Geum.ru

Ать свою книгу воспоминаний или точнее сказать, изложить свою жизнь на бумаге, у меня появлялись давно, я даже не могу сейчас точно сказать в какой год или день

Вид материалаДокументы

Содержание


Переезд в казахстан. сары-озек. жизнь в военном городке.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   37

Ещё из детства в Ленинграде мне запомнилось по вечерам какое-то чувство волнения и вечной гонки со временем в городе потому, что родители всегда с тревогой между собой обсуждали: «Успеем до мостов? Или нет?» Каких мостов я тогда не понимал, но, глядя на родителей, по их тревоге догадывался, что если мы не успеем, то всем будет плохо. Намного позже я понял, о чём шла речь. Во время навигации по Неве (кроме зимы), в городе по ночам разводили мосты, что бы пропустить корабли, и проехать в другую часть города было просто невозможно до утра.


ПЕРЕЕЗД В КАЗАХСТАН. САРЫ-ОЗЕК. ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГОРОДКЕ.

ШКОЛА 1-4 КЛАСС.


Всё события в моей жизни более последовательно, возникают где-то с возраста шести лет, но точную границу провести нельзя, когда бы можно было сказать, что я точно помню всё с такого дня или месяца. Но я чётко и осмысленно начал осознавать окружающий меня мир, именно с того момента, когда мы с мамой сидели дома и внимательно разглядывали фотографии, которые прислал нам отец в письме из Казахстана. Он уже уехал туда, к новому месту своей службы, а мы были в ожидании переезда. Я хорошо помню, и это ярко отложилось у меня в голове, что нас ждёт переезд и нам придётся отсюда уезжать. Ехать придётся далеко, намного дальше, чем к бабушке на Украину и это будет первое моё такое интересное, длинное путешествие. Запомнилось это незабываемое, каждый раз потом, возникающее у меня чувство – ощущения перемены в жизни. Появляется инстинкт путешественника, – ты просто чувствуешь, что что-то впереди тебя ждёт – неизведанное, таинственное и оно тебя волнует, витает в воздухе, рядом с тобой и одновременно манит в неведомую даль. До этого переезда мои родители никогда не были дальше Волги. Они выросли на Украине в Донбассе и оба ехали в Казахстан первый раз.

На чёрно-белых фотографиях, которые прислал отец, был изображён чужой – далёкий мир того места, куда нам предстояло переехать и о котором мы с мамой ещё ничего не знали. Он был для нас обычной географической точкой, которая раньше для нас ничем не отличалась от множества других. Как оказалось, на фотографиях была изображена «центральная» площадь пгт. Сары-Озека, куда нам с мамой предстояло скоро ехать. Пишу «центральная» в кавычках потому, что это понятие, в обычном смысле нормальных людей – как правило, закатанная в асфальт, более-менее благоустроенная территория – не имела ничего общего с площадью Сары-Озека. Это была обычная пыльная площадка, между ЖД вокзалом, (что тоже было сильно сказано, разве можно так называть маленькое одноэтажное здание?) и «автовокзалом», небольшой будкой, сделанной из глины и побеленной известью. Площадь, кроме пыли ещё была густо заплёвана шелухой от семечек, причём не такими как мы привыкли видеть раньше, а необычными – южными, длинными и серо-белыми в полоску. Ими торговали тут же, набирая их из огромных мешков в бумажные кулёчки, свёрнутые из страниц, вырванных из книги, которая лежала рядом. Поэтому мы всегда с интересом потом читали этот листочек, пытаясь угадать, из какой книги он вырван и были очень рады тому, если это нам удавалось. Это был такой своеобразный, азиатский прообраз современных детских-сюрпризов или жвачек с картинками внутри.

