Книга вторая сестрёнка из преисподней
| Вид материала | Книга |
- Ал. Панов школа сновидений книга вторая, 799.92kb.
- Книга первая, 3542.65kb.
- Художник В. Бондарь Перумов Н. Д. П 26 Война мага. Том Конец игры. Часть вторая: Цикл, 6887.91kb.
- Книга тома «Русская литература», 52.38kb.
- «Московского Международного открытого книжного фестиваля», 22.38kb.
- Изменение Земли и 2012 год (книга 2) Послания Основателей, 4405.03kb.
- Изменение Земли и 2012 год (книга 2) Послания Основателей, 4405.79kb.
- Вестника Космоса Книга вторая, 2982.16kb.
- Комментарий Сары Мэйо («Левый Авангард», 48/2003) Дата размещения материала на сайте:, 2448.02kb.
- Книга вторая испытание, 2347.33kb.
— Да-а... в общем-то, вроде нет... А что, обязательно надо?
Кецалькоатль умолк, видимо, не нашёл вразумительного ответа. Зато его воинственный антипод сурово показал мне язык и обличил перед всеми:
— Он избил моего жреца!
— Я защищался!
— Как? — опешил Уицилопочтли. — Неужели ты, червь, пытаешься обмануть бога войны?! Я тебе не штафирка штатская, чтоб мне тут... здесь не там, и где вам быстро... На алтарь его, дезертира! Где находится ваш штаб, отвечай!
— Это правда? — очнулся примолкший было добрый бог.
— Что именно? — уточнил я.
— Ну, что ты защищался.
— Правда, я действительно вломил незнакомому жрецу в порядке самозащиты. Ибо его кровавый вид противен любому мыслящему человеку, и я не мог не защищаться от такого чудовищного надругательства над моей психикой!
Тут уж призадумались оба идола. Фразу я им закрутил умную, длинную и, главное, каверзную. Пока ещё разберутся. Люди по-прежнему не шевелились, и я мог спокойно поразмыслить о своем. Боги наверняка общались ментально, так что меня их болтовня не отвлекала...
— Фармазон!
— Нет меня... — глухо ответил нагрудный карман пиджака.
— Мне нужна ваша помощь.
— В добрых делах я тебе не советчик. Вон, лучше белобрысого возьми, а то он мне тут всю голову отсидел...
— Можно подумать, мне тут задницей на рогах удобно! — возмущенно прошипел Анцифер, но не вылез, видимо предпочитая всё-таки сидеть на рогах.
— Не надо добрых дел, совсем наоборот, — шёпотом попросил я, — помогите мне поссорить обоих богов. Пока они будут меж собой разбираться, мы потихоньку удерём.
— Не-е... сам ссорь! Мало ли чего... я за так между молотом и наковальней не полезу.
— Ладно, сначала наберём золота, а потом по-тихому... — сразу сориентировался я. После секундного размышления в кармане началась бурная толкотня, и всклокоченный чёрт ретиво взялся за дело. В том смысле, что вылез и исчез, а я вдруг почувствовал, как у меня отчаянно чешется язык...
— Таки ви категорически настроены, шоб я наконец выдал своё чистосердечное мнение. А мне оно надо?! Я ещё имею на плечах то, шо некоторые называют головой, и не претендую на все ваши деньги, но дайте ж пощупать руками мою законную зарплату! А там уж, как говорится, будем посмотреть... — Ноги самостоятельно отбивали несложный ритм классической «семь-сорок». Я покраснел как рак... Что этот авантюрист со мной вытворяет?!
Неожиданно из моего уха вынырнул встревоженный рогоносец и мрачно заявил:
— Есть подозрения, что ты хочешь меня надуть!
— Ни в одном глазу! — слишком поспешно поклялся я.
— Но мы не сумеем вывезти отсюда золото, Кецалькоатль не позволит грабить подданных. А на фига тогда стараться?
— Фармазон, — взмолился я, — взгляните на это дело с другой точки зрения: — вы хотите заработать ещё один орден?
— Намёк понял, — после секундного размышления уловил нечистый. — Сергунь, подвинься, я продолжу...
