Средневековые исторические источники востока и запада

Вид материала

Документы

Содержание Фернан мендес пинто Глава cxxxii Глава cxxxiii Глава cxxxiv Глава cxxxv Глава cxxxvi Глава cxxxvii Глава cxxxviii Глава cxxxix Глава cxl 226. Багетор — Красная река в Северном Вьетнаме. 227 Король Бунго.— 235. Фушеу — город Фунай на острове Кюсю, современный Оита. 236 238. Гото — острова к югу от острова Кюсю. 239 Средневековые исторические источники Фернан мендес пинто Глава cxli Глава cxlii Глава cxliii Глава cxliv ... Полное содержание

Подобный материал:

• Средневековые исторические источники востока и запада, 3724.43kb.
• План: I. Нашествие на Русь с Востока и Запада. Россия в начале 13 века, 346.71kb.
• О. А. Галанина езисы к реферату Научные традиции Востока и Запада в старинных геометрических, 22.33kb.
• Международный молодежный форум «Постиндустриальный мир: наука в диалоге Востока и Запада», 81.78kb.
• Состоится Международный молодежный форум «Постиндустриальный мир: наука в диалоге Востока, 53.32kb.
• Соревновательно-тренировочная деятельность спортсменов-единоборцев в условиях межкультурного, 840.34kb.
• Памятка туриста, 137.1kb.
• Географическое положение Камчатки, 87.52kb.
• Еменный город на Истмийском перешейке, соединяющем Среднюю Грецию и Пелопоннес, с запада, 30.09kb.
• И 61°00' вост долготы и занимает площадь 3154 кв м. Ссевера и востока ее окаймляет, 2163.14kb.

СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Ы  Э  Ю  Я  Документы

ФЕРНАН МЕНДЕС ПИНТО

СТРАНСТВИЯ

ГЛАВА CXXXI

Как король переехал из Фанаугрена в столицу Узанге и о торжественном въезде его в последнюю

За те три дня, что прошли после нашего прибытия в Фанаугрен, татарский посол был принят королем всего лишь два раза, так как последний готовился к отбытию в Узанге.

Как-то во время этих свиданий посол коснулся одного из пунктов данного ему относительно нас наказа, на это король, по словам посла, ответил с веселым лицом:

— Так и будет сделано, но ты не забудь напомнить мне об этом деле, когда увидишь, что ветры благоприятны; было бы плохо, если бы муссон изменил им в пути, которым они пожелают следовать. [261]

Это очень обрадовало посла, и, принеся нам эту добрую весть, он в награду за нее попросил, чтобы мы записали ему в книгу несколько молитв нашему богу, так как он захотел стать его рабом, услышав, как мы его превозносим. За известие, которое он принес нам от короля, мы его весьма благодарили, ибо этого мы единственно и добивались и желали гораздо больше, чем великих милостей, которые сулил нам татарский хан, если бы мы остались у него на службе.

Наконец в одну из суббот, покинув утром Фанаугрен, король направился в Узанге переходами всего лишь в шесть легуа в день, так как вместе с ним следовало туда большое количество народа. В первый день он остановился на обед в небольшом селении под названием Бенау, оставался в нем допоздна и отправился на ночлег в монастырь под названием Понгатур. На следующий день рано утром он выехал в Микуй, откуда в сопровождении трех тысяч всадников проделал путь в течение девяти дней, причем проехал мимо многих весьма знатных селений, если судить по их внешнему виду, не желая, чтобы ему устраивали там прием или какую-либо торжественную встречу. Объяснял он это тем, что все эти народные празднества дают лишь возможность тиранам-чиновникам грабить бедняков, а это оскорбляет всевышнего. Таким образом король достиг города Лингатора, расположенного на берегу очень широкой и глубокой пресноводной реки, по которой сновало множество гребных судов, и остановился там на пять дней, так как в пути почувствовал недомогание. Отсюда он выехал до рассвета с тридцатью всадниками, не желая иных провожатых. Отделавшись от многолюдной свиты, он занялся соколиной охотой, которой, как говорят, был великий любитель, равно как и другими развлечениями, между прочим, травлей и разными другими видами охоты, устроенными ему местными жителями, и провел в этих занятиях большую часть пути, ночуя обычно по-походному, в палатке, которую ему ставили в самой чаще леса. Достигнув реки Багетор ²²⁶, одной из трех, вытекающих из озера Фанстир в Татарском ханстве, он перебрался на тот берег в лауло и жанга, которые ему дали местные жители, и на них продолжал свой путь вниз по течению до большого поселка под названием Натибасой, высадился там на берег без всякой торжественности после захода солнца, а оттуда уже следовал сухим путем и через трое суток прибыл в Узанге, где ему устроена была пышная встреча. Впереди он вез добычу, которую захватил на войне с тинокоухами, основной гордостью его, тем, чем он больше всего похвалялся, были двенадцать повозок с [262] идолами, о которых я уже раньше говорил. Последние, как заведено в здешних пагодах, были самые разнообразные, среди них было шестьдесят бронзовых и девятнадцать серебряных гигантов. Как я уже не раз говорил, больше всего льстит самолюбию этих людей триумфальное шествие с чужими идолами и утверждение, что, несмотря на сопротивление врага, боги его были захвачены.