Ещё на фотографии была видна колонка с водой, из которой пьют люди и небольшой домик с надписью «Книги». Это нас немного обрадовало, ведь книги в то время были большой редкостью. Я уточню, – хорошие книги: подписки классиков, фантастика и детективы, все магазины были просто завалены политической ерундой и мемуарами о войне написанных фронтовиками. Но и этот домик нас порадовал, раз есть магазин с книгами, – значит и там есть жизнь, такой вывод сделала мама. Рядом с «автовокзалом» был виден ларёк, – весь стеклянный, а в нём продавали журналы с яркими обложками (не такими как сейчас, полуобнажёнными девицами гламура), а «Вокруг света» и другими с красивыми фотографиями гор, морей и лесов. Это был какой-то далёкий, экзотический мир, которого ты ещё не видел, но который существует где-то.

Но всё это мы увидели своими глазами позже, а своё открытие Азии и Востока началось с поезда, в котором я с мамой, ехал к отцу. Как там спланировали родители наш переезд в тот раз, я не запомнил. Был ли у нас контейнер, и почему мы ехали сами, а не так как всегда было позже, вместе с отцом? Кто и как нас провожал из городка на вокзал? Не знаю, или тогда это мне не объясняли или просто я об этом тогда не задумывался потому, что рядом со мной были любящие меня мои родители, и я воспринимал окружающий мир таким, каким он есть. Проезжая через мост я впервые увидел из окна поезда реку Волгу, – нашу главную реку страны, как пояснила мне мама, и обрадовался тому, что уже много о ней слышал, но вот, наконец, и увидел. Я был удивлён её размерами и испытал просто гордость и восторг от этого так, как представлял себе до этого, что все реки должны быть похожи на реку Неву в Ленинграде. Очень ярко в памяти отпечаталось утро, когда я проснулся в поезде и, взглянув в окно, впервые увидел пустыню. Она поразила меня огромным количеством песка, – просто целое море ярко-жёлтого цвета тянулось до самого горизонта. И на нём редкие кучки верблюдов, бродящих сами по себе, которых я раньше видел только на картинках и в зоопарке. А ещё чуть позже появились и ишаки, тонконогие и с огромными ушами. Эта вся экзотика у нас вызывала восторг и бури эмоций, поэтому мы, прильнув к окнам, с интересом и вниманием рассматривали всё и удивлялись: виду животных, одежде совершенно чужого и незнакомого для нас народа, их маленьким и необычным домам из глины. К концу дня впечатления успокоились и уже появляющийся ишак или верблюд не вызывал у нас такую бурю восторга, как утром. Кто же тогда мог подумать о том, что мне придётся задержаться в Казахстане и прожить в нём долгие годы, впитывая его культуру, обживаясь на новых местах с родителями, а потом и самому, но вспоминать его с радостью считая, что прожил в нём свои самые лучшие годы в жизни!

Как мы добрались, встречал ли нас отец, я точно не помню, но вот все следующие воспоминания, когда мы приехали в Сары-Озек, всё выстроились у меня в голове отчётливо. Мы стали жить в офицерской гостинице, и наша комната была на втором этаже. Мама сидела со мной, а отец уходил на работу рано утром, приходя поздно вечером. Гостиница запомнилась удивительной тишиной, может быть жившие в ней офицеры тоже рано уходили, а может быть там никто и не жил, кроме нас? Приехали мы осенью и хорошо запомнилась ещё очень тёплая погода, постоянно светящее солнце, что маму очень обрадовало, после сырого и промозглого Ленинградского климата. Наша гостиница была окружена большими покрытыми сухими и мелкими листьями деревьями, со странным и незнакомым нам названием – карагач.

Днём мама выходила в пустующий холл и, коротая время, что-то вязала крючком из белых тонких ниток. Я хорошо запомнил эти плотные мотки ниток, которые всегда лежали у нас в отдельной коробке вместе со спицами и разноцветными шерстяными клубками. Сейчас уже трудно вспомнить, что вязала мама, но у неё всегда были всякие разные кофточки, связанные своими руками. Это было время поголовного увлечения вязанием, вязали все женщины и крючком и разным количеством спиц, а жёны офицеров обменивались между собой журналами с разными моделями и показывали друг другу какие-то замысловатые узлы и узоры. С того самого времени у мамы в шкафу хранилась толстая книга обо всех видах вязания.

