История государства и права зарубежных стран

Вид материала

Учебник

Содержание Глава 7. Латинская Америка Освободительная война 1810-1826 гг. и образование независимых государств. Первые конституции стран Латинской Америки. § 2. История латиноамериканских государств в XIX в. Конституционная нестабильность. Конституционное развитие Аргентины и Мексики в XIX в. Свержение монархии и Конституции 1891 г. в Брази­лии.

Подобный материал:

• Рабочая программа учебной дисциплины б 3 «История государства и права зарубежных стран», 992.12kb.
• Козлова Алена Сергеевна История государства и права зарубежных стран- зачет; Теория, 183.59kb.
• Курсовая работа по предметам «История государства и права зарубежных стран», 204.15kb.
• Учебно-методический комплекс по дисциплине «история государства и права зарубежных, 32380.25kb.
• Программа включает в себя проблематику учебных курсов «Теория права и государства»,, 216.33kb.
• «История государства и права зарубежных стран», 134.59kb.
• Рабочая программа по курсу «История государства и права зарубежных стран» Специальность:, 527.34kb.
• Методические указания по курсовому проектированию по дисциплине «История государства, 192.18kb.
• Учебно методический комплекс по курсу «история государства и права зарубежных стран», 449.35kb.
• Программа учебного курса «история государства и права зарубежных стран», 644.1kb.

Глава 7. Латинская Америка

§ 1. Война за независимость и образование латиноамериканских государств

Испанская и португальская колониальные империи в Америке. Особенностью становления колониальных сис­тем Испании и Португалии в Америке является то, что этот процесс начался еще в конце XV - начале XVI в., т. е. в эпоху средневековья. Хотя завоевание "Индий" (так офи­циально именовались испанские колонии) рассматривалось как цивилизаторская миссия, как обращение в христианст­во язычников-индейцев, оно осуществлялось в основном военно-феодальными методами.

Там, где существовала традиционная индейская госу­дарственность, она была уничтожена конкистадорами (у майя, инков, ацтеков и т. д.). Земля в колониях официально объявлялась собственностью короны, но фактически с XVI в. она переходит в руки колонизаторов-конкистадоров и като­лической церкви. Широкое распространение получила сис­тема энкомиенды, своеобразной разновидности полукрепо­стнического, полурабского труда индейцев.

Юридически считалось, что индейские общины, нахо­дившиеся на захваченных территориях, передавались под "опеку" латифундистам-энкомендеро. Лишь в XVIII в. под влиянием зарождающегося капиталистического уклада на смену энкомиенде приходит пеонаж - долговая кабала, по­строенная на полуфеодальных арендных отношениях.

Колониальная администрация в Латинской Америке формировалась исторически по ходу самой территориаль­ной экспансии Испании и Португалии. За 300 лет господ­ства Испании в Америке сложилась самая крупная и проч­ная по тем временам колониальная империя с чрезвычайно сложной социально-этнической структурой, с единой като­лической верой и с централизованной системой политиче­ского управления. На вершине этой властной пирамиды стоял испанский король. Практически же общее руководство политикой Испании в колониях осуществляли Торговая пала­та, а затем с 1524 г. - созданный при короле Совет по делам Индий, первый в мировой истории специализиро­ванный центральный орган колониальной администрации. Этот Совет издавал колониальные законы, назначал высших чиновников, был верховной апелляционной инстанцией для колониальных судов.

Высшую власть в самой Америке осуществляли вице-короли, которые не просто представляли, но как бы олице­творяли собой испанскую корону. В самих колониях им ока­зывали все почести, которые причитались самому испан­скому королю.

К концу XVIII в. в Латинской Америке было создано четыре вице-королевства: Новая Испания (столица Мехи­ко), Новая Гранада (Богота), Перу (Лима), Рио-де-ла-Плата (Буэнос-Айрес).

Вице-короли командовали вооруженными силами, из­давали местные законы, руководили администрацией, за­крепляли земли и индейские общины за испанскими пере­селенцами, контролировали сбор налогов. Их полномочия действительно были королевскими, а потому даже в офици­альной доктрине Испании вице-королевства рассматрива­лись как находящиеся в федеративном союзе с Испанским королевством (королевства Леона и Кастильи).

В колонии, имевшие меньшее значение для испанской короны, назначались генерал-капитаны, которые номиналь­но подчинялись вице-королям, но практически пользовались административной самостоятельностью и получали указа­ния непосредственно от Совета по делам Индий.

К концу XIX в. были образованы генерал-капитанства в Гватемале, Венесуэле, Чили и на Кубе. Впоследствии эти искусственно сложившиеся границы между вице-королевствами и генерал-капитанствами станут основой погранич­ной демаркации для самостоятельных латиноамериканских государств.

Важную роль в колониальном управлении играли соз­даваемые при вице-королях или генерал-капитанах особые судебно-административные органы - аудиенции.

В провинциях, на которые делились колонии, руково­дство администрацией, судом, церковью осуществляли гу­бернаторы, которым, в свою очередь, были подчинены коррехидоры, старшие алькальды. В XVIII в. при королях из династии Бурбонов для большей централизации системы управления в провинции назначались интенданты и субде­легаты.

Все высшие должности в колониальной администрации в Латинской Америке, в том числе и вице-королей, заме­щались исключительно выходцами из числа испанской фео­дальной знати, присылаемой в колонию на ограниченный срок (обычно на 3-6 лет). Считалось, что длительное пре­бывание испанцев в колониях, внебрачные связи ведут к "порче крови".

Единственным звеном колониальной администрации, доступным местному дворянству из потомков испанских поселенцев (креолам), уже утратившим "чистоту крови", было городское управление. Здесь сохранялись некоторые традиции и формы, заимствованные из муниципального са­моуправления Испании. Имущая верхушка составляла му­ниципальную корпорацию - кабильдо. Управление города­ми осуществляли советники - рехидоры и избираемый ими алькальд.

Огромную роль в колониальном управлении Латинской Америкой играла католическая церковь. Папская булла в 1493 г. дала испанским королям право патронажа над цер­ковью в колониях, в частности право назначать на церков­ные должности. В результате церковь стала органической частью колониального аппарата, хотя и использовала при этом свои специфические духовные средства воздействия на население колоний. Инквизиционные трибуналы сурово карали не только за отход от католической веры, но и за высказывание крамольных политических идей. При этом церковь была крупным землевладельцем, сосредоточившим в своих руках одну треть всей пахотной земли колоний.

