Смирнова-Россет А. О. Воспоминания

Вид материала

Биография

Содержание Xiii. глава исторических отступлений Xiv. жуковский.— встреча со школьным учителем

Подобный материал:

• Воспоминания Сайт «Военная литература», 4244.99kb.
• И. М. Смирнова при изучении геометрии в 10-11 классах на базовом уровне Издательство, 132.16kb.
• Лобанов Владислав Константинович, Бондаренко Татьяна Романовна Данилова Елена Александровна, 251.96kb.
• Записки миссионера, 278.61kb.
• Список літератури №2011 Академик Иван Тимофеевич Фролов: Очерки. Воспоминания. Избранные, 90.57kb.
• Приложение 2 Перечень сайтов о Великой Отечественной войне, 107.12kb.
• Воспоминания Сайт «Военная литература», 4815.99kb.
• Николай Николаевич Никулин. Воспоминания о войне, 2966.16kb.
• Особенности психического развития детей, воспитывающихся вне семьи е. О. Смирнова,, 34.28kb.
• И. М. Смирнова // Математика в шк. 1997. Пробл и суждения, 3265.5kb.

XIII. ГЛАВА ИСТОРИЧЕСКИХ ОТСТУПЛЕНИЙ

Я пишу без всякого порядка, а вы там уже разбе­рете что, когда надобно печатать для соблюдения хро­нологии. Теперь здесь вышла «Переписка Екатерины с Гриммом». Пора сказать несколько слов об этой вредной женщине. В чем состояло ее величие? Что та­кое величие при таких страшных преступлениях? Брат мой Клементий был послан разыскивать в архивах все, что ему покажется довольно интересным для пе­редачи в архив министерства двора или иностранных дел. В местечке Александров, на Кинбурнской косе, он нашел экземпляр первого манифеста Екатерины по вступлении на престол: в кем сказано, что, по просьбе Петра, она берет на себя бремя правления. Манифест брат передал, куда следует. Это бремя несла Екатери­на, кокетствуя умом с энциклопедистами, упиваясь по­хвалами, которые расточал перед ней безбожный Воль­тер, Даламбер и Дидерот. Ее перелиска с Гриммом здесь напечатана, и нельзя подивиться отсутствию чув­ства, хотя она беспрестанно говорит о своих внуках Александре и Константине. «Monsieur Alexandre пи­шет письма, когда я занимаюсь государственными де­лами».

Она, как Людовик XIV, могла сказать: «Государ­ство— это я». Северная Семирамида вполне олице­творяла эту фразу. Все знают, как она ходила пешком к Троице. Это была комедия, а ее знаменитое путеше­ствие на юг России была тоже комедия и случай по­кокетничать с австрийским императором Иосифом II. Она знала, что издерживаются страшные деньги на содержание двора, вндела собственными глазами, что придворные лакеи наполняли корзины всякой прови­зией, и говорила: «Надо, чтобы и бедняки наслажда­лись жизнью». Она знала, что губернатор Волков гра­бит свою губернию, и говорила: «Он умный человек, а у каждого существуют недостатки». У нее был один сын, она его ненавидела, позволяла камер-пажу пере­дразнивать его, и сама хохотала во все горло. Прохо­дя мимо, бедный князь сам был свидетелем, как его мать с придворными смеялась над родным детищем. Сердце его было доброе, он смиренно покорялся и ни-

226


когда не жаловался на бездушную мать. Когда ей пу­стили кровь, она выпустила фразу: «Это последняя капля немецкой крови». Этой фразой могли восхи­щаться только немцы и дураки.

Екатерина вздумала дать права своему дворянст­ву, и затеяны были дворянские выборы. Это дело бы­ло недурное, но когда нашелся человек поумнее ее, помещик Коробьин, который сказал, что первым ша­гом должно быть уничтожение крепостного права, Екатерина тотчас закрыла выборы. Она ограбила церковь, и церковные земли раздала своим собствен­ным фаворитам. Когда графиня Анна Алексеевна [Орлова-Чесменская] поднесла митрополиту Филарету в светлый праздник миллион на поправку церкви, его поздравил с подарком граф Комаровский. Филарет при ней сказал: «Анна ничего не дала. Она только воз­вратила церкви то, что ей принадлежало». Графиня упала к нему в ноги со слезами. Церковные крестьяне были самые счастливые. Они всем владели и платили оброку десять рублей асе. (Андрей Николаевич Му­равьев прекрасно описал гр. Анну, сравнивая ее с рим­скими мелониямн). Бартенев так влюблен в Екатери­ну, у него ведь сумбур в башке.

