Российские немцы в инонациональном окружении: проблемы адаптации, взаимовлияния, толерантности международная научная конференция

Вид материала

Документы

Содержание

Немцы-переселенцы глазами сибирского чиновника: проблема адаптации в инокультурной среде

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 27

Немцы-переселенцы глазами сибирского чиновника:

проблема адаптации в инокультурной среде

(на материалах Томской губернии)

История переселения немецких колонистов в Сибирь, долгое время отечественными историками не изучавшаяся^³⁷⁹, в последнее время нашла, наконец, своих исследователей. В работах П.П. Вибе^³⁸⁰, Л.В. Малиновского^³⁸¹, А.Э. Маттиса^³⁸², И.В. Нам^³⁸³, И.В. Черказьяновой^³⁸⁴, В.Н. Шайдурова^³⁸⁵ и др. рассматриваются многие сюжеты, связанные с переселением немецких колонистов в Сибирь, их хозяйственным и бытовым устройством в местах нового поселения. В той или иной степени в этих исследованиях затрагивается и проблема адаптации немецких колонистов в новых природно-климатических условиях. Гораздо в меньшей степени исследуются вопросы, связанные с приспособлением колонистов к новой социально-культурной среде, их взаимоотношениями с принимающим обществом.

Между тем имеется огромный пласт источников, отложившихся в архивах^³⁸⁶, которые позволяют осветить многие стороны адаптации немецких колонистов в новой для них природной и социальной инокультурной среде. Большие возможности для изучения этих сюжетов дает делопроизводственная документация: переписка по вопросам немецкого землевладения и землепользования, которая велась в годы Первой мировой войны в связи с широкомасштабной кампанией борьбы с так называемым «немецким засильем». Часть этих документов опубликована П.П. Вибе^³⁸⁷.

Большой массив документов и материалов о немецком населении губернии, собранных губернскими органами власти в период Первой мировой войны в связи с принятием «ликвидационных законов» в отношении немецкого землевладения и землепользования в России отложился в фонде Томского губернского управления (Ф. 3) Томского госархива. В их числе: копии циркулярных распоряжений МВД и др. документы о применении узаконений 2 февраля и 13 декабря 1915 г. в губернии (оп. 45. д.1274); списки немецких волостей, селений, хуторов и переселенческих участков, заселенных немецкими колонистами, материалы по переименованию волостей и селений с немецкими названиями; донесения уездных исправников об отношениях между русским и немецким населением (оп.12. д. 1544, оп.13. д. 2290, оп. 44. д.4204, оп.45. д. 1242, 1250) и др.

Авторами этой переписки были чиновники разного уровня, включая крестьянских начальников, уездных исправников, губернаторов и чиновников переселенческого ведомства и губернского управления. Переписка содержит сведения о численности немецкого населения в Томской губернии, о немецких поселках с распределением их по волостям и уездам и с приложением схематических чертежей; о формах землевладения и землепользования немецких переселенцев, о влиянии немцев на общественную и культурную жизнь. Все эта информация, позволяющая судить и о субъективной позиции ее авторов, доставлялась в Департамент общих дел МВД.

Усиленно насаждавшаяся и ранее шовинистическими кругами теория «немецкого засилья», в годы войны была подкреплена государственными мерами, начало которым было положено кампанией по переименованию селений с немецкими названиями. В октябре 1914 г. министр внутренних дел Н.А. Маклаков направил губернаторам циркуляр, которым предписывалось выявить подобные селения и подготовить предложения по их переименованию^³⁸⁸. 3 ноября 1914 г. последовало циркулярное распоряжение вице-губернатора Загряжского, исполнявшего должность губернатора, крестьянским начальникам и подрайонным переселенческим чиновникам: «немедленно донести…: имеются ли в заведовании их какие-либо селения и волости с немецкими названиями, и если имеются, то какие именно и при каких обстоятельствах им усвоены означенные наименования, а также какими, по местным условиям, русскими наименованиями было бы соответственно их заменить»^³⁸⁹.

