическую безопасность. С этим мы, в общем-то, справляемся. Во-вторых, прожить в здравом уме и твёрдой памяти некоторое продолжительное время, чтобы успеть хоть что-нибудь из задуманного. В-третьих, увидеть те точки бифуркации, по мере прохождения которых выстраиваемая система, как я только что говорил, приобретет некоторую направленную инерцию, позволяющую ей стабильно функционировать лет, скажем, сто – сто пятьдесят после нас с Вацлавом при ограниченно эффективном приложении административного ресурса. Если нам это удастся, то дальше зелёная сама пойдет. И человечество выйдет на совершенно новый уровень межличностных связей и общественно-экономических взаимодействий. И мы сможем сказать, что в некоторой степени осуществили наш план...
– Вам будет невероятно сложно умереть от скромности, пан Данек.
– Как на духу, – невозможно, дорогая. Но это было бы так глупо в моём положении, вы не находите?
– Я много чего последнее время нахожу, о чём раньше имела весьма смутное представление... То есть вопрос о наследнике, так сказать, престола, ребром не стоит?
– Нет, – Майзель покачал головой. – Не может быть наследника. Я не король. Я... впрочем, не важно.
– Нет-нет, пожалуйста!
– Ах, пани Елена... Да не могу я к этому так относиться. Ну, предположим, появится, как вы выражаетесь, наследник. И захочет стать музыкантом. Или пивоваром. Разве ребёнок – наша собственность, наш раб, которому можно приказать стать тем, кем мы хотим его сделать? Да ни за что...
– А как же принцы?
– Я же сказал – я не король. У него другая мера ответственности и другие взгляды на воспитание. Согласен я с ними или нет – в данном случае не имеет никакого значения.
– А вы не согласны?
– Во многом согласен. Я считаю, что он правильно – в основном правильно – воспитывает парней. Но мне кажется, что он временами излишне резок с ними. Я считаю, что нельзя на них чересчур давить, особенно на Яна, он ведь уже совсем взрослый, да и Владислав должен видеть от отца, которого просто боготворит, не только поучения и наставления. И поэтому я так много времени уделяю мальчикам, пытаясь объяснить, почему и отчего он действует так, а не иначе. И самого Вацлава пытаюсь убедить быть немного поласковее. Ясно, что будущие монархи должны воспитываться в строгости, должны пройти настоящую офицерскую закалку. Но всё же... Монарху нужна не только жёсткость и бескомпромиссность... Милосердие и рыцарство – тоже... Вот я и пытаюсь как-то смягчить...
– Вы?! Смягчить?!
– А вот представьте себе.
– Невероятно. И они вас слушают?
– Обязательно. Ведь я их люблю... Они замечательные ребята. И не избалованные совсем, не то, что Виндзоры... Уж они-то себе не только яичницу могут приготовить. Настоящие мужчины. И любая женщина будет чувствовать себя за ними, как за каменной стеной... И они настоящие друзья, что тоже очень важно для их будущего...
Он улыбнулся, видимо, вспомнив что-то. Елена, затаив дыхание, глядела на Майзеля. Господи, это просто невероятно, подумала она, глотая комок в горле. Этот человек... Это просто невероятно. Немыслимо. Как в нём это уживается, – «одним ударом» – и такая нежность?!. Господи, да что же это такое...
– А вообще... Собственные дети у вас есть?
– Пани Елена, да что вы за тему-то такую сегодня оседлали?! Нет у меня никаких детей и быть не может!