Она основала Смольный Институт для воспитания дочерей дворянства. Первой начальницей была фран­цуженка madame Лафон. Воспитание былооченьевет-ское, о религии мало заботились. Ее брат, которого звали просто Ангальтом, был гораздо выше [ее] в нравственном отношении. Она ему поручила воспита­ние шляхетного Кадетского корпуса, основанного им­ператрицей Елизаветой Петровной. Те люди, которые оттуда вышли, были люди полезные и достойные. В 1849 году я встретила на пароходе француза князя de Broglio с сыном. Он со мной заговорил самым чи­стым русским языком. Когда я удивилась, он мне ска­зал, что он воспитывался при Ангальте в Кадетском корпусе н сына выучил говорить по-русски. Он с вос­торгом говорил о воспитании при Ангальте. Екатери­не была присуща в высшей степени ambition, не знаю слова, чтобы выразить слово амбиция и тщеславие. Вольтер внушал ей мысль занять Царьград, потому что она не имела никакой особой симпатии к Греции, наградила титулом Чесменского Алексея Орлова, луч-

227


шего из Орловых, не она, а он положил начало инва­лидному дому в Чесме. Она дала Орлову еще другое поручение. Ее тревожила знаменитая авантюрка, из­вестная под именем княжны Таракановой. Полагали, что эта Тараканова была побочная дочь Елизаветы Петровны, но это непростительная клевета. Елизаве­та была женщина нравственная, у нее был один гре­шок, она, полюбив Кириллу Разумовского, вышла за­муж за него. Разумовский был честный хохол, он в присутствии графа Воронцова и третьего лица разо­рвал и сжег документ, свидетельствующий о его браке с императрицей Елизаветой Петровной. Это мне граф Блудов рассказывал при Тютчеве и Кутузове.

Разумовский был оригинал. Проводил день у же­ны, а вечером часов в одиннадцать возвращался до­мой. Его лакей заснул, и когда проснулся, увидел, что шубу графа украли. Он боялся камердинера и сказал графу: «Не говорите ему про шубу». Когда камерди­нер его опросил: «А где же шуба?» — «Про то Грицко знае». Он спросил Грицко: «А где же шуба?» — «Про то граф знае». Дело так и не объяснилось. Это мне рассказывал Николай Иванович Лорер. Он мне рас­сказывал также, что когда наши войска вступили в Париж, император отдал приказ, чтобы шли в полной парадной форме и чтобы батареи, фургоны вошли прежде и обошли бульвары и лучшие улицы. Он шел в Avenue des Champs Elysees и видит толпу, подходит и с удивлением видит, что хохлы преспокойно курят люльку, возы стоят возле вилл. «3 виткиля вы?» — «3 Златонощи, ваше благородие».— «Да як же ви при­шли сюда?» — «Сказали — возите возы за армией и пришли до Берлина. Это уж в Неметчине, тут сказа­ли: «Идьте домой, а тут вплоть до местечка Парижа, вот и пришли. Да что волы, дивуются французы». По­крытые дегтем, они французам казались, как будто не люди, а чучелы. Тут хохлы разошлись говорить с земляком и ему сказали: «А вы, ваше благородие, з виткиля?» — «3 Грамоклее в Херсонской губер­нии».— «Старуху Лореровочку мы знаем: возьми мы­ло и шествуй в Одессу. Бона нам хлеба и дынь, и гар->' бузов посылала, а горилочки, говорила, не маю».

Напишите в Одессу княгине Марии Александровне Гагариной, дочери   Александра Скарлатовича. У нее

228


преинтересные мемуары графини Эделинг, сестры Александра Скарлатовича. Вы увидите, что происхо­дило на Венском Конгрессе, какую роль играл граф Капо д'Истриа, как сложилась мысль о возрождении Греции, его действия в Париже и спасение Франции от раздробления. Эти мемуары пора напечатать вполне. Толстый обжора и неблагодарный старик Людо­вик XVIII так забылся, что всегда шел прежде нашего государя к официальным обедам. Пушкин спросил раз старого солдата, что он делал в Париже. «А мы, го­ворит, старого дизвитского * посадили на престол. Ведь где беспорядок, всегда уж наш царь все приво­дит в порядок». Это напоминает разговор дьякона с капитаном Мятлева. «Где царская фамилия?» — спра­шивает дьякон у капитана. «В Константинополь едет царь».— «Неужто турки взбунтовались?» — «Нет, нет, а только их пристращать».