Экономическая мощь церкви позволяла ей вступать в конфликты с самой колониальной администрацией, претен­довать на самостоятельность в политической жизни. В Па­рагвае, например, орден иезуитов организовал подобие ав­тономного, закрытого для внешнего мира и для официаль­ных властей государства, основанного на принудительном труде индейцев в церковных владениях - редукциях. Это своеобразное политическое образование иезуитов, напоми­навшее платоновское государство, просуществовало прак­тически более столетия.

Многоступенчатый и сложный аппарат колониального управления в Латинской Америке отличался чудовищным бюрократизмом со свойственной ему неэффективностью и коррупцией. Строжайшая централизация не мешала чинов­никам всех рангов, начиная от вице-королей и кончая, го­родскими рехидорами, пользоваться большой отдаленностью от Испании, проявлять самовластие, осуществлять правотворчество, допускать любые беззакония.

К концу XVIII в. в связи с ростом противоречий между метрополией и колониями вице-королевства и генерал-капитанства превратились в своеобразные квазигосударства, постепенно приобретающие самостоятельное политическое существование. Чиновники в колониях по отношению к вла­стям метрополии часто руководствовались правилом: "по­винуюсь, но не выполняю".

Испанская администрация стремилась тщательно рег­ламентировать все стороны жизни населения в колониях, разработала для них огромную массу законодательных ак­тов. В 1680 г. был издан Свод законов королевства Индий (9 книг и 6377 законов) - первый в истории официальный сборник колониального права.

Колониальное законодательство закрепляло систему феодальной поземельной собственности (энкомиенды, асьенды, латифундии) и сословное деление общества. Это де­ление проявилось не только в предоставлении урожден­ным испанцам и креолам типично феодальных привилегий (дворянские титулы), но и в установлении неполноправно­сти индейцев, негров и лиц смешанного происхождения (метисов, мулатов). Характерным для колониального пра­ва было также то, что креолы, составлявшие основную часть феодальной знати в Латинской Америке (идальго, кабаль­еро), по своему правовому положению все же стояли ниже, чем лица, родившиеся в Испании.

Схожей была и система управления в Бразилии, являв­шейся колонией Португалии. С XVII в. колониальную адми­нистрацию возглавил вице-король, при котором были созданы военное и налоговое ведомства. Ему подчинялся местный ап­парат управления. Но колониальная система в Бразилии была менее централизованной, поскольку португальской короне не удалось полностью преодолеть местный сепаратизм, опирав­шийся на феодальные права фазендейро (плантаторов, экс­плуатировавших преимущественно труд негров-рабов).

Освободительная война 1810-1826 гг. и образование независимых государств. Несмотря на господство латифундизма и на многочисленные запреты и ограничения со сто­роны метрополий, в колониях постепенно зарождались ро­стки капиталистических отношений. Именно на этом фоне во второй половине XVIII в. в Латинской Америке пробуди­лось национальное самосознание - процесс, ускоренный ре­волюционной борьбой за независимость США.

Политика метрополий порождала недовольство у раз­личных слоев трудящегося населения (индейцы, метисы, мулаты и т. д.). Но основная оппозиция колониальному ре­жиму проистекала все же со стороны наиболее влиятель­ной политической силы в колониях - латифундистов-кре­олов, а также со стороны усиливающейся местной буржуа­зии. В силу своего особого положения в колониальном об­ществе (богатство, доступ к образованию, навыки военной и политической деятельности) креолы играли ведущую роль в растущем движении за независимость.

Большое влияние на развитие освободительного дви­жения в испанских и португальских колониях в Америке оказала также французская революция XVIII в. и ее кон­ституционные документы, которые дали импульс восстанию негров-рабов и провозглашению в 1806 г. независимого го­сударства Гаити (бывшей французской части колонии Сан-Доминго). В 1806 г. один из видных представителей освободительного движения - венесуэлец Ф. Миранда, участник французской революции, предпринял первую, правда, за­кончившуюся неудачей, попытку высадиться на самом кон­тиненте и начать вооруженную борьбу за свержение коло­ниального испанского режима.

Война за независимость в Латинской Америке началась вскоре после того, как войска императора Наполеона I вторг­лись в Испанию и сместили законного короля Фердинанда VII (династии Бурбонов). На престол был посажен брат Наполео­на Жозеф. Создалась благоприятная обстановка для выступ­ления патриотических сил, поскольку новый испанский ко­роль был воспринят в колониях как узурпатор. Колониальный аппарат на несколько лет фактически лишился связей с мет­рополией. В 1810 г. начались антииспанские выступления в Каракасе, Буэнос-Айресе, Боготе и других городах.

Освободительная война в колониях прошла два этапа (1810-1815 гг. и 1816-1826 гг.). К 1815 г. испанской короне после восстановления власти Фердинанда VII удалось вновь установить свою власть на всей территории Латинской Аме­рики, исключая Ла-Плату. С этой целью он использовал метод уступок и распространил на колонии либерально-де­мократическую Кадисскую конституцию 1812 г., принятую в Испании, но все-таки основной упор им был сделан на использование не испанской конституции, а на военные силы.

Уже на первом этапе освободительной войны создава­лись правительственные хунты, которые не просто руково­дили движением патриотов, но и становились ядром новой зарождающейся государственности. В хунтах выдвинулись такие талантливые военные предводители и государственные деятели, как С. Боливар, X. Сан-Мартин, X. Артигас и др. В ходе борьбы с испанской армией патриоты вырабаты­вали конкретные формы организации политической и госу­дарственной власти, которыми заменяли старую колониаль­ную администрацию.

По мере успехов освободительной войны (главным об­разом на втором ее этапе) правительственные хунты или специальные учредительные конгрессы провозглашали не­зависимость отдельных колоний. Как правило, это происхо­дило путем принятия специальных деклараций о независи­мости.

Несмотря на существовавшие внутри антииспанского лагеря серьезные противоречия, обусловленные различны­ми интересами классов и социально-этнических групп, уча­ствовавших в этой войне, патриотические круги добились определенного общественного согласия и утверждения пер­вых национальных правовых документов, выступавших ино­гда в виде временных регламентов или статутов.

К концу освободительной войны на месте бывших ис­панских и португальских колоний возникли 10 независи­мых государств: Аргентина, Боливия, Бразилия, Великая Колумбия, Мексика, Парагвай, Перу, Центрально-Амери­канская федерация, Чили, Уругвай. Таким образом, все бывшие испанские колонии (за исключением островных вла­дений - испанская часть Сан-Доминго, Куба и Пуэрто-Рико) стали политически самостоятельными государствами.

