Книга «Веко»
| Вид материала | Книга |
СодержаниеРеволюция № 999 Все комсомолки до хаты заманчивой! Молодой человек. Молодой человек. Молодой человек. Е. Выриной |
- Реферат на тему, 149.58kb.
- Исследовательская деятельность, 243.02kb.
- Книга Иова, Книга Экклесиаста, Книга Ионы, 38.38kb.
- Армянская Патриархия Иерусалима, Монастырь Святых Иаковых редактор: Виталий Кабаков, 2449.03kb.
- Тема Дата, 281.03kb.
- Красная книга, 61.68kb.
- С. Н. Воробьева Абу-л Фазл и «Акбар-наме» Книга, 562.48kb.
- С. В. Воронин Настольная книга предпринимателя Москва «Копиринг» 2009 удк 339. 138, 4209.96kb.
- В. В. Полуэктов полевые и манипуляционные технологии настольная книга, 6716.55kb.
- Книга зоар аннотация Книга «Зоар», 7734.55kb.
Революция № 999
***
Б. Рыжему
Нам у мамы химии
Всем одно почтение,
Только за стихи мои
Я прошу прочтения.
Не суди по имени
За земными судьями,
Господи, прочти меня
Между строчек суетных,
Между кровью крашеных,
На сметане мешаных.
Ты их жалуй, ряженых,
Не стреляй и бешеных,
Пусть их безобразные!
Это — вещи штучные,
И всегда непраздные,
Оттого и тучные.
Есть у них, у каменных,
С рифмами раскосыми,
Между воплей маминых
Вдохи Твои, Господи.
Утреннее
Я встал. За окнами носом хлюпал
Дождь, загадочное существо.
Он обрадовался и стал глупо
Показывать скучное свое мастерство:
Заполнив пространство и время, промозглый,
Свисая с неба, по людям тек,
Ушами хлопал, без глаз, без мозга,
Шаркал ступнями старческих ног.
По комнатам бегали противные карлики,
Уроды фантазии, аборты строк,
Всю эту нежить элементарную
Дождик смывал — я радостно мок.
Крыши блестели, запахло раскопками
Трои, и тронулся лед наконец.
Так реставрировал город из копоти
Дождь, чистоты слабоумный творец.
Запоздалое признанье
«Станешь янки — сделав бизнес,
Иудеем — с обрезанья,
Станешь русским после тризны
Запоздалого признанья,
Выпьешь утреннего снега
Горлом, вспухшим от рыданий,
Задохнувшийся от бега
С похоронками признаний.
Сорок дней любая пьянка,
Ты устал, но стены зданий
Пахнут иодом: где-то ранка
Новой боли непризнаний!
...Ветер взял твой нежный волос
Перенес полукасанье,
Но напрасен прежний голос —
Запоздалое признанье...»
— У дверей ее намедни
Ты царапал на листочке,
Но она не будет медлить,
А вот русским — станешь точно.
Поджелудочный мир
ПОЭТ.
Кровью небесной омытые роды
Атомной глотки текли без помех.
Вот я иду по дороге уродов
В город желудка, кривой, как лемех,
Лента дороги глистой из асфальта
Лезет из задницы города, где
В школе злословья за партами фарта
Чада из стада машин и людей.
Я на обочине, я на канате,
Снизу — арена дурацких персон,
Кто-то кричит в упоении «Нате!»,
«Дайте» — прошу я, но спрятался он.
Значит, услышали голос надрывный
Те, кто, рыгая, по улице шли.
В каждой груди расцветают нарывы
Розами воздуха или земли.
Это — отечество социализма,
Где-то тут строится завтрашний рай,
Все хорошо, не хватает лишь клизмы
Вымыть как следует этот сарай!
Если мне станет когда-нибудь хуже,
Солнцем не кану я за океан:
Это — желудок единый верблюжий,
С кашей березовой сопли лиан,
Вы подвязали салфетками флаги,
Ешьте и пейте погуще говна!
И не жалейте об опиофаге…
ЧЕРНЬ (задумчиво).
Он говорит — наша пища дурна…
***
Право на любовь записано
В альбоме любой дошкольницы
Дубиной народной мудрости
Таких бесхитростных сказок,
Такого дикого ежика,
Которого, хоть он и колется,
Нельзя не погладить, а после
Маме рук не показывать.
В гостях у телеэкрана
Нам жалко дракона последнего:
Единственному экземпляру
Мечом по затылку — можно ли?
Но право на кровь соперника
Понятно немноголетнему
Растению зимних рам
Дороже геройство ложное.
На коже любого цвета
И степени загрязненности
Пишут подкожной тушью,
Стеклами и чернилами
Право на перья и там,
где дымятся горой казненные,
Право испуганных глаз
Закрыться ладонями милыми!
Это право лопаток и пяток
Не век прозябать провинцией,
А голыми божествами
Блистать, обжигая мгновения,
Это право в-четвертых и в-пятых
Все так же быть единицею,
Единственный шанс банальности
Тоже побыть откровением.
Святое право бездарности
Сиять равноценно гению,
Самое человечное
В ряду человечьих законов,
И самое беспощадное
В процессе осуществления,
Поскольку не каждый все-таки
Умеет убить дракона.