Возвращаюсь к Екатерине, Она женила очень ра­но в. к. Павла Петровича на принцессе Гессен-Дарм-штадтской. Она была красавица и очень умна. В. к. ее страстно любил, но она, как мне говорил граф Алек­сандр Иванович Рибопьер, гулливого десятка, спаива­ла крепким опиумом мужа и бесчестила ложе с Анд­реем Кирилловичем Разумовским. Екатерина это уз­нала и послала Разумовского послом в Неаполь. Она не разродилась, в . к. очень удивился, что ее не похо­ронили в крепости, Екатерина тут сжалилась над ним и сказала, что врачи полагают, что родился урод, а потому ее нельзя похоронить в крепости. Ее тело бы­ло поставлено в имении графа Бугсгевдена «Schlabad» и спит под сводами. Спустя год привезли пятнадцати­летнюю девочку, принцессу Wflrtemberg. Ее портрет во весь рост находится в Эрмитаже. Личико умное и при­ятное и темно-голубые выразительные глаза, но ничто не обещало необыкновенной красоты. Здесь, у графа de Monbrison, находится ее портрет en miniature, писанный в Париже, вероятно, знаменитым Petitot. Она этот портрет подарила своей детской подруге, с которой осталась навсегда дружна и переписывалась, графине Оберкирх, которую великий князь называл «Цукербукер».

* От французского слова dlx-huit (Людовнк XVIII).

229


Оберкирх была тетка Мальвера, а ему достался этот портрет. Это такая прелесть. Ее красота могла сравниться только с красотой ее друга, Марии Антуа­нетты. Когда великий князь женился, отношения его с матерью еще охладели. Она взяла двух великих кня­зей и им велела жить в Гатчине. Они жили очень скромно, над ними смеялись. «Les gatchinines» * сде­лалось насмешкой. Екатерина великую княгиню на­зывала «La fermiere allemande». ** Они не имели воли ни в чем. Когда старшей великой княжне исполнилось восемь лет, Екатерина написала рижскому генерал-гу­бернатору графу Броуну; «Дорогой Броун, пришлите мне хорошую гувернантку для моих внучек», Только что Броун получил эту записку, ему пришли сказать, что баронесса фон-Ливен желает его видеть. Вошла высокого роста, красивая дама, осанка ее была важ­ная и твердая. Он ее посадил и спросил, что она же­лает?

«Во-первых, Exellenz***, прикажите уплатить жи­ду, который меня привез из Херсонской губернии, где муж мой умер. Я продала все, что имела, и села в скверную фуру с тремя сыновьями и двумя дочерями. Все деньги я истратила, но так как я приехала про­сить вас как можно скорее доставить мне мою пенсию, то прошу вас оказать мне свою протекцию. Я хочу за­вести маленький пансион для воспитания моих доче­рей, а сыновья будут учиться в гимназии. Я найму учи­теля русского языка, потому что мы русские поддан­ные, а со временем найму и французского учителя, так как в России все говорят по-французски». С жи­дом расплатились, и Броун предложил баронессе жить у него до приискания квартиры. Ов удивился твердо­сти, необыкновенному уму и на третий день сообщил ей, что нашел для нее приличное место. Она вскочила и всплеснула руками, когда он ей сказал, что она бу­дет гувернанткой великих княжен. «Боже мой, да я не могу. Я не говорю по-французсхн».— «Это и не нуж­но, у великих княжен будут учители. Дело идет о хо­рошем солидном нравственном воспитании, вот что требуется от гувернантки». Баронессу и ее детей оде-

--------------- .—_—ы.  ■—  .i                                                                                                                                                                                                                                                                                                           Л

* Гатчинцы.                                                                                   ^:

** Немецкая фермерша. *** Ваше превосходительство.

230


ли, нашли служанку, которую я еще знала, купили ка­рету и повезли баронессу Ливен, рожденную Поссе (она была курляндская уроженка, из числа древних мещанских фамилий, которых не гнушались гордые бароны наших остзейских провинций). Она ехала на шестерке с чином генеральши и с запиской Броуна прямо в Царское Село. Екатерина была в Софии. После смерти Ланского она часто туда ездила, пото­му что он там похоронен. Екатерина была милостива, тотчас оценила приезжую, пригласила ее обедать и убедилась, что лучшего выбора нельзя было сделать. Сыновей баронессы определили в Кадетский корпус, тогда Пажеский корпус не был особым заведением. Ангальт из кадетов выбирал лучших в пажи. Они жи­ли в особом доме по поступлении их в пажи. А доче­рей пустили с баронессой в Гатчину. Она произвела самое приятное впечатление на великого князя и вели­кую княгиню, сделалась доверенным лицом и другом и оказала им величайшие услуги. Она одна умела по­стоянно сглаживать спор между обоими дворами. Ее дочери оставались у великих княжен (эту историю мне рассказывал Александр Федорович Барятинский, он и теперь еще нашим консулом в Лондоне. От него я узнала очень интересные вещи. Он человек умный, образованный, не знаю, зачем его не назначили давно уже посланником куда-нибудь).

Екатерина требовала, чтобы в табельные дни вели­кий князь и великая княгиня присутствовали при вы­ходах, и маленьких великих княжен учили делать ре­веранс. В именины великой княжны Марии Павловны и ее матери был выход, и Марье Павловне, которой бы­ло семь лет, приказали подходить ко всем министрам. За ней шла генеральша Ливен. Бедняжка долго стоя­ла перед графом Паниным и, наконец, сказала ему: «Любите ли вы розовую помаду?» — «Нет, mademoi­selle, я люблю бергамотовую».— «А у меня много ро­зовой помады, и так как сегодня мои именины, то ме­ня ею напомадили».

Две старшие дочери великой княгини были необык­новенной красоты, стройные, как пальмы, и когда Александре Павловне исполнилось семнадцать лет, Екатерина вызвала наследника шведского престола в надежде, что он женится на ней. Все знают, что этот

231


брак не состоялся, потому что принц, обещавший, что великой княгине будет церковь, вдруг отказался от своих слов. Когда Густав должен был бежать, в отом-щение за обиду бабки и сестры император поддержал Бернадота. И с вступлением новой династии Швеция лишилась поддержки Франции и сделалась совершен­но безопасна для России.

Но возвращаюсь к великому князю и великой кня­гине. Екатерина послала их путешествовать. Они еха­ли под именем Comte и Comtesse du Nord *. С ними были фрейлины Екатерина Ивановна Нелидова и На­талья Семеновна Борщова, воспитанницы Смольного монастыря. Не знаю имена кавалеров, их провожав­ших. В Вене их приняли со всевозможными аттенция-ми, и тут они просватали Александру Павловну за эрц­герцога палатина Венгерского с условием, что вели­кая княжна сохранит свою религию. Построена была церковь, но говорят, что под тем или другим предло­гом бедную великую княжну отдаляли, как можно ча­ще, от исполнения ее духовных обязанностей. Вскоре получили известие, что красавица в полном цвете лет скончалась. В Германии прошла молва, что какой-то венгерский граф, ее камергер, чтобы избавить юную несчастную жертву фанатизма, предложил ей ехать в Германию, где она и скончалась, но это чистая сказка. Воспитанная в самых строгих правилах, великая кня­гиня безропотно переносила страдания нравственные, пока ей позволяли физические силы.

Из Вены Comte и Comtesse du Nord поехали в Па­риж (года не помню), где имели большой успех, Вели­кая княгиня пленяла красотой и грацией, великий киязь своим остроумием и ласковым обхождением. Это пребывание было уже перед революцией. Везде про­рывалось своеволие, печатали вредные книги, а что ху­же — гравировали самые ужасные и нескромные пред­меты, между прочим, Ромм, [Слово не разбор.] Вели­кий киязь купил эти гравюры, запер их в сундук и соб­ственной рукой написал: «Никто не должен открывать этого сундука». Этот сундук за печатью императора находился в Гатчине, и покойный государь решил его открыть. Он при мне сказал императрице: «У меня во-

* Граф н графиня Северные.