Вокруг этих повозок шло большое, количество пленных жрецов, скованных по трое железными цепями,— все они плакали. За ними на небольшом расстоянии ехало еще сорок повозок, в которые были впряжены по паре носорогов; на повозках громоздились горы оружия и знамен противника, волочившихся в пыли. За ними следовали новые двадцать повозок, нагруженных огромными, окованными железом сундуками, в которых, как говорили, перевозилась казна тинокоухов; таким же порядком следовало и все остальное, что обычно выставляют напоказ в триумфальном шествии: двести слонов с башенками на спинах и мечами на клыках; огромное количество коней с мешками черепов и костей убитых. Таким образом король показал народу все, что он отвоевал в бою у неприятеля силой своего оружия.

После того как мы провели почти месяц в Узанге, присутствуя на всевозможных развлечениях, празднествах и прочих времяпрепровождениях, которые устраивались как вельможами, так и простым народом, не говоря уже о ежедневных роскошных пирах, привезший нас татарский посол поговорил еще раз с королем по поводу нашего отъезда, и последний разрешил его без малейших колебаний, приказав тут же доставить нас к берегам Китая, где мы надеялись найти португальское судно, на котором можно было бы добраться до Малакки, а оттуда и до Индии; приказание короля было немедленно выполнено, а мы стали готовиться в путь.

ГЛАВА CXXXII

Как мы покинули город Узанге и что с нами случилось, пока мы не достигли острова Танишума ²²⁷, первой японской земли

В большом волнении и радости, которые легко можно себе представить, если вспомнить все невзгоды, что нам пришлось претерпеть и от которых, как нам казалось, мы теперь уже навсегда избавились, покинули мы 12 января Узанге и стали [263] спускаться по очень широкой пресноводной реке более легуа в ширину, меняя курс в зависимости от ее поворотов; за семь дней пути мы видели большое количество прибрежных селений и городов, которые, судя по их внешнему виду, казались богатыми, ибо строения их отличались роскошью,— как частные дома, так и храмы с золотыми шпилями,— да и по реке сновало множество гребных судов, груженных всевозможными товарами в чрезвычайном изобилии.