Козлиная песня
Козел сквернословил строфой упругой,
Талантом потел козел,
Качал кочелябой, ревел белугой,
С шипеньем мочил подзол,
Пьянея мартом шел в Пропилеи,
Прополисом ветер пах,
В апреле розы и козы, млея,
Чесали руками пах.
А май звереет, июнь диктует
Цвести и вонять, разведя блядеж.
Козел на флейте слюнями дует
И в травы валит с ног молодежь.
На всех балконах в трусах русалки,
Задернешь шторы — но боже мой! —
Скрипит в потемках диван на свалке —
Ужасен женский любовный вой!
Козел ликует, штанами вертит
Верхом на крыше товарняка,
Твердят колеса: Любить — до смерти —
До полу — смерти — навер — няка.
Скоты и боги, цари и смерды
Поклоны фрикций родятся класть.
Но он лукавит: любить — для смерти —
Какая гадость, какая сласть!
Только
Умные вещи, дубовый коньяк,
Мертвые души.
Леди не движется, Леди Зима,
А ты без перчаток.
Ты понимаешь, что это кино
Только для белых.
Я заподозрил, что эта земля
Только для взрослых.
Ты ошибалась, считая меня
Только для белых.
В грязной харчевне украли часы,
Сутки и годы.
Ты танцевала, а я вытирал
Пятна от взглядов.
Я заподозрил, что ты, как и все,
Только для взрослых.
Мне говорил один умный мужик:
«Будьте как дети».
Но мужиков не пускают на бал.
Что же мы ловим?
Елка в шарах золотых за стеклом
Плавают рыбы
Ты догораешь на вьюге — оставь
Пару затяжек
Благовещение
1.
Опиум копится в маках, но только ли?
Запахом яблоков, дынными дольками,
Зноем и потом медовым девическим
Копится опиум геометрически.
Косы расколоты, руки натружены,
Спит комсомолочка, оводы кружатся.
Мамочка, ты не узнаешь сейчас меня,
Милая, как ты, уставшая, счастлива!
Спи напоследок — сегодня до вечера
Станешь непраздна ловцом человечины.
Полниться полно Дахау да ханами:
Ныне горячим и частым дыханием
Сам на картинах, засиженных мухами,
Псом посторонним следы твои нюхает.
Все через край тебе, мамочка меньшая,
Будет немедленно, где бы то ни было,
И, серафим без сравненья славнейшая,
Скажешь: пора, корабли мои прибыли.
2. Первомай
Эх, раз! еще рас-
плещись веселье весеннее!
В полгода раз только раз-
решают на улицах пение!
Талоны на мясо,
бутылок полки,
почти ананасы,
считай, балыки!
В натуре разбиты — и подняты — чары,
И голуби мира воркуют похабно,
Почти, извиняюсь, целуются пары,
В парах алкоголя славяне не зябнут.
Бродяга, рыгая коньяк во фритюре,
сидит колупает себе колумбарий,
целует культю ему мастер культуры
и мент, умиляясь, рыдает, как барин.
Айдате, ребята, айдате, ребя-
та, ладно кружочком шарахнемте с нами,
Борис Николаевич, грусть теребя,
короче, заходимте резче за знамя,
за танки на улицах нового Йорка,
за бедного юрика, чтоб полегчало,
раздайте патроны, поручик, икорки —
не «корки», дурак, а икорки сначала!
и жарче чем ярче расцвечивал холод
глоток первомайский рассыпались спички
кассеты скрипят распадаются школы
на струйки звенят по дворам переклички
ВСЕ КОМСОМОЛКИ ДО ХАТЫ ЗАМАНЧИВОЙ!
все до конца демонстрации мальчики
щеки умели с холода
водки фужеры полные
ПЕРВАЯ ТОЛЬКО КОЛОМ
с третьей расплавы волнами
губы с закусами детскими
шлепают жирной помадою
в уши визжат арабески
о, Благодатная, радуйся!
3. Праздник общего дела
Комната в розовых тонах. Окно за глухими шторами. В процессе возникают мойдодыры, буратины и др. телеперсонажи.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК.
Че, уже везут?
МУЖЧИНА (азартно).
Вон тот — ага! Мы знали!
Видишь — первый тут —
Первым шел и в заде.
Этот даст нам всем!
Так-то, братцы! Строем!
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК.
Три... четыре... семь...
МУЖЧИНА (взглянув на длину процессии, резонно).
Давай сперва откроем?
(открывают и выпивают)
ДЕВУШКА. Мальчики, ура!
...Нет, конечно, горе,
Но три дня с утра
Вопли ораторий —
Нету дамских сил!
ЖЕНЩИНА (язвительно).
Дам прошу наружу.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (слегка окосев).
Я бы попросил...
ЖЕНЩИНА.
Ты проси подружек!!!
Каждая сопля...
ДЕВУШКА (равнодушно):
Уберите громкость.
МУЖЧИНА (основательно окосев).
А что ты думаешь, да! Три рубля
В минуту стоит телесъемка! Две минуты, да? Ну, считай, и выпил вроде!
ЖЕНЩИНА.
Дыму-то — беда!
Форточку откройте.
Шторы раздвигаются. Мостовая на уровне окна. Множество ног плещет в стекло весенней грязью. Из уличного репродуктора доносится заедание пластинки: «Серафима... Серафима... Серафима... Серафима...»
МУЖЧИНА.
Девушка, закройте, там холодно и шумно.
ЖЕНЩИНА.