232


лосы дыбом встали на голове, когда я увидал, что это за гравюры». Не знаю, где этот сундук. Великая кня­гиня подружилась с Марией Антуанеттой и была с ней в постоянной переписке. Говорят, что великая княгиня Александра Иосифовна нашла тысячу писем несчаст-» ной и совершенно невинной королевы, и что их напеча­тают. Воспитанная в Вене, где думали только о весе­лии и жили беззаботно, она в Париже не соблюдала строгого этикета,

Она любила танцевать и танцевала кадрили с кра­савцем Dillon, а вальс со шведом, красавцем Ферзе-ном. Михаил Юрьевич Виельгорский мне рассказывал, что однажды после лишнего тура вальса она, засмеяв­шись, взяла руку Ферзена и сказала: «Посмотрите, как бьется мое сердце». Людовик XVI, стоявший рядом, сказал ей: «Madame, вам и так бы поверили». Ее во­сторженностью воспользовался мерзавец кардинал де-Роган, история с «Ожерельем королевы» всем извест­на. В Париже была женщина, известная под именем Ла-Мотт. Она была похожа на королеву, и ей доста­лось это знаменитое ожерелье. Эта Ла-Мотт умерла в Одессе. Она очень дорожила какой-то шкатулкой. Пос­ле ее смертн открыли шкатулку к нашли только нож­ницы. Как и почему она очутилась в Одессе, неизве­стно,

Из Парижа путешественники приехали в Берлин, и там устроился брак великой княгини Елены Павловны с герцогом Павлом Мекленбург-Шверинским. И этот брак был столько же счастлив, сколько несчастлив брак венгерской палатины. Великий князь был в во­сторге от прусского короля, и король ценил великого князя. Когда они вернулись, Екатерина приняла их очень хорошо и объявила, что пора выдать замуж ве­ликую княжну Марию Павловну. В 1804 году выписа­ли герцога Саксен-Веймарского. Он был дурен, глуп и обжора, но добродетельная Мария Павловна его лю­била и была счастлива. Она нашла еще старика Гете и кружок людей умных и приятных. У нее было две до­чери: принцесса Мария (старшая), которая вышла за принца Карла-Прусского, и Августа, жена ныне царст­вующего германского императора Вильгельма, н сын. В Петербурге проживали иностранные принцы, Лео­польд Саксен-Кобургский, брат Анны Федоровны, же-

233


вы великого князя Константина Павловича, принц Па­вел Вюртембергский и принц Ольленбургский. Они со­стояли в русской службе. Брат великой княгини Ма­рии Федоровны был начальником путей сообщения. Он был человек замечательного ума и ученый. Великий князь Михаил Павлович его называл: «Mon oncie le grand pontife», а в обществе его звали «Шишка», пото­му что у него под правым глазом была большая шиш­ка. Он жил скромно, одним жалованьем, и занимал не­сколько комнат в Шепелевском дворце.

В 1810 году получили неожиданное известие, кото­рое взволновало весь двор. Наполеон просил руки ве­ликой княжны Екатерины Павловны. Рнбопьер мне рассказывал, что утром за завтраком великая княжна с приближенными шутила и смеялась над принцем Ольденбургским, который не скрывал своих чувств (между нами будь сказано — у него был постоянный понос). Вечером у вдовствующей императрицы Марии Федоровны было большое собрание: не было ни Ека­терины Павловны, ни принца Ольденбургского. Дверь отворилась, и дежурный камергер громко объявил: «Ее императорское величество с нареченным женихом прин­цем Ольденбургским». Наполеону написали, что его предложение пришло после помолвки. Но за это мы поплатились войной 1812 года, Наполеоны — парвеню, Они никогда не прощают тем, которые не смотрят на них, как на представителей великих и старинных дина­стий. Вышли записки Рем юза, каким мелочным под­лецом оказывается великий полководец. Он был лишь великим полководцем и жонглером.

В 1796 году 12 июля родился великий князь Нико­лай, а за год перед этим великая княжна Анна Пав­ловна. По вступлении на престол родился порфирород­ный великий князь Михаил, а после него великая княж­на Ольга, которая жила только неделю. Державин написал стихи на ее смерть, сравнил ее с розовым лепестком. Они напоминают стихи Малерба:

JEt rose, elie a vecu Се que vivent les roses: L'espace d'un matin *.

* Роза, она прожила столько, сколько живут розы,— одно утро.