О том, как происходила эта замена в Томской губернии, можно узнать из сообщений переселенческих чиновников. Так, 20 ноября заведующий водворением переселенцев в 1 Кулундинском подрайоне в своем донесении сообщал, что сельских обществ с немецкими наименованиями во вверенном ему подрайоне - 34, из них 23 – в Орловской волости и 11 в Ново-Романовской. Названия даны самими немцами при образовании сельских обществ и являются в большинстве своем повторением сельских наименований в местах выхода. По мнению чиновника, замена этих названий русскими «желательна, сверх прочих соображений, также в видах удобства русского населения, ибо немецкие названия трудно запоминаются». Прилагая перечень селений с немецкими названиями, он предложил руководствоваться при их замене следующими соображениями. Если поселок с немецким названием уже известен под русским именем (например, пос. Шенфельд русскими всегда зовется Желтеньким, по имени участка), то удобнее всего присвоить ему это название. Всего по названию переселенческих участков предлагалось переименовать 15 селений. В остальных случаях предлагалось руководствоваться переводом или приблизительной передачей смысла немецкого названия. Так, Гнаденфельд переименовывался в Мирное, Шенау – в Ясное, Шензе – в Синеозерное, Алексейфельд – в Полевое, Рейнфельд – в Чистое, Шенталь – в Красный Дол, Николайполь – в Никольское, Розенвальд – в Лесное, Розенгоф – в Дворское, Фриденсфельд – в Луговое и т.п.^³⁹⁰ Во 2 Кулундинском подрайоне поступили еще проще: все немецкие поселки были переименованы по названиям участков^³⁹¹. На основе этих отчетов к январю 1915 г. был составлен общий список, который затем направили в Земский отдел МВД для утверждения. После чего колонии в директивном порядке были переименованы. В некоторых из них местные власти организовали «добровольные» ходатайства о приобретении русских названий^³⁹².

Организованный вслед за тем поиск в немецкой среде обществ, «имеющих целью объединение немецкого элемента на почве узконациональных интересов и даже проведение германских национальных тенденций»^³⁹³, оказался менее успешным, поскольку таковых, если не считать существовавшего в Томске с 1905 г. благотворительного дамского евангелическо-лютеранского общества, в губернии не было обнаружено^³⁹⁴. Следующая крупномасштабная акция была направлена на вытеснение и ограничение немецкого землевладения с помощью так называемых «ликвидационных законов». В сентябре-октябре 1916 г. и затем 6 февраля 1917 г. их действие было распространено на Сибирь, в том числе и на Каинский, Томский, Барнаульский и Змеиногорский уезды Томской губернии^³⁹⁵. Этому предшествовал развернутый МВД сбор сведений.

Осенью 1915 г. Департамент общих дел МВД разослал на места секретные предписания, требуя в спешном порядке собрать точные и полные сведения о количестве немецких селений, их месторасположении, площади занимаемых земель, численности домохозяев, а также о взаимоотношениях с местным населением и об их отношении к переживаемым событиям. Губернское руководство перепоручило их сбор крестьянским начальникам, переселенческим чиновникам и уездным исправникам. Сбор сведений растянулся до января 1916 г. В поступивших донесениях чиновники представили полную и точную статистику немецкого населения в губернии, которая сопровождалась комментариями, содержащие социокультурные характеристики: уровень хозяйственной состоятельности, бытовой и производственной культуры, отношение к войне.

