Семён Павлович Подъячев крестьянин Московской губернии, Дмитровского уезда. Ему теперь седьмой десяток лет, он живёт в деревне обычной мужицкой жизнью, которая так просто и страшно описана в его книга

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

     С. Подъячев.

     "БОЛЯЩИЙ".

     I.

     Дело было в праздничный день, рано утром... Председатель волостного исполкома Фома Кирсаныч "сряжался" итти на заседание председателей сельских советов, назначенное в этот день в помещении исполкома...
     "Пост" председателя волостного исполкома Фома Кирсаныч занял недавно: всего каких-нибудь пять - шесть месяцев тому назад и, как он сам выражался, "не успел еще насобачиться путем на этом деле"...
     Его всегда и пуще всего угнетало то, что он непременно как "глава", как, тоже по его выражению, "местная власть" обязан был говорить речи на всех собраниях одним из первых...
     Лет пятидесяти двух, небольшого роста, бритый с толстым носом, в коротком пиджачишке, в таких же "на-выпуск" брючонках, которые он то-и-дело поддергивал левой рукой кверху, с толстыми короткими пальцами на руках, грызущий постоянно на этих пальцах, гнилыми зубами, как-то особенно по-собачьи приноравливаясь к этому делу, ногти - весь он, всей своей фигурой, похож был на старого барского холуя или же на прежнего "облаката" у Иверских ворот...
     До революции жил он постоянно в уездном городишке, выехав туда из деревни еще в молодости, служил в какой-то "управе" писцом, получал "жалованье", снимал на окраине у огородницы-мещанки квартиру, имел жену, изрядно выпивал, почитывал кое-что, выступал иногда на любительских спектаклях в ролях, которые обыкновенно идут на затычку, усердно посещал храм господний, любя церковное "благолепие", пел на клиросе; к начальству своему и вообще к начальству был почтителен и даже изъявлял перед ним особенный "трепет"; в делах был аккуратен и жить бы ему "до гробовой доски" на этом месте, если бы не она... не революция.
     После революции он живо, впрочем, "приспособился" на другое место, где и сел, дожидаясь "Учредительного Собрания", ругая большевиков, а потом, когда эти ругаемые им большевики забрали власть в свои руки и подавили всю нечисть, присосавшуюся к народному гашнику, он опять как-то сумел "приспособиться" где-то не то в военкоме, не то в отделе милиции.
     Жизнь пошла другая, не та, что до революции, "желтенькая" жизнь по его выражению, и жизнь эта ему, привыкшему к прежнему начальству, к прежнему "чего изволите-с", привыкшему к выпивке и
к церковному пению и ко всему тому, что ему было дорого и мило, стала не по нутру. Он стал "нюхать", стал приглядываться, где бы приспособиться получше и в конце концов обратил, так сказать, свои взоры на деревню, уразумев как-то чутьем, что теперь ему, бросившему когда-то эту деревню, настало время опять возвратиться в нее и занять там в местном исполкоме "пост".
     Все это ему удалось осуществить и проделать в короткое время. В исполком нужны были "люди" и он без особенного труда, будучи знаком с председателем исполкома и в совершенстве зная и любя всю бумажную процедуру, на которой, как говорится, "собаку съел", охотно взят был на службу в качестве секретаря исполкома.
     Оглядевшись на новом месте, он начал пускать корни и ему нетрудно было скоро взять все в свои руки и стать первым лицом.
     Тон в обращении с приходившими по делам гражданами мужиками и бабами, принял он особенный, начальнический, резко-лаконический, отрывистый, какой-то особенный хриповато-гнусавый: "тебе че-е-го?", "Нну-у-у!", "Не-е-знаю!", "Много вас" и т.п. и т.п.
     Послужив секретарем, он вскоре опять "уразумел", что для того, чтобы еще глубже запустить корни, надо "сделаться" коммунистом, т.-е. войти в партию местной ячейки. Это он и проделал самым искусным образом, не взирая на протесты своей жены, клявшей, как и вообще это полагается, коммунистов на чем свет стоит и вполне убежденной в том, что коммунисты нечто иное, как антихристы, отступившиеся от господа бога, люди, от которых произошли и происходят все беды.
