The Телки. Повесть о ненастоящей любви

Вид материала

Документы

Содержание Вы ведете наш корабль

Подобный материал:

• Урок внеклассного чтения повесть о доверии и любви. "Голубая чашка", 149.01kb.
• Литературно-музыкальная композиция «Печальная повесть любви», посвящённая А. А. Ахматовой, 171.84kb.
• Анализ повести И. С. Тургенева «Первая любовь» Повесть И. С. Тургенева «Первая любовь», 12.63kb.
• Корсаков И. А. Сила любви повесть в десяти рассказах Бусечке посвящается, 946.08kb.
• Организаторы: Перова Е. А., зам директора по воспитательной работе, 101.25kb.
• Восьмиклассникам, 5.16kb.
• В в. Список произведений: И. С. Тургенев повесть «Первая любовь» Л. Н. Толстой повесть, 189.91kb.
• Владимир Рекшан Родина любви (Задушевная повесть), 391.32kb.
• The Тёлки: два года спустя, или videoты, 8140.89kb.
• Литературоведческие термины, 12.01kb.

КОРПОРАТИВ

Когда Таня Буланова закончила на бис «Ясный мой свет», а аплодисменты отгремели, расторопные офици­анты обнесли гостей роллами, и в зале погас свет. Затем зазвучали бравурные трубы, и на сцену вышел веду­щий.

— Дамы и господа! — истерично начал он. — Ува­жаемые гости! Через несколько секунд на сцене появит­ся долгожданный сюрприз! А пока разрешите передать микрофон старому другу юбиляра, партнеру по бизнесу, и не только, — ведущий оторвался от бумаги и игриво оглядел зал. Послышались сдержанные смешки. — Не только по бизнесу, но и по футболу! Алексею Ивановичу Добрусину! Просим, Алексей Иванович!

— Что значит «партнер по футболу»? С каких это пор в футбол играют вдвоем? — удивился Ваня.

— Может, они в настольный футбол гоняют? — пред­положил я.

— Скорее, играют в одной команде сдвоенный центр. Нападающие таранного плана, — криво усмехнулся Ан­тон.

Тем временем ассистентка ведущего, взмахивая рука­вами вечернего платья, перелетела на другой конец зала и вручила микрофон тучному лысому господину, обла­дателю окладистой бороды и очков в золотой оправе. Мужчина встал, отер салфеткой губы, пару раз крякнул и начал:

— С возрастом понимаешь, что дороже всего стоит настоящая мужская дружба…

— Добрусин стоит три с половиной ярда, — раздал­ся сзади чей-то шепот…

— Господи, прости нас всех! — Антон закрыл лицо ладонями.

— Ты тут не бесплатно работаешь, моралист, — шеп­нул я ему на ухо.

— Так вот, хочу сказать, что Владимир Яковлевич, а для меня просто Вова, — Добрусин обвел взглядом близлежащие столы, — является эталоном настоящей дружбы…

— Интересно, им всем один и тот же копирайтер речи пишет? — спросил Ваня, отправляя в рот «Кали­форнию».

— Копирайтеры разные — уровень один, — улыб­нулся Антон.

Я постепенно начинаю оживать. После виски, мрач­ных разговоров с самим собой и борьбы со временем я незаметно уснул. Удивительного мне ничего не приснилось, я даже не потел, как сегодняшней ночью. Разбудил меня Антон, который начал долбить ногой в дверь, бросив попытки до меня дозвониться. Он во­шел, сделал кофе, дал мне сигарету и таблетку успокоительного, поговорил со мной минут десять и привез в «Паризьен». И вот я сижу за столом вместе с ним и Ваней и украдкой ощупываю себя под мышками и в паху. Лимфоузлы все еще увеличены, зато в животе пере­стало урчать, и ломота в теле почти прошла. Я даже пытаюсь улыбаться присутствующим, прошу виски, но, увидев настороженный взгляд Антона, наливаю себе сока.

— Чуваки, загадать загадку? — предлагаю я. — Что такое: «первое слово дороже второго»?

— Не знаю. — Ваня сдвигает брови. — И что же?

— Кока-кола! — ржу я.