— Мы решили! — громогласно оповестили боги, разворачивая каменные головы. — Если твоё сердце отдано миру и ты предпочитаешь труд битве, то тебя будет судить Кецалькоатль. Если же душе твоей по нраву звон оружия и кровь убитых врагов, то молись Уицилопочтли. А теперь говори!
— Пани та Панове! Звиняйте, щё не усих бачу зараз (зараз, а не зараз! Зараз среди вас не бачу). От цей громадянин шукае — щё у мене на серденьке? Чи добрий свит, а чи червонна мордобитьтя... Ще ж тут казати? Працував я добрым лыцарем и у пана Одина, и з пулемёту стреляв по гарним дивчинам, и з вовков позорних шкирку драв, так щё, вроди, война мени, як мамка ридна! Но — це ж горька судьбина, Щё мёдом мени харю не вмазала... Да хиба ж я не чоловик?! Хиба ж мене, як усим, горилки не треба, да сала, да вареников, да бабу справнючую, га? — Когда я поймал себя на том, что уже всхлипываю и утираю скупые малороссийские слезы, было поздно. В том плане, что Анцифер молча прикрыл ладошками уши и вновь скрылся в кармане, а обнаглевший чёрт у меня в голове потерял всякие остатки совести:
— Вай, генацвале! Что молчим, да? Кецалькоатль — батоно, дай я тебя обнэму и пять тысяч раз пацэлую, как самого дарагова моэго папу! Уицилопочтли — шакал паршивый, да?! Курдюк нэдорэзанный, ишак бэсхвостый, чурка нэрусская! Что глидишь, никогда настоящих джигитов на рынке нэ видел, да?! — с круглыми от ужаса глазами кричал я, отмахивая перед окаменевшими богами бодрые па высокогорной лезгинки. Местная публика боялась оторвать лбы от пола, меня они явно считали бесноватым. Ну, собственно, так оно и было... С той лишь разницей, что я был одержим личным бесом, по собственному желанию. А Фармазон вдруг уронил меня задницей на холодные плиты и, скрючив ноги на азиатский манер, нудно загнусавил, подвывая на каждом предложении:
— Ай-яй-я-а-а! Мин яратан, а жизни ника-кой-ой-й... В армию служить не хочу, не бери татарина-а-а... Ай-яй-я-а-а! Апай сапсем больной, лошадь хромой, юрта старый, халат дра-ны-ы-й... не пойду! Ай-яй-я-а-а! Давай дома сидеть, бешбармак кюшать, арака пить, в альчики играть — якши! Ай, якши-якши-и-и... Тьфу на тибе, шайтан Уицилопочтли!
По окончании такой «многонациональной» речи добрый бог Кецалькоатль широко улыбнулся и распахнул мне отеческие объятия. Я поднялся, отряхнул брюки и пошёл ему навстречу, бог войны за моей спиной сидел мрачнее тучи. Похоже, теперь до него никому не было никакого дела... Я бросил жребий и отныне находился под покровительством светлых сил древнейшей доколумбовой цивилизации. Бояться нечего! Усталый от трудов неправедных, нечистый дух вольготно расположился на моём плече, обмахиваясь платочком. А ещё говорят, будто бы с чёртом нельзя заключить выгодную сделку... Ха, да с каждым можно договориться по-хорошему, надо только знать, с кем имеешь дело! Я уже почти дошёл до благообразного старца, как сзади прогрохотало:
— Ты оскорбил меня, теуль!
Поначалу я даже не обернулся, но бог войны привстал и топнул так, что стены содрогнулись:
— Он мой! И сегодня же его сердце обагрит своей кровью алтарь Уицилопочтли. Отдай его мне, Кецалькоатль, или пожалеешь!
К моему безграничному удивлению, бог мира послушно сложил руки на животе и виновато улыбнулся. Я почувствовал, как подгибаются колени... Живой блеск в глазах Кецалькоатля погас, и он вновь стал обычным каменным изваянием. Удовлетворённый бог сражений сел на прежнее место и тоже замер в идолообразном состоянии. — Не подфартило, братан... Старичок-то не торопится полечь за тебя костьми на ринге против местного Тайсона. Как полагаешь, за кого теперь проголосует электорат? — сочувственно пробормотал Фармазон. — Однако надо бы звякнуть шефу. — Орден не орден, а медальку, пожалуй, дадут...
