П арсонс Т. Система современных обществ

Вид материала

Содержание

Новые контрапункты
Советский союз
«новая европа»

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 18

Глава шестая

НОВЫЕ КОНТРАПУНКТЫ

перейти к оглавлению

Многим читателям может показаться, что особое внимание, которое было уделено американскому обществу в предыдущей главе, объясняется узкоместническим пристрастием автора. Но все же такой выбор был продиктован соображениями аналитического порядка. Вероятнее всего, нарождающуюся модель можно описать лучше, если остановиться на одном примере, но более основательно, чем на нескольких, но более поверхностно. Соединенные Штаты были выбраны, исходя из убежденности, что эта страна стала (как надолго, покажет время) лидером современной системы – не в обычном политическом смысле, а благодаря структурным инновациям, составляющим сущность современного общественного развития. Этот выбор основывался также на эволюционной схеме, в духе которой выдержана вся книга. Мы подчеркивали, что широкая тенденция развития в направлении «индивидуализации», децентрализации и добровольных ассоциаций началась еще при феодализме, как это описано у М. Блока. Если верно сделанное в третьей главе определение «северо-западного угла» Европы «лидирующим» в этой тенденции в XVII в., то та же логика подсказывает, что Соединенные Штаты играют роль лидера в теперешние времена; сравнимая модель явно просматривается в таких родственных обществах, как Канада и Австралия^¹. Эта перспектива американского общества была начертана А. Токвилем в 30-е годы XIX в., когда потенциал этого общества только лишь приоткрылся этому проницательному наблюдателю. Представляется, что его взгляд дает более надежный ключ к пониманию американского общества, чем описания наших дней, в которых основной акцент делается на бюрократизацию и концентрацию власти.

Перейдем теперь к общей характеристике современной системы в целом. Мы утверждаем, что, как и на этапе ранней современ-

164

ности, «ведущие» элементы осуществляют функцию целедостижения для системы в целом и функции адаптации и интеграции внутри ее. Такое раздвоение было характерно для Англии и Голландии в XVII в. и для Соединенных Штатов в XX в. Оно отражает общее направление развития современной системы в сторону адаптации и добровольности ассоциаций. Другая основная инновационная функция для системы в целом – адаптивная. Те общества, в которых преобладает адаптивная функция системы (Пруссия на раннем этапе и Советский Союз сегодня), внутри себя ставят во главу угла функцию социетального целедостижения.

Этот кажущийся парадокс лучше всего, вероятно, прояснить на конкретных примерах. Мы приписали Пруссии расширение и консолидацию преимущественно западной модели на северо-восточной границе системы европейских обществ и создание структурной базы для объединения Германии. Эти процессы породили ожесточенные конфликты, когда Германия интегрировалась в более демократическую и «ассоциативную» структуру Западной Европы, но затем реорганизованная Германия возглавила экономическую модернизацию на континенте.

Подобно Пруссии, Советский Союз «распространил» европейскую систему дальше на восток. С конца XVIII в. Россия все больше внедрялась в европейскую систему, особенно в войнах против Французской революции и Наполеона и при установлении вслед за ними в Европе «консервативной» межгосударственной системы. На протяжении XIX в. она, колонизировав Сибирь, расширила европейскую систему до Тихого океана.

В том, что главным источником инноваций для системы современных обществ на более поздних стадиях развития мы считаем подсистемы целедостижения и адаптации, есть одно важное допущение. Оно не было полностью раскрыто и обосновано в этой краткой работе и состоит в том, что институционализированные во времена Ренессанса и Реформации главные образцы ценностных ориентации с тех пор оставались в общих чертах неизменными^². Конечно, вокруг ценностей разворачивались бесконечные конфликты, но по большей части они касались конкретных частностей и не затрагивали существа дела. Также очень важно, что каждый из прослеженных нами основных этапов дифференциации и другие процессы изменения стимулировали повышение уровня генерализации ценностного образца, а отчасти происходили в

165

результате этого повышения. Показательным примером может служить изменение, в результате которого на смену прежней христианской традиции государственных церквей и навязанного религиозного единообразия пришла разрешенная религиозная свобода. Как в Соединенных Штатах, так и в Советском Союзе сложились идеологии, отличающиеся от старых западноевропейских образцов; многое в них, особенно в советской, все еще частично отвергается западноевропейскими обществами. Но ценностное содержание этих идеологий следует, по моему мнению, рассматривать скорее как «конкретизацию» более общего западного ценностного образца – инструментального активизма, чем как отступление от него. В целом это замечание можно отнести также к идеологиям «социальной критики» и восстания, получившим широкое распространение в наши дни.