     Проделав этот трюк и оставшись, конечно, тем, кем он был до революции, т.-е. в полном смысле хамом, признающим только свое я, свою собственность, попов, царей, генералитет, начальство и нося на дне души "надежду" на то, что "авось господь даст" и т. д., он добился того, что "выбран" был, наконец, председателем волостного исполкома и на этом пока "почил от дел своих"...

     ---------------

     Делая какие-то особенные гримасы, тараща глаза и хмуря брови, Фома Кирсаныч прежде всего тщательно выбрился, потом, надел поверх белой рубашки жилетку и, несколько раз поддернув по привычке левой рукой брюки, подошел к двери, приотворил ее, заглянул в сенцы и, убедившись, что нигде никого нет, затворил ее опять и запер на крючок.
     Проделав это, он остановился посреди комнаты, напротив висевшего на стене большого "конфискованного" у какого-то буржуя зеркала и, внушительно кашлянув и опять поддернув несколько раз под-ряд брюченки, заговорил, глядя на себя в зеркало:
     - Товарищи, граждане! Волостной исполком, отдел народного образования и я, представитель местной власти, решили... гм!.. Н-да... решили...
     Он помолчал, нахмурился, сделал жест рукою и начал снова:
     - Товарищи крестьяне! Гмм!.. Нет, надо лучше, товарищи, граждане... Гм!.. Товарищи, граждане... Я, как представитель местной власти, совместно с исполкомом, конечно и в частности с отделом народного образования, заведующего которым товарища Свистунова вы видите перед собою, решили... что... что... Гм!.. что школы в нашей волости... Гм!.. волости... Н-да!.. волости... Гм! эти, так сказать, рассадники культуры... Гм!.. и... и просвещения... Я хочу сказать, просвещения наших детей... Гм!.. Гм!.. подчеркиваю: наших пролетарских детей, пришли
в крайне... пришли в крайне... Гм! Гм!.. в крайне... антинегегеническое состояние во всех отношениях... Гм!..
     В это время за дверью в сенцах раздался какой-то подозрительный громкий шорох: точно кто-то царапался в дверь, но Фома Кирсаныч, увлеченный своим красноречием и различными позами перед зеркалом, не слыхал его...
     А шорох этот за дверью производила жена его, курносая, пухлая, не молодая уже баба, почему-то постоянно носившая на своих щеках какую-то особенную пятнистую красноту, присевшая на корточки и наблюдавшая в замочную скважину за своим мужем...
     - Господи, Исусе Христе, - делая большие испуганные глаза, с ужасом шептала она, облизывая кончиком языка углы пересохших губ, - что же это такое, а?.. Мать царица небесная... заступница... ма-а-тушка, спаси, сохрани его!.. настави на путь!.. Ряхнулся мужик... с ума сошел... обезумил!.. А все она, все она проклятая сделала!.. Она все... комуния. Ох, Господи Исусе, - всплеснув руками почти вслух, забыв осторожность, воскликнула она, наблюдая в скважинку, - что ж это такое?!!
     А это "что ж это такое?," особенно поразившее ее, было вот что: Фома Кирсаныч, увлеченный речью и своим собственным видом в зеркале, присел как-то по-чудному на корточки и, протянув вперед руки со сжатыми кулаками, кричал, наблюдая свое отражение:
     - Товарищи, граждане! Я, как местная власть, совместно с отделом народного образования, призываю вас на борьбу с темнотою... Мы должны бороться... мы, народ-титан, сметем все, а свое возьмем... Мы... мы... Я и совместно отдел народного образования должны победить... Мы просим вас... Я хочу сказать, призываем вас соединиться и сплотиться воедино и ударить, как молотом, по голове гидру невежества!..
     - Царица небесная, матушка! - в ужасе шептала за дверью жена, наблюдая за ним, - что ж это такое?.. сам с собой пирит зеркалом!.. Видимое дело - помешался!.. Что делать-то теперича?.. Владычица, научи!..