В этих отчетах поражает, как верно отметил в своих исследованиях А.Э. Матис, отсутствие «однозначной (негативной) оценки деятельности колонистов, стремление занять если не позитивную, то, по крайней мере, нейтральную позицию в отношении немцев…». Нужно заметить, что губернское руководство также занимало в этот период достаточно терпимую по отношению к колонистам позицию. Об этом свидетельствуют направляемые в Петроград сводные отчеты. Характерно и то, что никаких самостоятельных антинемецких акций в губернии не предпринималось^³⁹⁶. Такая позиция не могла устраивать центр, который ожидал с мест совсем другое - инициативы в борьбе с «немецким засильем». Поэтому созданное в начале 1916 г. в Департаменте общих дел МВД Особое совещание об иностранных подданных и выходцах направило в адрес томского губернатора В.Н. Дудинского письмо с требованием выявлять и сообщать «конкретные случаи проявления нежелательного немецкого влияния», а также поделиться «соображениями…, почерпнутыми из личного служебного и жизненного опыта, о возможных… мерах борьбы с указанным влиянием»^³⁹⁷. Но и в этой ситуации губернские власти не проявляли большого рвения при исполнении правительственных распоряжений. Общее присутствие губернского правления 17 июня 1916 г. следующим образом определило позицию губернской администрации: «Если… иностранные подданные, которые приобрели в собственность недвижимые имущества в прежнее время, Высочайшими повелениями 2 февраля и 13 декабря 1915 г. не лично лишаются права владения ими, то… тем более не ограничиваются в этом праве русские подданные из иностранных выходцев…»^³⁹⁸.

Образованный в марте этого же года «Особый комитет по борьбе с немецким засильем при Совете министров» 8 августа направил циркуляр, требуя от томского губернатора сообщить более полные сведения о тех местностях, в которых сосредоточено наибольшее количество земельных владений названных лиц, с указанием хотя бы приблизительных размеров этих владений и количества владельцев, принадлежащих к разрядам, перечисленным в узаконениях 2 февраля и 13 декабря 1915 г. Предлагалось распределить эти сведения по отдельным уездам, особо указывая местности, наиболее заселенные подданными и выходцами воюющих с Россией держав, отмечая при этом, не наблюдается ли сосредоточения таковых поселений по линям железных дорог, а также по важнейшим грунтовым и водным путям сообщения^³⁹⁹. 29 августа 1916 г. последовал новый запрос Особого комитета по борьбе с немецким засильем о желательности распространения на все уезды Томской губернии действия узаконений 2 февраля и 13 декабря 1915 г. о прекращении землевладения и землепользования неприятельских подданных и выходцев^⁴⁰⁰.

В ответном послании говорится о том, что эти узаконения «уже применены по всем уездам губернии. Одновременно было высказано пожелание, чтобы на Томскую губернию были распространены и другие узаконения, относящиеся к приграничным местностям, «в отношении прекращения землевладения и землепользования как неприятельских подданных, так и лиц и обществ русского подданства, перешедших из подданства неприятельских государств и владеющих в Томской губернии частновладельческими землями на праве собственности». Кроме того, предлагалось установить правило, «по которому надельные земли немцев русского подданства не должны переходить в порядке наследования к лицам немецкого происхождения, а со смертью лиц, которым они отводились, должны поступить в казну на предмет отвода сих земель русским поселянам, оставшимся по тем или иным причинам неустроенными в земельном отношении при землеустройстве или же для образования, или же для образования участков для постоянно идущих в Сибирь переселенцев»^⁴⁰¹. Но эти предложения, как справедливо заметил А.Э. Маттис, представляли все же более мягкий как для землевладельцев, так и для экономики региона вариант ликвидации немецкого землевладения по сравнению с планом, предлагаемым правительством и апробированным в ряде местностей России (ликвидация полная и единовременная)^⁴⁰².