В связи с этим я помню одну забавную историю. Кто-то из знакомых или родственников родителей, узнав о том «как нам повезло», что мы попали в Казахстан, попросил достать «дефицитную» натуральную верблюжью шерсть. Моя мама работала врачом и через знакомых ей «благодарных» чабанов, которых у неё было великое множество, попросила её привезти. И вот однажды, когда я был один дома, раздался стук в дверь и какой-то казах внёс нам в квартиру целую необъёмную кучу коричневой шерсти. Это оказалась свежая нечесаная верблюжья шерсть. Всё было бы ничего, но она мерзко и противно воняла какой-то кислятиной! Уже вечером, когда пришли родители, они ужаснулись оттого, что вся квартира пропахла этим невозможно-кислым запахом. Хотя мама срочно и вынесла её на ночь на балкон, и быстро промыв отправила её по почте, но в квартире ещё несколько дней «жить стало невозможно», так сказал отец. Я так думаю, что мама всем этим тоже была не очень довольна. После этого случая, я уже не могу припомнить что-то похожее.

Сразу хочу сказать, что в этом захолустном посёлке городского типа Сары-Озеке, – величиной районного масштаба мы прожили семь лет, поэтому я хорошо помню сам гарнизон, дома и школы в которые ходил. Сам посёлок был довольно крупный для своего времени – большой железнодорожный узел на Турксибе и находился он в 180 километрах от столицы – Алма-Аты. Он включал в себя: тепловозное депо, через которое мне приходилось ходить в школу с 5 по 7 класс, гигантский элеватор под зерно, который поражал своими размерами, и многочисленные склады и базы: угольные, продовольственные, хозяйственные и другие.

Отец попал служить как раз в то время, когда было принято решение развернуть воинские части на границе с Китаем из-за ухудшающихся отношений между нашими странами. Началось создание военного округа – САВО (Среднеазиатский военный округ) и формирование частей в гарнизонах. В Сары-Озеке уже были воинские части; одну все её называли «лётной», а офицеров – лётчиками, из-за того, что они ходили в голубых фуражках и погонах. Никаких аэродромов рядом с нами не было, и это у них была маскировка – так от Китая маскировали тогда ракетчиков. «Лётчики» свою часть создали намного раньше, чем когда к ним приехали размещаться сухопутные войска, которые были в городке вторыми. Они были кадрированными и имели малочисленный состав, располагаясь рядом с офицерским городком. У лётчиков только рядом на горе была «точка», которую все так называли, её было видно из гарнизона. Там стояли высокочастотные радары обнаружения и сопровождения цели, направленные в сторону Китая – до него было примерно 180 километров. А по дороге на г.Талды-Курган, на расстоянии нескольких километров, в небольших горах располагалась их часть, и там были спрятаны шахты, где стояли ракеты на боевом дежурстве. Поэтому офицеров и прапорщиков по утрам всегда увозили на специальных автобусах и только вечером привозили обратно. Место, где стояла эта часть, было историческим. Посёлок Алтын-Эмель, – это место соединения железнодорожной магистрали, – Турксиба, знаменитое тем, что именно там по широко распространённой легенде забили в шпалу золотой костыль, который держит рельсы, в знак окончания строительства, когда произошла смычка. Дорогу строили с разных концов, идя навстречу друг другу, и именно на этом месте рабочие встретились. Сейчас между автодорогой и железной дорогой там стоит памятник, который хорошо видно, с табличкой, посвящённый этому событию. Именно это событие хорошо описано в книге «Золотой телёнок» и показано в кино. Надо сказать, что в этот посёлок меня, когда я уже был офицером, дважды заносила судьба, но об этом позже.

Поэтому и создание гарнизона началось, нельзя сказать, что с чистого поля, как образно говорится, но всё было очень близко к этому. Буквально всё в городке строилось быстрым темпом и у меня на глазах. Новые дома для офицерских семей, казармы для солдат, стрельбища, полигоны, клубы, спортивные городки, госпиталь, штабы и автопарки для техники – сколько помню себя, вокруг постоянно шла стройка. Через некоторое время, в гостинице стали появляться новые семьи офицеров, и от тишины и пустоты в ней не осталось и следа. Она наполнилась топотом сапог и детскими криками. В городке было всего два трёхэтажных дома старой постройки на четыре подъезда из красного кирпича и несколько двухэтажных, в них жили семьи офицеров. Остальным, кому не хватило в основном, прапорщики жили «мансардах», домах своеобразной постройки, выполненных из глины и оштукатуренных снаружи, которых я никогда больше в своей жизни не встречал. Новым семьям, которые приезжали, жить было негде.