В самом деле — по полу тянет, ты простынешь.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в мрачном нигилизме).
Ихними молитвами двадцать лет, как умные!
ДЕВУШКА.
Закуси сосисками, заблюешь простынки.
ЖЕНЩИНА.
Что вы, моя милая, это не сосиски!
МУЖЧИНА.
Телочка духмяная! Мы же не воруем.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в мрачном нигилизме).
Это их законы мокнут в черном списке!
БУРАТИНЫ (из-под стола):
Наше толкование смысла поцелуев.
ДЕВУШКА (раздражаясь непонятностью):
Врете вы! Конфетами пахнут секса липсы!
МУЖЧИНА.
Брось протесты, маковка! Ты и то протухшая.
МОЙДОДЫРЫ (качая головой).
Срам! Заткните уши плеером, как клипсами!
БУРАТИНО (вылазит и, рыдая, показывает на мебель).
Вот мои родители! Их ведь тоже скушали...
ЖЕНЩИНА (пригорюнившись).
Да, начали десертами в солнечном Артеке
И, как интерьеры, в росте ежечасно...
МУЖЧИНА.
У мартенов родины, а потом на ВТЭКе…
ЖЕНЩИНА (воодушевляясь).
Но не все потеряно, если есть участок!
МУЖЧИНА.
На участках родины зреют топинамбуры...
ЖЕНЩИНА.
Георгины в стороны мечут листья крепкие...
МУЖЧИНА (мечтательно).
И крыжовник, граждане, прямо килограммами...
ЖЕНЩИНА (заливаясь смехом).
А помнишь, в позапрошлом посадили репку!
внезапно оглядываются назад: молодые люди торопливо ебутся.
ЖЕНЩИНА.
Мальчики!
МУЖЧИНА:
Девочки!
МУЖЧИНА и ЖЕНЩИНА вместе.
Що же вы робите?!
ЖЕНЩИНА (в ужасе).
Чисто как демоны!
МУЖЧИНА (озадаченно).
Прямо как роботы!
молодые люди останавливаются.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК.
Мальчики?
Мы уже совсем не мальчики.
Учимся на пять, фарцуем маечки,
Бицепсы качаем снисходительно,
Потому что все автолюбители.
Мы хрустим капустой словно зайчики,
На пальцах литые носим гаечки.
ДЕВУШКА.
Девочки?
Мы уже давно не девочки,
День за днем излечивая немочи
Слабости стыдливости смешливости
Неопрятность визгов и округлостей.
Ночью напиваемся, и — шли бы вы!
Днем поем, печальные я смуглые.
МУЖЧИНА.
Да, но вы ебетесь, мы же — маемся!
ЖЕНЩИНА:
Из последних силушек выбиваемся!
МУЖЧИНА (девушке).
Спой нам свою песенку печальную.
ЖЕНЩИНА (молодому человеку).
Поделись деньгами и отчаливай!
ДЕВУШКА.
Розы живы песней одной
Так же и мы плачем весной:
Сном рождены розы давить,
Обнажены солнце ловить,
Тело давать пьяным от нив,
Передавать, не изменив.
Нежным ногам роз не губить,
Солнца снегам не накопить,
Вьюн целовал лунную тень,
Те же слова — песни не те.
Плачем весной, розы клянем,
Ночью хмельной, медленным днем,
Прямо в пизду слезы со щек,
Щекотно сдуть — что же еще?
Молодой человек делится деньгами. Занавес. Приходят уборщицы и, поливая на пол из канистр, приступают к уборке.
4. На посошок
Да, напился, такой закон!
Ты же Оленька мне, сестренка!
Мне по кайфу твой муж шпион.
У тебя не будет ребенка.
Брат гондона автомобиль:
Не надует тебе в салоне,
Черной были горькая пыль
Опылением ног не тронет.
Это, бляха, брак но любви
К матерям твоего народа:
Малышей не будет в крови,
Перебитых рукой Урода,
Это значит, что жизней нить
Бесконечно тянуться может,
Надо только верность хранить,
Рубежи семейного ложа!
До свиданья. Дай миллион?
Припадаю к ногам и между.
Лохи плотники. Муж шпион —
На него одного надежда!
Санитарно-гигиенический факультет
Вечер чертом опустился
И горбатая метель
Раскидалась фонарями
Вздула бельма и постель
Крутит марлей одурелой
И пурга летит паргой
Полк летающих тарелок
Сбился с курса над тайгой
Мы над городом летали
Лили красное вино
Нас метели обжигали
Смесью юза ледяной
На заснеженном балконе
Сто десятом этаже
Захотели двинуть кони
С ветра пьяные уже
А в бутылку снег надуло
Хлопья красные на дне
Вниз летит кузнец Вакула
Нету водки на Луне
Уксус красное сухое
Пусть бутылка на троих
Это дело неплохое
Если знаешь «Октоих»
Семинария родная!
За изрезанным столом,
Ткани трупа изучая,
Из мешочка пиво пьем.
Жжет в носу от формалина,
Дует стужей от окна,
Бесит сальная брюшина,
Пахнет курицей она,
Мы ж с утра почти не ели —
На двоих один сырок,
Двинем к Витьке в самом деле
Делать грог и слушать рок.
Я люблю такую пьянку,
Снег хрустящий, как бизе,
Я люблю цыганку Янку
И, конечно, Лену 3.