Когда мы прибыли в прекрасный город под названием Куангепару в пятнадцать или двадцать тысяч жителей, Науделун ²²⁸, который вез нас по приказу короля, остановился в нем на двенадцать дней и занялся торговлей на серебро и жемчуг, причем признался нам, что выручает при этом четырнадцатикратную прибыль, и добавил, что если бы он привез соль, то прибыль получилась бы уже тридцатикратная. Этот город, как нас уверяли, одной добычей серебра ежегодно приносит королю две тысячи пятьсот пико, что составляет четыре тысячи кинталов, а кроме этой статьи у него есть еще и другие источники дохода. Защищен город всего лишь кирпичной стеной толщиной в восемь моих ладоней и рвом пятидесяти брас в ширину и семи пядей в глубину. Жители его люди слабосильные и безоружные, артиллерии или чего-либо еще, что могло бы противостоять врагу, у них нет, и пятьсот добрых солдат быстро бы с ним справились. Оттуда во вторник утром мы отбыли и плыли тринадцать дней, после чего прибыли в порт Саншан ²²⁹ в Китайском государстве, расположенный на том самом острове, на котором потом преставился блаженный святой Франциск Ксаверий, как об этом я расскажу позже. Не найдя там судна из Малакки, так как все они отплыли девять дней назад, мы прошли на семь миль дольше, в другой порт, под названием Лампакау, где оказались две джонки с Малайского побережья, одна из Патане, а другая из Лугора. Но так как нашей португальской нации свойственно с чрезвычайным упрямством держаться своих мнений, даже в деле, требующем прежде всего трезвости и согласия, между нами восьмью возникли по поводу отъезда такие споры и пререкания, что мы чуть-чуть не перебили друг друга. Ввиду того что рассказывать об этом мне весьма стыдно, я ничего больше не скажу, кроме того, что некода лорчи, который довез нас до Лампакау, был так поражен нашей грубостью, что расстался с нами в величайшем негодовании, не пожелав принять ни от кого из нас ни письма, ни записки, и заявил, что готов поплатиться головой, лишь бы не гневить бога тем, что возьмет вещь, принадлежащую нам. [264]

Таким вот образом, рассорившись и так и не помирившись, застряли мы на этом островке еще на девять дней, за это время обе джонки ушли, не пожелав нас взять, и мы остались одни в пустынных зарослях, подвергая себя величайшим опасностям, от которых нам почти наверное не удалось бы спастись, если бы господь бог не вспомнил о нас: ибо на восемнадцатый день пребывания нашего в великой нужде и голоде к острову пристал пират по имени Самипошека, разгромленный армадой шиншейского айтау ²³⁰ и искавший здесь укрытия. Из двадцати восьми судов, которые у Самипошеки были, айтау забрал двадцать шесть, и только двум удалось спастись, причем большая часть его команд была жестоко изранена, так что пирату пришлось задержаться двадцать дней на острове, чтобы дать им поправиться. Необходимость заставила нас восьмерых проситься к нему в команду, надеясь, что он доставит нас куда-нибудь, где господу нашему будет угодно дать нам возможность перебраться на более надежное судно, которое отвезло бы нас в Малакку.

Прошло двадцать дней, раненые выздоровели, и мы, так за это время и не помирившиеся после ссоры, сели на суда пирата, трое — на то, где находился он сам, а пятеро остальных — на другое, где капитаном был его племянник, и отправились в некий порт под названием Лайло на девять легуа дальше Шиншеу, а от нашего острова отстоявший на восемьдесят. Мы следовали избранным курсом при слабом попутном ветре вдоль берега Ламау в течение девяти суток. Как-то утром, когда мы находились к норд-весту от Соленой реки, впадающей в море в пяти легуа ниже Шабаке, на нас напал разбойник на семи высокобортных джонках и вступил с нами в бой, продолжавшийся с семи часов утра до десяти. Бой этот был весьма жестоким, и с той и с другой стороны метались и копья и огонь; в конечном счете три судна было уничтожено пламенем, две джонки противника и наше судно, как раз то, где находились пять португальцев, которым мы так и не смогли ничем помочь, ибо к этому времени большая часть нашего экипажа была уже изранена. К вечеру задул свежий ветер с моря, и господу нашему было угодно дать нам возможность убежать, вырвавшись из рук противника. В таком потрепанном виде мы продолжали наш путь еще трое суток, пока с берега на нас не налетел ураган, сбивший нас с курса, причем настолько сильный, что в ту же ночь мы потеряли из виду землю, и так как вернуться уже не было возможности, нам осталось только идти фордевинд к острову лекийцев, где пират этот был прекрасно известен и королю и жителям. [265] С этим намерением мы стали пробиваться дальше между островами архипелага, но так как штурмана, убитого в недавнем бою, у нас уже не было, а норд-остовый ветер и течение были нам противны, мы с величайшим трудом пролавировали с одного румба на другой в течение двадцати трех суток, пока господу нашему не стало угодно, чтобы мы завидели берег. Мы приблизились к нему, чтобы выяснить, имеется ли там бухта или порт, где можно было бы безопасно стать на якорь, и вдруг увидели на зюйде почти на самом горизонте большой огонь. Мы вообразили, что здесь должны быть люди, которые за наши деньги снабдят нас пресной водой, в которой мы очень нуждались. Итак, мы отдали якорь у этого острова на глубине семидесяти брас, но в это время к нам с берега направились две небольшие алмадии, на которых было шесть человек, и, прибыв на судно и обменявшись приветствиями и любезностями, спросили нас, откуда идет наша джонка. Мы ответили, что из Китая и везем товары, чтобы заняться здесь торговлей, если нам дадут на это разрешение. На что один из прибывших сказал, что разрешение наутакин ²³¹, сюзерен этого острова Танишума, безусловно, нам даст, если мы заплатим ему пошлины, которые платятся в Японии, ибо Япония и есть та большая земля, которую мы перед собой видим. Он ответил на наши вопросы и указал, где находится порт, в котором нам надлежало стать на якорь. Мы с возможной поспешностью выбрали якорь и направились в бухту на южной стороне острова, где находился большой поселок под названием Миайжима, откуда к нам вышло множество парао, на которых мы закупили провизию.