     - Гым! гым! - рявкал между тем в комнате перед зеркалом потрясая кулаками Фома Кирсаныч, - гм! гм! Товарищи граждане, а теперь позвольте вас познакомить с текущим моментом, т.-е. я хочу сказать вообще о положении советской России и выяснить и... гм!.. выяснить... т.-е. я хочу, как представитель и, подчеркиваю, как первый представитель местной власти, должен, понимаете, граждане товарищи, должен, обязан, считаю своим священным долгом, разъяснить вам и, так сказать, окунуть вас и посвятить и выяснить текущий момент!..
     Он опять, как и давеча, помолчал, тараща глаза сам на себя и обведя взором слева направо, приподняв несколько голову и как бы оглядывая сидящую перед ним аудиторию и сделав на лице какую-то особенную невинно-умильную гримасу, продолжал:
     - Товарищи граждане! Я, как представитель местной власти, совместно с волостным исполкомом, прошу вас, если вы что не понимаете из моих слов, обращаться ко мне за разъяснением... Прошу вас, товарищи граждане, не стесняться меня... Смело прошу обращаться ко мне всякому, и я, как местная власть, на все ваши вопросы и недоразумения дам пояснения и разъяснения, которые недоступны вашему пониманию и которые пока находятся вне вашего кругозора... которые... которые... я хочу сказать... так сказать пока еще вне сферы вашего понимания и понятия... Мой долг перед советской республикой, а равно также и мой пост, как представителя местной власти, обязывает
меня, накладает на меня, так сказать, священный долг, и я обязан, понимаете, обязан сделать его, т.-е. разъяснить вам все непонятное!..
     Он остановился, потер с удовольствием руками ладошкой об ладошку, точно грея их, и улыбнулся сам на себя в зеркало.
     - Здорово, - сказал он, - я им, чертям дураломам, объясню... Я им вотру очки... хы, хы, хы.
     И сейчас же, опять, сделав серьезное лицо, нахмурясь, продолжал:
     - Товарищи граждане! объявляю вам, что положение вообще серьезно... Н-да!.. но... но... есть выход... в чем же этот выход, спрошу я у вас?..
     Он вопросительно замолчал, глядя в зеркало, откуда глядело на него бритое, пухлое рыло, и то, глядевшее из зеркала рыло, и это, глядевшее в зеркало, были довольны обоюдным созерцанием...
     - В чем же этот выход, спрошу я у вас, а? - снова повторил он и сейчас же воскликнул, стукнув себя кулаком левой руки в грудь, - выход здесь вот, во мне! выход в вас!.. Мы, мы... должны... я хочу сказать, обязаны все, я - как местная власть, а вы - как служители этой власти, т.-е. другими, я хочу сказать словами, сотрудники этой власти... Гм! гм!.. помощники... должны пещись и... и... я хочу сказать... сказать я хочу... Н-да!.. Гм!.. Гм!.. сказать... сказать...
     Он запутался, не зная, что говорить дальше, и замолк, уставясь сам на себя в зеркало.
     Стоявшей за дверью жене стало невтерпеж. Она воспользовалась его молчанием и громким шопотом произнесла в скважинку:
     - Фома Кирсаныч, а Фома Кирсаныч! Что это ты, батюшка, делаешь, Христос с тобой? Что это ты за моду взял сам с собой пирид зеркалом разговаривать-то? Опомнись! Призови царицу небесную на помощь!.. Проси ее, заступницу, образумить тебя... навести на путь... Осетила тебя сатанинская сила камуния... тащит заживо твою душу в ад крамешный... Окстись!.. плюнь на все... окстись! возложи на себя святый крест... окстись!..
     Фома Кирсаныч услыхал этот шопот и отпрянул от зеркала, торопливо, несколько раз под-ряд поддернув брюки.
     - У-у-у, щука зубастая! - зарычал он по направлению к двери, - че-е-рт не нашего царя! Чего тебе надобно, сте-е-рве?!. Минуты покою нету от вас чертей!.. Чего тебе? Нн-у!
