Одесских катакомб ритуальное убийство на Ланжероновской, 26

Вид материала

Документы

Содержание К русскому обществу Предсказания, привороты

Подобный материал:

• Тайны Одесских Катакомб, с. Нерубайское 5 часа). Сотни километров подземных дорог,, 215.83kb.
• Тайны Одесских Катакомб, с. Нерубайское 5 часа). Сотни километров подземных дорог,, 57.75kb.
• Особенная часть раздел VII. Преступления против личности глава 16. Преступления против, 1237.43kb.
• -, 7456.31kb.
• Глобальный Град: творение и разрушение, 475.25kb.
• Темы контрольных работ по "Культуре Западной Европы средних веков и эпохи Возрождения", 26.9kb.
• Куприн, александр иванович, 42.1kb.
• Показания потерпевших и свидетелей по факту второго покушения на убийство Е. Рыбина, 90.45kb.
• Специфические черты и жанровые инновации в современном оперном творчестве одесских, 83.5kb.
• Новости 12, 7551.06kb.

К РУССКОМУ ОБЩЕСТВУ

По поводу кровавого навета на евреев

Во имя справедливости, во имя разума и человеколюбия (Навроцкий с удовольствием отметил, что эту фразу он указал и в своём – одесском воззвании), мы поднимаем голос против новой вспышки фанатизма и темной неправды.

Исстари идет вековечная борьба человечности, зовущей к свободе, равноправию и братству людей, с проповедью рабства, вражды и разделения. И в наше время, - как это бывало всегда, - те самые люди, которые стоят за бесправие собственного народа, всего настойчивее будят в нем дух вероисповедной вражды и пламенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, - они льстят народным предрассудкам, раздувают суеверие и упорно зовут к насилиям над иноплеменными соотечественниками.

По поводу еще не расследованного убийства в Киеве мальчика Ющинского в народ опять кинута лживая сказка об употреблении евреями христианской крови. Это – давно известный прием старого изуверства. (В первые века после Рождества Христова языческие жрецы обвиняли христиан в том, будто они причащаются кровью и телом народно убиенного языческого младенца. Так объясняли они таинство евхаристии). Вот когда родилась эта темная и злая легенда. Первая кровь, которая пролилась из-за нее по пристрастным приговорам римских судей и под ударами темной языческой толпы, - была кровь христиан. И первые же опровергли ее отцы и учителя христианской церкви. «Стыдитесь, - писал святой мученик Иустин в обращении своем к римскому сенату, - стыдитесь приписывать такие преступления людям, которые к ним не причастны. Перестаньте! Образумьтесь!»

«Где же у вас доказательства?...- спрашивал с негодованием другой учитель церкви Тертуллиан, – одна молва. Но свойства молвы известны всем… Она почти всегда ложна… Она и жива только ложью… Кто же верит молве?»

Теперь лживость молвы, обвинявшей первых христиан, ясна как день. Но изобретенная ненавистью, подхваченная тёмным невежеством, нелепая выдумка не умерла. Она стала орудием вражды и раздора даже в среде самих христиан. Доходило до того, что в некоторых местах католическое большинство кидало такое же обвинение в лютеран, большинство лютеран клеймило им католиков.

Но всего более страдало от этой выдумки еврейское племя, рассеянное среди других народов. Вызванные ею погромы проложили кровавый след в темной истории средних веков. Во все времена случались порой убийства, перед целями которых власти останавливались в недоумении. В местах с еврейским населением все такие преступления тотчас же объяснялись обрядовым употреблением крови. Пробуждалось темное суеверие, влияло на показания свидетелей, лишало судей спокойствия и беспристрастия, вызывало судебные ошибки и погромы…

Часто истина все-таки раскрывалась, хотя и слишком поздно. Тогда наиболее разумных и справедливых людей охватывали негодование и стыд. Многие папы, духовные и светские правители клеймили злое суеверие и раз навсегда запрещали властям придавать расследованию убийств вероисповедное значение. У нас такой указ был издан 6-го марта 1817 г. императором Александром 1. В 1870 г. греческий патриарх Григорий тоже осудил легенду об употреблении евреями христианской крови, назвав ее «внушающим отвращение предрассудком нетвердых в вере людей». Но указы тлеют в архивах, а суеверия живучи. И вот снова, даже с трибуны Государственной Думы, распускают старую ложь, угрожающую насилием и погромами.

