Geum.ru

Учебниках социологии; и уж конечно оно не похоже на предшествующее

Вид материалаУчебник
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   29

управляемой принципом гибкости, стратегии, планы и желания могут

быть лишь краткосрочными.

Серьезное изучение культурных и этических последствий этой

гигантской трансформации еще не начиналось, поэтому их можно

обозначить лишь в самых общих чертах.

9

О «пользе» бедности


Экономика, освобожденная от политических сдержек и местных

ограничений, быстро глобализирующаяся и превращающаяся в поистине

экстерриториальнцю, порождает, как известно, все углубляющийся

разрыв между процветающими и бедствующими слоями населения – как в

мире в целом, так и внутри каждого отдельного общества. Известно

также, что она исключает все более широкие круги населения, и без

того живущего в бедности, страданиях и обездоленности, из той сферы

деятельности, которая признается обществом экономически рациональной

и социально полезной, превращая в людей, лишних с экономической и

социальной точек зрения.

Согласно последнему докладу Программы развития ООН [1], несмотря на

то, что к 1997 году общемировое потребление товаров и услуг выросло

вдвое по сравнению с 1975-м, и в шесть раз – по сравнению с 1950

годом, около миллиарда человек «не могут удовлетворить даже самых

элементарных своих потребностей». Среди 4,5 миллиарда жителей

«развивающихся» стран трое из каждых пяти лишены доступа к основным

элементам инфраструктуры: треть не имеет пригодной для питья воды,

четвертая часть – сносного жилья, одной пятой не предоставляются

санитарные и медицинские услуги. Каждый пятый ребенок учится в общей

сложности не более пяти лет; такая же часть детей постоянно

недоедает. От семидесяти до восьмидесяти из ста с небольшим

«развивающихся» стран имеют сегодня более низкий среднедушевой

доход, чем десять и даже тридцать лет назад: 120 миллионов человек

живут менее чем на один доллар в день.

В то же время в США, безусловно наиболее богатой стране мира и

родине самых богатых людей, 16,5 процента населения живут в

бедности; каждый пятый из взрослых мужчин и женщин не умеет ни

читать, ни писать, а продолжительность жизни 13 процентов из них не

достигает и 60 лет.

С другой стороны, три самых богатых на планете человека имеют личные

активы, превышающие совокупный национальный продукт сорока восьми

беднейших стран; состояние пятнадцати богатейших людей превосходит

валовый продукт всех стран Африки, расположенных к югу от Сахары.

Согласно докладу, менее 4 процентов личного богатства 225 наиболее

состоятельных людей было бы достаточно, чтобы обеспечить беднякам

всего мира элементарные медицинские и образовательные услуги, а

также достойное питание.

Последствия поляризации богатства, доходов и жизненных возможностей,

растущей внутри и вовне отдельных стран, – этой несомненно

вызывающей наибольшее беспокойство из всех современных тенденций –

как прежде, так и сегодня активно исследуются и обсуждаются; между

тем практически ничего, если не считать отдельных, фрагментарных и

нерешительных мер, не предпринимается для смягчения этих

последствий, не говоря уже о преодолении самой тенденции.

Непрекращающаяся драма озабоченности и бездействия неоднократно

описывалась и описывается, но без видимых результатов. В мои

намерения не входит повторять ее еще раз; хотелось бы обратиться к

концептуальным рамкам и набору ценностей, с позиций которых эта

драма, как правило, излагается; к рамкам и ценностям, препятствующим

полному осознанию серьезности положения, а тем самым и поиску

возможных альтернатив.

Концептуальные рамки, в которые традиционно заключается обсуждение

нарастающей бедности, являются чисто экономическими (в доминирующем

сегодня понимании «экономики» как совокупности товарно-денежных

трансакций), и сводятся к распределению богатства и доходов, а также

к проблеме доступа к оплачиваемому труду. Набор ценностей,

формирующий сбор и толкование необходимых данных, чаще всего

представляет собой комбинацию жалости, сочувствия и озабоченности

судьбой бедняков. Время от времени выражается также озабоченность по

поводу устойчивости социального порядка, хотя, говоря по правде, она

редко звучит в полный голос, поскольку лишь немногие трезвые умы

ощущают в бедственном положении и обездоленности современных

бедняков угрозу бунта. Ни концептуальные рамки, ни система ценностей

не являются ошибочными сами по себе. Точнее сказать, они ошибаются

не в том, на чем они сосредоточились, а в том, что они замалчивают и

упускают из вида.