     - Отопри Христа ради!.. пусти... боюсь я!..
     Фома Кирсаныч подошел к двери и со злостью откинул крючок.
     - Н-уу чего? - спросил он, впуская жену, - чего надо? Сказано ведь было не беспокоить!
     - Боюсь я...
     - Чего?
     - Тибя... страшно мне на тебя смотреть: как ты это сам с собой, эдак вот перед зеркалом-то представленья делаешь... чисто с ума сошел... Кто бы чужой со стороны посмотрел - ужаснулся бы!.. Я уж не первый раз за тобой наблюдаю... сказать только все боюсь тебе... с другими уж советывалась насчет тебя... Намедни батюшке о. Ксенафонту сказывала про это, а он, дай Бог ему здоровья, говорит: "вот дык коммунист, говорит, твой муженек... какими делами занимается!.. Его, говорит, отчитывать надо..." Ей-богу, не вру! так и сказал: "в нем, говорит, нечистый сидит... гнездо свил..."
     Выслушав это, Фома Кирсаныч побагровел и не то, что бы заговорил, а зарычал на нее, как раненый медведь:
     - Гы-ы-ы, окаянная сила! Чтоб тебе издохнуть на этом месте!.. Кто тебя просил говорить-то это, а?.. Кто?! Осрамила ты меня!.. Зарезала!..
Убью на месте, стервоза окаянная! Идиот!.. У-у-у, чорт!.. Садану вот в рыло-то!.. Гы-ы-ы!.. просили тебя, дьявола, с языком-то, а? просили, а?.. Гы-ы-ы! Чурка еловая... лошадь! Нашла кому говорить, дьявол! Разнесет он теперича про меня по всей волости!
     И, говоря это, он вдруг как-то сразу всем своим "нутром" понял, что поп действительно расскажет теперь про него, про эти его тайные выступления перед зеркалом, и он "местная власть", благодаря этому, сделается посмешищем на всю волость.
     От этой мысли он похолодел и страшная злоба на жену овладела им.
     - Гы, гы, гы! - бешено зарычал он, хватаясь за голову и бегая по комнате, - гы, гы, гы!.. Убить тебя мало за это окаянную из поганого ружья!.. шкура! бревно!..
     И, остановившись перед ней, весь пылая злобой, страшный и действительно похожий на сумасшедшего, спросил:
     - Так и сказал он: "в нем нечистый сидит... гнездо свил", а?
     - Так, батюшка, так и сказал!.. Что ж я тебе врать, что ли, стану?.. Так и сказал...
     И, видя, что муж молчит, жалобно продолжала:
     - Жалеет он тебя... Сходил бы ты к нему, родной, покланялся, посоветовался бы с ним насчет себя... Худого он тебе не посоветует... ты то подумай: завси вить он перед господним престолом стоит... ему виднее... Может, с его-то речей образумился бы ты, бросил бы ерись свою, камунию-то эту... погубит она тебя! Помяни ты мое слово: вгонит она тебя, недоживши веку, в петлю!..
     - Чо-о-рт! Анафема проклятая! - опять зарычал, не находя больше что сказать, Фома Кирсаныч, - зарезала! Просили тебя, морду?., тьфу!
     Он харкнул и в изнеможении опустился на скамью.
     - Что ж теперь будет, а? - воскликнул он. - Разнесет!.. расславит!.. проходу не будет! засмеют!
     - Ах ты проклятая! - снова набросился он на жену, - нонче собрание, как я теперича туда пойду-то, а?.. С какими глазами? Дура, чорт! ты бы то подумала: кто я, а?.. Кто-о-о?!! - И видя, что жена молчит, моргая глазами, заорал: - Я - первое лицо в волости!.. местная власть!.. председатель исполкома! Все во мне! Все от меня зависит, а ты что сделала, а? Да ты нешто и с попом-то вместе можете понять, для чего я собственно это перед зеркалом-то произвожу, а?.. Мо-о-жете?!!