Поэтому для нас в срочном порядке начали строить, как я хорошо запомнил название «небоскрёбы», типовые четырёхэтажные дома по четыре подъезда. Они были первыми, такими высоченными в городке, да и во всём посёлке. Помню в детстве, они казались нам просто огромными, поражающими воображение. Когда мы позже с ребятами, тайком от родителей забирались на чердак, то открывающийся оттуда вид вокруг поражал своим размахом и дальностью, на которую всё было видно и высотой над землёй. Почему-то к осени два дома, в которые мы должны были вселиться, оказались не готовы. Я не знаю, какое решение было принято командованием гарнизона, но через некоторое время, ближе к зиме, мы из гостиницы переехали в барак. Из него куда-то выселили солдат, наскоро сделали перегородки, чтобы наделать много комнат-клетушек из центрального коридора. Этот деревянный барак, после солдат, имел какой-то своеобразный запах: это была смесь запаха гуталина – крема для чистки солдатских сапог, половой мастики и свежего дерева. Вот в таком бараке нам вместе с другими семьями офицеров пришлось проживать несколько месяцев зимой. Из жизни в нём остались только воспоминания о холоде, который был очень силён, особенно по утрам и отцовской серой шинели. Она почему-то всегда была со мной в те дни детства. Когда я ложился спать, мама ей меня укрывала сверху одеяла, и я помню её запах и жесткую щетину. А днём она была мне вместо ковра – я на ней играл в солдатики, иногда вместо них, были мои любимые шахматы, я точно помню, что они были со мной в те холодные дни.

И хорошо помню прогулки с мамой по белому, чистому снегу, мы обходили круг по магазинам и обязательно шли мимо «нашего» строящегося дома. На доме работала большая бригада военных строителей. Я могу ошибаться, но казалось, что работы идут круглые сутки, потому что он вырастал буквально на глазах. Рядом с нашим домом строители уже начинали такой же второй. Я впервые видел строительство дома так близко и с таким ощутимым нетерпением мечтал о том времени, когда же его закончат. Поразительным было то, как у меня на глазах из какого-то хаоса, нагромождения бетонных плит, куч кирпича, песка, щебня и керамзита рождалось что-то осмысленное и понятное. Впервые я видел и огромный (как мне тогда казалось) строительный кран, который ездил по рельсам специально для него проложенным. На стройке всегда кипела бурная жизнь, постоянно суетились солдаты, ходящие то строем то по одиночке, подъезжали и отъезжали машины. Я почему-то хорошо запомнил номер нашего дома №42, который должны были построить первым и нашу первую квартиру на четвёртом этаже. Мы все жили ожиданием вселения, и предвкушением этого радостного чувства, все только и вели разговоры о том, что уже сделано на доме и что ещё осталось доделать, и что осталось совсем немного до новоселья.

Так прошла зима, и вселялись мы уже весной, а весна в тех краях – это конец февраля, начало марта. Осталось бурное ощущение радости от новоселья: этот удивительный звук эха в пустых комнатах, у нас две комнаты – простор для жизни! После гостиницы и комнаты в бараке это был удивительный рай, ещё немалое мне удовольствие доставило то, квартира оказалась на четвёртом этаже. С нашего балкона открывался прекрасный вид на посёлок, через который шла дорога к горам с покрытыми снегом вершинами, а за этими горами – такое загадочное простое для меня слово – город Панфилов. Тогда я ещё не знал и даже не догадывался о том, что коварная жизнь, закрутив хитрую спираль, через много лет, когда я уже буду офицером, надолго занесёт меня туда. Летом, когда были открыты все форточки и дверь на балкон по ночам были хорошо слышны гудки тепловозов и стук вагонных колёс проходящих мимо поездов. Это стало мне привычным с детства. Комнаты в квартире были раздельными в середине кухня, а в проходе к ней туалет с ванной. В моей комнате у окна стоял стол и я, проводя много времени за ним, хорошо запомнил вид из моего окна: далёкие-далёкие тёмно-синие горы с белыми шапками, такие загадочные и манящие к себе и я, глядя на них, неоднократно уносился в своих мечтах в далёкие путешествия и приключения.