234


При царских детях были дамы, которых называли полковницами. Они давали доктору отчет о здоровье ребенка, заставляли его молиться и были неотлучны от него. Полковницей великого князя Николая была полковница Адлерберг и ее помощницей полковница Тауберт. Вот откуда та привязанность, которой поль­зовались и пользуются Адлерберги. С младенческих лет великий князь Николай привязался к Владимиру Федоровичу, и он вполне заслуживает доверие, кото­рым очень доволен.

В записках генерала Раппа вы найдете самое точное повествование о страшной ночи, когда совершилось ужасное преступление. Нет сомнения, что несчастный Павел был подвержен припадкам сумасшествия. Но кого же он сделал несчастным? Он ссылал в Москву, в дальние губернии. При нем не было рекрутского на­бора, нового налога, не было войны. Россия была по­койна. [На полях] Пушкин мне рассказывал, что в шесть часов не было ни одной бутылки шампанского. Совершив такое гнусное дело, все ликовали.

Я раз говорила князю Дмитрию Александровичу Хилкову, что император Павел навел страх на всю Рос­сию. «Скажите—на Петербург. Страх божий начало премудрости». После страшной распущенности царст­вования Екатерины нужна была строгая рука. Он ра­зогнал толпу и оставил при себе Куракина, который вполне заслуживал его доверие. Павел был человек религиозный и нравственный. Павел получил столо­вый фарфоровый сервиз от прусского короля. Никогда не был так весел, как в этот вечер, одиннадцатого мар­та, шутил с Нарышкиным, разговаривали о Наполео­не и его войнах. Он сказал великое слово:

«Мне кажется, что государи не имеют права про­ливать кровь своих подданных. Надо ввести «божьи суды» старых времен и биться один на один в откры­том поле». Павел был рыцарем в полном смысле это­го слова. Кстати или некстати в Петербург приехал из деревни старик Скарятин и был на бале у графа Фи-кельмона. Жуковский подошел к нему и начал расспра­шивать все подробности убийства. «Как же вы покон­чили, наконец?» Он просто отвечал, очень хладнокров­но: «Я дал свой шарф, и его задушили». Это тоже рас­сказывал мне Пушкин.

235


XIV. ЖУКОВСКИЙ.— ВСТРЕЧА СО ШКОЛЬНЫМ УЧИТЕЛЕМ

«Пушкин — любитель непристойного».— К несча­стью, я это знаю и никогда не мог себе объяснить эту антитезу перехода от непристойного к возвышенному, так же как я не понимаю, как вы и Жуковский може­те говорить о грязных вещах. А вы еще смеетесь?» — «Еще бы, когда я вспоминаю историю Жак-Поля Рих­тера, которую он рассказывал, говоря: «Ведь это исто­рическое происшествие». А вот этот рассказ. Великий герцог Кобург-Готский пригласил Жан-Поля провести у него несколько дней и написал ему собственноруч­ное, очень милостивое письмо. После обильного обе­да, не найдя никакой посуды и тщетно проискав ее во всех углах корридоров, в которых он мог бы облегчить себя от своей тяжести, он вынул письмо великого гер­цога, использовал его, выбросил за окно и преспокой­но заснул. На другой день великий герцог пригласил его к утреннему завтраку на террасу, показывал ему цветники и статуи. «Самая красивая — Венера, кото­рую я приобрел в Риме», и дальше—«Вы будете в вос­хищении».— Но, о ужас! Подходят к Венере,—у нее на голове письмо герцога, и желтые потоки текут по лицу богини. Герцог приходит в ярость против своих слуг, но подпись: «Господину Жан-Полю Рихтеру» ус­покаивает его. Вы представляете себе смущение бед­ного Жан-Поля. Читали ли вы его столь скучные рап­содии?»— «Я пробовал, но я никогда не мог понять его «Изола Белла».— «Жуковский говорил мне, что дом Рихтера полон канареек, может быть, ему кана­рейки диктовали?» — «А вам, канареечка, кто дикту­ет?»— «Вы не знаете: это первый секретарь русского посольства в Париже и зовут его Николай Дмитрие­вич Киселев».— «Ага, я его мало знаю и особенно удив­ляюсь, что он вам диктует. Происшествие с Жан-Полем имеет свои достоинства, потому что доказывает, какие комфорты в этой хваленой Германии»,

«Плетнев всегда ему говорил: «Знаем, знаем, вы мне рассказывали тысячу раз эту гадость». Мадам Ка­рамзина заставила его выйти из-за стола за этот анек­дот. Так как он родился в сочельник (Sylvesterabend),