Зим стихи и вин стихии,
Остальное кое-как,
Вот какие мы плохие,
Сразу видно что санфак!
Ограниченность
Она любит в кровати читать по ночам,
Под скулеж фонаря и арктический вой.
Это вредно глазам, но полезно очам
По утрам окружаться ночной синевой.
Ее принцы и принципы видимо спят,
Альма мачеха тонет в морзянке огней —
Любо резать ей девичьи косы до пят
На казенные простыни льда холодней.
И теперь я один прихожу к ней во сне
В полнолунье пластмасса браслетов блестит
Как сдуваемый мной с подоконника снег
Студит пятки вчерашний небудничный стыд.
Не шелка и диплом, а сословный рефлекс
На гербах помещает снопы и соху,
Знают власть и общественно-транспортный секс,
Как внизу тяжело и неловко вверху.
Дискотеки летят, но воды в кранах нет;
Ей целуют, и пахнет июньской пыльцой,
Отзвенели в саду кастаньеты монет,
Унесенные ветром бумажки в лицо.
И далекая сварка кропит небеса
И заря Анадыря затлела тайком
На кустах, на устах — и нельзя не писать,
Не шептать, не касаться другим языком.
***
Веточка
в разбитом окне протянется
Девочка
на койке к окну потянется
Поежится
накинет халат на славное
По йогурту
и в школу и там поплаваем
Коллоквиум
по физике и органике
Холодные
ладони под юбкой паника
Да до ночи
попьют — до утра буянится
Котеночком
вчера закусили пьяницы
Доспелая
чуть смелая неумелая
Поделай мне,
поделай мне, да, поделай мне
С упорностью
на жизнь вперед крадущего
Субботою
зовут эти дни прогульщики
Кружение
снежинок в окне на лекции
Служение
энергии и инерции
Прохожие
погожие годы божие
Не дожили
вы тоже пожить не дожили
Родительское
Е. Выриной
Помню жар пиратского золота —
Он лицо опалил мне сразу.
Но спасет ли кольцо от холода,
Зимородок мой глупоглазый!
Ты упала, добрая девочка,
Научилась давать, не теряя,
А одеться, наверно, не во что
И на бал тебя не пускают.
Если там шнуруются туже,
Мафиозней проспекты ночью,
А с утра ледянее стужа,
Чем отсюда могу помочь я —
Отошли молоко из кринки
И по попе ремнем хорошим...
А теленочка на поминки
Заколи, когда похоронишь.
***
Девичья грудь напоминает
Не столько попу, сколько песню,
А песню всякий понимает,
Она — грядущей пляски вестник.
Ее не спрячешь, не задушишь
Большими лапами жандарма,
Она напоминает душу:
Однажды всем дается даром.
Она напоминает пташку,
Когда в чужом окне ночами
Глядит с тоскою сквозь рубашку
Большими карими очами.
Она напоминает скрипку
Сопротивленьем материала,
Она напоминает пипку
Искать под жарким одеялом,
Чтоб отвечала с сонной ленью,
А после — правда, я не знаю,
Но говорят — часы кормленья
Она сама напоминает.
Подорожник
Пустынны общаги последнего лета,
Тревожно чисты по утрам туалеты,
И те, кто остались взамен привидений,
Невидимы днем и бесшумны, как тени,
И сами собой открываются двери,
И эхо стоит, как в гранитном карьере.
Какие-то странные типы свечений
На энную ночь алкогольных учений.
Луна на столе возникает стеною
И кто-то, прекрасный наощупь, со мною.
На голом матрасе в серебряной юбке
Забытая девушка, ангел уступки.
Полмесяца спальней служили соседке
Пустынные склепы, железные сетки.
Но выпадет ночь на развалинах Трои,
Живой человек вам жилище откроет,
Усадит за стол, и обнимет, и даже
Великую новость в беспамятстве скажет,
Что в мире, притихшем в предчувствии Рима,
Тебе и не снилось, кому ты дарима,
Оставь тормозить жеребцов печенега
И резать колени о лезвия снега,
Оставь хоронить мертвецам... И, благая,
Журчит его весть, засыпать помогая.
***
На новом месте приснись жених невесте
Спой мне птица кот Баюн, что мы ловим на войне,
Кто родился в том бою, не хочу «Иди ко мне»
После скачки на печи от жары не до стыда,
Не до смеха, мы в ночи чисто ангелы тогда:
Белых клоунов дуэт — жаль, у Бога денег нет,
Только шорох за спиной у избушки лубяной,
По развернутым горстям снежной манки птичья прыть -
Поневоле по гостям будешь сказки говорить.
Как ты ехала домой, где твой терем ледяной,
Королевич, и виной полон голос... Но постой,
Это вовсе не смешно, это вовсе не ко мне!
Посиневшее окно под глазами все темней,
Лучше глазки закрывай очень честные свои,
Видишь — утро, каравай, слезы, ленты, как ручьи.
Ветер и Ева.
Е. В. А.
Это типа сна: белизна,
Трамваи, пустые скрипом, пустили
По следу, безвременно настала весна,
Шел День Человека по Божьему стилю.
Я чувствовал, как непривычно легко
Планета грозила развеяться могучая,
А там за городом, страшно далеко,
Набрякли ливнем январские тучи.
...Но кто там летает с китайским лицом
На огромной высоте бескровнее мела,
Слегка задевая сосны концом
Веретенообразного длинного тела?