ГЛАВА CXXXIII

Как мы высадились на острове Танишума и что произошло между его владельцем и нами

Не прошло и двух часов, как мы стали на якоре в бухте Миайжима и к нашей джонке подошел наутакин, князь острова Танишума, вместе с купцами и представителями знати, привезшими большое количество ящиков серебра, чтобы заняться торговлей. После того как обе стороны обменялись обычными любезностями и князь убедился, что ничто ему не угрожает, он подошел к нашей джонке. Тут, увидев нас, троих португальцев, он спросил, кто мы такие, ибо по чертам [266] лица и нашим бородам сразу увидел, что мы не китайцы. Капитан пиратского судна ответил, что мы прибыли с земли, именуемой Малакка, куда мы еще много раньше пришли из другой, называемой Португалией, король которой, как он много раз от нас слышал, обитает на самом краю света. Наутакин был этим крайне удивлен и, обратившись к присутствующим, сказал:

— Пусть меня убьют, если это не шеншикожины ²³², о которых написано в наших книгах и которые, скользя по поверхности вод, покорили все прибрежные народы краев, где создаются сокровища. Поэтому нам, видно, посчастливилось, если они прибыли на наш остров с дружественными намерениями.

И, обратившись к лекийской женщине, служившей толмачом между ним и капитаном джонки, он сказал ей:

— Спроси у некоды, где он нашел этих людей или с какой целью он привел их с собой к нам в Японию.

На что капитан ответил, что мы купцы и, безусловно, порядочные люди, что он нашел нас в тяжелом положении в Лампакау и приютил у себя из милосердия, как это у него в обычае делать со всеми, кого он находит в затрудненных обстоятельствах, чтобы господь избавил его от неистовства штормов, носящихся по морям и губящих мореходцев.

Наутакину эти объяснения пирата показались настолько убедительными, что он тут же перебрался в джонку и сказал любопытным, которых было очень много, чтобы они не все следовали за ним, а только те, которым он это позволит. Внимательно осмотрев от кормы до носа нашу джонку, он уселся в кресло у навеса и стал нас расспрашивать о разных частностях, которые хотел узнать и на которые мы отвечали так, чтобы, насколько можно, ответы наши пришлись ему по вкусу и он остался доволен. На разговоры эти он потратил довольно много времени и проявил себя человеком любознательным и питающим пристрастие к новизне. Распрощался он с нами и с китайским капитаном, ибо на других он не обратил никакого внимания, со словами:

— Приходите завтра ко мне, а вместо подарка принесите побольше сведений о том великом мире, по которому вы странствовали, и о землях, которые видели, и как они называются, ибо истинно говорю вам, этот товар мне больше по вкусу, чем все прочие,— и с этим отправился на берег.

