Geum.ru

Илья Стогов отвертка

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   35
* * *

   Сто раз подряд я зарекался ходить в больницы. А уж тем более в морги. И все равно приперся. Странный я тип. Никогда не учусь на собственном опыте. Наверное, я не модный и вообще лох, но я верю, что человек – это не мясо плюс кости плюс несколько литров жидкостей. Человек – это… В общем, видеть его на операционном столе, растянутого, как лягушка, мне неприятно. Настолько неприятно, что, увидев, я вынужден потом подолгу отпиваться алкоголесодержащими напитками. Я стоял на крыльце и курил. Майор курил рядом. Из нас двоих руки дрожали только у меня. А голова работала только у майора. – Вы что-нибудь поняли из того, что он сказал? – Немного. Так, кое-что понял. – Кое-что? – Кое-что. – Может, поделитесь? – Поделюсь. Только можно не сейчас? – А что с профессором? Вы его знали? – Перед тем как в «Moon Way» убили китайца, тот оставил для меня в камере хранения кое-какие бумаги. На тибетском языке. Вчера профессор Толкунов переводил мне эти бумаги. – Да? – Мазефака! Это было всего-навсего вчера. Мы помолчали. Я прикурил еще одну сигарету. – Бумаги завтра к двум часам занесете ко мне на Литейный. Пропуск я выпишу. Там же дадите показания. И насчет профессора, и насчет этого… Молчанова… – Хорошо. Майор не отрываясь смотрел на лужи и кусал рыжий моржовый ус. Дверь открылась. К нам под навес шагнула медсестра Люда. Она протянула майору заполненный бланк с печатью внизу. Он пробежал бумагу глазами. – Все. Молчанов умер. В сознание больше не приходил. Капли дождя… сотни тысяч одинаковых капель дождя продолжали все так же тоскливо ударяться о землю. Звук был негромким и успокаивающим.
14

   Только в машине я вспомнил – дома, наверное, до сих пор сидит блондинка Жасмин. Что с ней делать, я понятия не имел. Терпеть не могу пускать в дом кого попало. – За трамвайной остановкой налево. И во двор. Сколько? Водитель был полным мудаком. Он умудрился остановиться прямо посреди громадной, на полдвора, лужи. Вылезая из машины, я промочил ноги. Дождь, обрадовавшись, швырнул за шиворот порцию холодных капель. Настроение испортилось окончательно. Жасмин сидела на диване в большой комнате. Выспавшаяся, совершенно трезвая и нарядившаяся в мою лучшую рубашку. На полу валялся глянцевый журнал. Он был раскрыт на репортаже, подписанном моей фамилией. Я сказал блондинке «привет». Что еще говорят в таких случаях, я не знал и просто пошел переодеваться. Вместо мокрого «Левайса» я натянул точно такой же, но сухой. Вкусы относительно джинсов сформировались у меня еще в последних классах средней школы. Тогда же я привык, приходя домой, первым делом включать радио. Вернее, сперва это был магнитофон и лишь последние десять лет – радио. В радио играла песня «I Still Haven’t Found What I Look For». Знаете? Это «U2»… такие лысые и старые ирландские клоуны… раньше девушки говорили мне, что я похож на ю-туевского вокалиста. Жасмин зашла в комнату и сказала: – Мой руки, журналюга. Будем ужинать. – Ага. Сейчас помою. И шею тоже. Можно я буду называть тебя «мама»? – Парень, я потратила целый вечер, чтобы угостить тебя хорошим мясом. – Увы, я не парень. Я усталый, потрепанный жизнью хам. Негостеприимный и со склонностью к вегетарианству. Кухня блестела чистотой. Впервые за последние годы. Недельные завалы посуды в раковине исчезли, а на столе красовалась дюжина тарелочек, мисок и кастрюль. Еще на кухне пахло мясом. Вкусным… горячим… таким, каким не пахло в этой квартире черт знает с каких времен. – Перед моим приходом здесь снимали кино? Жасмин не реагировала. Она молча курила и смотрела на меня огромными желтыми глазами. Потрясающе красивая женщина. Секунду помолчав, я сдался. Я сказал, что не хватает вина, и пошел в комнату проверить, осталось ли чего-нибудь в баре. Вина, разумеется, не было. Я не люблю вино и ничего в нем не понимаю. Я человек северный. Пью то, что делают из пшеницы, и не пью то, что делают из винограда. В баре стояли несколько открытых бутылок водки, громадная, как цистерна, бутылка «Мартини Бьянко», купленная Лешей Осокиным в пулковском «Дьюти-фри», и гордость коллекции – дорогая, вся в металлических бляшечках бутылка джина «Бифитер». Получен был «Бифитер» пару недель назад в качестве взятки от мерзкого типа, категорически не желавшего видеть свою фамилию на страницах городской печати. Напиток был принят мною с чувством собственного достоинства. Весь имеющийся на типа компромат после этого был безвозмездно передан коллегам из конкурирующих изданий. Пусть и они угостятся модным алкоголем. – Ты пьешь джин? – Еще как пью. При виде бутылки глаза у Жасмини загорелись. Я убедился: да, действительно пьет, и еще как. Она вытащила из холодильника решетку со льдом и раскидала кубики по стаканам. До сих пор я был полностью уверен, что в моем доме нет решетки под лед. Жасмин выпила почти целый бокал, а я значительно меньше. Мясо оказалось нежным и сочным… таким же, как Жасмин. – Свинина? – Говядина. Ты что, мусульманин? – Буддист. Тантрического направления. – Налей мне еще джина. – Воспитанные девушки говорят «пожалуйста». – Хороший джин. Где ты, пьянь ободранная, его взял? – Подарили. Поклонники моего литературного таланта. – Может, мне тоже пойти в журналисты? Делать ни хрена не надо, пей целыми сутками, а тебе за это еще и зарплату платят. И дарят джинов в бутылке. Поговори с редактором, может, меня тоже возьмут? – Неужели к своим годам ты уже научилась складывать из букв слова? – В свое время я даже написала… – Что ты написала? – Ничего. Ешь мясо. – Что ты написала? – Слово «хрен» на заборе. Тебе не нравится мое мясо? – Нравится. Я фанат твоего мяса. Я куплю себе тишотку с эмблемой твоего мяса и стану ходить по улице. Я даже выпью за здоровье твоего мяса! Потом я увидел, что от джина осталась только треть. Потом я посмотрел чуть левее и увидел, что из-под моей рубашки, надетой на Жасмин, торчит кусочек ее груди. Небольшой, но мне хватило. Первый факт меня расстроил, а второй – нет. Раздумывая об этом, я даже не заметил, как «Бифитер» кончился совсем. Я пообещал, что сейчас приду, и пошел посмотреть, что там еще есть в баре. Выбор пал на почти целую бутылку «Синопской» водки. Типично дамский напиток. Возвращаясь на кухню, я ударился плечом о косяк и чуть не выронил бутылку из рук. Под водку Жасмин достала из холодильника несколько железных банок «Спрайта». Мы выпили водки, и я сказал Жасмин, что в следующий раз пьем на брудершафт. – Разве мы когда-либо были на «вы»? Потом я заглянул в ванную. Попил воды, сполоснул лицо. Из зеркала на меня смотрел небритый, потрепанный тип. Я сидел на краю ванной и думал о том, что всего в получасе от моей теплой квартиры на холодном столе в морге ждет отправки в Китай тело бизнесмена Ли. А неподалеку, на двух сдвинутых вместе столах, лежит рыжебородое тело профессора Толкунова. И еще о том, что завтра лениздатовские уборщицы будут с большим трудом оттирать сгустки засохшей крови, заляпавшей пол и стены редакционного лифта. Глупо и противно. Ты думаешь укрыться от реальности за стенкой из алкоголя, ничего не значащих слов, множества постоянно окружающих тебя лиц. Реальность все равно никуда не девается. Реальность – это такая штука, которая всегда с тобой. Когда я вернулся на кухню, бутылка водки была более пуста, чем когда я уходил. Жасмин успела приложиться к ней минимум трижды. Я сел на диван и посмотрел на блондинку. Мне хотелось задать ей много разных вопросов, но я не был уверен, что точно знаю каких. Прежде чем хоть что-то сказать, я тоже выпил. – Лешу Молчанова застрелили. Не знаю, на что я рассчитывал. Но ничего особенного не произошло. Стакан из ослабевших пальцев Жасмин так и не выпал. – Кто это – Леша Молчанов? – Твой приятель из джипа. – Из джипа? – Из джипа. Как-то на Невском я разбил ему физиономию. – Стогов, тебе плохо? Я смотрел на Жасмин. Жасмин смотрела на меня. По радио кончилась песня и началась реклама. – Не надо делать из меня идиота. Ладно? – Ладно. – Два дня назад я встретил тебя ночью на Невском. Ты с приятелями ехала на джипе. Если я правильно понял, вы собирались меня подвезти. Помнишь? – Ну. – Тот из твоих приятелей, которому я тогда разбил лицо, – убит. Застрелен. Жасмин презрительно скривила губы и долила себе в стакан остатки водки. – Скажи чего-нибудь. – С чего ты взял, что это мои приятели? – Ты сидела с ними в машине? – Ты тоже в ней сидел. Всего через