     - Нет, батюшка... А зачем?
     - За-а-чем? - с презрением передразнил ее он, - вот тебе и зачем... Надо так!.. Учусь я... Говорить мне надо перед собранием... приучить себя надо... подготовить... не ошибиться бы... потому: кто я?! Как на меня глядят?! Всякое мое слово, всякой мой взгляд и жест должен быть не зря, а обдуман, потому я местная власть и все от меня исходит - и тепло и холод... Захочу сделать - сделаю! Захочу утопить - утоплю!.. Поняла?
     - Страшна мне на тебя глядеть на эдакого-то, - жалобно проговорила жена, - боюсь я... Ну, как у тебя, спаси царица небесная, помрачение мозгов произойдет?.. Допреж ты такой не был... бывало и в храм Господний сходишь, попоешь там... с людьми с хорошими знался... сам граф бывало тебя хвалил, в пример двугим ставил за усердие за твое, а теперича на кого ты похож стал? Какие теперича твои поступки?.. Намедни я вон перед святыми иконами лампадку Николаю угоднику чудотворцу засветить хотела... маслица богова у меня осталось, берегла я на всякой случай, а ты на меня за это как
зыкнул... Не отскочи я во время - с ног сшиб бы, а за что? Господь-то вот и не подает нам... прогневили его... Намедни батюшка говорил в церкви: "не то еще будет... терпите, говорит, до время", а как терпеть-то?.. Бросил бы ты, родной, камунию эту... ей-богу!..
     - Бро-о-сил! - опять передразнил ее он, - бро-о-сить!.. Бросить, а кто-нибудь с умом поднимет... А жрать что будешь?
     - Живут люди, как никак питаются... без нее живы... Чего тебе противу своей совести-то иттить... Нешто ты взаправдашный коммунист, напустил, бог тебя знает зачем, ерись на себя... Окстись!.. плюнь на все... призови царицу небесную... наплевать... поругают - отстанут... без тебя много настоящих... шут с ними, пущай что хотят, то и делают, а ты в стороне будь... Мне-то через тебя мука мученская глядеть-то на тебя... истинно, что сатана в тебя вселился... Да уж диви бы по-настоящему, а то вить все ты противу сам себя делаешь... Люди-то и то чужие-то замечать стали смеяться... "продал, говорят, себя сволачь... примазался... сидит, говорят, как вошь на мужицком гашнике, впился". Слушать-то тошно... ей-богу!
     Фома Кирсаныч застонал даже как-то от этих речей, до того они были для него неприятны и тыкали, точно каким-нибудь шилом, прямо ему в нутро.
     - Отвяжись, - со слезами в голосе воскликнул он, - дьявол!.. мучительница!.. Навязалась на мою шею - не стряхну никак... тьфу! Как был человек настроен хорошо - нет, устроила! Чего ты за мной подглядываешь-то, а? С любовницей я сижу здесь, что ли?
     - Я чай тебе не чужая... жена законная...
     - Чай, чай!.. Дура ты, а не жена... Чо-о-рт ты!.. Мне ли с тобой жить? Чего ты смыслишь-то?.. глядишь, как медведь в библию...
     Жена обиделась и захлюпала...
     - Знамо где уж мне... я, известно, дура, а ты умный... Я уж давно замечать стала, что ты на меня косыми не глядишь... рычишь как бык на кочку... а что я тебе сделала... му-у-читель!.. сколько ты из меня соку-то выпил... теперича нехороша стала... ненужна... поумнел... возгордел... А люди-то вон что говорят про тебя: говорят, ты со смотрительницей из приюта из детского связался то-и-дело тама торчишь заместо делов-то... мучитель! Не хороша я тебе стала... завел стерву... завел... завел, богоатступник!.. нехрись!.. Да погоди, - продолжала она, все больше возвышая голос, - ты думаешь Господь-то тебя не накажет? Накажет!.. за все тебе воздаст и за меня, и за обман твой!.. Смеются над тобой только... только и слов: "ну, как твой коммунист поживает?.. ты бы уж тоже с ним вместе в камунию-то шла... два бы сапога пара"... Приятно мне это слушать-то, а? "яловый, говорят, он у тебя коммунист"...