Это был ветер с зеленым бантиком
(и совсем неумно!), привязанным к темени.
И в воздухе запахло ревущей Атлантикой
Кружились кусочки архейского времени.
Ветер!
Его сотворила Ева
Тонкими руками в минуты раздумий
Вблизи горизонта на близких тучах,
Когда Создатель назвал ее дурой
И злобно заплакал от жалости мучащей
К ней, недотепе.
Она сидела,
Красивая, в некрасивой позе,
Сухая листва на плечи летела,
Букашки под писей щекотно ползали,
Она была ничья, и ветер ничьим,
Ничье создается брошенными, Боже мой!
Ее черные, тяжелые как лавы ручьи,
Волосы, маленькие грязные подошвы,
Новенькое тело белое как снег,
Пахнущее глиной, тополем и дыней,
Ветер ей окрашивал в тончайшую из нег,
Которая бесстрастностью зовется и доныне,
И так никто никогда и не узнал,
Имел ли ветер карикатурные ножки,
Затем, что потом он только летал,
Без всякой внешности, быстрее неотложки.
Итак,
Над городом с китайским лицом
Гремело равнодушное длинное верзило.
Ученые бились над бензольным кольцом,
Которое Ева на мизинце носила
(Поэтому трудящиеся и носят нейлон).
С куриными мозгами кареглазая Ева
Все-таки знает, как ходит слон,
Молчит король и лжет королева.
А ветер с течением времени все прибывает в размерах:
Сначала он был похожим на среднего стегозавра,
А ныне его атлантический рев раздирает на полстратосферы,
Дракон Шао Линя с ленточкой, о ужас, что будет завтра!
А Ева жива, но где и когда — о том никому не ведомо,
Ее потому никому не дано, хотя это очень просто.
Она иногда меняет цвет глаз, нередко бывает ведьмою,
И выглядит очень неплохо для первой женщины Господа
Алалия
Почему мы такие другие с тобой непохожие —
Рассказал бы тебе и влюбил переулки, куда
Не ступала нога человека от века, и может быть,
Что сейчас после нас их поглотит вода навсегда.
Я влюбил бы в тебя, как себя, резервации башенных
Теремов и лабазов в морщинах нависших бойниц
И ушедшие в землю по грудь мезонины табачников
С вензелями на ташках и зеленью треснутых лиц.
В черных лужах кисель октября, почерневший от древности
Листопада настой, отражающий то, чего нет,
Я влюбил бы в тебя, как себя, — и, охваченный ревностью,
Черным зеркалом стали он хлынет за нами вослед.
Взявшись за руки, бросимся прочь сквозь кусты оцепления,
Задохнувшись от бега, подумаем, что от любви.
И начнем целоваться, внезапно, до слез исступления,
И я тоже заплачу, желая оказать «Не реви...»,
И залепят снежины лицо на таинственной пристани,
И рассохшийся ворот парома начнет оборот,
И, разбуженный скрипом прошедшего, встанет расхристанный
Между скальных пород неизвестный доселе народ.
Вы, друзья мои гордые воры и бедные пидоры!
Поклонитесь, ласкаясь и каясь, тому, что пришло!
Посмотрите на нас, полюбите, но не позавидуйте,
И рассыпьтесь серебряной пылью, и дайте весло.
И сомкнулись за нами туманы, рассыпались волосы,
Перепутались локоны наши, и стрелки стоят,
И четыре губы неподвижны, и пенные полосы
На паром оторвавшийся с ревом несет водопад.
***
Не спросившись, пришел — и ушел навсегда
День особенный, день моей первой морщины.
Вечерело. В окне волновалась звезда.
По домам, топоча, возвращались мужчины.
Говорила глаголы, готовили шторм,
Утешая любимых, шептали: «Ну, будет...».
Но не знали, что будет, и будет ли что,
И считали, что завтра придет и рассудит.
Но сегодня идет за сегоднем подряд,
И сентябрь золотит вырастающий купол,
А как жарко Господние будни горят!
Как колючей щетиной натертые губы.
И впервые удобней легла борозда,
Семена комбайнеров чумазых приемля
Волновалась в степи молодая звезда
И киты колыхали покорную Землю
***
Н.Колтышевой
И туфельки впору, и деньги малы,
И замуж еще невтерпеж.
На маленькой розочке в море смолы
Куда-никуда приплывешь.
Весна затяжная, и столько хлопот
На ярмарке добрых друзей:
Смеяться, и плакать, и вечно вперед
Уносит тебя карусель,
И снова приносит, чтоб несколько дней
Подумать, насколько верней
На маленькой звездочке в море огней,
Расчисленных Богом огней.
Гений
Он звезды с небес не хватает,
Напротив — сидит, мастерит,
А звезд все равно не хватает
И всякий его материт.
И чаще, чем следует, гаснут
И многим не нравится цвет,
Но ночь наступает — и ясно.
.......................................
Ночь, в которой лето стало осенью
Город, останься устрицей,
Пискни тугими мышцами,
Что тебе снегом пудриться!
Как вам сегодня пишется?
Пишется, как случается
В редкостном сновидении:
Красный фонарь качается,
День твоего рождения,
Ты забегаешь с трешницей,
Вызубрив пошлые истины,
А с веток сережки крошатся
И сыплет желтыми листьями,
А в кабинетах узеньких
Все самовары, пряники,
Девушки в теплых трусиках
Чистят песочком краники.