На другой день, едва наступило утро, он прислал к нашей джонке большое парао со всякой провизией: виноградом, грушами, дынями и всевозможными овощами, которые родит эта [267] земля. Увидев все это, мы возблагодарили господа нашего. Некода послал наутакину в ответ несколько кусков дорогой материи и китайских безделушек и велел сказать, что как только джонка станет на якорь в защищенном месте, он немедленно явится к нему и принесет с собой образчики товаров, которые привез продавать. И действительно, едва наступило следующее утро, он сошел на берег вместе с нами троими и еще десятью наиболее степенными и внушающими доверие китайцами, которые были ему необходимы, чтобы придать известную пышность первому своему посещению, ибо китайцы в этом отношении тщеславны.

Наутакин принял нас в своем дворце радушно. Некода принес ему хороший подарок и показал образчики своих товаров, они установили цену и договорились, что на следующий день товары будут перенесены в дом, который наутакин велел предоставить некоде и его людям на время до их отбытия в Китай. Покончив с этим, наутакин опять заговорил с нами и стал обстоятельно расспрашивать нас о многих вещах. Поняв, чем ему можно угодить, мы сообразно с этим и строили свои ответы, не слишком точно придерживаясь истины. Впрочем, это относилось лишь к известным вопросам, отвечая на которые нам пришлось прибегнуть к некоторому вымыслу, чтобы не уронить в его глазах достоинство нашей родины.

Первый вопрос был таков: правда ли, что Португалия, как говорили ему китайцы и лекийцы, и величиной своей, и богатствами превосходит Китайскую империю? Это мы подтвердили. Второй — правда ли то, в чем его уверяли, а именно, что король наш силой оружия покорил большую часть света? На это мы тоже ответили, что это соответствует действительности. А третий — правда ли, что король наш владеет большим количеством золота и серебра и у него якобы две тысячи кладовых наполнены ими до потолка? На последний мы ответили, что точно сказать не можем, две ли их тысячи, ибо земля и королевство столь велики и в нем такое количество сокровищ и народов, что трудно ответить что-либо определенное. Этими и подобными вопросами он задержал нас на два часа с лишним и в заключение сказал своим:

— Без сомнения, не может почитать себя счастливым ни один царь, имеющийся сейчас на земле, если он уже не является или не собирается стать вассалом столь великого монарха, каков император этих людей.

И, отправив на джонку некоду с его людьми, он попросил нас провести этот вечер с ним, ибо никак не мог насытиться [268] рассказами о многих вещах этого мира, узнать о которых ему не терпелось, и добавил, что наутро прикажет отвести нам помещение поблизости с собой, ибо здесь лучшее место в городе. Мы охотно согласились, а он отправил нас к одному купцу, который оказал нам самое широкое гостеприимство, приютив нас как на эту ночь, так еще на двенадцать суток, что мы провели в городе.

ГЛАВА CXXXIV

О чести, оказанной наутакином нашему хорошему стрелку из мушкета, и о том, к каким последствиям это привело