     - К чорту! - заорал не своим голосом выведенный из терпения Фома Кирсаныч, - убью!.. За-а-а-режу!..
     Он бросился к ней с поднятыми кулаками. Она, увидя его свирепое лицо, испугалась на-смерть, вскочила и, как-то смешно ковыляя и переваливаясь на ходу, как утка, побежала к двери...
     - Убью!.. пришибу на месте! - топоча ногами, орал ей вслед Фома Кирсаныч...

     II.

     Весь переполненный злобой, какой-то взъерошенный, фыркающий носом как еж и нервно поддерживающий брюченки, вышел Фома Кирсаныч из хаты, чтобы итти в исполком..
     Итти до места службы надо было побольше версты, в бывшее барское имение, где и находился исполком, занимавший помещение в большом "господском" доме.
     А в это время, когда Фома Кирсаныч вышел, в церкви "отошла обедня" и, как раз, навстречу ему, шел крестный ход, направлявшийся в поле, где должно было произойти молебствие по случаю засухи...
     Молебствие это организовали бабы, собравшие попу по три яйца со двора да деньгами несколько тысяч.
     Процессия двигалась прямо на Фому Кирсаныча. Впереди шли девки и несли иконы, за ними два бородатых мужика несли "херовы" (хоругви), а третий, тоже бородатый, - большой крест... Впереди всех шел подросток-мальчишка с фонарем в руках...
     Девки и мужики кричали, первые тонкими пронзительными голосами, а вторые хриплыми басами: "заступница усердная, мати господа вышнего"... За ними толпой двигались "граждане" мужики с обнаженными головами, бабенки, ребятишки... На колокольне в это время усердно "наяривали во-всю," и звон этот, сливаясь с визгом несущих иконы девок, как-то особенно странно и дико нарушал тишину и прелесть только что еще недавно проснувшегося, вставшего от сна и неуспевшего еще путем умыться, утра...
     Фома Кирсаныч, увидя эту процессию, сразу почувствовал и понял, что "попал"... Свернуть ему куда-нибудь в сторону было нельзя да и неудобно, ибо скажут: "ишь побежал... испугался, нехристь проклятый", а остановиться и пропустить мимо себя эту плывущую ему навстречу "святыню" и не снять с головы картуза - страшно: "оторвут вместе с головой"... Как тут быть? Если снять картуз, то могут узнать товарищи и осмеют после, а не снять - могут изувечить "православные".
     - Тьфу! - мысленно плюнул он, - вынесла же меня нелегкая сила не во время... Что делать?..
     Процессия между тем, надвинулась на него вплотную. Мимо уже прошел мальчишка с фонарем, скосивший на него глаза и как будто спрашивающий этими глазами: "Что же ты в картузе-то стоишь"...
     За мальчишкой "перли" девки, несущие приложенные верхним концом к выпяченным грудям и поддерживаемые снизу, на ладошках рук, - иконы. Эти "вылупя бельмы", - как выразился про себя Фома Кирсаныч, - глядели на него, и ему уже ясно и понятно стало, что он должен снять картуз, иначе будет плохо.
     Нехотя снял он картуз и, нахмурившись, стоял и ждал, когда шествие проследует мимо него.
     Прошли девки с иконами, мужики, бабы, опять мужики и, наконец позади всех, староста церковный с каким-то ящичком под мышкой.
     Поравнявшись с Фомой Кирсанычем, он остановился, ехидно улыбнулся и сказал:
     - С праздником, Фома Кирсаныч!.. Наше вам!.. Куда иттить изволите?
     Фома Кирсаныч надел картуз и сердито буркнул:
     - На службу!
     - Да вить сегодня словно кабы праздник, - начал староста, - работать-то вроде как бы грех?.. Вы уж и то, - продолжал он, - устали себе не знаете... Когда ни посмотришь - все вы за делом... Этак вить и надорваться можно... Лошадь, можно сказать скотина, и та отдых имеет... ей-богу-с!!.
