Элвин тоффлер.    третья волна

Вид материала

Реферат

Содержание Невидимый клин

Подобный материал:

• Элвин Тоффлер, 7023.94kb.
• Тоффлер Э. Т50 Шок будущего: Пер с англ. / Э. Тоффлер, 6595.74kb.
• Открытое акционерное общество, 31.39kb.
• «синяя волна 2011», 16.43kb.
• Структура постиндустриального хозяйства, 43.29kb.
• Электродинамика II, 118.77kb.
• Йога Ананда Лахари Комментарии Вадима Запорожцева к тексту «Ананда Лахари», 4142.38kb.
• Йога Ананда Лахари Комментарии Вадима Запорожцева к тексту «Ананда Лахари», 4575.91kb.
• "Волна Ульмана" прокатилась мимо Верховного суда, 127.97kb.
• Седьмая волна психологии, 8066.28kb.

Глава 3

   НЕВИДИМЫЙ КЛИН

   Вторая волна, как некая  ядерная  цепная  реакция,  резко  расщепила  два
аспекта нашей жизни, которые до сих пор всегда составляли единое целое.  Она
вбила гигантский невидимый клин в нашу экономику, в наши души и даже  в  наш
сексуальный склад.
   На   одном   уровне   индустриальная   революция   создала   замечательно
интегрированную социальную систему со своими особыми технологиями, со своими
собственными социальными институтами и своими  собственными  информационными
каналами, причем все они хорошо подогнаны друг к  другу.  Однако  на  другом
уровне она разрушила лежащее в ее основе единство общества,  создавая  стиль
жизни,  полный  экономической   напряженности,   социальных   конфликтов   и
психологического нездоровья. И только если мы  поймем,  каким  образом  этот
невидимый клин формировал нашу жизнь в эру Второй волны, мы сможем в  полной
мере  оценить  влияние  Третьей  волны,   которая   уже   сегодня   начинает
переделывать нас по-своему.
   Две половинки человеческой жизни, которые разделила Вторая волна,  -  это
производство и потребление. Например, мы привыкли думать о самих себе как  о
производителях или потребителях. Но так было не  всегда.  До  индустриальной
революции  основная  масса  всех  продуктов  питания,   товаров   и   услуг,
создаваемых людьми, потреблялась  самими  производителями,  их  семьями  или
очень тонким слоем элиты, которому удавалось наскрести  избытки  для  своего
собственного использования.
   В большинстве сельскохозяйственных обществ значительную  часть  населения
составляли крестьяне, которые жили  вместе  в  небольших,  полуизолированных
сообществах. Они жили на диете, достаточной,  чтобы  не  умереть  с  голоду,
выращивая ровно столько, сколько нужно, чтобы поддержать собственную жизнь и
хорошо обеспечить своих хозяев. Не имея возможности  долго  хранить  пищевые
продукты, дорог, чтобы отвезти их на далеко расположенный  рынок,  и  хорошо
понимая,  что  любые  излишки,  если  они  появятся,  скорее   всего   будут
конфискованы рабовладельцем или феодалом, они не имели и сильного побуждения
к улучшению технологии или увеличению своего производства(1).
   Конечно,  существовала  торговля.  Мы  знаем,  что  небольшое  количество
отважных торговцев переправляли товары за тысячи миль при помощи  верблюдов,
тележек или лодок. Мы знаем, что вырастали города,  зависящие  от  деревень,
доставлявших им продукты питания. В  1519  г.,  когда  испанцы  появились  в
Мехико, они были поражены, увидев, что тысячи человек  в  Тлателолко  заняты
покупкой  и  продажей  украшений,  драгоценных  металлов,  рабов,  сандалий,
одежды, шоколада, веревок, кож, индюшек, овощей, кроликов, собак и  глиняной
посуды самого разного вида(2). "The Fugger Newsletter", частные  официальные
сообщения для немецких банкиров в XVI и XVII вв., красочно свидетельствуют о
размерах торговли в тот период. Так, письмо из индийского  Кочина  описывает