десять минут после меня. Она посмотрела на меня и не морщась выпила все, что было у нее в стакане. – Только не надо мне рассказывать… – Заметь, я вообще ничего тебе не рассказываю. И ни о чем тебя не спрашиваю. Сижу себе помалкиваю. – В смысле? – Стогов, тебе хочется испортить вечер? Мне – нет. Чего ты завелся? Лучше выпить чего-нибудь принеси… – Погоди… – Нет, не погожу. Не будь занудой. Сказано тебе: тащи сюда алкоголь. Я сходил в комнату и принес еще одну открытую бутылку. Она была последней. – Объясни, что ты делала в этом джипе? – Иди на хрен, понял? – Нет, не понял. – Какое именно слово тебе незнакомо? – Никакое! Ты можешь не выпендриваться? – Shit! Так хорошо сидели! Охота тебе влезать во все это дерьмо?.. Ну, сидела я в тот вечер дома. Вдруг звонок. Открываю – стоят, красавцы. Леша этот твой… Как его? Молчанов. И еще двое. Одевайся, говорят, поедешь с нами. Я не ты – по зубам давать не умею. Пришлось ехать. Ну, отвезли они меня куда-то за город. Спрашивали про какую-то бумагу. Зануды – хуже тебя… Ну а где-то часа в два ночи поехали за тобой. – А дальше? – Дальше сам знаешь… Минут сорок сидели в машине. Ждали, пока ты накачаешься пивом… Думаю, если бы ты не принялся демонстрировать ребятам бойцовские дарования, они просто покатали бы тебя в машине, порасспросили и отпустили. Обошлось бы без синяков. – А потом? – Когда тебя запихнули в машину, мне места уже не хватило. Меня оставили на Невском, а сами уехали. Я налил себе водки, добавил туда же «Спрайта» и отхлебнул. Коктейль получился так себе. То, что рассказала Жасмин, было интересно, но бесполезно. – Больше ничего не просили? Только бумагу? – Даже за коленки не трогали. Только бумагу. – И у меня… тоже… только бумагу. Я еще удивился: зачем им какая-то бумага? Они же тупорылые… Я допил коктейль, сходил в комнату и принес конверт с бумагами: – Вот эта бумага. Жасмин раскрыла конверт и вынула листки. Покрутила в руках мантру Кострюкова. Я пояснил: – Это мантра. Типа заклинание. Инструкция, как вводить во влагалище тибетским теткам сияющие бриллианты… – Круто. Зачем эта пердула нужна? В смысле, нужна тем, кто не хочет вдуть тибетским теткам? Ты понимаешь? – Понимаю. – Все-все-все понимаешь? – На самом деле я очень умный. Только тс-с… – Расскажешь? – Отчего не рассказать? – Только сперва выпьем? – Только сперва выпьем! Мы выпили, и я заговорил. Говорил я долго. Жасмин слушала не перебивая. Джи-лама… вырезанное сердце… востоковед Кострюков… этнографическая коллекция… эрго: востоковед расстрелян, куда делась привезенная им ценность, неизвестно. Потом Жасмин прикурила сигарету и сказала: – Короче, осталось узнать, что именно привез сюда из Тибета твой востоковедный дядька и куда он его дел. – Смотри-ка! Ты пьяная, но умная! – Выпьем еще? – На самом деле, что привез и куда дел, я тоже знаю. – Иди ты! – Я же говорю: я умный. И ты умный… ум… мная… Не выпить ли нам за это? – Ну и что же это за сокровище? – Главное на свете сокровище – длинноногие блондинки. – Не надо меня в себе разочаровывать. – Меня… В себе… Как ты сказала? А-а! Ну ладно, скажу. Вообще-то это бриллиант. Я узнал об этом только сегодня. Мне в больнице сказал подстреленный Молчанов. Скорее всего, крупный камень из награбленных Джи-ламой. Не поцеловаться ли нам? – С какой целью ты расстегиваешь мою рубашку? – Это не твоя. Это моя рубашка. – Где теперь находится камень, ты тоже знаешь? – Тоже. Знаю. – Но мне не скажешь? – Почему это не скажу? Скажу. – Где он? Я потянулся за водкой, рукой по дороге задел остатки «Спрайта», уронил и его и водку, начал вытирать лужу прямо ладонью, что-то говорил девушке, потом выпил… причем похоже, что выпил все-таки на брудершафт, потому что сразу после этого мы поцеловались… поцелуй был долгим… я чувствовал, как она дышит… она сказала: «Ух ты!»… и я целовал ее лицо, а она сжимала мои горящие щеки своими мягкими ладошками и что-то шептала… и у нее была восхитительная нежная кожа, а когда я целовал ее, то от нее пахло сигаретами и духами… наверное, ужасно дорогими… остановиться я уже не мог, а она говорила «Милый…» и задыхалась, и вся была моя, вся абсолютно. А потом была темнота. И только музыка еще долго что-то шептала в этой замечательной темноте.