     - Я не лошадь.
     - Правильно!.. Это точно... извиняюсь... В исполнительный комитет изволите иттить?..
     - Н-да!..
     - А мы вот помолебствовать надумали... Не пошлет ли царь небесный дождичка... не обрадует ли?.. Женщины наши, бабы-с пригласили пастыря... по парочке яичек ему... Думается, Господь не оставит... неужли же самдели прогневили мы его до конца?.. Ишь сушь какая стоит... травы сели, яровое село... Ваше как нащет этого мнение?..
     - Предрассудок!
     - Стало быть вы, извиняюсь, не верите?.. Гм! прискорбно это от такого человека слышать... А вить от кого же, смею спросить, коли не от царя небесного, и засуха и дождь?.. Все вить в его руках!..
     Фома Кирсаныч ничего не ответил и хотел итти дальше своей дорогой, но староста остановил его опять своими словами, которые ошпарили Фому Кирсаныча, как кипятком.
     - А вот вить ваша супруга, Пелагея Никоноровна, другого на этот предмет взгляда: они лично от себя пожертвовали шесть штук-с! да акрамя этого поминанье подавали за ваше здравие... Просили подать о здравии болящего раба божия Фомы, т.-е. о вас... Я подал-с... На божественной литургии пастырь наш возносил за ваше здравие мольбы-с... Лично они мне сообщали намедни о вашей болезни...
     - Об какой болезни?! - воскликнул Фома Кирсаныч.
     - Быдто на вас, как они сказывали, находить стало вроде как помраченье мозгов...
     - Какое "помраченье мозгов"?! - воскликнул, опять весь холодея, Фома Кирсаныч, - врет она!
     - Не знаю-с... Но только мне известно, что они и священнику об этом говорили... лично его просили об вас... Не верите ежали, лично удостовертись от него... Вон они едут...
     - Где?! - испуганно спросил Фома Кирсаныч.
     - А вон от храма-то господня... Подвода за ними наряжена, везти их на молебствие... Сами они итти на своих ногах не в состоянии по поводу своей комплекции... утомительно для них... грузны очень... мы подводу нарядили, до места значит...
     Действительно, он говорил правду: от церкви двигалась к ним повозка, в которой сидел, очевидно, уже увидавший их, поп о. Ксенофонт.
     Фома Кирсаныч растерялся и, не зная, что делать, молча глядел на подвигавшуюся повозку, чувствуя, между тем, как всего его коробит и как ему, хотелось бы в эту минуту сгинуть куда-нибудь, провалиться скрозь землю.
     Повозка подвигалась все ближе и сидевший в ней поп, здоровенный и по росту и по объему, издали еще, сняв соломенную шляпу, приветствовал Фому Кирсаныча поклонами.
     - Здравствуйте, Фома Кирсаныч, здравствуйте, дорогой мой, - кричал он, еще не доезжая, - рад вас видеть!.. О-о-о-чень рад!..
     А когда поравнялся совсем, то крикнул сидевшему в передке и правившему лошадью мальчишке: "Стой! тпру!". И, перекинув через грядку телеги здоровенную ножищу, слез на землю и, поправив широкий рукав ряски, подошел к Фоме Кирсанычу, протянул руку и, как-то особенно радостно улыбаясь, сказал:
     - Еще раз здравствуйте!
     Фома Кирсаныч промычал что-то в ответ, освобождая свою руку из руки о. Ксенофонта, которая поместилась в ней, как какая-нибудь детская ручонка.
     - Куда шествовать изволите? - спросил поп, глядя на него маленькими "медвежьими", смеющимися глазками. - Небось на службу, вершить и править... и праздника-то на вас нет!.. Переутомитесь, ведь, родной мой... нельзя так...
     И помолчав немного спросил:
     - Ну, а как здоровье?
     Фома Кирсаныч опять что-то буркнул в ответ и покосился по сторонам, боясь и думая, что не увидал бы кто-нибудь из товарищей, идущих в исполком, его "местную власть", разговаривающего с попом.