* * *
— Анци-и-фе-е-е-е-р!!!
— Н-да-а, Серёженька?
— А нельзя ли без этого менторско-укоризненного тона? — запоздало спохватился я.
— Нельзя, — строго отбрил неподкупный ангел. — Всё, что я сейчас могу, — это посочувствовать и утешить, но вы этого совершенно не заслуживаете. А потому, несмотря на совершенно неподходящее время, я намерен вас отругать, шалун вы безответственный!
— А-а... — беспомощно обернувшись к Фармазону, я встретил лишь деланно-сострадательный взгляд, как у вконец охамевшего метрдотеля.
— Увы, больше ничем помочь не могу-с... Я своё дело сделал — и в кусты! Чао, бамбино, сорри-и-и...
Между тем приглашённые на топ-шоу ацтеки осторожно зашевелились. Самые храбрые уже встали на четвереньки и тихо переговаривались. Похоже, в связи с явной победой бога войны они намеревались свято исполнить его волю насчёт моего сердца на алтаре. Признаюсь без ложной скромности — я сделал отчаянную попытку попросту удрать. Естественно, вся толпень мгновенно воспрянула духом и в неравном бою отстояла честь великих математиков и пирамидостоителей. Мне быстро доказали на несложном примере, что один против тридцати — не котируется! Пробиться к выходу не удалось бы, имей я хоть чёрный пояс каратиста. Вот побегать немножко по залу судилища — это пожалуйста. Когда наиболее горячие головы взялись за копья, мне пришлось махнуть рукой на интеллигентские комплексы культурного человека и, не снимая ботинок, вскарабкаться на статую Уицилопочтли... Усевшись, как кот, на макушке идола, я даже успел пару раз плюнуть в остолбеневших от такой наглости жрецов. Потом в меня чем-то кинули (вроде бы маской?), попали в лоб, сбив мою богохульную особу за спину воинственного божества. Упал я на... кого-то! Правильнее сказать, на полуголую девицу с размалёванным лицом и возмущёнными карими глазами.
— Зайчик мой! Какого чёрта... прости, любимый, но вот только тебя мне здесь и не хватало?!
— Н...н...на...а...та...ша? — заикаясь, начал я. Моя драгоценная супруга в самом бесстыжем ацтекском костюмчике, с ног до головы в коричневом гриме, с перьями на голове, застенчиво держала правую руку под... каменной задницей Уицилопочтли! Я более чем обалдел...
— Серёжка, не делай такие глаза! Это совсем не то, что ты думаешь! Стыдно, любимый... Мне всего лишь понадобилась одна штучка с его кресла. Благодаря тебе он привстал, я взяла что нужно, а этот гад неожиданно сел. Руку зажало...
— Не раздавило? — кое-как выдавил я.
— Не... — трогательно улыбнулась моя жена. Вот тут-то нас и сцапали! Меня повязали сразу, Наташу чуть позже, когда с большим трудом извлекли её руку из-под божественной туши. Хорошо ещё, что именно вытащили, а не отрубили махом, чтоб зря не утруждаться. Вообще-то, по совести говоря, с нами обоими обращались очень бережно: связали для приличия и вынесли на свежий воздух. За то короткое время, что мы провели в диспуте с двумя богами, на Чолулу опустилась густая ночь. Однако темно не было: огромный матово-жёлтый диск луны так ярко освещал многоступенчатую пирамиду, что сверху она казалась серебряной. Я чётко различал фигурки с факелами внизу — наверняка сюда собралась вся деревня. Меня и жену поставили рядышком на краю гладко отполированной площадки так, что за нашими спинами находилось что-то вроде каменного стола. Пока улыбающиеся жрецы торжественно устанавливали на этом столе какую-то кухонную утварь, я попытался переговорить с супругой:
— Наташа, как ты сюда попала?
— М-мм... нм-м... гм-т.
— Не понял... — переспросил я. Она страдальчески закатила глаза и ещё раз, не разжимая зубов, неторопливо повторила:
— М-мм. Нм-м. Гм-м.