— Не понял? — переспрашивает Ваня.

— Ну, кока дороже колы, что тут непонятного?

Ваня заходится в приступе хохота.

— Это не его, ему Саша Соркин рассказал, — уточня­ет Антон. — Нехорошо юзать чужие шутки!

— Ой, я тебя умоляю! Какая разница? — говорю я и отворачиваюсь.

Добрусин продолжает свою телегу, пересыпая речь фразами типа «прошли разные жизненные ситуации», «вырастили детей», «вспоминается молодость», «вместе уже долгие годы» и «счастье иметь такого друга». Мы практически синхронно поглощаем роллы, уставившись на ведущего.

— «И крепкого здоровья», — произносит Антон.

— Чего? — не понял я.

— И, конечно, крепкого тебе здоровья! — закончил поздравление Добрусин.

— А-а-а…— понимающе кивнул Ваня.

— Слово предоставляется Маргарите Николаевне Волковой, главному бухгалтеру «Транс-бетона»! — так же восторженно взвизгнул ведущий.

Встала Волкова, женщина лет пятидесяти, похожая на сувенирную поделку народных умельцев: матрешкообразная фигура затянута в красный пиджак и прямую юбку, массивные золотые украшения из дутого золота, высокая прическа, очки.

— Я хочу прочесть стихи, — произнесла она, кашля­нув и немного покраснев.

— Ну, Маргарита Николавна, как всегда! Оригинал! Творческий человек! — послышалось в зале. Кое-кто захлопал. Выдержав паузу, Волкова начала читать по бумажке:


Вы ведете наш корабль

Сквозь работы океан.

Если где-то ждет буран,

Все предвидит капитан.

«Трансбетонный» коллектив

Знает — он такой один!

Без сомнений и укоров

Всем подскажет Ларионов,

Но и мы не отстаем!

Золото побед куем…


— Интересно, она сама эту хуйню написала? — ос­торожно спрашиваю я, ни к кому конкретно не обраща­ясь.

— Нет, это Шиллер, в ее переводе, — так же в никуда бросает Антон, отодвинув приборы.

— Кто? — разворачиваюсь я к нему.

— «Но ничего не отвечу, ничего не отвечу тебе я», — отвечает он цитатой из «Кровостока».

— Когда же эта муть закончится?— Ваня устало смотрит на часы.

— Счастья, радости, веселья вам желает бухгалтерья! — закрывает тему кораблей и капитанов Волкова.

— Это поэтическое поздравление от нашей поэтессы Маргариты Николаевны. Аплодисменты! — кричит ведущий.

— А теперь долгожданный сюрприз! Номер, так понравившийся вам на прошлом новогоднем праздни­ке! Танцевальное шоу Алексея Трефилова! — объявляет ведущий к вящей радости нашей троицы.

«На Тихорецкую состав отправится, вагончик тронет­ся, перрон останется», — зазвучало из динамиков, и на сцену высыпались пять девушек в лохматых париках, об­тягивающих, сильно декольтированных платьях и с мик­рофонами в руках. Они принялись выписывать на сцене лихие коленца, садиться на шпагаты и демонстрировать элементы акробатического рок-н-ролла. Одна девушка извлекла из складок платья гавайскую гитару. В общем, все это походило на многочисленные корпоративные шапито, коими Москва наполняется в предновогодние деньки. Если бы не одно «но»: приглядевшись к танцу­ющим грациям, я понял, что это трансвеститы. Судя по раскрывшимся ртам друзей, я просек, что и они в теме.

— Это что? — тихо спросил Антон.

— Чистый ахтунг, — застыл Ваня с роллом, зажатым палочками.