В этой лжи звучит та самая злоба, которая некогда кидала темную языческую толпу на первых последователей христианского учения. Еще недавно в Китае та же сказка об

употреблении детской крови, пущенная китайскими жрецами против миссионеров, стоила жизни сотням местных христиан и европейцев. Всегда за нею следовали темные и преступные страсти, всегда она стремилась ослепить и затуманить толпу и извратить правосудие…

И всегда с нею боролось чувство любви и правды. Не к одному римскому сенату были обращены слова христианского писателя, мученика Иустина, который в свое время боролся с тем же суеверием.

«Стыдитесь, стыдитесь приписывать такое преступление людям, которые к тому непричастны. перестаньте, образумьтесь!»

Мы присоединяем свои голоса к голосу христианского писателя, звучавшему из глубины веков призывом к любви и разуму.

Бойтесь сеющих ложь. Не верьте мрачной неправде, которая много раз уже обагрилась кровью, убивала одних, других покрывала грехом и позором!..»

Обращение «К русскому обществу» подписали:

выдающиеся писатели – К. К. Арсеньев, В. Г. Короленко, М. Горький, А. И. Куприн, Ф. Батюшков, Скиталец (Петров), Д. В. Стасов, В. Д. Набоков, Н. В. Некрасов, В. Тихонов, А. К. Серафимович, Ф. Сологуб, Алексей Толстой, Сергеев-Ценский, Ал. Блок, Ал. Бенуа; члены Государственного Совета – Загоскин, Озеров, Гримм, Стахович; знаменитые граждане России – Градовский, Мережковский, Гиппиус, Вяч. Иванов, академики – Вернадский, Фаминцин, профессора, ученые, общественные и церковные деятели – еще 193 подписи».

Навроцкий прочёл до конца статью, ему особенно было приятно, среди подписей был и одессит - Николай Левитский.

«Следовало бы напечатать это воззвание в нашей газете, - подумал Василий Васильевич, - для газеты слишком большой материал. Выпущу-ка я листовку – приложение». Так оно и было – к сроку и к месту в пику антисемитам и всем бандитам.


*

* *


Правые монархические газеты в один голос орали, что «когда стало известно про пропажу мальчика, да ещё перед еврейской Пасхой, сразу же установили факт ритуального убийства». Не взирая на то, что киевское дело Бейлиса провалилось, не уставали шуметь, что не стоит уравнивать евреев в правах с остальными гражданами страны. Вновь переписывали из киевской антисемитской газеты «Русское знамя» строки: «Пусть Россия бережётся еврейского равноправия пуще огня, меча и открытого вражеского нашествия. Наши слюнявые либералы, по-видимому, не понимают, с какой ничтожной человеческой породой в лице евреев они имеют дело. Правительство обязано признать евреев народом столь же опасным для жизни человечества, сколько опасны волки, скорпионы, гадюки, пауки ядовитые и прочая тварь, подлежащая истреблению за своё хищничество по отношению к людям, и уничтожение которых поощряется законом… Жидов надо поставить искусственно в такие условия, чтобы они постепенно вымерли. Вот в чём состоит нынешняя обязанность российского правительства…». Этих черносотенцев совсем не смущало переписывать осужденные всем миром гонения на евреев по делу Менделя Бейлиса.


*

* *


- Подсудимый, встаньте, - резко сказал в адрес Маковского судья. Назовите своё имя, отчество и фамилию?

- Марк Соломонович Маковский, - ответил подсудимый.