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

По мере того как русская революция упорядочивалась после хаоса, созданного военным напряжением, гражданской войной и внешней интервенцией, политический контроль в стране сосредоточивался в руках «диктатуры пролетариата» – особого коммунистического варианта социализма. Партия и государство стали агентами модернизации в той же мере, в какой были агентами революционных завоеваний.

Хотя индустриализация началась в России до революции 1917 г. (некоторые авторитеты доказывают, что революция на самом деле замедлила ее ход^¹), массированные усилия в этом направлении были впервые предприняты советским режимом. Из двух революций раннего периода модернизации Советский Союз наиболее успешно преуспел в первой – промышленной: в короткий срок он достиг второго места в мире.

Однако, несмотря на свой по преимуществу диктаторский характер, советский режим осуществил и многое из того, что свойственно демократической революции. Были ликвидированы многие аскриптивные компоненты старого общества: немедленно отменена монархия; устранена аристократия как статусная группа, более тесно привязанная к трону, чем даже во Франции; в течение значительного времени дети буржуазии и аристократии подверга-

166

лись такой систематической дискриминации, что в конце концов в стране сложился новый «высший класс»^².

Отождествление русской церкви с царским режимом было полнее, чем где-либо в Западной Европе. В своем радикальном антиклерикализме коммунистический режим следовал Французской революции и зашел в этом дальше, чем это случилось в любой некоммунистической стране. Прежняя позиция церкви была подорвана, а терпимость в отношении организованной религии весьма ограничена. Марксизм-ленинизм обрел, однако, полурелигиозный статус, что препятствовало становлению религиозного плюрализма.

Индустриализация значительно сократила масштабы локальной замкнутости и партикуляризма. Произошло значительное развитие городов, системы образования, возросла географическая и социальная мобильность, хотя свобода передвижения и смены рабочих мест оставалась относительно ограниченной^³.

Эти процессы указывают на сдвиг в сторону развития в социетальном сообществе гражданского комплекса. На определенных уровнях советская система культивировала универсалистские стандарты и стремилась к полному включению всех своих граждан в жизнь общества как через всеобщее образование, так и через насаждение в умах государственной идеологии. Советская политическая система даже еще в большей степени, чем Французская революция, стояла перед дилеммой жесткого контроля партии и государства, с одной стороны, и максимизации свободы, декларируемой идеалом «отмирания государства», – с другой. Проблема эта свойственна социальным институтам, занимающим промежуточное положение между верховной властью и народными массами.

Многие из институтов, с которыми боролась, хотя и в разной степени, Коммунистическая партия, снова стали довольно открыто признаваться. Один из них – это дифференциация в оплате труда, отражающая, как и в других обществах, разницу в компетентности и ответственности. Другой – семья. После того как развод можно было получить по первой просьбе, настал период, когда добиться его стало труднее, чем в большинстве капиталистических обществ^¹. Индивидам и семьям было разрешено иметь неко-

167

торые личные финансовые ресурсы в виде сберегательных счетов и т.п.^² Точно так же, при всех имевшихся ограничениях, значительней стала независимость судебных органов от административных властей^³. Хотя все эти институты сегодня признаны, все еще остается сомнение относительно их влиятельности и автономности, например в отношении родительского контроля за детьми.

Главным же вопросом всегда был вопрос государственного управления экономикой. В сталинское время пятилетних планов, подготовки к войне и войны концентрация власти достигла крайних пределов. Это была эпоха политического тоталитаризма и «командной экономики»^⁴. Экономическое развитие носило до мельчайших деталей экстраординарный характер, но, как показала Большая Чистка конца 30-х годов, его сопровождала жестокая политическая напряженность, следствием чего стал кризис «десталинизации» середины 50-х годов.