Ты понимаешь — девушки,
Ловкие златоустницы.
Город, а ты ведь — дедушка,
Лучше останься устрицей.
Это — сестренка младшая,
Два у нее по чтению,
Астры почти увядшие
По твоему хотению.
Это — румяноликая
Женщина из предместия
Екатерина Великая...
Тихо встают созвездия,
Нежатся полуголые
Лиственницы и косятся,
Как ты пощупал голову,
Заболевая осенью.
Город, фонарь качается
В редкостном сновидении,
Летний бардак кончается
И неподвластно гению
Ломит кварталы мышцами,
Бредят престолонаследники,
Как нам сегодня пишется
В эти часы последние!
Март в подземелье
Хорошо невзначай нализаться!
Жизнь — двойка по геометрии,
Шум весны и канализации
В коридорах города ветреных.
Здесь внизу — цементная сауна.
Выстрел спички у переносицы
Переносится по касательной
К подземелью неприкасаемых.
Между пьяных девка курносая —
Не буди ее, не испытывай,
Не играй тяжелыми косами,
Не хоти груди малахитовой —
Берегись земли насосаться!
Лучше в мир, где годы железные
В подворотнях ассоциаций
Режет ветер весенним лезвием
Лучше в город бегом по лестнице
Дверь рванется из древней патоки
Март, пьянея от мокрого месяца,
В горле станет камнями гладкими.
***
Скачут по желтым домам ананиски,
В черных кюветах горят «Кадиллаки».
Дырку от бублика девичьей письки
Теплой храню за душою телаги.
Всякой секундой домашнее время
Медленней диких в пеленках газет
Уличных, рыночных, вечно беременных,
Но ничего не рождающих лет.
В нищих бросаю награбленным золотом,
Встав на колено, целую стилет
Ветра февральского, вечно веселого,
Но никогда не насытного, нет!
Жечь на помойках костры революции
С неба спускается беглый монах.
Чудо! Открылись стигматы поллюции
Сами на облаке в рваных штанах!
О, как дразняще шершавы и грубы
Руки и помыслы уличных роз,
Как расцветают бутоны и губы,
Если по щиколку добрый навоз!
Чувства проходят, умы зажираются,
Но, революция, слушай сюда:
Сперма и кровь никогда не меняются,
Это надежнее Ленина, да.
***
Они заголяют ноги.
Они открывают плечи.
У площади пальцев много
И все они искалечены.
А завтра — плебейский праздник,
Лишь мусор еще без фальши,
И я упиваюсь грязью,
Мне хочется быть асфальтом:
Горячий мазут и триппер,
Горючие слезы шпалы
Размазав, вытер и выпер,
И лег на перрон вокзала
В харчевне «Агдам» и ливер,
Конфеты потной помады,
Грязней, слащей и слезливей —
Другого счастья не надо!
Но я упиваюсь и ветром,
Прислушиваюсь немного —
И ветер приносит лепру
С халвой воздушной тревоги
Я очень люблю отбросы,
Но между антенн зависла
Тревога, качая тросы
Мучительной тенью смысла.
Тут счет пойдет на мгновенья
И будет одно, в котором
Как шторы, качнутся тени,
И можно вскользнуть за штору
И ветер развеет массу,
И миф о «мире» развеет.
И «космос» — только гримаса,
И «атом» — усмешка «феи»...
...Мы были б равны, о боги!
Когда вы постичь могли бы:
Они раздвигают ноги,
Темнеет, и пахнет рыбой...
Пляж. Пятница.
Пираты зарыты, на ферме порядок,
Под шляпой темно и пивное блаженство.
Оттиснут песок миллионами пяток,
Особенно женских, особенно женских!
И все то, Создатель, добро! Все то благо!
И каждая пара, особенно эта,
Что прямо по курсу, с облупленным лаком,
С глубоким загаром кирпичного цвета.
Развратной походкой ступая на гравий,
Блевотин цветы огибая игриво,
Небрежные ножки прибрежных окраин
Вступают в салун «Разливанное пиво».
Столешница движется выше и выше.
Спасибо, о Зодчий, за икры, за роскошь
Ночного сосуда, за то, что я слышу
Серебряный зов угостить папироской!
Воистину все Ты объемлешь, Спаситель:
На цепочке крестик свихнувшись на голых
И липких лежит, хохоча, и сквозь ситец
Темнеют соски как косые монголы.
За дюжиной пива под шляпой блаженство,
И голая ножка под стойкой пинает
Морские ботфорты. За славные жесты
Спасибо, Чудесный Светильник Синая!
Она отдувает небесную прядку,
Язык, заплетаясь, лепечет о тайнах
Реки Ориноко: навозные грядки,
Туземцы, пираты прибрежных окраин.
Но в кольцах рука ее узкая плачет
И грязью расписаны локти от пива,
В очах ее синих, бездонных, собачьих
Все чаще и чаще стреляет огниво.
И се: догорает золою из трубки
Заря, и на шхуне гремит карронада.
Настало понюхать, чем пахнет под юбкой,
И, верую, Господи! — пахнет чем надо!
Машенька
Листопад, листопад,
Клены выстроились в ряд,
Желтый, красный, золотистый,
Карусельщик-куролес,
И вороны, как фашисты,
Громко каркают с небес,
Вниз говешками кидая
По затылкам, хохоча
И ширяя. Дар Валдая,
Звон трамвая-лихача.