Сообщаемые томскими чиновниками сведения позволяют не только дать оценку исполнению указаний центра о масштабах антинемецкой кампании в Томской губернии, но и составить вполне адекватное представление о масштабах немецкого переселения в Сибирь, о степени и формах адаптации немцев-переселенцев к новым условиям жизни, о их взаимоотношениях с властью и окружающим населением. Из этой переписки мы узнаем, что в Томской губернии проживало 32 семьи немцев германского и австрийского подданства и около 36 тыс. немцев русского подданства. Немецких волостей было 2 (Орловская и Ново-Романовская в Барнаульском уезде), а селений – 113, все они были образованы в порядке переселения. Время принятия русского подданства большинство из них не помнит. В пользовании этой категории немцев находилось более 221 213 десятин надельной земли, кроме того, некоторыми арендовались кабинетские и другие частновладельческие земли более 15 000 десятин. 37 семей меннонитов, живущих на землевладельческих участках Сукачева и Михайлова в 4 участке Каинского уезда являлись собственниками, им принадлежало более 4000 десятин^⁴⁰³.

Самый большой массив немецкого переселенческого населения в губернии сформировался в Барнаульском уезде: в 93 немецких селениях и в 7 русских проживало около 28 тысяч человек, из них 20 тыс. – в чисто немецких волостях: Орловской и Ново-Романовской, образованных в 1910 и 1912 гг. Время переселения – 1907-1908 гг., в русские волости (Славгородская, Троицкая, Златополинская, Ореховская, Подсосновская, Леньковская и Добровольская) – 1908-1914 гг. В Змеиногорском уезде колонисты, селившиеся в Локтевской и Успенской волостях, начиная с 1899 г., образовали 11 немецких селений, в которых проживало 4115 человек. В 3 волостях Каинского уезда (Чекинской, Андреевской, Купинской) образовалось 9 немецких селений. В этих поселках, а также в русских поселках Татарской и Романовской волостей проживало около 4 тыс. немцев (3939 чел.). Кроме того, 81 семья немцев обосновалась в 8 русских поселках Гондатьевской и Кайлинской волостей Томского уезда^⁴⁰⁴.

По своим вероисповедным убеждениям, отмечается в сообщении Барнаульского уездного исправника, - все немецкие колонисты разделялись на меннонитов, лютеран и католиков и каждая из этих групп имела свои бытовые особенности. Меннониты составляли население Орловской волости, лютеране жили отдельными поселками в Подсосновской, Славгородской и Ново-Романовской волостях, немцы–католики были вкраплены по немецким поселкам Славгородской, Ново-Романовской и частью в Подсосновской волости^⁴⁰⁵. В Змеиногорском уезде большинство немцев составляли лютеране, в Локтевской волости, например, только жители Мариенбургского поселка были католиками^⁴⁰⁶.

Благодаря присущей немецким колонистам высокой производственной культуре, они в короткий срок освоили безводную Кулундинскую степь, лишенную леса и поверхностных проточных вод, считавшуюся малопригодной для земледелия. «Вскоре после образования первых участков в северо-восточном углу Кулундинской степи, куда не шли даже киргизы, пугаясь глубокого залегания грунтовых вод, писал чиновник Томского переселенческого управления, - явились ходоки от немцев-меннонитов Таврической, Херсонаской и Самарской губерний. Они тщательно осмотрели запроектированные участки, измерили даже глубину залегания грунтовых вод и изъявили желание занять эти земли». На предостережение, что здесь нет ни озер, ни рек, из-за чего здесь русские поселенцы не селятся, ходоки отвечали: «Дайте нам землю, а воду из нее мы достанем»^⁴⁰⁷. В отличие от других переселенцев, немцы не жаловались на бедность местной природы, а присматривались к окружающим условиям жизни и непрерывно их изучали. Производя опыты с посадкой различных злаков, при неудачах не жаловались на «климант» и «солонцы», а выясняли причины неудач и соответственно прекращали или изменяли опыт. У них были свои инструкторы полеводства, огородничества и скотоводства^⁴⁰⁸.