Между тем среди факторов, на которые они не обращают внимания,

следует в первую очередь отметить роль «новых бедных» в

воспроизводстве и укреплении то­го глобального порядка, который и

является причиной их обездоленности; воссоздание атмосферы страха,

делающего несчастной жизнь всех остальных; наконец, степень, в

которой поддержание глобального порядка зависит от этих

обездоленности и страха. Карл Маркс однажды – во времена только еще

формировавшегося, дикого и необузданного капитализма, слишком

малограмотного, чтобы рас­шифровать даже ясные предострежения –

ска­зал, что рабочие не могут освободиться сами, не освободив и всех

остальных членов общества. Сегодня, в эпоху триумфа капитализма, не

нуждающегося в предостережениях и даже границах, можно сказать, что

все человечество не может освободиться от атмосферы стра­ха и

бессилия, если беднейшая его часть не освободится от нужды и

бедности.

Короче говоря: наличие большой армии бедняков и широко известная

бедственность их положения являются для существующего порядка

важ­нейшим и, возможно, даже решающим, уравновешивающим фактором.

Его значение заключается в смягчении восприятия условий жизни

потребителя, пребывающего в вечной неопределенности, условий которые

в иной ситуации выглядели бы отталкивающими и отвратительными. Чем

безысходней в их восприятии нужда и бесчеловечность существования

бедняков, живущих в других странах или на соседней улице, тем лучше

они играют свою роль в той драме, сценария которой они не писали и

на которую не проходили проб.

С давних времен людей вынуждают мириться с судьбой, какой бы

суровой она ни была, для чего им демонстрируют красочные картинки

ада, готового поглотить всякого бунтовщика. Подобно атрибутам того

света, предназначенным для этих целей, преисподняя перенесена

сегодня на землю, прочно укоренена в мирскую жизнь и представлена в

виде, готовом для мгновенного употребления. Нынешние бедняки – это

коллективный «другой» перепуганных потребителей; они теперь

олицетворяют ад, причем гораздо более осязаемо и убедительно, чем

это показано в книге Сартра «За закрытой дверью». Лишь в одном

жизненно важном аспекте бедняки представляют то, чем хотел бы стать

(хотя и не отважится попытаться) весь обеспеченный остальной мир:

они свободны от неопределенности. Но определенность, которую они

получили взамен, приходит либо в облике пораженных болезнями,

переполненных преступлениями и отравленных наркотиками грязных улиц

(если им выпало жить в Вашингтоне), либо в форме медленного умирания

от недоедания (если они прозябают в Судане). Урок, который человек

извлекает, слушая об этих несчастных, состоит в том, что

определенности следует опасаться даже более определенно, нежели

отвратительной неопределенности, а наказание за бунт против

неудобств повседневной неопределенности бывает быстрым и

беспощадным.

Один только вид бедных держит обеспеченных в состоянии страха и

покорности. Тем самым он увековечивает их жизнь в условиях

неопределенности. Он подсказывает им, что непреодолимое нарастание

«гибкости» мира и рискованности своего положения следует либо

терпеть, либо принимать за данное и переносить с покорностью. Этот

вид ограничивает их воображение и связывает руки. Они не

отваживаются вообразить иной мир и становятся слишком

осмотрительными, чтобы попытаться изменить этот. И пока такое

положение сохраняется, шансы [на возрождение] автономного

самоучреждающегося общества, на установление демократической

республики, основанной на принципах гражданства, остаются, мягко

говоря, ничтожными и туманными.

Все это представляет собой вполне достаточную причину для того,

чтобы политическая экономия неопределенности рассматривала «проблему

бедности» в качестве неотъемлемого своего элемента, но либо в

терминах за­конности и правопорядка, либо как объект для

гуманитарной заботы – и никак не иначе и не более чем так. При

первом подходе общенародное осуждение бедных – скорее извращенцев,

нежели обездоленных – почти достигает той степени, когда сжигается

чу­чело народного страха. Использование второго подхода позволяет

безопасно пере­направить недовольство жестокостью и бездушием судьбы

в сторону безвредных проявлений благотворительности, и позорное

безразличие может полностью скры­ться за единичными вспышками

людской солидарности.