Шел я к ляду, шел я к богу,
Вдруг навстречу мне она
В сапогах на босу ногу
И, похоже, тоже на…
Осень свищет, как злодейка,
Нам и стремно, и смешно,
Мы купили за копейку
Развеселое вино.
То-то славно завертелось
Без закуски натощак!
Как бы нам с тобой хотелось
Брык со стула прямо щас,
На листве, на плитах серых,
Навсегда-всегда-всегда!
Нас вороны не обсерут,
А обсерут — не беда,
Потому что ты смешная,
Ну а я того смешней,
Мы пойдем, листву пиная,
Пировать в подъезд ко мне.
На обед — бычки в помаде,
На десерт — курносый нос,
Перепутанные пряди
Жирных пепельных волос.
Ангел Мэри, пей помои,
Лей до края в решето,
Солнце, ветер, осень, двое,
Христа ради, ни за что.
The Murder
Огибая легавых Лейстреда,
Улыбаясь доброму Ватсону,
Поднималась по черной лестнице,
Приносила есть и ебаться.
Вот чердак, и они не мешкают:
В январе от слизистых — пар.
А на небе сидят и пешками
Громко двигают Ирра и Иштар.
Наступила весна помойная
И наручники на запястьях.
Тихо охая, за конвойными
Проводила Парфена Настя.
Принесли, от подола мокрую,
Валерьянкой теперь лечиться,
И впервые в сторону доктора
Повернула морду волчица...
***
Моя страна — пулеметчица Ассоль,
И ржавые ленты в косах ее рассвета.
Моя жена — пулеметчица Ассоль,
Она по болезни списана с корвета.
А я однако самая меткая пулеметчица Ассоль,
Тяжко бредущая на костылях по пляжу
Положений на каторгу характеров, любимая мозоль
Буржуа, любую боль обращающая в лажу.
Всех надо убивать, желательно еще по весне,
И заубиваешь как миленький, когда тебя излупят плетками,
А вот я-то не буду участвовать в войне,
Потому что я идиотка.
И ведь кончится тем, что по прошествии веков
На месте природы, общества и мышления
Ничего не будет, кроме алых парусов
И типа того (хотя к огромному сожалению).
Кензель
Морозный полдень, вокзальные песенки,
Железный жандарм наподобие допинга,
Музыка народная, тексты Лессинга.
Ты вновь им поешь и напеваешься допьяна.
Но разве это дело, маленькая разбойница?
Ты все-таки «-ца» и все-таки маленькая,
А этот вокзал ни перед чем не остановится,
И лица у них обмотаны майками.
И все мы по-своему русские женщины —
Помойные ямы бумажного тигра:
Одни подбирают поношенные вещи,
Другие — не менее проигранные игры.
А ты легла и думаешь, что люди остановятся,
Желая ли, жалея разрисованные груди,
Но разве это груди, миленькая разбойница,
И разве это люди?
***
Я утром оставил свою конуру,
Скакал по стеклу в парике,
А к вечеру понял, что ясно умру,
Лишь звезды всплывут на реке.
Когда на земле было горе и мор,
Я мог бы вернуться один
Из всех составляющих гибнущий хор,
И в этом я был господин,
Но в день наступленья того, что они
Открыто назвали весной,
Я понял, что значили оные дни,
И что в них случилось со мной!
И я перепробовал море времен
В надежде вернуться туда,
Долгами и голосом обременен,
Но вы мне отпустите, да,
Пускай только горы гремят на дворе,
И реки кричат по ночам,
Пускай только бред о моей конуре
Приходится слушать врачам.
Попытка молитвы
Когда на залитый дождем подоконник
Упали тяжелые груди жасмина,
Я видел, как плакали телки и кони
Рыдали, крича за решеткой камина.
И полночь пришла близорукой Венерой,
Стояла в подъезде, блаженно дышала
И слышала в окнах, забитых фанерой,
Далекую песню пчелиного жала.
Назойливо бились последние стекла
И хлопали складки китайского шелка,
Как будто от слез занавеска намокла
Еще никогда не гремела двустволка
Сквозь воду молитвы, омывшую кафель,
Но, Господи, много ли выпьешь щепоткой?
...И каждый, кто брат мой, и каждый, кто Авель,
И каждый, кто лечит Венеру щекоткой!
***
всем мерзким хоббитцам
Магнитные бури бушуют. Вдаль
Уходят все остальные бури
И натиска мальчики. Жми педаль
Еще раз об Пушкина и покурим.
Ничто человеческое мне не чу,
Но вовсе не так близко, как ты думаешь,
И я не икру, а бисер мечу,
Когда ебут последнюю звезду мою
С другой стороны. Чем больнее нам
Тем чище смысл, и умрет заложница,
Ведь наше время всем временам
Чета, и с ним разговор не сложится.
Агафуровская песня.
Я самый послушный и вместо медали
Мне дали вчера погулять, где хочу.
Я гвоздик нашел и хочу, чтоб мне дали
Хотя бы немного, когда отточу.
Когда отточу, буду прятать фуфайку,
В кармане которой мой гвоздик блестит.
Я самый послушный, я — вольная чайка,
Я — умный, меня невозможно простить,
О нет, меня охватят за липкие руки,
Нехлипко наручников щелкнет кольцо!