— Замечательно, значит, ты ещё и издеваешься?! Милая моя, насколько помню, это я отправился в древнюю Америку по приказу генерала и зову шпионского долга. Не для развлечений, заметь! А исключительно ради светлого будущего мелких крысенят. Ты же собиралась навестить нашу дочь в детском лагере. Ты её видела?
— Угу, — утвердительно кивнула Наташа. Я начал закипать, меня подобное немногословие никак не устраивало.
— Ладно, любимая, я всё понимаю... Ты устала, ты раздражена, у тебя размазалась тушь, но всё же будь добра, расскажи мне поподробнее, как там наша Фрейя?
— Иррр! — огрызнулась она, но я настаивал:
— Как их кормят? Не заболела ли, часом, какой-нибудь аллергией? Нашла ли подружек? Не обижают ли воспитатели? Соскучилась ли по мне? Когда собирается домой?
— У-у-вау... — сквозь неплотно сжатые зубы проскулила моя жена и посмотрела на меня, как на садиста-стоматолога.
— Ты что, не можешь говорить? — наконец-то прозрел я. Наташа молитвенно возвела очи к небу и яростно закивала. Ну, тогда всё как-то вставало на свои места, хотя, что бы такое не давало моей, отнюдь не молчаливой, супруге раскрыть рта, по-прежнему оставалось загадкой. Однако альтернативы не было, не может говорить, и всё. Не клещами же из неё слова вытаскивать... Я пожал плечами, попробовал пошевелить стянутыми в локтях руками, поглядел на суетящихся жрецов и, чтобы как-то разрядить обстановку, тихо заговорил ни о чём...
— Солнце моё, а как ты полагаешь, что они сейчас намерены с нами сделать? Нет, можешь не отвечать, просто кивни, если знаешь. Спасибо, я так и думал... Признаться, быть казнённым посреди ночи не очень романтично. Лучше бы на рассвете, так возвышенней и трагичней! Представляешь, всё вокруг пробуждается, птички поют, цветочки распускаются, вся природа жизни радуется, а тебя фашисты на расстрел повели... Нет, нет, не пугайся! Это я так, фантазирую... Анцифер предупреждал, если что серьёзное, он меня вытащит. Надеюсь, он и нас обоих вытащит, чего уж там... Значит, особенных причин для волнения нет, а с Фармазоном я сам потом отдельно потолкую. Я ему выскажу наконец всё, что думаю об его хамских выходках... Он ведь почти меня надул, представляешь?! Вот и судите сами, можно ли с чёртом по-хорошему договориться...
...А пока рядом с нами постепенно выстраивались люди. Вернее сказать, их выстраивали. Несколько мужчин, явно из местных, с убитыми лицами и связанными руками. Две очень молодые девушки, один дряхлый старик, в общей сложности получалось человек десять. Похоже, что алтарю Уицилопочтли было мало только двух сердец — необходимое количество тут же добиралось в своей же деревеньке. Среди пленников, предназначенных на заклание, я с удивлением увидел и двух охотников, встретивших меня в лесу, на выходе из крысюкинских канализаций. Приветливо кивнул им, как старым знакомым, но они почему-то отвернулись. Да бог с вами, ребята, стоит ли на кого обижаться у самого порога Смерти...
— Анцифер, вы здесь?
— Здесь он. Только занят, — готовит обвинительную речь в твою честь, но с запасом ругательств у ангелов туговато, вот и переписывает уже в третий раз, — охотно пояснил чёрт, прогуливаясь по левому плечу.
— Он сумеет нас вытащить?
— Да о чём базар, Сергуня? Возьмёшь на ручки волчицу свою размалёванную, и скоростной экспресс мигом доставит вас домой. Только перышко для баланса вставить не забудь...