В своих донесениях чиновники отмечали, что немецких переселенцев отличал более высокий, в сравнении с окружающим населением, уровень хозяйственной состоятельности, бытовой и производственной культуры: в хозяйственном отношении «они значительно культурнее местного населения…», «живут они зажиточнее русских, имеют запасы хлеба, много дорогих земледельческих орудий и улучшенные породы скота»^⁴⁰⁹. Эти оценки полностью совпадают с известной характеристикой, принадлежащей статистику В.Я. Нагнибеде: поселки немцев в Кулундинской степи отличались «чистотой, прибранностью и порядком». Почти во всех поселках имелись построенные на собственный счет школы, во многих – хлебозапасные магазины, имелись мельницы с нефтяными двигателями, на общественные средства содержались учителя, фельдшеры и повивальные бабки^⁴¹⁰.

Из представленных чиновниками сведений видно, что, поселившись в Сибири, немцы стремились сохранить свойственную им в местах выхода внутреннюю автономию, где немецкие колонии, по свидетельствам современников представляли собой своеобразное «государство в государстве»: все идет у них «по-старому, по традиции, по-немецки, ничто не может внести в эту замкнутую среду и изолированную жизнь какого-либо новшества. Общество у них чисто немецкое, волостное и сельское начальство – немцы, волостные судьи – немцы, разные выборные должности – все немцы…». У них сохранялось «национальное единство, цельность и солидарность», поскольку «их никто не тревожил, не рвал на части, не разбивал на группы и не вносил ничего стороннего»^⁴¹¹.

Указания на замкнутость и обособленность немецких поселков в Томской губернии присутствуют во всех донесениях. В рапорте Змеиногорского уездного исправника читаем: «Все немцы живут совершенно обособленно, отнюдь не смешиваясь с русским населением…; «окружающего… русского населения… сторонятся, почти никаких дел с ними не имеют»; «даже рабочих держат исключительно своих и почти совсем не нанимают русских»^⁴¹². Крестьянский начальник IY участка Каинского уезда также отмечал: «Население немецких поселков Татарской волости живет изолированно во всех отношениях от окружающего русского населения…»^⁴¹³. «Присматриваясь к общему укладу жизни немецких переселенцев, нельзя не отметить их обособленность от русского населения…», - писал заведующий водворением переселенцев в III Кулундинском районе^⁴¹⁴.

В этнически смешанных переселенческих поселках Томского уезда, в отличие от чисто немецких поселений, как отмечалось в донесениях волостных правлений, «немецкие колонисты по характеру домашнего быта и развития ничем не отличаются от русского населения…»^⁴¹⁵.

На сохранение замкнутости и обособленности немецких колонистов большое влияние оказывал фактор конфессиональной принадлежности. Конфессиональная культура определяла хозяйственные и бытовые особенности переселенцев, их взгляд на мир и взаимоотношения с инонациональной средой. Между разными конфессиональными группами отмечались существенные различия в уровне хозяйственной состоятельности. В отличие от меннонитов, немцы-лютеране, живущие отдельными поселками в Подсосновской, Славгородской и Ново-Романовской волостях, по свидетельству Барнаульского исправника, представляли собою «довольно неразвитую массу, мало отличающуюся от своих соседей переселенцев-малороссов». Немцы-католики, вкрапленные по поселкам Славгородской, Ново-Романовской и Подсосновской волостей, составляли беднейшую часть немецких колонистов, имели слабо развитое скотоводство и жили как недостаточно обеспеченные русские переселенцы, причем у них почти полностью отсутствовали школы^⁴¹⁶.