Следующие полчаса мы молча наблюдали происхо­дящее. Трансы довольно похоже пародировали весь на­бор российской поп-сцены: Киркорова, Пугачеву, Рас­путину, Моисеева. Они меняли парики и наряды, один танцевальный номер сменял другой. Большая часть присутствующих бросилась танцевать вокруг сцены. Женщины толкались, подняв руки и потрясывая гру­дями, мужчины степенно двигали плечами, улыбаясь. Некоторые танцевали парами. Оставшиеся за столами подпевали, изредка чокаясь. В зале царила атмосфера безбашенного угара, подобного тому, что витает в амс­тердамских клубах. За тем лишь исключением, что в Ам­стердаме так же нередки танцующие на сцене трансы, вот только русских колхозников в качестве зрителей не наблюдается. Когда солист группы вышел (вышла?) изображать Тину Тернер, я не выдержал и довольно громко произнес:

— Когда культурный досуг добропорядочных, в об­щем, мещан скрашивают трансвеститы, я говорю, что мир изменился. С нетерпением жду появления карли­ков, разносящих кокаин на серебряных подносах. Чис­тые балы Фредди Меркьюри…

— Еще недавно, в славные девяностые, все эти люди слушали Михаила Круга. — Антон достал сигаре­ту. — Что же могло испортить их вкусы? Когда они ус­пели пристраститься к зажигательным шоу сексуальных меньшинств?

— Нет, я одного не понимаю, как в них все это сочетается? — Ваня выхватывает из пачки Антона сигарету и берет зажигалку. — Наверняка, все эти люди осужда­ют голые жопы на экране телевизора, мат в литературе и употребление легких наркотиков в кино. Наверняка все они плюются словами «безобразие», «запретить» и «раньше-то их бы всех!». Наверняка…

— Ты же не куришь? — спрашиваю я его.

— А! — отмахивается Ванька. — Я просто не вруба­юсь, как в их крошечных головах могут мирно ужиться «семейные ценности» и адский отжиг под шоу трансвес­титов!

— А как в их желудках могут мирно сочетаться соле­нья и оливье, а потом суши с роллами? — Антон глубоко затягивается и выпускает дым. — Одно сытно, другое модно. Так и с мозгами.

— Я пойду в туалет, не могу тут больше сидеть, — говорю я. — Это просто тошнотворно.

— «Ты тут не бесплатно работаешь, моралист!», — цитирует меня Антон и ржет.

— Меня просто бесит, — начинаю я заводиться. — Почему в этом городе все вещи извращаются до неузна­ваемости? Почему музыка из «Saturday night fever», под которую сотни тысяч ноздрей закидывались чистейшим первым, становится фоном для рекламного ролика се­мейного автомобиля? Почему шоу трансвеститов, быв­шее атрибутом ночных клубов типа «Studio 54», пре­вратилось в гвоздь корпоративной программы для кол­хозников? Почему закрытые вечеринки Москвы — это когда сотни менеджеров среднего звена закрывают своими телами барную стойку? Почему пиво рекламирует Луи Армстронг, а французский коньяк — Дима Быков, хотя должно быть наоборот? Почему аббревиатура VIP у нас расшифровывается как «Владелец Икарусного Пар­ка»? Чего бы всем тут не расписаться в убогой пародий­ности происходящего и не начать называть вещи своими именами? Например, на сейлах писать «Скидка 70% для лохов, не знающих, сколько это стоит в Европе», на перетяжках — «Неделя гастролей великого шеф-повара, которого мы и в глаза не видели, просто больше нечем заманить людей в ресторан», на именных пригласитель­ных — «Имя не указываем, все равно придет ваша сек­ретарша»? Можно ли вместо идиотского «Петр Листерман — Теневой человек года по версии журнала «GQ», просто написать: «Приз за то, что он нам тоже подгонял телочек»? Можно или нет?

— Гениально… — Ваня все-таки роняет ролл. — Про VIP особенно круто. Сам придумал?

— Гости подсказали, — отвечаю я.

— И это говорит человек, который в качестве про­теста обществу потребителей вчера избил плюшевого промо-медведа! — говорит Антон, склонив голову на­бок. — Дрончик, ты сегодня в ударе! Когда выйдем, на­чинай читать агрессивно, пускай всех накроет жестью!

— Про медведа ты не мог не вспомнить, да? — злюсь я.

— Так, ребята, за кулисы, ваш выход через десять минут, — говорит появившийся откуда-то Шитиков. — Нажраться не успели?

— Как можно?! С таким шоу?! За кого ты нас прини­маешь! — язвлю я.