- Так. Марк Соломонович Маковский, он же Мэир Шлёмович Таковский, он же – Меир бен-Шломо Тартаковский, он же – Сруль-Мэир бен-Шломо Тартаковер - Тар-Таковский. Так кто же вы, подсудимый, на самом деле? Спросил судья. – Где Ваша личность в действительности? – обращаясь к залу, патетически произнёс судья.

Крики из зала:

- Смерть евреям. Немецкий шпион. Польский лазутчик.

- Долой кровопивцев. Долой предателей.

- Всех на помойку.

- Они распяли нашего Христа. Бей жидов, спасай Россию.

- Душегубы.

В зале поднялся шум. Присутствующие повскакивали с мест, вылезали на скамьи, кричали и плевались в сторону подсудимого. Обстановка в зале суда накалялась.

- Прекратить балаган. Выгоню всех из зала. Очистим зал, если не прекратите безобразие, - звоня в колокольчик и стуча молотком, кричал в бешенстве судья. Его не шокировали выкрики из зала, он не мог допустить неконтролируемую обстановку. В зале люди немного успокоились, судебный процесс двинулся дальше.

Маковский стоял, оглядывая зал. Ему стало беспричинно весело. Все эти месяцы, что он сидел в тюрьме, ожидая суда, настроение у него было ужасное. Беззаконие, кровавый навет, тяжёлая обстановка камеры предварительного заключения, наводили на него уныние и апатию. Маковский ни на что не реагировал, был безразличен к происходящему. Но то, что творилось в зале суда, вызывало у него обратное действие. Он понял это абсурдное положение. Он - немецкий шпион, он – польский лазутчик. Он, который исповедовал мирную и спокойную жизнь в семье, любовь родных и близких, уважение окружающих, доверие партнёров и он – шпион, лазутчик. Ничего, кроме улыбки у него это не вызывало. К нему вернулось на мгновение хорошее настроение. Он улыбнулся и, повернувшись в сторону судьи, сказал: - Если я расскажу всю историю с метаморфозой моей фамилии, вы будете смеяться.

- Здесь не цирк, а суд. Я за свою жизнь столько насмотрелся и ничего смешного в ваших показаниях не усматриваю, - серьезно и многозначительно произнёс судья, поправляя рукава судейской мантии.

- Прежде, чем я расскажу высокому суду о моей фамилии, я расскажу старый еврейский анекдот.

Судья попытался остановить Маковского, но тот начал быстро и чётко рассказывать анекдот:

«Один старый еврей пришёл к врачу. Его давно беспокоило распухшее яйцо.

- Что Вас беспокоит, дорогуша. Всех больных обоего пола доктор называл «дорогуша».

- Уважаемый доктор, меня беспокоит распухшее яйцо.

- Покажите, дорогуша, Ваше яйцо.

- А вы не будете смеяться?

- Что Вы, дорогуша, я за свою жизнь столького насмотрелся и ничего смешного в этом не вижу.

Больной опустил штаны, расстегнул кальсоны и показал доктору одно яйцо. Доктор ничего подобного до сего дня не видел. У больного было огромное яйцо с синими прожилками, заросшее густыми рыжими волосами с завитушками. Доктор непроизвольно громко раскатисто рассмеялся.

- Я так и знал, что Вы будете смеяться. Поэтому больное яйцо я Вам не покажу».

Зал взорвался громким хохотом. Даже судья не удержался от улыбки. Обстановка в зале разрядилась. На подсудимого уже не смотрели, как на шпиона или лазутчика, хотя многие из публики даже не знали значения слова «лазутчик», но понимали, что это что-то нехорошее.

Судья сильно потрусил колокольчиком.

- Тихо. Тишина. Не нарушайте порядок. Так я вас слушаю про фамилию, подсудимый.

- Я подробно эту историю изложил следователю, но если высокий суд требует, то я повторю.


*
* *


«Топтуны» отделились от толпы и двинули в сторону Екатерининской. На углу, как всегда, сидел Мотя-меняла, Мотя-дуплет.

- Привет труженикам финансового Управления, - посмеялись Анжей и Коваль хором, даже не сговариваясь о сказанном. Сказанном в точку.