Общественное самоуправление у немецких переселенцев в Сибири было аналогичным общему крестьянскому самоуправлению. Все важные вопросы развития поселений решались на волостном сходе, где представителями от каждого села были сельские старосты. Должности эти были выборными, старосты избирались на три года. Спорные вопросы и конфликты решались в волостном суде (хотя конфликтов было очень мало)^⁴¹⁷. Чиновники отмечали, что у немцев самоуправление было «поставлено иногда даже лучше: старосты нередко служат по несколько лет, хорошо знакомы со своими обязанностями и пользуются должным уважением… ; сборы идут успешно, растрат не замечалось»^⁴¹⁸. Так, в Орловской волости волостным старшиной был «знаменитый на всю округу», состоятельный меннонит Я.А. Реймер, еще в Екатеринославской губернии владевший сотнями десятин. «Задумав переселиться в Кулунду, однообщественники упросили и Реймера двинуться с ними, и вот он здесь, непоколебимый всеобщий авторитет, едва ли не абсолютная глава и власть не только меннонитов, но и великороссов, хохлов и поляков, заселяющих территорию волости… А на сходе у него все парламентские обычаи в отношении ведения прений, голосований и проч. При этом держат себя на этих сходах десятидворники с огромным достоинством – ни шуму, ни ругани, ни безобразных выходок. Оттого и дружно осуществляются всякие общественные мероприятия, оттого и царит здесь культ чести, труда и порядка…»^⁴¹⁹.

Вместе с тем чиновниками отмечались и «своеобразные обычаи, вынесенные из меннонитских общин юга России». Так, например, говорилось, что все меннонитские общества, хотя и ведут подворное хозяйство, но наделяют дворы землей не пропорционально водворенным душам, а поровну между всеми домохозяевами, будь то отднодолец, пятидолец или десятидолец. Кроме того, во всех обществах существовали общественные оброчные статьи, доход с которых предназначался для выдачи безземельным ссуд на переселение, приобретение новых земель и обзаведение хозяйством. Так же своеобразны были обычаи о наследовании. Опеки над сиротами устанавливались первоначально согласно общему положению о крестьянах, в дальнейшем – по особым правилам, принятым в меннонитских колониях юга России^⁴²⁰.

В донесениях чиновников подчеркивалось «настойчивое стремление» немцев сохранить в неприкосновенности «свою немецкую национальность», «свой язык и обычаи». Отмечалось, что даже в волостных немецких правлениях и сельских управах разговор велся на немецком языке, а «русских должностных лиц немцы всеми мерами стараются выжить»^⁴²¹. Детей своих они воспитывали «исключительно на немецком языке», и «в немецком духе». В домашних школах, имевшихся во многих поселках, обучение детей велось только по-немецки^⁴²². Русским языком, по характеристике чиновников, переселенцы владели слабо, языком внутриобщинного и внутрисемейного общения у них оставался немецкий язык: «Между собой немцы говорят на своем родном языке. Многие из них совсем не говорят по-русски, еще большая часть с трудом коверкает русские слова и только некоторые, очень немногие хорошо говорят по-русски»^⁴²³. Исключение составляли меннониты, многие из которых были грамотны не только по-немецки, но и по-русски^⁴²⁴.

Отмечалось отсутствие у немцев смешанных браков: «за все время поселения здесь не было ни одного случая, чтобы немец женился на русской или русская вышла замуж за немца», - констатировал в своем рапорте Змеиногорский уездный исправник^⁴²⁵.

Отношения немецких переселенцев с властью, по свидетельству чиновников, характеризовались лояльностью и законопослушанием. Они единодушно подчеркивали, что немцы «в отношении платежа податей и отбывания общественной повинности аккуратны», «охотно подчиняются русским узаконениям», к местным властям и правительству относятся «осторожно, «предупредительно», «почтительно и даже «с чувством благодарности за отпущенную им в надел землю в достаточном количестве, чего они были лишены в Европейской России»^⁴²⁶.