подробно переживания одного европейского торговца, который  прибыл  на  пяти
судах, чтобы закупить перец для транспортировки его в Европу. Он  объясняет,
что иметь "склад перца - это  хорошее  занятие,  но  оно  требует  огромного
энтузиазма и упорства"(3). Этот торговец  вез  морем  на  европейский  рынок
также гвоздику, мускатный орех, муку, корицу, мэйс и различные лекарственные
средства.
   Тем не менее в масштабах истории вся  эта  коммерция  представляла  собой
лишь ничтожно  малый  элемент,  если  ее  сравнить  с  размерами  продукции,
производимой    сельскохозяйственными    рабами    или    крепостными    для
непосредственного использования ими  самими.  Даже  в  конце  XVI  столетия,
согласно Фернану Броделю*, историческое исследование  которого  в  отношении
этого периода остается непревзойденным, вся средиземноморская область  -  от
Франции и Испании на одном конце и до Турции на другом - снабжала продуктами
питания население, состоящее из 60- 70 млн человек, 90%  которых  занимались
сельским  ---------------------------------------*  Бродель   Фернан   (1902
-1985) - известный французский историк XX в  (На  рус.  яз.  переведена  его
работа "Материальная цивилизация Экономика и капитализм XV-XVIII вв. В 3-х т
M, 1986-1992 ) хозяйством и  производили  лишь  очень  небольшое  количество
товаров на продажу. Как  пишет  Бродель,  "60  или,  может  быть,  70%  всей
продукции Средиземноморья никогда не поступало на рынок"(4). И  если  таково
было положение дел в средиземноморском регионе, то что же  можно  сказать  о
Северной Европе, где каменистая почва и длинные холодные зимы создавали  еще
большие трудности  для  того,  чтобы  крестьяне  могли  получить  какие-либо
излишки на своей земле?
   Понять  Третью  волну  нам  поможет  осознание  того  факта,  что   перед
индустриальной революцией экономика Первой волны состояла из двух  секторов.
В секторе А люди производили  продукты  для  собственного  использования.  В
секторе Б - для торговли или обмена  Сектор  А  был  огромным;  сектор  Б  -
ничтожным.  Поэтому  для  большинства  людей  производство   и   потребление
сливались в единственную  функцию  жизнеобеспечения(5).  Это  единство  было
столь полным, что греки, римляне  и  европейцы  в  средние  века  вообще  не
проводили различия между этими категориями. В их языке даже  не  было  слова
для обозначения такого понятия, как  потребитель.  На  протяжении  всей  эры
Первой  волны  лишь  очень  незначительный  процент  населения  находился  в
зависимости от рынка; большинство людей жило вне его. По словам историка  Р.
Г. Тони, "денежные операции  были  узенькой  каемкой  на  мире  натурального
хозяйства".
   Вторая волна резко  изменила  эту  ситуацию.  Вместо  самодостаточных  по
существу людей и сообществ она впервые в истории создала такую ситуацию, при
которой  подавляющее  количество  всех  продуктов,  товаров  и  услуг  стало
предоставляться для продажи, меновой торговли или обмена. Она  действительно
смела с лица земли товары, производимые для собственного употребления, т. е.
для использования тем, кто их произвел, для его (или ее)  семьи,  и  создала
цивилизацию, в которой почти никто, в том числе и фермер, не является больше
самодостаточным. Каждый человек стал почти полностью зависеть от товаров или
услуг, производимых кем-то другим.
   Коротко  говоря,   индустриализм   разрушил   единство   производства   и
потребления и отделил  производителя  от  потребителя(6).  Единое  хозяйство
Первой волны было преобразовано в расщепленную экономику Второй волны.

