Владимир Черепнин свирепый черт лялечка

Вид материалаДокументы

Содержание


Праздник непослушания
Тайные подземные тропы
Подобный материал:
1   ...   51   52   53   54   55   56   57   58   ...   78

Праздник непослушания



Когда Тусопих той ночью в лесу попросил Кабалку принести бритву, чтобы избавиться от ирокеза, он немного играл на публику. Дело в том, что каждый папик обязан был следить за состоянием своей прически и гладко выбривать не имеющие отношения к отличительному знаку участки головы. Иначе, могли заподозрить в неуважении к атрибутам ордена. А значит, и к его основателю — Пахану. Наместнику бога на земле, то есть к самому богу. Ересь. Костер… По этой причине у каждого папика, не имеющего обслуживающего персонала, всегда при себе имелся индивидуальный бритвенный прибор.

Не успела еще успокоиться водная гладь, поглотившая отправившихся в Паханат друзей, а Тусопих уже достал бритву и занес ее над ирокезом.

— Ты что задумал?! — Удивленно вскрикнула Кабалка.

— Побриться решил. — Спокойно ответил пока еще аббат и приступил к процессу. — А потом на съезд пойду. Раз уж требуется переполох, они его получат. Пока ты в небесах будешь выписывать огненные кренделя, я им там бедлам устрою.

— Но ведь Андрей сказал, чтобы мы оставались тут!

— Понимаешь, Кабалка, я вызвался помочь ему с Лялечкой, а на деле от меня никакой пользы. — Горько констатировал Тусопих. — Скорей, наоборот. Вон, вместе с тобой в плен к сатанистам угодил. Так что я просто обязан помочь. Или хотя бы попытаться. Я только недавно стал уважать себя, но если сейчас останусь в стороне, то перестану.

— В принципе, ты прав. Но зачем же ты тогда побрился? — Ведьма взглядом проводила последнюю прядь, упавшую с головы друга. — Как теперь попадешь на съезд?

— А это на что? — Тусопих продемонстрировал горсть мандатов. — Пусть попробуют не пустить. А лысый священник — это уже переполох.

Закончив с бритьем, бывший аббат, а теперь он мог выбирать себе сан по собственному усмотрению, собрался сразу идти.

— Кабалка, ты же знаешь, у меня крайние обстоятельства. Я просто должен так поступить. Иначе я ни в коем случае не нарушил бы запрет Андрея идти в город. А вы обязательно оставайтесь здесь. Все равно никого из вас в Паханат не пустят — Тусопих на некоторое время замолчал. — А если все обойдется, мы с тобой поженимся, …если ты не против.

Сказав это, он, не прощаясь, поспешно направился в сторону Злыгадбурга. А когда Кабалка наконец сообразила, что ей сделано предложение, Тусопих уже скрылся из вида.

— В Паханат меня конечно никто не пустит…, — задумчиво произнесла молодая колдунья, — а вот в город…

— Нас. — Поправила Кабалку Звездюлина.

— Что?

— Нас. — Теперь уже хором повторили все четвероногие друзья.

— Нет, ну вы что! Я одна пойду, а вы останетесь тут и будете…

— А, вот и не останемся! По крайней мере, я. — Перебила ведьму Звездюлина. — Ты мне не указ. Пока Тусопих не вернется, я корова бесхозная, значит дикая и, между прочим, хищная.

— И нам не указ! — В один голос заявили Брыкунок и Игогока.

— А про нас с Пятачком, ты, наверное, и сама догадалась.

— Нет, но как же…

— Хватит спорить! — Неожиданно для всех подал голос зайчик. — Прямо как маленькие! Все хотим помочь Лялечке и Андрею. Так давайте все вместе придумаем, как это лучше сделать.

На некоторое время на поляне воцарилась мертвая тишина. Все удивленно смотрели на Пятачка.

— Ты прав, малыш. — Первой пришла в себя Кабалка. — Тогда пошли. А по дороге придумаем, как устроить кавардак в Паханате, не попадая в него…

Тайные подземные тропы



Мы опускались медленно. Наверное, потому что выбрали не очень большие камни. Шустрик уже дожидался нас на дне. Он крылом указал на зияющую черноту входа в пещеру и жестом пригласил следовать за собой.

Несколько секунд страха в кромешной тьме, затем вверху появилось едва заметное светлое пятно. На его фоне хорошо был виден гибкий силуэт пингвина. Мы стали всплывать вслед за ним.

Когда я и Лялечка вынырнули, Шустрик уже выбрался из воды и дожидался нас на краю подземной части озерца. Грот освещался редкими светильниками.

— А кто следит за светом? — Поинтересовался я у Шустрика, пока выходил на берег, опасаясь, что наша затея может провалиться из-за случайной встречи с папиком-фонарщиком.

— Старые пингвины. Те, которые уже не могут быстро передвигаться и своевременно доставлять почту.

Я огляделся. С первого взгляда стало ясно, что подземная пещера не причудливый каприз природы, а творение рук человеческих. Ровные углы, правильные формы. Кубическое помещение со стороной около пятнадцати метров. Мы вышли из воды у одной из стен. В каждой из остальных трех имелось по три прохода, лучами расходящихся в разные стороны и освещенные такими же светильниками, как и сам грот.

— Нам сюда. — Шустрик указал на проход, который (если я не потерял ориентацию) был направлен в противоположную от Паханата сторону.

— Но ведь нам туда. — Я указал на проем, по моему мнению ведущий в Злыгадбург.

— Нам в ту строну, — согласился со мной пингвин, но продолжал настаивать на своем, — а чтобы туда попасть идти нужно сюда.

Нам ничего не оставалось, как полностью положиться на почтаря.

Мы двинулись по узкому окутанному полумраком тоннелю.

— Куда ведут другие ходы?

— В ад. — Коротко ответил Шустрик, но видимо вспомнил, что находится в компании с чертом, поправился. — Ни куда не ведут. Там смерть. Ловушки всякие, ямы, твари ядовитые. На случай, если кто-нибудь посторонний проникнет в грот.

Оставалось только надеяться, что пингвин не только внешне абсолютно непохож на вспомнившегося почему-то персонажа, но и не имеет внутренних качеств русского героя Ивана Сусанина.

Мои опасения оказались беспочвенны. Шустрик уверенно вел нас, периодически сворачивая в боковые ответвления, всю дорогу рассказывая об особенностях коммуникаций. Оказалось, что окрестности Паханата буквально опутаны сетью подземных тоннелей. И только восемь выходов в тайные места, одним из которых и являлся грот. Наконец он приложил крыло к клюву, призывая соблюдать тишину и шепотом сообщил:

— Почти пришли.

Поднявшись по крутому подъему, и миновав еще пару коротеньких коридорчиков, мы попали в огромное помещение по периметру уставленное статуями и завешенное портретами. И те, и другие изображали одного человека. Пахана. А в центре зала за большим столом, заваленном бумагами, сидел и сам генсек.