Меня не отпустят, когда я от скуки
Врача своим гвоздиком стукну в лицо.
Уколы, прощайте! Мне больше не страшен
Болван, что у всех отнимает кефир:
Теперь у меня настоящая стража,
И воры друзья, и табак, и чифирь!
Меня по этапу помчат эшелоны
В морозную сказку сибирских лесов,
Пайковой работы, гитарного звона
От медленной смерти больничных часов.
***
Что ни Пасха, то новый Христос,
С отпущением всех преступлений,
Но чем больше позволенных поз,
Тем сложнее упасть на колени.
Я умею стрелять в темноте,
И тогда мне не видно — в того ли,
Но стрелять предлагают не те,
За кого бы я выехал в поле
На рассвете глаголом поджечь
Ваше сердце, сухое от спеси,
Но не факел оно и не печь,
Не хочу я поэтому песен.
И тебе лебеды не полоть, —
Встань с коленей, забудь небылицы.
И неплохо бы лоб расколоть,
Если что-то заставит молиться.
***
Харе Кришна Харе Кришна
Покатили с бубенцами
Ты рисуешь дождь в Париже
Я опять стоять на месте
Мышь грызет бетон зубами,
У нее порыв свободы
Голова моя персона
Кришна Кришна Харе Харе
Вот родился не для денег
Сколько сделал все обгадил
Но ведь я не жажду славы
И меня никто не держит
Я презрел земные блага,
Но имею ряд желаний,
Так молитесь, остолопы,
Чтоб Господь не дал мне силы.
***
Я могу чеканить в бронзе ущерб,
И в гуашевую липкую ночь,
Несмотря на окровавленный серп,
Мне приятно пригласить вашу дочь.
Но поскольку я берусь за перо,
За булыжник я уже не берусь.
Тихо дрогнул и поехал перрон
Под мифическим названием «Русь».
Тут ни спичем, ни мечом не помочь,
И когда в тумане щелкает кнут
Мне приятно пригласить вашу дочь
И расставить ее (попкой к окну
В час, когда вы, оставляя хлева,
Потрусите за горнистом во тьму),
И поверьте, «мне на вас наплевать»
Я не стану говорить никому.
***
Малышу
Я ждал и дождался дождя, и лечу...
Крапивные ямы чернели вдали,
Она продирала себя, как свечу
Сквозь ветер и вечер, а ночь удали,
И дождь удали, и пускай — ничего,
Лишь губы в варенье, мотор за спиной,
Колонна в ущелье, и спину его
Я вижу все ближе, и ствол вороной.
Приказ №__ по армии искусств
Спасибо товарищу Сталину
За детство моих родителей.
За первую, педсоветами
Одобренную, любовь.
Спасибо всем небожителям
За правду о небе сладкую
Как патока как на ленточке
Бумаги, куда я влип.
Обломова, Передонова,
И старого Карамазова
Генетикам душ человеческих
Большое спасибо за.
Спасибо князю великому
Владимиру Красну Солнышку
За наше Руси веселие
(Точней, уже за мое)
Спасибо тебе, любимая,
За все-презавсе-за всешеньки!
Спасибо всем, и приказываю:
Живите долго!
Баллада века
На четверть строки удлинилась баллада,
Вселенная воет в трубе,
И снова в дозоре у самого ада
Мой конь предоставлен себе.
Еще до рассвета не менее века,
И горе тому, кто не спит.
Хреновый я сторож, веселый калека,
Носитель ненужных орбит.
Я долго купался в дерьме и упорно
Не сбрасывал с двери крючка,
А звезды стучали мне в двери уборной,
Как бабы в окно кабака.
Они меня вызвали, странным узором
Сложившись в одну из ночей,
Вслепую я шел по ногам светофорам,
Шумел под асфальтом ручей.
Наощупь, как женщину, выучив площадь,
Я болен от падшей страны,
Но я не в обиде, и сам переносчик
На равных любви и вины.
Мой путь неизбежен, а ямы случайны,
Когда я, глумливо скуля,
Ни свет, ни заря причастившийся тайны,
По рынкам пишу кренделя.
И вы по привычке подайте слепому,
Толкуйте о свойствах огня,
Но близится полночь, и дай Бог любому
Из бывших такого коня!
Письмо перед атакой
Который год коплю на взрыв,
Забыл, как толком
О феврале читать навзрыд
Готовым телкам.
Давно и верно убежден,
Что все отыщут,
Я сам, как крыса, восемь ден
Могу без пищи.
Но кто захочет быть в раю
Со мной, играя
В кровати бездны на краю,
К тому же с краю,
К звездам на рею вознесен,
Причастен ибо.
Но кем я предан — тем спасен.
За все спасибо.
Когда наступит время Че
На хэ конвоя,
Гонец на глиняном луче
Воздаст с лихвою,
И камень, мне разбивший рот,
От крови синий,
Был первым, основавшим брод
В такой трясине.
***
Было время — щучье вымя, нищета,
Проясняло только к ночи и трясясь,
И в трамваях не согреться ни черта,
И в карманах замерзающая грязь.
Адаманты собирать на небесах
И по площади разбрасывать плевки
Было время на овне и на весах
Слушать баб, какие гады мужики,
Было время звать любимую в бреду,
Резать яйца и младенцев пожирать,
Было время, но теперь оно в аду.
Ну, которые тут временные, б…?