     - Радуюсь вашему здоровью! - продолжал между тем поп, - радуюсь!.. А я ведь было испугался за вас... ей-ей!
     - Чего? - сердито спросил Фома Кирсаныч.
     - Да как чего?! - воскликнул поп, - прибегает ко мне намедни ваша уважаемая супруга вся в слезах и говорит мне, что с вами что-то неладное происходит... Что вы будто бы заперлись и один сами с собой разговариваете и кричите, стоя перед зеркалом и наблюдая себя в оное... выделываете какие-то манипуляции и жесты... бормочете... Все это она, по ее словам, видела и слышала, наблюдая за вами в щелку, и прибежала ко мне, прося помочь вам... Ну, а я, конечно, посоветовал ей, с своей стороны, обратиться к врачу и, признаться, видел его вчера сам и сообщил ему об этом со всеми подробностями... А вы вот, как оказывается, уже поправились... Приятно видеть... поздравляю!.. А, признаюсь, напугала она меня... Очень напугала!.. Я подумал, что с вами что-нибудь от переутомления умственного... от напряжения... Доктор, я думаю, по всему вероятию, зайдет к вам...
     И опять, помолчав и все так же смеющимися глазками глядя на Фому Кирсаныча, продолжал:
     - Всем уже известно об этом и все, с кем я ни говорил, думают, что от переутомления с вами нехорошо... Советую вам отдых, от души советую!.. Ну, а пока - всего хорошего! некогда мне... молебствуем вот... Ну да, впрочем, вы на этот счет... молчу, молчу, молчу!.. Не мое дело... Ильич, - обратился он к старосте, - садись, поедем вместе!..
     - Всего хорошего! - еще раз, уже усевшись на место, крикнул поп. - Поправляйтесь! Вы человек нужный... цвет и украшение нашей волости... хы, хы, хы!.. Очень рад вас видеть в таком виде, а то, понимаете, все, с кем ни поговорю, сожалеют о вас и ахают... Супруга ваша предполагает даже, что вы хы, хи, хи! будто бы того-с... свихнулись!.. Меня-то она напугала ужасно, да и всех-то тоже... А все оказывается вздор... Вы, оказывается, вовсе не болящий, как она говорила... Какой же вы "болящий" - хы, хы, хы!.. "болящий!.." Н-ну, еще раз: будьте здоровы!.. Петька, погоняй!!.
     Петька чмокнул губами, крикнул: н-оо! и - лошаденка, облепленная недававшими ей покою, пока она стояла, слепнями, рванулась с места почти что вскачь.
     Взбудораженная колесами пыль обдала Фому Кирсаныча со всех сторон.
     - Гы, гы! - прорычал он злобно, и вместо того, чтобы итти в исполком, повернул назад домой...
     Запыхавшийся, страшный, с налитыми кровью глазами и лицом, застал он, явившись домой, жену свою в чуланчике, в сенцах, где она, сидя на полу, перебирала картошку.
     - Ты что же это, дьявол, сделала-то, а?.. - заорал он, бросаясь к ней.
     Она, увидя его в таком виде, ахнула, всплеснула руками и отчаянно завопила, вообразив, что он окончательно "спятил"…
     - Караул!.. батюшки, помогите!.. батюшки, отцы родные... с ума сошел... батюшки!..
     - Гы-ы-ы! - рычал Фома Кирсаныч, стараясь схватить ее за глотку, - гы-ы-ы, стерва!..
     Он схватил было ее, но она увернулась, вырвалась и выскочила за дверь, успев захлопнуть ее за собой!
     - Караул!.. батюшки!.. караул! - раздалися через минуту ее вопли где-то уже там на улице.
     ...............
     А Фоме Кирсанычу, слушающему эти вопли, казалось, что вопит не она, а вопит кто-то сидящий в нем самом и вопит не "караул", а - "кончено!.. кончено!.. кончено!!..."

ссылка скрыта

Blog

Содержание