Война за независимость в Латинской Америке, высту­пившая в виде антиколониального движения, дала мощный толчок этнической интеграции и формированию в после­дующем самих наций (мексиканской, аргентинской, венесуэльской и т. д.) и соответствующей им национальной государственности. Образование самостоятельных государств и падение колониального режима вызвали и социальные по­следствия, в частности ослабление позиций феодальных сил, национальную интеграцию и создание более благоприятных условий для развития капиталистических отношений.

Еще в ходе войны и в первые годы существования но­вых государств пришедшие к власти романтически и ради­кально настроенные лидеры патриотов проводили рефор­мы антифеодального характера, которые, правда, не всегда имели под собой реальную социальную почву. Их осущест­вление затруднялось в силу низкого уровня политической и правовой культуры широких масс населения.

Тем не менее в большинстве стран была запрещена работорговля, ограничено или отменено рабство, упраздне­на подушная подать с индейцев, церковная десятина и т. д. Прогрессивную направленность имели и такие реформы, как отмена сословного строя, упразднение дворянских титулов, торговых и иных феодальных монополий, отказ от регла­ментации производства, утверждение неограниченной частной собственности, а также свободы предпринимательст­ва и торговли.

С упразднением старого аппарата управления подры­вались многие феодально-колониальные политические по­рядки и институты: бюрократическая централизация, от­кровенная безответственность чиновников, суды инквизи­ции и т. д. В политическую практику молодых государств (по крайней мере, на первых порах), вводились новые абсо­лютно неизвестные колониальной эпохе политические и правовые институты: выборность государственных органов, процессуальные гарантии личности (право на защиту, пре­зумпция невиновности и т. д.), политические и личные пра­ва и свободы граждан.

Однако эти преобразования, проводившиеся в разной степени во всех государствах, нигде не привели к коренно­му изменению основ их социально-экономической, а следо­вательно, и правовой структуры.

Трудящиеся массы (крестьяне-индейцы, негры-рабы, городские низы и т. д.), втянутые в той или иной степени в освободительное движение, находились в плену религиоз­ных установок и традиционных представлений о незыбле­мости власти короля, чиновников и местных латифундистов. Они не были готовы к ликвидации самого сложивше­гося в колониях полуфеодального, полурабского образа жиз­ни и эксплуатации.

Лишь в отдельных странах антифеодальные требова­ния крестьян-индейцев наложили свой отпечаток на поли­тическую программу радикально настроенных лидеров пат­риотического лагеря (например, движение под руководством М. Идальго и X. М. Морелоса в Мексике). Но эти требования не могли быть реализованы вследствие решительного со­противления католической церкви и креольской реакции.

Помещичьи и клерикальные силы, ставшие у власти в новых государствах, сумели сохранить свои основные тра­диционные привилегии и прежде всего огромные земель­ные латифундии. Буржуазные и разночинные элементы, слишком слабые, тесно связанные с церковными и поме­щичьими кругами, не способны были самостоятельно бо­роться за осуществление на практике демократических преобразований. Даже многие выдающиеся лидеры освободи­тельного движения (например, С. Боливар) проявили осто­рожность и непоследовательность при подходе к решению политических и особенно социальных вопросов.

Первые конституции стран Латинской Америки. Рас­хождения во взглядах и интересах различных сил, состав­лявших патриотический лагерь, вызвали острую политиче­скую борьбу по ряду принципиальных вопросов организа­ции новой государственной власти. Но в целом при наличии этих серьезных противоречий господствующим было убеж­дение в том, что формирующаяся новая государственная власть должна иметь самостоятельный конституционный базис.

В связи с этим основным политико-идеологическим и правовым кредо во всех новых государствах Латинской Америки с самого начала был конституционализм. Уже в ранних документах латиноамериканского конституционализ­ма нашли свое отражение передовые политико-правовые идеи и институты своего времени, закрепленные в консти­туционной практике Испании, Англии, США и Франции.

Первые конституции латиноамериканских государств, несмотря на отсталую социально-экономическую базу по­следних, испытали на себе в огромной степени влияние пе­редовых для своего времени идей республиканизма. Пример США, где республиканский строй не препятствовал длительному компромиссу плантаторов-рабовладельцев Юга и предпринимательских кругов Севера, порождал респуб­ликанские настроения не только у радикальной интелли­генции и народных масс, чьи симпатии в ходе освободи­тельного движения оказались на стороне республики, но и у части латифундистов-креолов. Последние рассчитывали добиться решающего влияния на состав государственных органов и на политику в новых республиках.

Однако в ряде государств утверждение республикан­ского строя проходило в острой борьбе. Например, первая конституция Аргентины (Конституция Объединенных про­винций Южной Америки), принятая в 1819 г. Учредитель­ным собранием, где сильные позиции занимали помещики-монархисты, обошла молчанием вопрос о форме правления. И только по Конституции 1826 г. в Аргентине окончательно утвердилась "республиканская представительная форма".

В Мексике после провозглашения независимости в 1821 г. консервативно настроенное Учредительное собрание наме­ревалось провозгласить конституционную монархию. Но инициативу в этом вопросе перехватил политический аван­тюрист Итурбиде, который в 1822 г. после военного перево­рота объявил себя императором Августином I. Лишь по кон­ституции 1824 г., принятой после нового восстания в армии и свержения непопулярного режима самозванца Итурбиде, в Мексике была провозглашена республика.

Монархия как форма правления утвердилась на долгое время только в Бразилии, где движение за независимость не вылилось в вооруженную борьбу против португальской ко­роны. Руководство освободительным движением здесь нахо­дилось в руках консервативных кругов бразильского обще­ства - крупных землевладельцев (фазендейро), стремивших­ся не допустить военного раскола перед постоянной угрозой восстаний негров-рабов. Поскольку в Бразилии складывалась революционная ситуация, португальская корона сама пред­приняла конституционные маневры, имевшие целью провозглашение независимости при сохранении монархической вла­сти и старой социально-экономической структуры.

Принц-регент Педру - представитель португальской короны в колонии - 1 августа 1822 г. издал манифест о независимости Бразилии, и вскоре был провозглашен кон­ституционным императором страны. После разгона слиш­ком радикального, с его точки зрения, Учредительного собрания и подавления республиканского движения импера­тор Педру I октроировал в 1824 г. монархическую Консти­туцию Бразилии.