С окружающим населением перед войной отношения были вполне добрососедские. Как сообщал заведующий водворением переселенцев в III Кулундинском подрайоне: «…колонисты-немцы прибыли в Сибирь со средствами и привезли с собой всевозможные земледельческие культурные приспособления и принялись за ведение образцовых хозяйств. Этим они сразу завоевали себе почетное положение, местное население считало своим долгом быть в приятельских отношениях с немцами. Избирались они единогласно в общественные должности, например, в волостные судьи, а также в члены советов в кредитные учреждения»^⁴²⁷. Заведующий Купинским подрайоном Томского района также отмечал: «Взаимоотношения немцев с местными жителями русского населения довольно миролюбивые…»^⁴²⁸,

Но все «перевернула» война, радикально изменившая взаимоотношения немцев-переселенцев с окружающим населением. Развернутая государственной властью антинемецкая кампания имела своим результатом возбуждение обоюдного недоверия между немецкими колонистами и русским населением. Тот же купинский переселенческий чиновник отмечал: «…местные жители начали прислушиваться в голоса немцев и убедились, что… симпатии их на стороне германцев-немцев, в особенности немцы восхищаются при получении газетных сообщений о неудачах русских., в силу чего местное население в данное время возродило ненависть к колонистам, которая растет почти с каждым днем»^⁴²⁹. Аналогичные оценки звучали и в сообщениях других чиновников. В связи с войной, отмечал крестьянский начальник IV участка Каинского уезда, - немецкое население окончательно восстановило против себя русских: крестьяне уверены, что немцы-переселенцы «на стороне» Германии, рады ее военным успехам, Россию не любят и мечтают о победе Германии над Россией. По его словам, «среди местного русского населения немцы-колонисты пользуются дурной славой, передают, что они тайные доброжелатели Германии, сочувствуют успехам последних в военных делах и верят в конечную победу Германии над Россией»^⁴³⁰.

Об изменении отношений между русскими и немцами-переселенцами свидетельствуют и донесения Барнаульского уездного исправника, среди местного населения наметилось «скрытое, ни в чем пока не проявляемое враждебное настроение» по отношению к немцам. С другой стороны, и среди населения немецких поселков появилось «заметное враждебное отношение ко всему русскому». Жители этих поселков высказывались, что им «теперь здесь не жить, нужно уезжать». И хотя, по свидетельству исправника, в форму явного проявления недовольства эти настроения не выливались^⁴³¹, тем не менее, они являлись тревожным для самодержавия симптомом, свидетельствующим об утрате им доверия среди лояльных прежде немецких колонистов.

Война прервала процесс налаживания жизненного уклада, укрепления и развития хозяйства немецких колонистов на новом месте. Лошадей реквизировало на нужды войны военное ведомство. Мужчин мобилизовали (колонисты сражались на Турецком фронте, меннониты служили в госпиталях, санитарных батальонах, лесных командах). Ратники-меннониты, призванные из Томской губернии (Барнаульский и Каинский уезды), направлялись либо в распоряжение военного ведомства для службы в военно-санитарных учреждениях, либо в Исиль-Кульскую команду Омского управления земледелия^⁴³², созданную стараниями Я.А. Реймера. Когда началась война, Я.А. Реймер лично сопровождал большую группу мобилизованных меннонитов (200 человек) до Томска и оставался там до тех пор, пока не убедился, что все резервисты были устроены в командах лесного ведомства. Ему стоило больших усилий организовать там предусмотренные уставом условия проживания и службы мобилизованных^⁴³³. В то же время чиновники отмечали, что воинскую повинность немцы отбывали неохотно, стараясь всеми мерами от нее уклониться, вплоть до отправки, как это было, например, в Змеиногорском уезде, своих сыновей в Америку^⁴³⁴.