   Значение рынка

   Последствия этого раскола обнаружились  очень  быстро.  Но  и  теперь  мы
понимаем  их  очень  плохо.   Во-первых,   рыночная   площадь   -   когда-то
малозаметное, периферическое явление - сместилась в самый  центр  жизненного
водоворота.   Хозяйство   стало   "рыночным".   И   это   произошло   и    в
капиталистической, и в социалистической индустриальной экономике.
   Западные  экономисты  предпочитают   думать   о   рынке   как   о   чисто
капиталистическом феномене жизни и часто используют этот термин как  синоним
"экономики свободного предпринимательства". Однако из истории мы знаем,  что
обмен и рыночная площадь возникли раньше и независимо от прибыли. Ибо рынок,
в собственном смысле слова,  это  не  более,  чем  система  обмена,  как  бы
коммутатор,  благодаря  которому  товары  или  услуги,  подобно  сообщениям,
направляются к местам своего назначения. Рынок не является капиталистическим
по своей природе. Такой коммутатор  играет  столь  же  существенную  роль  в
социалистическом  индустриальном  обществе,  сколь   и   в   индустриализме,
ориентированном на получение прибыли.*
   Коротко говоря, как только возникла Вторая  волна  и  целью  производства
стало не использование продукции, а ее обмен, тогда же должен был  появиться
механизм, посредством которого  мог  бы  осуществляться  обмен.  Должен  был
возникнуть рынок. Но рынок не был пассивным. Историк-экономист  Карл  Полани
показал, как рынок, который  в  ранних  обществах  играл  роль,  подчиненную
социальным, религиозным или  культурным  целям,  сам  стал  определять  цели
индустриальных обществ. Большинство людей были буквально всосаны в  денежную
систему.  Коммерческие  ценности   стали   главными,   экономический   рост,
опре---------------------------------------*  Рынок  как  коммутатор  должен
существовать независимо от того, на чем основана торговля, - на деньгах  или
товарообмене. Он должен существовать независимо от того, извлекается из него
прибыль или нет, зависят  ли  цены  от  спроса  и  предложения  или  же  они
определены государством, плановая система  или  нет,  средства  производства
частные или общественные.  Он  должен  существовать  даже  в  гипотетической
экономике   индустриальных   фирм,   в   которых   рабочие   сами   являются
предпринимателями  и  устанавливают  свою  зарплату  на  достаточно  высоком
уровне, чтобы исключить категорию прибыли.
   Этот весьма существенный факт остался незамеченным, и рынок обычно  столь
жестко связывали лишь с одним из его многочисленных вариантов, имея  в  виду
модель,   основанную   на   прибыли   и   частной   собственности,   что   в
общеупотребительном экономическом словаре нет даже  слова,  выражающего  эту
множественность рыночных форм.
   Во всей этой книге понятие  "рынок"  применяется  в  его  полном  родовом
смысле, а  не  в  общепринятом  узкоограничительном  Однако,  независимо  от
семантики, остается один и тот же основной момент: как только  производитель
и потребитель разошлись  друг  с  другом,  необходим  механизм,  выступающий
посредником между ними. Таким механизмом, какова бы ни  была  его  форма,  и
является то, что я называю  рынком.  (Прим.  автора.  )  делаемый  размерами
рынка,   стал   первоочередной   целью   всех   правительств,    будь    они
капиталистическими или социалистическими.
   Рынок оказался склонным к экспансии, самоусиливающимся  учреждением.  Как
начальное разделение труда стимулировало в первую очередь развитие торговли,
так теперь само существование рынка, или коммутатора, стимулирует дальнейшее
разделение  труда  и  приводит  к  резкому  росту  его   производительности.
Самоусиливающийся процесс был приведен в движение.
   Эта взрывоподобная экспансия рынка внесла свой вклад в самый быстрый рост
жизненного уровня, который когда-либо переживал мир.
   Однако обнаружилось, что правительства Второй волны все в большей степени
страдают в своей политике от конфликта нового  вида,  порожденного  расколом
между производством и потреблением. То особое  значение,  которое  марксисты
придавали классовой борьбе, постоянно затемняло более мощный, более глубокий
конфликт, возникший между требованиями производителей (как  рабочих,  так  и
предпринимателей) более высокой заработной платы, прибыли и пенсий, с  одной
стороны, и противоположных требований потребителей (включая сюда  и  тех  же
производителей), стремящихся к низким ценам. Качели  экономической  политики
работали на этой точке опоры.
   Рост движения потребителей в Соединенных  Штатах,  нынешние  восстания  в
Польше  против  утвержденного  правительством  повышения   цен,   бесконечно
бушующие дебаты о ценах и политике в  отношении  доходов  в  Великобритании,
страшная идеологическая борьба в Советском  Союзе  по  вопросу  о  том,  что