- Привет труженикам уважаемого Управления, - Мотя тоже за словом в карман не лез.

- Идут дела, контора пишет?

- Идут. Куда им деться. Хотят люди жить и другим иногда дают.

- И что хотят люди иногда?

- Да вот, сидел-сидел тут пацан и исчез, - констатировал Мотя.

- И куда исчез?

- А никуда. Поехал на Второе еврейское подзаработать и сгинул.

- Поднарядил кто или сам? – заинтересовались «топтуны».

- Думаю, Филька-дура. Давал ему не малые деньги. Не воспользовался пацан теми деньгами.

На всякий случай Анжей и Коваль, не откладывая выяснение вопроса, а нюх у них на возможное раскручивание хода событий – огромный, отправились на Второе еврейское кладбище.

Смотритель кладбища молчал. Ничего не знает, ничего не видел, ничего не может сказать. Бывалых сыщиков не обманешь.

- Так, дорогой. Едешь с нами в Управление. Это же самое расскажешь начальству. Оно тебя выслушает и направит в тюрьму для восстановления памяти. Собирайся.

- Я ничего… Я не могу… Ваше начальство запретило говорить об убийстве, - в страхе отвечал смотритель.

- Кого убили, когда. Что ты видел?

- Ничего не видел…, - помолчал и добавил, - ходил по дорожкам с уборкой… Вижу, висит на заборе вверх ногами зарезанный пацан лет 14, не более. Горло перерезано и кровь вся в земле.

- И что? – не отставали сыщики. Вели перекрёстный допрос. Смотритель дрожал всем телом.

- Вызывали в Управление… Начальство сказало, если проговоримся, сгноят в тюрьме.

«Топтуны» поняли, что больше ничего не вытянут из смотрителя кладбища. Оставили его в смятении и страхе и ушли.

*
* *


Страх и бессилие, когда человек умирает от жажды в 100 метрах от оазиса.

Акулина приехала из глубинки. Вернее, её привезли. Она бы не смогла сама проделать такой длинный путь. Да и за всю не очень долгую жизнь, каких-то 18 лет отроду, никуда не выезжала из своей деревни Стрижи, что около Жмеринки. Тот район Малороссии был зоной оседлости евреев. Жмеринка, Вапнярка, Любашовка, Рыбница. А вокруг этих, практически, полностью еврейских местечек селились в хуторах русские, украинцы, бедные поляки, всякий сброд, стекающийся с России в более тёплые края. По законам оседлости евреям запрещалось заниматься земледелием, только мелким ремесленничеством: портные, жестянщики, ткачи, сапожники, красильщики тканей. И были они великолепными мастерами своего дела, хотя и приносило их ремесло небольшие доходы. Все евреи, как правило, были грамотные. С 3-4-х лет их учили Торе и Талмуду. В каждой, даже маленькой деревеньке или где-то на выселках, не говоря уже о крупных местечках, были раввины, учившие малых деток грамоте в Хедерах. Начальная грамота была несколько однобокой, учили наизусть и пели молитвы, слушали долгие рассказы раввинов об истории еврейского народа, легенды и сказки из жизни простых людей и знатных вождей. Но уже с 4-5 лет их учили писать, читать на идиш, арифметике. Многие учителя вовлекали детей в изучение географии, истории, языков. Учились и девочки и мальчики. К взрослению, к бат- (в 12 лет для девочек) и бармицве (в 13 лет для мальчиков) дети приобретали достаточную грамотность, что давало им возможность на этом немного подзаработать. Писали и читали письма, приходящие к русским и украинским односельчанам, подрабатывали в лавках, бывало и вели бухгалтерию.

Православные тоже имели церковноприходские школы, но многие родители не пускали туда своих детей. Дети нужны были родителям в хозяйстве, работали на огородах, пастухами, в поле, на подёнщине, занимались младшими детьми в семье. Да и у самих детей не было тяги к учёбе. С огромным удовольствием они гоняли по полям, купались в речке, выпасали скот, гусей, чем постигать «никому не нужную» грамоту. Жили же их родители неграмотными – и ладно.