Конституция установила своеобразное "разделение вла­стей", которое должно было замаскировать всесилие импе­ратора. В его руках находилась исполнительная и так на­зываемая регулятивная власть. Под последней подразуме­вались: назначение сенаторов, роспуск палаты депутатов, право вето в отношении законов, приостановление дейст­вия решений провинциальных советов, назначение и увольнение министров и т. д.

Законодательная власть осуществлялась Генеральной ассамблеей, состоявшей из Сената с пожизненно назначае­мыми членами и Палаты депутатов, избираемой на 4 года двухстепенными выборами. Благодаря высокому имущест­венному и образовательному цензу участвовать в выборах могли лишь помещики и верхушка буржуазии. Права Гене­ральной ассамблеи были крайне ограниченны. Конституция декларировала независимость судей, но в ряде случаев им­ператор мог отстранить их от должности.

Получившая конституционное оформление монархия в Бразилии надолго стала антиподом латиноамериканскому республиканизму. Фактически император правил метода­ми, близкими к абсолютизму. Правительственный аппарат оставался в руках старых португальских чиновников, в стра­не сохранялись рабство, помещичье землевладение, воен­ные и иные привилегии помещиков-фазендейро.

В процессе создания национальной государственности и ее конституционного оформления острые разногласия воз­никали также по вопросам о государственном устройстве и степени административной централизации, о правовом по­ложении отдельных частей (провинций). Но в целом в пери­од становления латиноамериканских государств здесь во­зобладали идеи и практика федерализма (Бразилия, Мек­сика, Центрально-Американская конфедерация и др.).

Разногласия по вопросам национального единства но­сили отнюдь не теоретический или чисто юридический ха­рактер. Они отражали классовые и социальные интересы, а также этническую неоднородность общества, и проявлялись не только в стенах конституционных конвентов. Эти разногласия нередко становились поводом к длительной, а нередко и кровопролитной вооруженной борьбе.

Еще в ходе войны за независимость наиболее дально­видные лидеры освободительного движения (Ф. Миранда, X. Сан-Мартин, С. Боливар и др.), понимавшие необходи­мость объединения всех патриотических сил, выступали за создание крупных централизованных и унитаристски организованных государств. Они надеялись на то, что сильная правительственная власть обеспечит в новых республиках твердый и демократический порядок.

С помощью твердой власти они рассчитывали преодо­леть наметившийся уже к тому времени партикуляризм и даже открытый сепаратизм провинциальных сил - мест­ных помещиков-латифундистов. Последние имели реальную власть над крестьянами и боялись радикальных перемен, проистекавших от центра.

Объективно позиция унитаристов отражала потребно­сти капиталистического развития латиноамериканских стран. Но унитаризм нередко означал восстановление чрезмерной централизации, бюрократизма и антидемократических по­рядков.

Латифундистские и клерикальные круги, которые не смогли создать в силу внутренних междоусобиц прочные позиции в формирующемся государственном аппарате, от­стаивали, как правило (исключение - Мексика), сепара­тизм, партикуляризм, обеспечивающие им всю полноту вла­сти на местах. Эти политические силы поддерживали идею конфедеративного или федеративного государственного устройства. Они боялись усиления центрального правительст­ва, его вмешательства в экономическую жизнь, особенно реформ, затрагивающих их отношения с крестьянством.

Крупные латифундисты сами располагали собствен­ными полуфеодальными вооруженными свитами и, высту­пая в качестве местных военных предводителей (каудильо), нередко контролировали огромные территории. В кон­ституционных конвентах каудильо и провинциальные ла­тифундисты меньшего ранга, как правило, выступали про­тив создания централизованных государств. В результате многие конституционные документы той эпохи имели компромиссный характер, закрепляли федеративное устрой­ство государства. Но в ряде случаев сепаратизм был на­столько силен, что единый патриотический лагерь раска­лывался, а молодые республики ввергались в состояние анархии.

Особенно острой и длительной была борьба унитари­стов и федералистов в Аргентине, где первые конституци­онные документы (1817, 1819) закрепили победу сторонни­ков сильного централизованного государства, предоставили национальному правительству важные прерогативы в об­ласти военной, внутренней и внешней политики. Однако реализовать эти конституционные положения практически было невозможно.

Яростное сопротивление централистской политике ока­зали провинциальные помещичье-клерикальные круги, ввергнувшие страну в междоусобную борьбу. Хотя в при­нятой в 1826 г. Конституции Аргентины идея унитарной рес­публики была вновь подтверждена (ст. 7), федералисты добились в конце концов принятия (1831) так называемого федерального пакта, который во многом напоминал Статьи конфедерации 1781 г. в США.

Сама структура первых латиноамериканских консти­туций и организация государственных органов также испы­тали на себе заметное влияние европейского и североаме­риканского конституционализма. Так, практически все, даже самые ранние конституции, содержали декларации прав человека и гражданина и иные демократические положе­ния.

Перенесение передовых демократических государствен­ных институтов на латиноамериканскую почву (выборность государственных органов, политические права и свободы и т. д.) носило чисто механический характер, поскольку ни в одной из латиноамериканских республик война за независимость не привела к коренным изменениям социальной структуры и политико-правовых традиций. Поэтому в свое­образных условиях Латинской Америки передовые консти­туционные идеи претерпели существенные изменения. В них получили отражение особенности латиноамериканского об­щества первой четверти XIX в. Эволюция латиноамерикан­ского конституционализма к концу этого периода все более выражалась в поисках своих собственных конституционных образцов.

Первая попытка оформления с помощью конституции новой власти была предпринята патриотическими кругами Венесуэлы. Провозглашенная в 1811 г. Конституция, закре­пившая федеративное устройство республики, копировала многие положения конституционных документов США. Федеральные власти получили право заключать договоры, объ­являть войну, содержать армию и флот, обеспечивать внут­ренний порядок, взимать налоги и принимать законы по вопросам, затрагивающим интересы федерации. Конститу­ция гарантировала каждой провинции "суверенитет, свобо­ду и независимость" по всем вопросам, которые не были прямо делегированы федерации.

Федеральные органы создавались по принципу разде­ления властей. Законодательная власть осуществлялась двухпалатным Конгрессом (Палата и Сенат), исполнитель­ная - консульской коллегией из 3 лиц (под влиянием фран­цузской Конституции 1799 г.), судебная - Верховным су­дом и нижестоящими трибуналами.