Где-то в это время мама устроилась работать поселковую районную больницу, а я попал в детский сад. Сейчас я не помню, ходил ли я в детский сад в Ленинградской области, но вот эти несколько месяцев проведённые в Сары-Озекском до школы запомнил очень хорошо. В нашем городке был свой детский сад, но по каким-то причинам меня туда не взяли и мама водила меня в поселковый сад. Поэтому каждое утро мы всегда шли туда. По пути мы сначала переходили дорогу с большим движением, которая шла на Панфилов: наш дом как раз стоял на перекрёстке автодорог Алма-Ата – Талды-Курган и поворота на Панфилов, затем вдоль насыпи железной дороги из щебня, она была очень большой, метра 4-5, а потом по тропинке надо было подняться на неё. Когда мы поднимались и шли рядом с железной дорогой, то открывался прекрасный вид: справа от нас был гигантский элеватор и там были видны просто огромные кучи из зерна, перевозящие его машины и какие-то хранилища. Всё было хорошо видно потому, что насыпь была выше забора, который огораживал территорию элеватора. А справа были, почему-то никогда, даже самым жарким летом, не высыхающие лужи среди которых шли подъездные пути к складам и дальше к месту погрузки техники. Сколько мы жили в Сары-Озеке, столько эти загадочные лужи там и были, а отец объяснил мне потом, что это солончак. За элеватором с насыпи надо было спуститься с другой стороны и подойти к забору садика, вход у которого был с другой стороны. И надо было вдоль забора его обходить. Он находился на обычной пыльной поселковой улице, с разбитым когда-то раньше уложенным асфальтом. Осталось чувство какой-то запущенности; посеревшие от времени не крашенные деревянные заборы, небольшие, в основном глиняные дома с плоскими крышами, покрытые чёрным рубероидом. Но сам садик выглядел прилично, хорошее большое белое здание и большая детская площадка. Мне, выросшему с родителями и всегда окружённому их любовью и заботой, там всё сразу не понравилось. Всё делалось коллективно: вместе завтракали, вместе гуляли, потом спали, – всему этому я внутренне сопротивлялся, не терпя такого насилия, так как не привык к такой жизни. Поэтому единственное, что хорошо в садике запомнил – это угол в спальне, в котором я часто стоял, дожидаясь маму в конце дня.

Радует только то, что в садик я проходил недолго, мама меня утром отводила по дороге на работу, а вечером она заходила за мной, или меня забирала мама ещё одной девочки с нашего городка, жена офицера – ведь мы только вдвоём с ней из городка ходили в этот садик. Никакой радости от его посещения почему-то у меня в душе не осталось. Ну не нравилось мне там и всё, и объяснить это я не могу!

Какие там занятия с нами проводили, я не помню, так как всё это мне было не интересно, потому что я уже к тому времени довольно прилично читал, а всякие предлагаемые нам в садике для изучения ягодки-грибочки меня не очень заинтересовали. Ещё в Ленинграде со мной дома начала заниматься мама и как она всегда вспоминала, я удивительно быстро освоил буквы и азбуку и уже к пяти годам мог всё читать самостоятельно. Она говорила, что в том военном городке, где мы жили, я перечитал все вывески на магазинах и всякие модные тогда дурацкие лозунги, вроде: «Пятилетку – в четыре года!», «Партия – наш рулевой!», «Наша цель – коммунизм!» Сам я не помню, но мама часто вспоминала одну историю, связанную с этим. Однажды в отпуске мы были у родителей отца в гостях. В разговоре за столом моя мама сказала о том, что я уже умею читать. И мой дед Иван, который всю жизнь был железнодорожником, ей не поверил и, взяв тут же рядом лежащую у него под рукой газету, предложил мне прочитать её название. Я спокойно в своём малом возрасте, по буквам прочитал: «Гудок», так называлась (может быть и сейчас называется) газета для железнодорожников. Дед был так удивлён, что чуть не свалился со скамейки, на которой сидел. Он тут же меня начал перепроверять – и я успешно прочитал ему все заголовки в газете, которые он мне показывал. Только после сдачи ему этого экзамена он поверил маминым словам.