Вот так и Акулина, грамоте не была обучена, хотя она смекалкой, ростом, статью, далеко обгоняла своих товарок. Уже в 13 лет её родители пристроили в одну еврейскую семью смотреть за малыми детьми. Глава семьи, Лазарь Мовшович, занимался зерном. Скупая малыми порциями пшеницу, ячмень, гречку у крестьян, у которых не было ни времени и возможностей, ни сил продавать незначительные излишки зерна, а иногда и отрывали ото рта домочадцев, припасённые на зиму и на следующую весну посевные семена, в надежде потом как-то выкрутиться. Не всегда удавалось дожить до следующего урожая, уходили на заработки в города. Многие и не возвращались более домой, оставляя на голодное прозябание свои, часто, большие семьи.

Акулина добросовестно работала в доме Мовшовича, была аккуратной, исполнительной и послушной девушкой. В доме Мовшовича она научилась понимать идиш, немного говорила сама, но очень стеснялась вступать в разговоры на идиш с домочадцами и соседями. Она не плохо умела обращаться с деньгами, которые ей давала хозяйка и всегда полностью, до копейки, рассчитывалась после покупок на базаре, в лавках. Акулина часто ходила за покупками вместе с хозяйкой, неся корзины с покупками с базара домой.

Как-то в разговоре с Маковским в Одессе тот спросил, нет ли у его честного и порядочного компаньона по зерну – Мовшовича, на примете в их краях приличной домработницы. Чтобы угодить своему благодетелю, который всегда по божеской цене, лучше, чем многие на одесском рынке зерна, забирал у него зерно и всегда точно рассчитывался сполна. Не было ни одного случая, чтобы Маковский его подводил. Мовшович с радостью рекомендовал ему Акулину, не сказав, что она служит в его собственном доме. Маковский, как очень приличный человек, никогда не согласился бы взять у своего знакомого его же домработницу.

Поговорили о цене и других условиях найма домработницы и через неделю Мовшович привёз Акулину в Одессу прямо в дом Маковских.

Первые дни Акулина была в шоке, она не могла привыкнуть к большому шумному городу, её пугали трамваи, шум и выкрики лихачей с их возгласами: «Постор-р-р-онись! Ану, посторонись! Не видите, кто несётся по булыжной мостовой. Это же лихачи Мотьки Гречаного», хотя часто это были не лошади, а клячи, еле тянувшие кабриолет.

Но прошло не больше недели, ну, две-три, и Акулина обвыклась, хорошо запоминала дорогу в магазин, молочную Малаховского на Дерибасовской, мясной на Греческой, бакалею Дубинина на Дерибасовской, дорогу на «Новый базар».

Теперь многим хозяйкам, живущим в центре города, ближе к Оперному театру, не нужно было тратиться на извозчика, чтобы добраться до Привоза. Новый базар был тут, рядом, под боком. Идешь себе через Городской сад, по Садовой и тут тебе сразу базарное изобилие. Всё понятно, всё рационально. Конечно, тягаться с Привозом Новый не мог. На Привозе – шум, гам, масса народу и все кричат, торгуются. Куля на Привоз ездила только с хозяйкой.

Был, правда, один неприятный случай. Поехала Акулина как-то трамваем номер один на Привоз, хозяйка приболела и не могла поехать за покупками. И надо было такому случиться. У неё вытащили из сумки маленький кошелёчек с деньгами. Подрезали сумку и стащили деньги вместе с кошельком. Узнала она об этом только на базаре, когда собиралась расплачиваться за покупку. Акулина впала в панику. У неё даже не было денег на трамвай, чтобы доехать домой и она пешком шла почти через весь город. Пришла она домой ни жива ни мертва. С большим трудом хозяйка вытащила из неё о том, что случилось. Акулина взмолилась: - Не выгоняйте меня. Я расплачусь. Не платите мне два месяца денег. Я отработаю.