должно быть более приоритетным -  тяжелая  промышленность  или  производство
товаров народного потребления, - все это разные стороны глубокого конфликта,
порожденного  расщеплением  между  производством  и  потреблением  в   любом
обществе, капиталистическом или социалистическом. Не только политика,  но  и
культура тоже сформирована этим расщеплением, ибо она создала самую  жадную,
думающую только о деньгах, коммерциализованную  и  расчетливую  цивилизацию,
какой не знала история. Необязательно быть марксистом, чтобы согласиться  со
знаменитым обличением  "Коммунистического  манифеста":  новое  общество  "не
оставило  между  людьми  никакой  другой  связи,  кроме   голого   интереса,
бессердечного чистогана". Личные отношения, семейные связи, любовь,  дружба,
связь  с  соседями  и  земляками,  -  все  пропиталось  духом  коммерческого
своекорыстия.
   Маркс  был  совершенно  прав,  выявляя  эту  дегуманизацию  межличностных
связей; однако он был не прав, приписывая этот процесс капитализму. Конечно,
он писал в то время, когда единственное индустриальное  общество,  доступное
его наблюдению, было капиталистическим по форме. В наши дни, после более чем
50-летнего опыта индустриальных обществ, базирующихся на социализме, или, по
меньшей мере, на государственном социализме, мы знаем,  что  неуемная  жажда
наживы, коммерческая коррупция и  сведение  человеческих  взаимоотношений  к
сугубо   экономическим   категориям   не   являются   монополией    системы,
ориентированной на прибыль.
   Всепоглощающая забота о деньгах, товарах и вещах присуща  не  капитализму
или социализму,  а  индустриализму.  Это  отражение  той  центральной  роли,
которую занимает рынок во  всех  обществах,  где  производство  отделено  от
потребления, где каждый человек зависит от рынка, а  не  от  своих  навыков,
служащих удовлетворению жизненных потребностей.
   В таком обществе, независимо от его политической  структуры,  покупаются,
продаются, являются предметом торговли и обмена не только продукты труда, но
и сам труд, идеи, искусство, а также и  душа  человека.  Западный  агент  по
закупкам, который кладет себе в карман незаконно полученные комиссионные, не
так уж сильно отличается от советского издателя, берущего взятки от  авторов
в обмен на  одобрение  их  работ  для  публикации,  или  от  водопроводчика,
требующего бутылку  водки  за  работу,  за  которую  он  получает  зарплату.
Французский, британский или  американский  писатель  или  художник,  который
пишет или рисует только  за  деньги,  не  столь  уж  отличен  от  польского,
чешского или советского писателя, художника или драматурга, который  продает
свою свободу творчества за такие  экономические  блага,  как  дача,  премия,
возможность купить новую машину или другие дефицитные товары.
   Такая коррупция внутренне присуща состоянию "развода" между производством
и потреблением. Истинная потребность рынка, или коммутатора, -  восстановить
связь  между  потребителем   и   производителем,   переместить   товары   от
производителя  к  потребителю,  -  необходимым  образом  наделяет  тех,  кто
контролирует рынок, непомерно большой властью, независимо от  той  риторики,
которая используется для обоснования этой власти.
   Этот  отрыв  производства  от  потребления,  который  стал   определяющей
особенностью всех индустриальных обществ, или обществ Второй  волны,  оказал
воздействие даже на наши души и на  наши  представления  о  личности(7).  На
поведение стали смотреть как на набор сделок. Вместо  общества,  основанного
на дружбе, кровном  родстве,  племенной  или  феодальной  принадлежности,  в
кильватере Второй волны  возникла  цивилизация,  основанная  на  контрактных
узах, истинных или предполагаемых. В наше время даже мужья и жены говорят  о
брачных контрактах.
   В  то  же  время  расщепление  этих  двух  аспектов   -   потребителя   и
производителя - внутри человека привело к раздвоению его  личности.  Один  и
тот же человек, который в качестве производителя воспитывался семьей, школой
и  начальством  на  работе  так,  чтобы  ограничивать  свои  желания,   быть
дисциплинированным, контролируемым,  ограниченным,  послушным,  т.  е.  быть
игроком своей команды, в то же время, будучи потребителем, приучен  к  тому,
чтобы добиваться немедленного  удовлетворения  своих  желаний,  быть  скорее
жизнелюбивым, чем расчетливым, избегать  дисциплины,  стремиться  к  личному
удовольствию, - т. е., коротко говоря, быть совершенно другим  человеком.  В
западных странах вся огневая  мощь  рекламы  натренирована  на  потребителя,
побуждая его брать деньги в долг, покупать  тогда,  когда  захочется,  "лети
сейчас,  плати  потом"   и,   поступая   таким   образом,   исполнять   свой
патриотический долг, поддерживая движение экономического механизма.