И так день за днем бедняки на мировой периферии и в собственной

стране делают свое незаметное дело, подрывая уверенность и решимость

всех тех, кто еще имеет работу и получает регулярные доходы. В связи

между нищетой бедняков и ка­питуляцией обеспеченных нет ничего

иррационального. Зрелище нужды служит своевременным напоминанием

всем, кто способен к трезвым размышениям, что даже благополучная

жизнь ненадежна, что сегодняшний успех не служит гарантией от

завтрашнего краха. Возникает обоснованное ощущение возрастающей

перенаселенности мира; кажется, что единственным выбором,

открывающимся перед национальными правительствами, в лучшем случае

становится выбор между распространенной бедностью при высокой

безработице, как это имеет место в большинстве европейских стран, и

распространенной бедностью при несколько меньшей безработице, как в

Соединенных Штатах. Научные исследования подтверждают это ощущение:

оплачиваемой работы становится все меньше. В наше время безработица

выглядит более зловещей, чем когда бы то ни было прежде. Она уже не

кажется продуктом циклической депрессии; временным нарастанием

страданий, которые будут растворены и смыты следующим экономическим

подъемом. Обещания политиков урегулировать проблему «возвращения

людей на работу» невольно напоминают приписываемый Барри Голдуотеру

ответ на вопрос о ядерной угрозе, когда он сказал: «Давайте же

составим повозки в круг»… Как утверждает Жан-Поль Марешаль [2], в

эру «масштабной индустриализации» потребность в сооружении

гигантской промышленной инфраструктуры и производстве громоздкой

техники предполагала создание большего числа новых рабочих мест, чем

то, которое ликвидировалось в результате исчезновения традиционных

ремесел и профессий; однако сегодня ситуация изменилась. До 70-х

годов соотношение между ростом производительности и уровнем

безработицы оставалось удовлетворительным; с тех пор оно год от года

становится все более удручающим. Переломный рубеж, по-видимому, был

перейден в 70-е годы. Последние данные красноречиво говорят о

причинах, заставляющих почувствовать себя вне безопасности даже тех,

кто занят в наиболее регулярных видах деятельности.

Сокращение масштабов занятости не является, однако, единственным

основанием для подобного чувства. Те рабочие места, которые еще

сохранились, не защищены от непредсказуемых вызовов будущего; можно

сказать, что в наши дни работа становится для человека ежедневной

подготовкой к тому, чтобы оказаться лишним. «Политическая экономия

неуверенности» позаботилась о том, чтобы тра­диционные рубежи

обороны были демонтированы, а войска, занимавшие эти позиции, –

демобилизованы. Труд стал «гибким», а на повседневном языке это

означает, что работодателю легче стало увольнять работников в любой

момент и без компенсации, солидарные же – и потому эффективные –

действия профсоюзов по защите несправедливо уволенных все больше

выглядят как несбыточная мечта. «Гибкость» предполагает также

отрицание безопасности: все чаще вакансии оказываются временными или

предполагающими неполный рабочий день, большинство трудовых

контрактов «продлевается» или «воз­об­новляется» через определенные

промежутки времени, достаточно короткие для того, чтобы права на

относительную стабильность не обрели достаточной силы. «Гибкость»

означает также, что старая жизненная стратегия, в русле которой силы

и время вкладывались в повышение квалификации, в достижение статуса

спе­циалиста, позволяющего надеяться на постоянное получение с этого

процентов, становится все более бессмысленной, и, таким образом,

теперь исчез самый распространенный в свое время вариант разумного

выбора людей, желающих в жизни постоянства.

Обеспеченность средствами существования, та твердь, на которой

жизненные проекты и чаяния неизбежно должны базироваться, чтобы быть

осуществимыми – чтобы обретать смысл и вызывать к жизни энергию,

необходимую если не для исполнения этих проектов, то хотя бы для

попытки что-то делать ради этого, – стала шаткой, неустойчивой и

ненадежной. Сторонники распространения социальных программ только на

работающих граждан не могут взять в толк, что функция этих программ

не сводится просто к повседневному созданию условий, поддерживающих

жизнь работников и их иждивенцев; не менее важно, что тем самым

обеспечивается и возможность безопасного существования, без которой

невозможны ни свобода, ни воля к самоутверждению, являющиеся

отправным пунктом любой личной независимости. Труд в его нынешнем

виде не предлагает такой безопасности, даже если он на постоянной

основе приносит средства, покрывающие издержки выживания. Путь от

социальных пособий к работе ведет от безопасности к неуверенности,

или же от меньшей неуверенности к большей. Эта дорога, оставаясь

такой как она есть, неизбежно требует от все более широкого круга

людей сочетать ее с принципами, диктуемыми политической экономией

неуверенности.