Она берегла каждую копейку, ничего себе не покупала, передавала с односельчанами, а то и с самим Мовшовичем, деньги домой, в семью. Это был единственный источник их существования. Деньги были небольшие, но всё же давали возможность как-то прожить больной матери с четырьмя мал-мал меньше.

Хозяйка простила ей эту потерю, но наказала внимательно относиться к деньгам и вещам. В Одессе много жулья, скорого на руку, чтобы поживиться там, где плохо лежит.

Так проходили годы. Акулина верой и правдой служила Маковским. В семье была благодатная обстановка, росли дети, старший - Илья, гимназист старших классов, и младшая – Софья, тоже училась на каких-то курсах. Сара, как хозяйка дома, научила Акулину читать и подсовывала ей разные простые книжки про жизнь, любовь и страдания. Акулина внимательно их читала, вначале по складам, потом сноровистее, близко принимала к сердцу события, о которых писалось в книжках. Часто обливалась слезами над прочитанным.

При каждой встрече с Мовшовичем, Маковский благодарил его за чудесную девушку – Акулину. Она стала как членом семьи. Хотя никогда не позволяла себе садиться за хозяйский стол, а её часто приглашали присоединиться к ним за трапезой.


*

* *


Сара не могла найти себе места. Как это её верный муж сидит в кутузке по сумасбродному обвинению. Она не могла представить, что её муж, никогда не причинивший никакого вреда не то что человеку, а и любой козявке, червячку – и похитить маленького мальчика, чтобы его кровь пустить в мацу. Какой-то дикий абсурд. Евреи вообще никакой крови не употребляют в пищу. Это запрещено религией. Она сама всегда кошеровала мясо, удаляя из него малейшие признаки оставшейся крови, выжаривала мясо в жарком до черноты, чтобы, не дай Б-г, не осталось и намёка на кровь. А тут – ребёнок.

В каком-то оцепенении Сара проводила дни. Сидела неподвижно в кресле и тупо смотрела в одну точку. И мыслей никаких не было. Ела, пила, ложилась спать только при настойчивом требовании Акулины.

Домработница тоже ходила сама не своя. Она прислушивалась к разговорам на улице, на базаре, в магазинах, куда она регулярно ходила за покупками. Дети ни в чём не виноваты, их надо было кормить, постирать, приготовить в гимназию.

Дети жили как бы своей бурной жизнью. Куля не могла понять, зачем к Илье начали заходить гимназисты, запираться в его комнате и громко кричать. Разобрать суть их разговоров, бесед, часто доходящих до скандалов, когда кто-то из них выбегал из комнаты в разгорячённом виде, убегал из дома, громко хлопнув дверью, аж стёкла дребезжали на веранде.

Илья всегда безупречно одетый, наделён врожденным изяществом. Красивые правильные черты лица, делали его очень похожим на красивую девушку, делая моложе его 16 лет. В гимназии его прозвали «Королева Марго». Он не обижался на кличку.

Софочка никого домой не приводила, но в последнее время уходила из дома и часами не появлялась.

И всё же Акулина в суматохе юношеских криков поняла, что тело пропавшего мальчика до сих пор не нашли. Подавая как-то утром завтрак в комнату хозяйки, Куля невзначай сказала:

- Может сходить к ворожбихе. Погадает, где Вафа?

- О чём ты? – переспросила Сара.

- Я говорю, може пойтить к гадалке. Она найдет пропавшего мальчонку? Что-то делать надобно.

- Сходим, Акулина. Разузнай, где её найти.

Сара не представляла себе, где найти хорошую гадалку. Она никогда не прибегала к гаданию, считала это простым надувательством. И всё же ухватилась за эту соломинку.

Мадам Поручик жила в Малом переулке, совсем не далеко от их дома. В парадном подъезде, несколько ступенек вверх, в бель этаже на двери красовалась внушительных размеров медная табличка, на которой чётко обозначено:


ПРЕДСКАЗАНИЯ, ПРИВОРОТЫ,

СНЯТИЕ СГЛАЗА. ОККУЛЬТИЗМ.