   Сексуальный раскол

   Наконец, тот же самый гигантский клин, который отколол  производителя  от
потребителя в обществах Второй волны, расколол и сам  труд,  выделив  внутри
этой категории два  неравноценных  сорта.  Это  имело  огромное  влияние  на
семейную жизнь, роли сексуальных партнеров и на внутреннюю жизнь каждого  из
нас как индивида.
   Один из наиболее обычных сексуальных стереотипов индустриального общества
определяет мужчин как "объективных" в  своей  ориентации,  а  женщин  -  как
"субъективных". Если здесь и есть зернышко истины, то, вероятно,  оно  лежит
не в некоей фиксированной биологической  реальности,  но  в  психологических
эффектах невидимого клина.
   В обществах Первой волны большая часть  работы  выполнялась  в  поле  или
дома, причем  все  большое  семейство  трудилось  вместе  как  экономическая
ячейка, а  значительная  часть  продукции  предназначалась  для  потребления
внутри деревни или феодального поместья. Жизнь на работе и жизнь  дома  были
слиты  друг  с  другом.  И  поскольку  каждая  деревня   была   в   основном
самодостаточна, то успех, достигнутый крестьянами в одном  месте,  никак  не
зависел от того, что случилось в другом. Даже внутри одной  производственной
ячейки большинство тружеников выполняли множество задач, меняя свои  функции
в связи  с  потребностями  сезона,  из-за  болезни  или  по  своему  выбору.
Разделение  труда  в  доиндустриальный  период  было   весьма   примитивным.
Вследствие  этого  труд  в  сельскохозяйственных  обществах   Первой   волны
характеризовался низким уровнем взаимозависимости.
   Вторая волна, перекатываясь через  Англию,  Францию,  Германию  и  другие
страны, перенесла работу с поля и из дома на фабрику и ввела  гораздо  более
высокий   уровень   взаимозависимости.   Теперь   работа   стала   требовать
коллективных усилий, разделения труда, координации  и  интеграции  различной
деятельности.  Успех  работы  стал  зависеть  от  тщательно  спланированного
совместного поведения тысяч широко разбросанных людей, многие из которых и в
глаза не видели друг друга. Невыполнение  каким-либо  крупным  сталелитейным
заводом или стекольным  заводом  поставок,  необходимых  для  автомобильного
предприятия,  может  при  определенных  обстоятельствах  иметь  последствия,
охватывающие всю индустрию или же региональную экономику.
   Коллизия между работами с  низким  и  высоким  уровнем  взаимозависимости
приводила к серьезным конфликтам ролей,  ответственности  и  вознаграждений.
Например,  старые  собственники  предприятий  сокрушались,  что  их  рабочие
безответственны:  они  мало   заботились   об   эффективности   предприятия,
отправлялись на рыбалку тогда, когда они были  особенно  нужны,  предавались
грубым развлечениям или пьянствовали. На самом деле большинство промышленных
рабочих в начале индустриального периода были  сельскими  жителями,  которые
привыкли к низкому уровню взаимозависимости и в большей или меньшей мере  не
понимали своей роли в общем процессе производства или в неудачах,  поломках,
неисправной  работе,  вызванных  их   "безответственностью".   Кроме   того,
поскольку большинство из них получали ничтожные зарплаты,  у  них  не  могло
быть сильного желания волноваться о своей работе.
   В столкновении этих двух систем труда новые формы работы,  как  казалось,
одержали триумфальную победу. Все больше и больше производство переходило на
заводы и в конторы. Сельская местность лишалась своего  населения.  Миллионы
рабочих стали частью  сетей  с  высоким  уровнем  взаимозависимости.  Работа
Второй волны оставила в тени  отсталую  старую  форму,  связанную  с  Первой
волной.
   Эта победа взаимозависимости  над  самодостаточностью  никогда  не  была,
однако, полностью доведена до конца.  В  одном  месте  старая  форма  работы
упорно стояла на своем. Этим местом был дом.
   Каждый дом оставался децентрализованной  ячейкой,  занятой  биологическим
воспроизводством, воспитанием детей и передачей культурных ценностей. Если в