Потом наступила пора подготовки к школе, в городке оказалось очень много новых детей, которые приехали, как и мы из разных мест. Всего в Сары-Озеке было две школы: одна, в которую раньше ходили дети «лётчиков» и других офицеров потому, что в ней было преподавание на русском языке, а вторая – «на горе», все её так называли потому, что она была построена на холме, в которой всё преподавали на казахском языке. Оказалось, что командование гарнизона, в связи с увеличением детей, так как семей офицеров приезжало всё больше и больше, продумало и этот вопрос. Впервые решили открыть свою начальную школу, то есть 4 класса для детей офицеров, прямо в городке. Надо сказать, что для школы было выбрано «самое лучшее» здание в городке – соседний барак, такой же, как тот в котором мы пережили зиму. Мне очень повезло потому, что открытие новой школы совпало с моим первым классом. Солдаты за лето его наскоро переделали и перепланировали. В результате получились 10 учебных классов из общего коридора, которые были налево и направо. Строители постарались для нас на славу! Главное, что эта была новая школа – она действительно была свежевыкрашенной, стены оклеены обоями, а главное – имела собственную кочегарку, которой заведовал какой-то солдат и поэтому в ней даже зимой, всегда было тепло. Конечно, руководство школы и учителя все были свои – жёны офицеров. Они хорошо постарались, я до сих пор помню, что всё в школе: плакаты, карты, учебные пособия, парты, вешалки и мячи были новыми – они имели какой-то своеобразный новый вид, запах, и мы были первыми, кто учились по ним.

А перед школой было одно событие, которое я хорошо запомнил, и о котором теперь, если о нём говорить людям сегодня, – то им будет не понять событий тех далёких лет. Рядом с нашим новым домом находилась мансарда, которую переделали под магазины. Там были с одного входа книжный, с другой стороны хозяйственный магазин, в котором начали продаваться игрушки. Так вот в то время школьные учебники, это был страшный дефицит и, хотя все учились в школах по одной программе, но их необходимо было постоянно «доставать». Они переходили от одних учеников к другим по мере учёбы, поэтому к ним относились очень бережно, и всё равно их постоянно не хватало. И как-то раз в один из летних дней их завезли и в наш книжный магазин. Ещё задолго до открытия на улице образовалась огромная очередь из жён офицеров с нами – детьми. Народу собралось так много и все стояли так плотно, стремясь попасть внутрь первыми, что возникла давка. Нас всех детей отвели в сторонку, и мы терпеливо, собравшись кучкой в тени от дома, смотрели на это бушующее море женщин, наблюдая как из магазина «выкручивалась» очередная мама, радостная со стопкой учебников. Мы все ждали с нетерпением и тайной мыслью: «Скорей, скорей, а вдруг мне не хватит?» Наконец-то, после как мне показалось долгого ожидания, появилась радостная и моя мама с книгами. Из-за того, что я видел, с каким трудом она их купила, я очень аккуратно с ними обращался. Мама все книги обернула специальной бумагой и, когда я окончил первый класс, её сняли, то учебники снова были как новые. Каким образом моей маме всегда пока я учился, удавалось найти все, какие надо было учебники к школе, я не знаю, но вспомнить такого случая, чтобы у меня чего-то не было, я точно могу сказать, не помню. Конечно, сейчас, когда эти учебники к школе круглыми годами лежат и пылятся на полках в магазинах, тот дефицит и ажиотаж, возникающий вокруг них тогда, будет не понятен сегодня тому, кто не жил в то время. Наличие учебника – это ещё было и дополнительным мощным стимулом к учёбе.