— Шутка. Знаешь, всякое бывает с вами, артиста­ми! — ржет Дима. — Значит так, матом не увлекайтесь. И попрошу без гомосексуальной эстетики на всякий слу­чай. Исполняете только те пять треков, что я прочел.

— А про трансвеститов можно? — кривится Антон.

— В другой раз, чувачок. В другой раз. — Дима при­мирительно хлопает его по плечу.

За кулисами мы выпиваем по сотке виски для лучшей артикуляции, семь минут выжидаем, обнимаемся и по кивку ассистентки выходим.

— Ты в порядке? — шепотом спрашивает Антон.

— В полном, — так же шепотом отвечаю я.

— На сцене гангста-рэп группа… — слышу я голос ведущего, читающего практически по слогам, — «Мос­ковский Первый». Молодые дарования, так сказать. Встречайте!

— Гангста-трэш, козел, — шепчу я, — первый по­шел!

Антон скрывается за занавесом.

— Второй пошел! Следом двигает Ваня.

— А! А! А-е! Свет включить, музыку выключить! При­готовиться к досмотру! — кричу я в микрофон, интони­руя, как опер из ФСКН. — Здесь гангста-трэш клан «Мос­ковский Первый»! Без пощады! Без репетиций!

На экранах начинается видеоролик — кадры выступ­лений Тупака Шакура, смонтированные с нашими фото­графиями:

— Права не дают, их берут! — начинаю я.

— Вот это тема, вот это гут! — пританцовывает ря­дом Ванька.

— Права не дают, их берут! — краем глаза я смотрю, как Антон управляется с вертушками.

— Права — халява, бери сколько хочешь! Либо ты в теме, либо в телик дрочишь! — выходит на передний план Ваня. — Рок — это гамбургер, плюс сосиска в тес­те. Константин Кинчев, мы вместе!

— Права не дают, их берут! — Я подхожу к краю сцены и вытягиваю руку вперед, как Эминем.

Резво отчитываем «Права», потом «Макара». На тре­ке «Фантом, опера Свиркина» самые молодые из при­сутствующих девочек и мальчиков протискиваются к сцене и начинают нелепо имитировать R&B танцоров. Пара сильно пьяных мужиков дает гопака. Юбиляр со свитой смотрит заинтересованно. Рядом стоит Шитиков и что-то ему втирает. Ларионов часто кивает. Женщины за столами укоризненно шушукаются. Лицемеры. Ближе к концу трека на танцпол подтягивается более пожилая публика. «Сейчас отвиснем, ветераны ДК», — усмехаюсь я про себя.

После лихих скретчей Антона я без паузы выплевы­ваю в зал очередь свинцовых слов «Перелета»:

— В первом классе под первым, как обычно. Лондоны, Парижи, Нью-Йорки, все привычно. Те же стервы, расклады на языках разных. Иногда впечатление, что глаза завязаны, друзья вмазаны, старые раны кровото­чат — неперевязанные. У какого жлоба на меня ствол найдется? Этой паскуде, видно, неймется.

В зале вдруг начинается какая-то нездоровая движуха. Все встают, подходят ближе к висящим мониторам, тычут в них пальцами и начинают говорить на повышен­ных тонах, часто оборачиваясь на Ларионова. Я пере­вожу взгляд в его сторону и вижу, что Шитиков стоит с абсолютно серым лицом, на котором выделяются только белые губы и горящие глаза. Поскольку происходящего на мониторе мне не видно, я пытаюсь понять, что проис­ходит, глядя на лица ребят. Но те лишь пританцовывают, не врубаясь в происходящее. Ларионов стоит, упершись кулаками в стол, смотрит то на меня, то на экран, и что-то отрывисто гавкает.

— Не успокоишься, пока я не скажу. Макаром своим ему слово всажу… — читаю я, спрыгивая со сцены, что­бы посмотреть на крайний монитор, — а вид за окном: океан где-то снизу, он из тех, кто не требует визу…

Шитиков пробегает мимо меня за кулисы. Я наконец оказываюсь в удобном положении и поднимаю глаза на монитор. А там…

На мониторе — полная катастрофа! Абсолютно голый Андрей Миркин лихо занимается любовью с девушкой, сидящей на столе. На глазах девушки — черный прямо­угольник, который используется в телевидении, когда нельзя демонстрировать лицо говорящего. Но я-то знаю, что это за лицо, непонятно только, как диск хоум-порно с участием Ритки оказался здесь?!