семье не было детей или же работа по воспитанию  и  подготовке  их  к  жизни
оказывалась неудачной, это вовсе не отражалось на выполнении тех же задач  у
семьи, живущей рядом. Другими словами, домашняя работа осталась  активностью
с низким уровнем взаимозависимости.
   Домохозяйка  продолжала,  как  и  раньше,   осуществлять   ряд   решающих
экономических функций. Она "производила". Но она производила для Сектора  А,
т. е. для использования в своей собственной семье, а не для рынка.
   Поскольку муж, вообще говоря, уходил из  дома,  чтобы  заниматься  прямой
экономической деятельностью, то жена  обычно  оставалась  на  заднем  плане,
выполняя косвенную хозяйственную работу. Мужчина нес на себе ответственность
за более прогрессивную с исторической точки зрения форму работы;  а  женщина
продолжала заниматься более старой, более отсталой формой труда. Он  как  бы
двигался в будущее, а она оставалась в прошлом.
   Это  разделение  произвело  раскол  в  личности   и   внутренней   жизни.
Общественная или коллективная природа фабрики  и  конторы,  необходимость  в
координации и интеграции принесли с собой  особое  внимание  к  объективному
анализу и объективным отношениям. Мужчины, подготовленные с детства к  своей
роли на предприятии, где  они  должны  были  продвигаться  в  мире  взаимных
зависимостей, поощрялись к тому, чтобы быть
   "объективными".  Женщины,  с  самого  своего   рождения   нацеленные   на
выполнение  репродуктивной  функции,  воспитание  детей  и  нудную  домашнюю
работу,  т.  е.  деятельность,  осуществляемую  в  значительной  степени   в
социальной изоляции, - учились тому, чтобы быть "субъективными", и часто  их
считали лишенными способности  к  какому-либо  рациональному  аналитическому
мышлению, которое, как полагали, требует объективности(8).
   Неудивительно поэтому, что тех  женщин,  которые  ушли  от  относительной
изолированности  домашнего  хозяйства  и   включились   во   взаимозависимое
производство, часто обвиняли  в  том,  что  они  перестали  быть  женщинами,
выросли холодными, грубыми и объективными.
   Кроме того, стереотипы сексуальных различий и сексуальной роли  мужчин  и
женщин стали еще более резкими  из-за  ошибочного  отождествления  мужчин  с
производством, а женщин  -  с  потреблением,  хотя  мужчины  также  являются
потребителями, а женщины - производителями.  Коротко  говоря,  хотя  женщины
подвергались угнетению задолго до того, как Вторая волна начала катиться  по
земле, современную "битву обоих полов" можно проследить до  конфликта  между
двумя стилями работы и далее - до  разделения  производства  и  потребления.
Раскол экономики углубил также и сексуальный раскол.


   Таким  образом,  очевидно,  что  как  только   невидимый   клин   отделил
производителя от потребителя, за этим последовал ряд глубоких изменений: для
того  чтобы  соединить  их,  должен  был  появиться  рынок;  возникли  новые
политические и социальные конфликты; определились  новые  сексуальные  роли.
Однако такой раскол означал и нечто гораздо большее. Он означал  также,  что
все  общества  Второй  волны  должны  были  действовать   сходным   образом,
удовлетворять одним и тем же основным требованиям. Не было никакой разницы в
том, является ли прибыль целью производства или нет, являются  ли  "средства
производства" общественными или частными, является ли рынок "свободным"  или
"плановым", является ли риторика капиталистической или социалистической.
   Поскольку продукция предназначена для обмена, а не для  непосредственного
использования, поскольку она должна пройти через  экономический  коммутатор,
или рынок, постольку должны соблюдаться определенные принципы Второй волны.
   Как только эти принципы  идентифицированы,  обнажается  скрытая  динамика
всех индустриальных обществ. Более того,  мы  можем  предвидеть,  как  будут
думать типичные люди Второй  волны,  ибо  эти  принципы  представляют  собой
основные правила, совокупность поведенческих кодов цивилизации Второй волны.