Под влиянием французских правовых документов Кон­ституция Венесуэлы 1811 г. (это стало традицией для лати­ноамериканского конституционализма в целом) содержала большое количество статей, посвященных общим принци­пам организации власти и прирожденным правам человека.

Конституция провозглашала формальное равенство всех граждан, в том числе метисов и индейцев, и даже предписывала в общей форме провинциальным властям принимать меры по улучшению положения "прирожден­ных граждан" - индейцев и сближению их с "остальными гражданами", в частности открывать для них школы и кол­леджи. В ней указывалось, что земли, которыми владели индейцы, будут закреплены за ними на праве собственно­сти.

Важное значение имели также положения Конститу­ции, предусматривающие отмену дворянских, военных и цер­ковных привилегий. Вместе с тем Конституция объявляла католическую религию государственной - "единственной и исключительной религией Венесуэлы". Прогрессивные в целом положения Конституции 1811 г. прекратили свое су­ществование вместе с падением Первой Венесуэльской рес­публики.

Первые конституции оказались недолговечными и в других латиноамериканских республиках. Это объяснялось уже не внешними факторами (военные поражения), а от­сутствием политической стабильности, постоянными раз­дорами между конкурирующими группами феодально-кле­рикальной олигархии, сепаратизмом отдельных провинций, не связанных между собой прочными экономическими уза­ми. Политическая неустойчивость предопределила уже в первые годы существования латиноамериканских государств конституционную нестабильность.

Своеобразную попытку предотвратить внутренние раз­доры и слабость новой власти с помощью тщательно разра­ботанной государственной организации предпринял в сере­дине 20-х гг. С. Боливар. Он в принципе считал необходи­мым создание в Южной Америке единого централизован­ного государства, способного противостоять иностранному вмешательству.

Разработанная им в качестве "идеального образца" Кон­ституция Боливии 1826 г. предусматривала сильную цен­тральную власть. В ней закреплялся принцип разделения властей, но наряду с законодательной, исполнительной и судебной властью она выделяла "избирательную власть". Последней Боливар, стоявший в целом на демократических позициях, придавал большое значение. Но практически "из­бирательной властью", т. е. правом участия в выборах, поль­зовались лишь лица, умеющие читать и писать. Это исклю­чало из политической жизни Боливии широкие массы тру­дящихся, прежде всего индейцев (грамотные составляли менее 10% населения).

Законодательный корпус включал три палаты: Трибунат, Сенат и Цензорат. К ведению законодательной власти в целом относились такие вопросы, как избрание президен­та, предоставление последнему особых полномочий в слу­чае войны или "чрезвычайной опасности". Кроме того, каж­дая палата имела специальную компетенцию. Трибуны раз­рабатывали государственный бюджет, предлагали законы, относящиеся к развитию промышленности, проведению зе­мельной реформы. Сенаторы подготавливали кодексы, вно­сили предложения о судебных реформах. Цензоры обязаны были следить за соблюдением конституции и законов, из­бирали на высшие судебные и церковные должности, со­ставляли законопроекты о печати, образовании, развитии наук и искусства.

Конституция установила следующую систему утвержде­ния законов. Акты, принятые Трибунатом, поступали в Се­нат. Если сенаторы выдвигали возражения, то судьба зако­на зависела от цензоров. Цензоры одобряли акты, предло­женные сенаторами, и, наоборот, Сенат - акты, исходящие от цензоров. В случае разногласия этих органов арбитром выступал уже Трибунат. Президент имел право отлагатель­ного вето, которое конгресс мог преодолеть лишь большин­ством голосов всех палат.

Исполнительная власть вручалась несменяемому пре­зиденту, который назначал вице-президента (с согласия палат) и министров. Вице-президент (в отличие от консти­туции США) являлся главой правительства. В этом качест­ве он вместе с одним из министров скреплял своей подпи­сью акты президента. После смерти президента вице-пре­зидент замещал освободившуюся должность и занимал ее также пожизненно.

Сильная президентская власть, трехпалатный парла­мент и другие элементы Конституции, напоминавшие бона­партистские образцы, дали основание противникам Боливара обвинить его в стремлении к диктаторству. Но Боливар не предполагал активного вмешательства президента в дела конгресса и отстаивал идею законности. Ряд демокра­тических принципов Конституции, по его мнению, позволял правительству использовать сильную власть для прогрес­сивных социально-экономических преобразований, для обуз­дания произвола и эгоизма латифундистских кругов.

Однако романтическая надежда Боливара разрешить сложные противоречия латиноамериканского общества с помощью лишь чисто политических средств и простой цен­трализацией правительственной власти оказались несбы­точными. Реальная власть в Боливии, как и в других лати­ноамериканских республиках, находилась в руках крупных собственников, помещиков и клерикалов. Уже в 1829 г. после восстания в армии конституция 1826 г. была отменена. В Боливии, как и в других странах Латинской Америки, началась длительная полоса политической неустойчивости.

§ 2. История латиноамериканских государств в XIX в.

Каудилизм и диктаторские режимы. История латино­американских республик в XIX в. после завоевания ими независимости характеризуется острой социально-полити­ческой борьбой, определившей все своеобразие их после­дующего конституционного и государственно-правового развития. В первых конституциях, как отмечалось выше, были воспроизведены основные принципы конституционализма передовых стран того времени. Но в XIX в. лишь немногие из них действительно соблюдались на практике.

Незавершенность демократических преобразований, сохранение крупных латифундий и полуфеодальных, а в Бразилии рабовладельческих форм эксплуатации, социаль­ная и духовная подавленность большей части населения (осо­бенно индейского и негритянского) способствовали застой­ности общества и длительной консервации политической власти в руках помещичье-клерикальных кругов.

Уже в 20-30-х гг. XIX в. в большинстве латиноамери­канских республик в связи с формальным установлением конституционного строя, а соответственно и с организацией периодических выборов в органы государственной власти (президент, конгресс и т. д.) с неизбежностью стали возни­кать соперничающие группировки. На их базе в последую­щие десятилетия сложились две политические партии, по­лучившие со временем название "исторических".

После завоевания независимости бывшие монархисты, унитаристы и приверженцы бюрократического управления получили название консерваторов и объединялись обычно в консервативную партию. Эта партия в большинстве стран стала наиболее последовательным защитником интересов крупных землевладельцев и католической церкви. Консер­ваторы были открытыми сторонниками сохранения особых привилегий (фуэрос) армии и церкви.