Политическая экономия неопределенности – это набор «правил,

отменяющих всякие правила», навязанный местным политическим властям

мощью экстра-территориальных финансов, капитала и торговли. Ее

принципы нашли свое полное воплощение в печально знаменитом

«Многостороннем соглашении об инвес­ти­циях», в навязанных им

ограничениях возможности правительств сдерживать свободу

передвижения капитала, равно как и в самой обстановке

таинственности, в которой велись переговоры по заключению этого

соглашения, в той секретности, с которой оно сохранялось с обоюдного

согласия политических и экономических властей – до тех пор, пока не

было раскрыто и предано гласности в ходе журналистского

расследования. Принципы этого соглашения просты, ибо они в основном

негативны и предполагают не установление нового порядка, а лишь

демонтаж прежнего; они предназначены для того, чтобы помешать

правительствам заменить упраздненные правила регулирования новыми.

Политическая экономия неопределенности сводится, по существу, к

отмене политически установленных и гарантированных правил и

распоряжений, к разоружению оборонительных институтов и объединений,

стремящихся помешать тому, чтобы капитал и финансы в полном смысле

слова оказались не знающими границ. Конечным результатом обеих мер

является состояние перманентной и повсеместной неопределенности,

призванной заменить действие принуждающих законов и предписывающих

установлений, обеспечить подчинение (или, скорее, гарантии

непротивления) новой, на этот раз надгосударственной и глобальной,

власти.

Политическая экономия неопределенности выгодна для бизнеса. Она

делает традиционные, громоздкие, неуклюжие и дорогостоящие

дисциплинирующие методы излишними, заменяя их не столько

самоконтролем обученных, натасканных и дисциплинированных субъектов,

сколько неспособностью разобщенных и глубоко неуверенных в себе

личностей действовать скоординированно; этот вид бессилия

усугубляется неверием в то, что хоть какое-то действие может

оказаться эффективным, что частные жалобы могут вылиться в

коллективные задачи, а то и в совместные проекты изменения порядка

вещей. Что же касается пассивного подчинения правилам игры, либо

игре без правил, то всеобщая неопределенность с нижних до верхних

ступеней социальной лестницы оказывается скромной и дешевой, но

весьма эффективной заменой нормативного регулирования, цензуры и

надзора. За исключением техмаргинальных групп, которые исключены из

общества и оказались для него до такой степени лишними, что политике

неопределенности нет до них никакого дела, системы надзора ни­кому

больше не нужны – ни в их старой и громоздкой форме, ни в

современной, технологичной и легковесной версии. В стремлении

добиться такого поведения людей, какое необходило для продолжения

функционирования глобальной экономики, положиться можно лишь на

свободу – причем в том ее виде, что проявляется на потребительском

рынке и реализуется в условиях поддерживаемой рыночными силами

ненадежности.

Силы, обладающие реальным влиянием, сегодня в основном

экстерриториальны, а арена действий политиков остается локальной, и

поэтому последние не могут достичь тех высот, где устанавливаются

пределы суверенитетов и принимаются, запланированно или по

недосмотру, решения, определяющие предпосылки и рамки политических

акций.

Это отделение власти от политики нередко обозначается понятием

«глобализация». Как я уже отмечал [3], сам этот термин утвердился в

современных дискуссиях на том месте, которое на протяжении эпохи

модернити занимало понятие «уни­версализация», причем случилось это

главным образом потому, что «глобализация» акцентирует внимание на

том, что с нами происходит, в то время как «универсализация» – на

том, что мы должны, или что нам следует, сделать. «Глобализация»

возвещает об обретении некоей естественности теми путями, по которым

развиваются события в современном мире: сегодня они по существу

беспредельны и бесконтрольны, носят квази-стихийный,

незапланированный, непредвиденный, спон­танный и случайный характер.

Подобно тому, как пользователь всемирной сети может лишь выбрать

что-то из множества предлагаемых вариантов и едва ли способен

повлиять на правила, по которым действует Интернет, или расширить

диапазон выбора в рамках этих правил, так и отдельные национальные

государства, попавшие в глобализированную среду, вынуждены играть по

ее правилам и идти на риск сурового возмездия, или, в лучшем случае,

сталкиваться с полной неэффективностью своих действий, при попытке

их игнорировать.

Коль скоро силы, управляющие нарастающей «гибкостью» жизненных

ситуаций, и, следовательно, неопределенность, все более глубоко

пронизывающая все человеческое бытие, стали de facto глобальными

(или, по меньшей мере, надго­сударственными), исходным условием

эффективных действий, направленных на ослабление первых двух

элементов триады – неуверенности, неопределенности и небезопасности

– является поднятие политики до уровня, столь же интернационального,

как и тот, на котором действуют основные силы сегодняшнего дня.