— Куда? — не уловив подвоха, спросил я. Фармазон ухмыльнулся и показал. Когда я сообразил, что руки связаны и остается только плюнуть в мерзавца, он уже, естественно, слинял... Наташа, всё так же молча, стояла рядом, и ночной ветерок чуть шевелил её волосы. Она полуприкрыла глаза, жадно втягивая ноздрями настоянный на цветах и травах воздух. Её грудь, едва прикрытая вышитой повязкой, вздымалась высоко и жарко, казалось, моя бесстрашная жена спешит насладиться последними мгновениями жизни. Я вдруг понял, что хоть она и ведьма, но сейчас совершенно не в состоянии себя защитить. Её руки связаны, говорить она не может, а значит, ни одно заклинание не сработает. Уф... хорошо, что я всегда могу положиться на белого ангела. Анцифер, конечно, очень на меня обижен, но в такой ситуации не станет тратить драгоценное время на разборки. Нет, он, несомненно, учинит мне длительную головомойку с разносом, но это после, когда выберемся отсюда.
— Так я это... того... Только не плюйся! — Передо мной вновь материализовался Фармазон. Чёрт нервно дёргал чёрными крылышками и протестующе махал руками. — Что за моду взял в последнее время, а? Слова ему не скажи, прям верблюд какой-то, двугорбый...
— Анцифер не освободился? — перебил я.
— А что, его уже посадили?! — попробовал отшутиться нечистый, но, глянув мне в глаза, мгновенно переиграл ситуацию. — Ша, я был неправ, Циля ставит последние риторические вопросы и резво спешит к тебе на помощь. Как я понял, разрешение на «чудесное избавление» у вышестоящих серафимов он уже выбил. Всё законно, всё подписано, все печати собраны, так что самой злющей бюрократической вше зацепиться не за что. Можешь на радостях чмокнуть супругу, попрощаться с товарищами по несчастью и даже обхамить кого-нибудь перед отъездом...
— Постойте, — не сразу спохватился я, — а что же все эти люди... погибнут?
— Нет, пацифист хренов! — даже взорвался Фармазон, уперев руки в бока. — Циля их всех перетаскает... в вашу двухкомнатную квартирку в Петербурге! Ясен пень, разложат пацанов на алтаре и порежут, как курят, во славу Уицилопочтли. Знаешь, как это делается? А ты послушай, тебе, как члену Союза писателей, интересно будет. Четверо жрецов держат жертву за руки и за ноги, пока пятый артистически вспарывает каменным ножом грудную клетку слева, просовывает меж рёбер грязную руку с обломанными ногтями и вырывает еще бьющееся сердце! Домой приедешь — поэмку напиши! Видишь людей, там, внизу? Так вот, когда ты с благоверной отсюда смотаешься, недостающих двух будут выбирать именно из них. Кивни им, что ли, пусть пока жребий тянут. Да не бледней, Сергуня, ты же этого не увидишь... О, и Циля подошёл!
— Прошу прощения, задержался... — Рядом с чёртом появился его сияющий братец. — Сереженька, собирайтесь, нам пора. — Я... не еду.
* * *
Наташа повернулась ко мне и мягко улыбнулась. Она не могла видеть Анцифера и Фармазона, это мои личные духи, но даже по обрывкам фраз поняла, в чём дело. В отличие от меня, Наташа всегда поражала каким-то необъяснимым бесстрашием. Ей было глубоко чихать, что с ней могут сделать, если именно от неё зависела хоть капелька справедливости в нашем несуразном мире. Она могла отбивать матерящегося пьяницу от милиционеров, снимать перепуганного котёнка с карниза пятого этажа, разнимать дерущихся первоклассников, ставить на место зарвавшихся «кавказцев» из коммерческих ларьков — словом, всё время лезла туда, куда я не пошёл бы под пистолетом. Что же она должна была ощущать сейчас, когда нас собирались казнить? Или, вернее, когда кроме нас в жертву обезумевшему богу войны намеревались вырвать горячие сердца ни в чём не повинных людей... У меня тоже такое было... один раз. Когда меня хотели сжечь вместе с Иваном-царевичем. Тогда Анцифер тоже предлагал бежать, а я почему-то не смог бросить своего случайного знакомого по тюремной камере. Казалось, это было так давно, а вот поди ж ты, как трогательно повторяются некоторые события...
— Что ты ему тут понарассказывал?! Что ты ему наплёл, змий-искуситель?! Я тебя спрашиваю! Говори, распутник, или я тебе собственноручно все рога поотшибаю!