Те круги латифундистов, которые были заинтересова­ны в торгово-промышленном развитии своих стран, верхуш­ка буржуазии, а также давние противники унитаризма и бюрократической централизации (федералисты) составили ядро либеральной партии. Либералы в XIX в. в Латинской Америке, как правило, не были склонны к радикализму и не стремились к коренному изменению существующего общества, в котором они были интегрированы так же, как и консерваторы. У них были разногласия с последними лишь по отдельным и относительно второстепенным вопросам общественной жизни, причем не всегда принципиальные.

В целом различия между историческими партиями были достаточно условными. Но они становились существенны­ми, когда речь шла о борьбе за государственную власть. Консерваторы и либералы в XIX в. не шли на компромиссы, отвергали политический центризм, безжалостно расправ­лялись с политическими противниками. Поскольку консерваторы более откровенно выражали интересы господствующей политической элиты, они в XIX в. в целом чаще нахо­дились у кормила власти.

В XIX веке латиноамериканская двухпартийная систе­ма лишь чисто внешне напоминала свой английский прото­тип. И консерваторы, и либералы были в это время партия­ми только в условном смысле. Они не имели какой-либо стройной и прочной организации, а оставались лишь груп­пировками, полуфеодальными кликами, ведущими между собой междоусобную войну. Их политическое кредо выра­жалось не в программных документах, а в откровенной ставке на определенного сильного лидера (каудильо), видящего пе­ред собой одну-единственную цель - захват власти и соз­дание авторитарного режима.

Нередко и сами каудильо, опираясь на собственные вооруженные отряды, делали ставку на одну из двух со­перничающих партий. В том случае, если тот или иной кау­дильо добивался поста президента республики, он рассмат­ривал государственный механизм как свою вотчину и без всяких стеснений назначал на государственные должности своих партийных сторонников, расплачиваясь тем самым за оказанные ему политические услуги. Но и каудильо в борьбе за президентскую власть не полагались только на партийную поддержку.

Сама по себе оппозиционная партия на выборах заведо­мо не имела шансов на победу. Действующий президент и правящая партия использовали любые средства для того, чтобы не уступить своим политическим противникам госу­дарственную власть во время выборов. Они использовали все правовые и неправовые средства, чтобы оказать давление на избирателей, шли на подкупы, убийства политических про­тивников, на фальсификацию итогов выборов и т. д.

Именно поэтому каудильо делали основную ставку не на выборы и свою "карманную" партию, а на захват власти насильственным путем, прежде всего на государственные перевороты (пронунсиаменто). Трудящиеся массы, низы на­селения, находящиеся во власти каудильо и лишь поверх­ностно воспринявшие христианские заповеди, оставались равнодушными к этим государственным переворотам и к судьбе демократических институтов в целом.

Таким образом, политические партии в XIX в. в лати­ноамериканских государствах были не инструментом пар­ламентаризма и демократии, а частью специфической сис­темы - каудилизма. Последняя строилась по существу не на конституционно-правовой основе, а на грубой силе, на традициях и на харизматическом авторитете предводителя-каудильо.

Практически повсеместно каудилизм стал тем полити­ческим фактором, который тормозил становление демокра­тических форм общественной жизни, придавал ей застой­ный характер, порождал политическую нестабильность.

Парадокс состоял в том, что большинство диктаторов-каудильо, несмотря на самые жестокие меры, применяемые к политическим противникам, как правило, не могли долго сохранить в своих руках государственную (президентскую) власть. На насилие со стороны правительства его политиче­ские оппоненты также отвечали насилием. В результате лишь сравнительно небольшое число президентов в XIX в. сохраняли свой пост до истечения срока. Значительная их часть была не просто свергнута в ходе очередного перево­рота, но и убита.

Феномен каудилизма неразрывно связан в Латинской Америке с теми исключительными привилегиями, которые сохранила за собой армия еще с эпохи войны за независи­мость. Авторитарные и диктаторские режимы базировались на милитаризме, который уходил своими корнями в коло­ниальное прошлое.

Уже вскоре после завоевания независимости ряд гене­ралов и офицеров, опираясь на свой военный авторитет, на поддержку земельной олигархии и церкви, установили в своих странах военные диктатуры (Паэс в Венесуэле, Санта-Крус в Перу, Флорес в Эквадоре и т. д.). В последующие десятилетия в условиях внутренних политических раздо­ров и этнических конфликтов власть, как правило, захва­тывали каудильо, выходцы из армейской верхушки.

Политическая нестабильность ставила армию в исклю­чительное положение, делала ее часто арбитром в полити­ческих конфликтах. Армия не считала себя связанной кон­ституцией. После окончания войны за независимость в те­чение последующих десятилетий XIX в. численность армии не только не сократилась, но и увеличилась. Так, в малень­ком Эквадоре вопреки ограничениям, установленным непо­средственно в Конституции 1859 г., количество высокоопла­чиваемых высших военных чинов явно превышало все национальные потребности (6 маршалов, 6 дивизионных и 22 бригадных генерала).

В XIX веке благодаря активному вмешательству ар­мии в политическую жизнь государственные перевороты стали обычным явлением в подавляющем большинстве ла­тиноамериканских республик. Их число превзошло все из­вестные предшествующие и последующие в мировой исто­рии показатели. С момента завоевания независимости и до конца XIX в. более ста переворотов в Латинской Америке закончились победой мятежников и свержением старых пра­вительств. Пресловутые латиноамериканские пронунсиаментос были не "революциями", как это обычно утверждали сами их организаторы, а типично военными переворотами, сопровождавшимися простой сменой у власти различных фракций правящего блока. Новые каудильо мало что меня­ли в существующей социальной и политической системе. Если они в ряде случаев выступали с обещанием реформ, то это было лишь грубой демагогией, рассчитанной на за­воевание популярности.

Таким образом, обратной стороной каудилизма, как и любого авторитаризма, построенного на силе государства и на умении харизматического лидера использовать в политике свои личные качества, была его неустойчивость. Президент-каудильо, как правило, быстро растрачивал свой политический авторитет, социальная база его господства неумолимо сужалась, а сам он становился жертвой нового заговора.