— В страну бейсбола из страны бейсбольных бит, — на автомате продолжаю читать я, но музыка и свет выру­баются. — По российским раскладам я лучший гид… — только успеваю начать, как отключается микрофон. Я оглядываюсь на сцену и вижу трех охранников, один из которых крутит Антона. Ваньки почему-то уже нет. Бросаю взгляд на экран и вижу, как девушка перевора­чивается, и Андрей Миркин, то есть я, входит в нее сза­ди. На глазах у всех присутствующих! В зале поднимает­ся визг, кто-то (скорее всего, Ларионов) орет «Уберите этих пидорасов!». Значит, танцующие трансвеститы — это по понятиям, а читающие рэп — непременно пидорасы? Оригинальные у него взгляды! Может, он просто на «жлоба» в тексте обиделся?

Я пытаюсь надеяться на лучшее, но экраны гаснут и не оставляют мне ни единого шанса.

Дальнейшее происходит как в боевиках Гая Риччи. На меня бегут два охранника, но в этот момент какой-то пьяный молодой менеджеренок с возгласами: «Нихуя себе! Оп-па-па-па!», шатаясь, выходит на танцпол, ока­завшись между мной и быками. Охрана сносит его на пол, один бык при этом падает на менеджеренка. «Вот тебе и оп-па-па-па, тоже мне, фанат youtube», — я зачем-то запускаю в уцелевшего после столкновения охранника микрофоном и попадаю ему прямо в лоб. Тот ойкает и шлепается на задницу. Оглянувшись по сторонам, я быс­тро врубаюсь, что к главному выходу не пробиться, а на сцене, за которой второй выход на улицу, тоже стоят охранники. Ситуация патовая. Сзади кто-то спрыгивает со сцены, натужно крякая, и я понимаю, что это, скорее всего, не Антон. Краем глаза вижу, что охранник, получивший в лобешник, встает, а его напарник заламывает руки менеджеренку, в то время как в зале продолжают звучать женские визги, ругань и крики. Мне кажется, все вокруг меня замирает, а я стою, вращая башкой по сто­ронам, как затравленный заяц. И когда я уже собрался было отдаться в руки судьбы/охранников, мой взгляд уперся в край шатра, где клеенчатая стена неплотно схо­дится с землей, оставляя зазор в полметра. Я рву к зазо­ру, ныряю под тент и вылезаю с другой стороны, на СВОБОДЕ!!! В последний момент меня пытаются схватить за ногу, но я дергаюсь, и, как пружина, распрямляюсь в ночь. Выбежав на улицу, слышу сзади топот пресле­дователей, слышу, как захлопываются дверцы автомо­биля, и проношусь мимо сонных охранников, сидящих в будке у парковки. Рев двигателя настигает меня на обочине Ленинградского шоссе. Я оборачиваюсь и поч­ти упираюсь в огромных размеров джип со слепящими фарами. Варианта два: погибнуть под колесами джипа или проносящихся по Ленинградке машин. Если джип не задавит — добьют охранники, поэтому я сигаю через шоссе. Сумасшедший визг тормозов, отчаянные сигна­лы, но, не обращая на них внимания, я перебегаю до­рогу до разделительной полосы, оборачиваюсь и вижу, что джип едет за мной! Не раздумывая, несусь дальше и, уже достигнув тротуара на противоположной стороне шоссе, снова слышу сигналы, тормоза, удар, еще один, а потом жуткий хруст сминаемого железа и стекла. Обер­нувшись, становлюсь свидетелем следующей картины: джип, принявший удары сразу двух легковых авто, стоит поперек полосы, напоминая огромную помятую бочку. Единственное, о чем я успел подумать в ту секунду: быстро двери открыть не смогут. Не дожидаюсь пока в погоню бросится водитель джипа (если выжил), я скрываюсь в глубине Петровского парка.

«Надо иметь силы, чтобы уйти на пике, — думаю я, — как Джамирокуай…»