— Какие все? У меня их всего-то два...
— Ты мне тут не увиливай! И на жалость меня не бери... «Всего-то два»... подумаешь! А то я не знаю! Ты мне скажи, чего ты тут Сергею Александровичу наплёл, чем ты ему уши занавесил, чего в голову вбил, что он теперь домой не едет?!
— Дык... его собачье дело! Да ты ведь сам всё время хотел из него великомученика сделать? Ну, вот и... получи в готовом виде...
— Ах... вот... ну и... ты... — едва ли не задохнулся от праведной ярости почти красный ангел. — Великомучениками, чтоб ты знал, становятся по собственной воле, во славу Божию! А не из-за корыстных происков лукавого пройдохи с хвостиком!
— Хвостик не тронь! Чё вцепился?! Хвостик мой его не устраивает... Я ж твой пуделячий парик неприличными словами не обзываю.
— Убью. Нет больше моего терпения. Пусть потом судят...
— Ребята, — наконец вмешался я, — кажется, мясники уже идут. Может, поможете чем, пока мы еще живые?
Анцифер и Фармазон замерли в причудливых хореографических позах — «добро» сверху, «зло» внизу. Одно душит другое, но последнее сопротивляется.
— Вы правы, Серёженька. Моя главная обязанность — не дать вам погибнуть! Минуточку, я что-нибудь придумаю...
— Колдовать тебе надо, Сергунь, — безапелляционно предложил чёрт, поправляя складки помятого балахона.
— Ни-ког-да! — проникновенно заявил светлый дух. — Колдовать на глазах у языческих идолов, прямо перед пришествием истинного Бога?! Только через мой труп!
— Угу... дождёшься от тебя, ангелы все бессмертны.
Откуда-то из глубин храма послышалась мрачная музыка. Глухие удары барабанов сопровождались хриплым рёвом труб и писклявым сипением мелкокалиберных дудочек. «Похоронный марш» Фредерика Шопена в этой какофонии угадывался с большим трудом. На моё плечо опустилась тяжелая незнакомая рука...
— Пойдем, теуль! Ты первый выпьешь почетную чашу смерти во славу великого Уицилопочтли. — Огромного роста жрец, абсолютно голый, но с ног до головы в золотых украшениях, резко развернул меня лицом к алтарю. Теперь я уже не сомневался, что это за каменный стол и для чего он служит. А так же кристально ясно понял, что помощи ждать неоткуда. Я обернулся к Наташе и подмигнул ей. Моя супруга облегчённо выдохнула и тоже ответила мне самым ободряющим взглядом: «Делай с ними что хочешь, милый, я не буду вмешиваться...» Вот и замечательно, если общество нуждается в героях, то на любой спрос всегда найдётся предложение. Пока четверо жрецов накидывали мне на запястья и щиколотки кожаные петли, я неторопливо, с расстановкой, начал первые строчки:
Мой прекрасный палач... Я сейчас
непослушная жертва...
(Анцифер протестующе распахнул рот, но Фармазон ловко пихнул туда подол одеяний белого ангела. Тот так и замер...)
Никакими тисками нельзя удержать
мою страсть.
Пусть безносая Смерть направляет
горячее жерло —
Есть другая и более, более
высшая власть.
Мой прекрасный палач...
Что вы можете взять, кроме боли?
Изощрённости женщин ещё
не положен порог...
В процессе чтения меня разложили на алтаре, и четверо маньяков, обливаясь слезами, повисли, распиная меня, как лабораторную лягушку. Здоровенный жрец, рыдая, поднял к побледневшей луне уродливый обсидиановый нож, а я читал, закрыв глаза и ни на что не отвлекаясь...
Мерно капает кровь, но поверьте, что,
будь в моей воле,
Я бы сам вам помог, сунув ногу
в «испанский сапог».
Мой прекрасный палач... Ваши
сладостно нежные руки
Остужают огонь. Я готов на всё это,
но лишь...
Невозможно так долго кричать от тоски
и разлуки,
Ожидая разрыва горящих страданием
мышц.
Мой прекрасный палач... Моя вера,
любовь и надежда.
Почему нам четыре коротких,
обрывочных дня