Характерные для Латинской Америки в XIX в. огром­ные социально-этнические контрасты, нищета трудящихся масс, их бессилие перед всемогущей государственной вла­стью с неизбежностью вызывали по мере дальнейшего раз­вития общества все возрастающий социальный и политиче­ский протест. Но он в силу низкого политического сознания низов общества не мог вылиться в организованное движе­ние против диктаторских режимов и каудилизма как тако­вых. Этот протест выступал в то время преимущественно в форме личностных, чисто локальных конфликтов.

Лишь в исключительных случаях, например, в 50-х гг. в Мексике, накопившаяся ненависть к вполне конкретным угнетателям (местные помещики, торговые посредники, свя­щенники и т. д.), а также к враждебной государственной администрации толкали широкие массы народа, в том чис­ле и индейцев, на путь действительно революционной борь­бы, готовящей почву для прогрессивных преобразований и укрепления ростков демократии.

Конституционная нестабильность. Сменяющие друг друга у власти каудильо и поддерживающие их политиче­ские группировки стремились внедрить своих ставленни­ков в государственный аппарат и усилить идеологическое воздействие на население. В связи с этим, а также в силу своего собственного честолюбия новый президент-каудильо, как правило, отменял ранее действовавшую конституцию и в спешном порядке организовывал "принятие" новой.

Зависимость конституционного развития от политиче­ских амбиций очередного диктатора и поддерживающей его военщины приводила к тому, что государственно-правовая история многих латиноамериканских стран представляла собой настоящую чехарду. Так, в Эквадоре в XIX в. смени­лось 12 конституций, в Боливии - 9, в Колумбии - 11, в Доминиканской Республике - 15, в Венесуэле - 11 и т. д.

Внешне большинство латиноамериканских конституций в XIX в. сохраняли ставшие по-своему "священными" де­мократические формы, но в условиях авторитарного режи­ма они были не более чем декорацией, непременным усло­вием "политической игры". Эти конституции неизменно про­возглашали принцип разделения властей, выборность госу­дарственных органов, демократические права граждан. Ре­альная же действительность в латиноамериканских госу­дарствах в XIX в. была далека от конституционной закон­ности и демократии.

Для отстранения народных масс от участия в полити­ческой жизни устанавливались прямые избирательные ог­раничения (имущественные, образовательные и т. д. цен­зы), которые лишали большую часть населения возможно­сти участия в выборах, а следовательно, и какого-либо влия­ния на деятельность государственных органов. Избиратель­ные кампании превратились в сплошную цепь прямого на­силия со стороны государственной власти, подтасовок ито­гов выборов. Практически на выборах всегда "побеждали" правительственные кандидаты, поэтому и парламенты в латиноамериканских республиках, как правило, были по­слушным орудием в руках президентов-диктаторов.

В качестве одного из средств укрепления "конституци­онного" строя и обеспечения политической стабильности во многих государствах субконтинента использовался особый правовой институт - "осадное положение" (estado de sitio), который впервые был предусмотрен в Конституции Чили 1833 г. Эта Конституция, разработанная консерваторами, ус­тановившая в Чили унитарную и жестко централизован­ную республику с сильным президентом во главе, примеча­тельна в том отношении, что в отличие от других латино­американских конституций представляла собой документ, действовавший около ста лет.

Введение осадного (чрезвычайного) положения являлось одной из прерогатив президентской власти и означало при­остановку конституционных прав и гарантий граждан. Это узаконивало открытую расправу правительства со своими политическими оппонентами.

Конституционную историю латиноамериканских респуб­лик в XIX в. нельзя рассматривать, однако, как зеркальное отражение интересов и воли лишь реакционных сил. В ней отразились и все сложности развития этнического и классо­вого состава общества, противоречия формирования единой национальной государственности, неизбежное усиление бур­жуазных элементов в политической жизни, нарастающая борьба трудящихся масс против диктаторских режимов. В результате этой борьбы в некоторых конституциях нашли свое отражение новые и прогрессивные для своей эпохи идеи и положения, а сами эти правовые документы стали важны­ми вехами в истории мирового конституционализма.

Конституционное развитие Аргентины и Мексики в XIX в. К числу наиболее значительных и действовавших продолжительное время конституций в Латинской Амери­ке в XIX в. относятся конституции Аргентины 1853 г. и Мексики 1857 г.

Первая из них была принята в результате свержения в 1852 г. правившего в Аргентине в течение более 20 лет од­ного из самых одиозных и свирепых во всей Латинской Америке диктаторов - X. Росаса. Конституция, принятая в следующем году, подвела итог многолетней борьбе унитаристов, федералистов и открытых сепаратистов, стремив­шихся к уничтожению единого Аргентинского государства и к закреплению власти за местными латифундистами - каудильо.

Авторы Конституции использовали целый ряд идей се­вероамериканских федералистов конца XVIII в. (А. Гамиль­тон и др.), а также произведение прогрессивного аргентин­ского политического мыслителя X. Б. Альберди ("Основы"), доказавшего, что новая аргентинская конституция не должна быть доктринерским документом. В ней следует учитывать историю и потребности аргентинской нации.

В Конституции был подведен окончательный итог дли­тельной борьбе по вопросам государственного устройства, которое закреплялось в виде федерации. Согласно ст. 1, Аргентина являла собой "федеративную республиканскую представительную форму правления".

Федеральное правительство складывалось из законо­дательной, исполнительной и судебной власти. Законода­тельным органом был, как и в США, двухпалатный кон­гресс (палата представителей и сенат). Исполнительная власть вручалась президенту, избираемому путем двухсте­пенных выборов на 6 лет без права немедленного переиз­брания. Систему федеральных судов возглавлял Верховный суд.

Каждая провинция получала право на создание своей конституции "республиканского представительного харак­тера", а федеральное правительство гарантировало каждой провинции существование и функционирование ее инсти­тутов. Конституция в ст. 109 прямо запрещала военные дей­ствия между провинциями. Все конфликты между провин­циями рассматривались Верховным судом. Враждебные дей­ствия провинции по Конституции "квалифицируются как восстание или мятеж, которые федеральное правительство должно подавить в соответствии с законом". В таком случае президент с согласия сената или самостоятельно (если кон­гресс находился на каникулах) вводил осадное положение, приостанавливал действие конституционных гарантий.

В преамбуле Конституции особо говорилось о необхо­димости "создать национальный союз, упрочить справедли­вость; укрепить мир внутри страны, обеспечить всем защи­ту, содействовать общему процветанию" и т. д.