На следующий день китайский некода выгрузил на берег все свои товары, как приказал ему наутакин, и сложил их в помещения, которые для этого ему отвели. Весь товар был распродан за три дня, как потому, что его было немного, так и потому, что люди здесь в нем очень нуждались. На нем пират нажился столько, что возместил потерю двадцати шести судов, которые забрали у него китайцы; товары у него брали немедленно и за любую цену, какую бы он ни назначил. Нам он признался, что, имея товаров всего на две тысячи пятьсот таэлей, выручил за них больше тридцати тысяч. Мы, трое португальцев, поскольку торговать нам было нечем, проводили время, ловя рыбу, охотясь и осматривая пагоды, которые отличались большой величественностью и богатством; бонзы их (так они называют своих священников) принимали нас хорошо, потому что все японцы по природе своей доброжелательны и общительны. От безделья один их наших, по имени Диого Зеймото, развлекался стрельбой из сохранившегося у него мушкета, так как питал к ней большую склонность и изрядно наторел в этом деле. Как-то раз он отправился охотиться на болото, где в изобилии водилась всевозможная дичь, и настрелял там двадцать шесть уток. Японцы, увидев новый и доселе неведомый им вид стрельбы ²³³, немедленно донесли наутакину, который в это время смотрел, как гоняют приведенных из-за моря коней. Последний, весьма изумленный сообщением, тут же отправил человека на болото за португальцем, и когда тот появился с ружьем на плече и с сопровождавшими его двумя китайцами, которые несли настрелянных уток, пришел в величайшее восхищение, ибо ко всему [269] необычному у него был чрезвычайный вкус. Дело в том, что в этих краях еще никогда не видели огнестрельного оружия и не могли понять, что оно собою представляет, равно как и не знали секрета пороха, а потому все в один голос решили, что это колдовство. Зеймото, видя всеобщее изумление и восторг наутакина, сделал в его присутствии три выстрела, убив одного коршуна и двух горлиц. Не буду тратить лишних слов на то, чтобы заверять читателя в правдивости того, что я повествую, и расписывать во всех подробностях невероятные последствия, к которым привела охота Зеймото. Скажу только, что наутакин тут же посадил последнего на круп своего коня и в сопровождении огромной толпы и четырех стражей, вооруженных дубинками с железными набалдашниками, отправился во дворец, причем велел стражам возглашать: «Наутакин, князь всего острова Танишума и хозяин наших голов, приказывает и желает, чтобы все до единого, населяющие эту расположенную между двумя морями землю, чтили и почитали шеншикожина с края света; ибо отныне он объявляет его своим родичем и равным фашаранам, восседающим с ним рядом, а кто не захочет подчиниться этому приказу его по доброй воле, потеряет голову». На что весь народ громко и нестройно ответил: «Да будет так вовеки». Когда Зеймото, торжественно сопровождаемый, доехал до первого двора княжеских хоромов, наутакин соскочил с коня и, взяв его за руку и не отпуская от себя, повел во дворец, в то время как мы оставались позади. Во дворце он отвел его в собственные покои и усадил за свой стол; а в знак особого почета предложил ему переночевать в одном с ним покое. И впредь он оказывал ему больше внимания, чем кому бы то ни было; нам тоже благодаря ему перепадали кое-какие милости.

Зеймото, видя, что ничем иным он не может доставить большее удовольствие наутакину и достойно отплатить за оказанные милости, преподнес ему свое оружие. Сделал он это, вернувшись как-то раз с охоты, на которой настрелял большое количество голубей и горлиц. Наутакин принял подарок как величайшую драгоценность, заверил Зеймото, что мушкет дороже ему всех сокровищ Китая, и в благодарность велел выдать ему тысячу таэлей серебром, настоятельно прося его показать, как делают порох, ибо без него мушкет окажется бесполезным куском железа. Зеймото обещал выполнить его просьбу и обещание свое сдержал. И так как отныне главной радостью и развлечением наутакина было стрелять [270] из мушкета, приближенные его, видя, что ничто иное не может так его порадовать, как это развлечение, приказали по образцу подаренного мушкета изготовить другие, такие же, что и было вскорости выполнено. Увлечение этим оружием и любопытство к нему росло не по дням, а по часам, и когда мы через пять месяцев с половиной покинули этот остров, там уже было свыше шестисот мушкетов. А когда меня в последний раз послал туда вице-король дон Афонсо де Норонья с подарком королю Бунго ²³⁴, что произошло в 1556 году, японцы уверяли меня, что в городе Фушеу ²³⁵, столице этого государства, мушкетов уже имеется тридцать тысяч ²³⁶. Я очень удивился тому, что их стали столь быстро производить, на что некоторые купцы, люди благородные и почтенные, сказали мне, что на всем японском острове мушкетов уже более трехсот тысяч и что они сами купили их двадцать пять тысяч у лекийцев за шесть поездок, совершенных на их остров. Итак, благодаря одному-единственному мушкету, который Зеймото с самыми лучшими намерениями, из дружбы подарил наутакину, чтобы как-то отплатить ему хотя бы отчасти за оказанные ему почести и милости, как я уже раньше говорил, огнестрельное оружие настолько размножилось в этой стране, что нет деревни, ни местечка, какими бы незначительными они ни были, где бы не оказалось свыше сотни мушкетов, а уж в крупных и значительных городах иначе их не считают, как на многие тысячи. Из этого явствует, какого рода люди эти японцы и какую приверженность они имеют к военному делу, которое доставляет им больше удовольствия, чем всем прочим доселе известным народам.