К происходящим военным событиям, по наблюдениям чиновников, немцы относились в основном индифферентно, не выражая явных предпочтений России или Германии. Так, Барнаульский исправник писал, что «все немецкие колонисты, одинаково как лютеране и католики, так и меннониты, к переживаемым событиям проявляют полное равнодушие и, по крайней мере, никаких суждений по этому поводу… не высказывают». Характеризуя такое отношение к войне меннонитов, исправник связывал его с тем, что они «по своему религиозному воззрению чужды каких-либо политических течений, оставаясь безучастными к политической жизни государства, как внешней, так и внутренней»^⁴³⁵. В то же время исправник отметил склонность меннонитов помогать как своим единоверцам, так и русским. В подтверждение он привел пример, когда по приглашению начальника Главного переселенческого управления меннониты добровольно собрали и отправили на свои средства для нужд армии несколько десятков тысяч пудов пшеницы^⁴³⁶. Заведующий Купинским подрайоном также отмечал «отзывчивость» колонистов на призыв о пожертвованиях на нужды войны^⁴³⁷.

Но были и противоположные оценки, в которых говорилось о симпатиях немцев к Германии. Но, даже констатируя «патриотическое сочувствие к своим родичам», чиновники отмечали, что каких-либо активных выступлений со стороны колонистов замечено не было^⁴³⁸. Так, по свидетельству Змеиногорского исправника, служащие в поселках сельские писари дают показания, что немцы очень интересуются ходом войны и заметно оживляются при известии об успехах немцев. Но, приведя это свидетельство, исправник тут же заметил, что он не берется подтверждать справедливость этих показаний, так как немцы очень сдержанны и избегают разговоров с посторонними по поводу текущих событий^⁴³⁹. Каинский уездный исправник также отмечал, что колонисты «даже с простыми крестьянами в разговорах о военных действиях вообще, и о государственном строе, в частности, от высказываний своих взглядов воздерживаются…», и «враждебных выступлений» по отношению к России со стороны колонистов не замечалось^⁴⁴⁰.

Чиновники при всем своем желании не могли найти в поведении немцев признаков нелояльности к России, хотя предубеждение к ним, основанное на их замкнутости и обособленности немцев, они, безусловно, испытывали. «Трудно предположить, - писал заведующий водворением переселенцев в III Кулундинском подрайоне, - чтобы в продолжение многих лет живя в России и в то же время всеми силами стараясь изолироваться от русского населения, немцы считали государство, благами которого они пользуются, своей родиной… Я затрудняюсь характеризовать отношение немецких переселенцев к переживаемым событиям, боясь из априорных положений прийти к ошибочному решению вопроса, но усиленно подчеркиваю имеющиеся у меня факты, на основании которых я могу утверждать, что смешиваться немцы с русским населением, безусловно, не желают, всеми силами изолируются от него и в своей среде укрывают немцев германско-подданных. Я никоим образом не поручусь, что во вверенном мне подрайоне среди 20000 немцев нет людей не только говорящих, но и думающих и чувствующих по-немецки^⁴⁴¹. Заведующий Купинским подрайоном также отмечал: «Что же касается отношения к переживаемым событиям, то высказать категорическое заключение затрудняюсь; ибо лично мне приходилось наблюдать скорее доброжелательное отношение… по слухам же, всякие известия об успехах германцев на театре военных действий, они встречают с удовольствием»^⁴⁴².

Таким образом, расселившись в Томской губернии компактными анклавами, немцы-переселенцы продемонстрировали высокую степень адаптации к новым природно-климатическим условием и инокультурной среде. Этому в значительной степени способствовал сложившийся в местах прежнего расселения комплекс диаспоральности: обособленность образа жизни, стабильность стереотипов поведения, регламентация жизненного уклада, высокий уровень производственной и бытовой культуры, особые конфессиональные отношения, национальные школы и т.п. Но процесс адаптации был затруднен широкомасштабной антинемецкой кампанией, направленной на ограничение и вытеснение немецкого землевладения и сопровождавшейся шпиономанией и призывами развернуть борьбу с «внутренним врагом».

Blog

Российские немцы в инонациональном окружении: проблемы адаптации, взаимовлияния, толерантности международная научная конференция

Содержание

Немцы-переселенцы глазами сибирского чиновника:

проблема адаптации в инокультурной среде

(на материалах Томской губернии)