Конституция устанавливала единство национальных таможен и тарифов, утверждала необходимые для промыш­ленного развития принципы свободы предпринимательст­ва, свободы торговли и судоходства, единство мер и весов, денежной системы (ст. 9-12). В Конституции подтвержда­лась неприкосновенность собственности и в связи с этим запрещались конфискация имущества как мера уголовного наказания, а также реквизиции, которыми часто злоупотребляли власти всех уровней в случаях военных конфликтов и политической анархии.

В ст. 67 говорилось, что федеральный конгресс должен "содействовать всему, что повышает благосостояние страны, ведет к прогрессу всех провинций и развивает просвещение". С этой целью он должен был поощрять развитие промыш­ленности и создание ее новых отраслей, строительство железных дорог, каналов, заселение пустующих земель.

В Конституции Аргентины 1853 г. под влиянием "Ос­нов" X. Альберди впервые в истории конституционализма было закреплено положение о привлечении иностранцев для быстрого развития страны. Статья 25 обязывала федера­цию "содействовать европейской иммиграции" и запрещала любые ограничения для иностранцев, "которые приезжают с целью обрабатывать землю, содействовать развитию про­мышленности, распространять науки". В ст. 20 говорилось, что иностранцы пользуются всеми гражданскими правами, могут заниматься любым промыслом, торговлей и профес­сиональной деятельностью, обладать недвижимым имуще­ством, покупать и продавать его, делать завещания, плавать на судах по рекам и в прибрежных водах. Конституция 1853 г. дала толчок экономическому и социальному разви­тию Аргентины по пути капитализма. На ее основе либе­ральные правительства (например, правительства президен­та Д. Соримьенто, 1868-1874 гг.) осуществили ряд прогрес­сивных мероприятий (содействие быстрому росту иммигра­ции, создание национального банка, привлечение иностран­ного капитала).

Принятию мексиканской Конституции 1857 г. предше­ствовали длительное господство, как и в других странах Ла­тинской Америки, консерваторов, выражавших интересы клерикалов и земельной олигархии, а также серия военных диктатур. Конституция была непосредственным результа­том мексиканской революции 1854-1857 гг., которая стала первой народной революцией в Латинской Америке, приве­ла в движение широкие индейские массы, находившиеся под влиянием радикально настроенного левого крыла либе­ралов ("пурос") во главе с Б. Хуаресом. В учредительном конгрессе, принявшем Конституцию, преобладали, однако, представители правых и умеренных кругов либералов ("модерадос"), в результате чего она имела ярко выраженный компромиссный характер.

Конституция запрещала рабство и долговую кабалу (пеонаж), широко распространенную тогда в Мексике, отменяла ряд привилегий (фуэрос) католической церкви и воен­щины, ограничивала церковное землевладение. В ней со­держался обычный для латиноамериканского конститу­ционализма перечень политических прав и свобод, а также гарантии неприкосновенности личности.

При всей декларативности этих конституционных по­ложений само официальное подтверждение гражданских прав после многих лет господства консерваторов и диктату­ры Санта-Анны имело прогрессивное значение, дало толчок капиталистическому развитию мексиканского общест­ва. Так, на основе Конституции были секуляризированы цер­ковные земли, началось возвращение захваченных латифун­дистами земель индейских общин и т. д.

Но последовавшее с конца 60-х годов постепенное ос­лабление революционных сил вновь привело к укреплению позиций консервативно-помещичьих кругов, к установле­нию в 1876 г. самой кровавой в истории латиноамерикан­ских государств XIX в. диктатуры П. Диаса. Последний, имея поддержку местных латифундистов и американских неф­тяных компаний, правил Мексикой более 30 лет под лозунгами: "порядок и прогресс, либерализм, конституционализм", но фактически лишил конституцию 1857 г. ее изначально демократического содержания.

Свержение монархии и Конституции 1891 г. в Брази­лии. Наиболее значительные перемены в государственном строе латиноамериканских стран в XIX в. произошли в Бра­зилии, где в течение многих десятилетий сохранялись раб­ство и застойные формы политической жизни, что обусло­вило и длительное существование консервативной разно­видности конституционной монархии.

В конце XIX в. под воздействием неуклонно развиваю­щегося капитализма в Бразилии развернулось широкое або­лиционистское движение, которое привело в 1888 г. (т. е. позже, чем во всех других государствах мира) к отмене раб­ства. Усилившаяся борьба за республику, получившая ши­рокую поддержку населения, закончилась в 1889 г. падени­ем монархического строя.

Принятие Конституции Бразилии в 1891 г. происходи­ло в сложной политической обстановке. Плантаторы-фазендейро, имевшие сильные позиции на провинциальном уровне и тесно связанные с иностранным капиталом, стреми­лись к расчленению страны и противились созданию силь­ной централизованной власти. Конституция, учитывая про­тивостояние сепаратистов и унитаристов, закрепила феде­ративное устройство Бразилии.

Федеральные органы получили право вести внешние дела, содержать армию и флот, устанавливать пошлины на импорт, чеканить монету, осуществлять почтовую службу. За штатами сохранялись все полномочия, которые не были прямо отнесены к федеральной компетенции. Каждый штат имел свою конституцию, поддерживал внутренний порядок, создавал свою систему государственных органов, сохранял важные привилегии в экономической области: устанавли­вал налоги на экспорт, имел исключительный контроль над эксплуатацией рудников и государственных земель. За этими необычайно широкими правами штатов скрывались инте­ресы фазендейро, местной буржуазии и связанных с ними иностранных компаний.

По Конституции федеральным властям запрещалось вмешательство в дела штатов, за исключением случаев по­давления восстания, поддержания республиканской формы правления, осуществления федеральных законов, восста­новления порядка (по просьбе самого штата).

Структура федеральных органов (Президент, двухпа­латный Конгресс, Верховный суд), типичная для латино­американских государств и скопированная с Конституции США, основывалась на разделении властей, действующих "в гармонии и независимо друг от друга". Участвовать в федеральных выборах могли лишь грамотные мужчины, достигшие 21 года. Конституция провозглашала свободу сло­ва, печати, собраний, право на подачу петиций, создавала тем самым почву для последующей демократизации поли­тической жизни.

Республиканская Конституция 1891 г., несмотря на ее умеренность, явилась по сравнению с монархической Кон­ституцией 1824 г. важной вехой в истории Бразилии, она способствовала более быстрому развитию капитализма и становлению гражданского общества в этой стране.