Командная экономика подавила или резко ограничила многие из главных механизмов, действующих в других индустриальных экономиках, наиболее наглядно – деньги и рынки^⁵. Вместо рынка была создана система иерархических решений. Директора предприятий проводили в жизнь распоряжения центральных плановых органов, используя материалы и рабочую силу, выделяемые им другими, управляемыми также из центра организациями^⁶. В результате такой радикальной централизации появлялись многочисленные трудности, и советская власть пыталась ограничить ее, не подвергая опасности социалистические принципы. Распределение рабочей силы было особо уязвимым местом, поскольку политика прямого командования слишком резко ограничивала индивидуальную свободу. Советская практика сегодня далеко отошла от полувоенного образца – приказного прикрепления людей к определенной работе. Такая же в основе своей проблема характерна и для потребления. Хотя советские плановики часто высмеивали капиталистический «суверенитет потребителя», они все чаще сталкиваются с необходимостью строить свои производственные планы с учетом того, что потребители считают по мень-

168

шей мере приемлемым. Особенно это стало заметно после недавнего роста потребительских доходов^⁷, который можно рассматривать как начало фазы, называемой У.Ростоу «массовым потреблением»^⁸.

Вероятно, самой серьезной проблемой остается демаркационная линия между правами государства и гражданина. С точки зрения западных ценностей на тоталитарном этапе, символизируемом террором и тайной полицией, отрицались «права граждан» на защиту от государства^⁹. После смерти Сталина давление государства значительно ослабло, хотя остается неопределенным, насколько прочно укоренились в обществе гражданские права. В соответствии с идеологией провозглашалось, что с приходом коммунизма наступит пора почти неограниченных индивидуальных свобод, но неясно, как это собирались осуществлять на практике.

Хотя в Советским Союзе институционализировано избирательное право, в его рамках допускался только выбор по принципу «да–нет» и пресекалась любая организованная оппозиция теми, в чьих руках находится власть. Но пусть эта система и не предоставила рядовому гражданину реального выбора в отношении проводимого политического курса, тем не менее она действительно уже отличалась от старой европейской «легитимности», при которой индивиды рассматривались как подданные своих монархов^¹.

Из этих начинаний может развиться политический компонент гражданства, более похожий на общеевропейские образцы. Сталинский тип диктатуры, по всей вероятности, уже не повторится. По крайней мере, судя по всему, ныне нельзя уже править без утверждения Центральным Комитетом Коммунистической партии важных политических решений, с существованием ЦК уже нельзя не считаться и им нельзя манипулировать, как это было при Сталине. Эта система способна эволюционировать к чему-то, примерно соответствующему английской парламентской системе XVIII в.

Социальный компонент советского типа гражданства развит высоко. Несмотря на то что он сосредоточен в структурах по сво-

169

им характеристикам гораздо более иерархических, бюрократических и авторитарных, чем в основных западных обществах, по нему все же можно судить, как далеко ушел Советский Союз от абсолютизма XVII в.^²

В самой диктатуре Коммунистической партии заключены источники нестабильности. Партия и, следовательно, ее руководство самоназначены. Ближайшей параллелью, видимо, могут служить «святые» в политических образованиях кальвинистов, включая раннюю Новую Англию. Во всех этих случаях легитимизирующая культурная традиция не предоставляла универсального критерия, определяющего, кого полагается считать элитой. Советская система не признавала легитимизацию по рождению – этого классического стабилизатора аристократических систем. В той мере, в какой партия преуспеет в воспитании всего населения в духе добропорядочного социализма, в стране будет нарастать давление в сторону демократизации, подобное тому, какое развилось в западных политических системах и в протестантизме, когда ставился вопрос о ликвидации особого статуса избранных.

Таким образом, реально предположить, что процессы демократической революции в Советском Союзе еще не достигли точки равновесия, а дальнейшее развитие вполне может пойти в основных чертах по пути образования одного из западных типов демократического государства, с ответственностью перед электоратом, а не перед самоназначенной партией.

Перед революцией формальное образование всех уровней было доступно в России лишь относительно небольшому меньшинству. Одно из первых великих советских достижений было связано с внедрением массового образования. В результате советский народ сегодня является одним из самых широко образованных в мире. Быстрее, чем почти в любой другой стране, за исключением Соединенных Штатов и Канады, происходило здесь повышение уровня образования от начального к высшему. Особый упор делался на естественные науки и технику, во многом из-за стремления к быстрой индустриализации и по военным соображениям, а также по причине их относительной идеологической безопасности. В высшем образовании насаждение официальной идеологии занимало исключительное место и в значительной мере определяло содержание и форму гуманитарных и социальных наук. В нынешних выражениях недовольства режимом ведущая роль принадлежит

170

литературно-художественной интеллигенции, которая подвергается серьезным репрессивным мерам.

Научные исследования в Советском Союзе сосредоточены в Академиях наук, существующих отдельно от университетов. Связанной с этим организационной особенностью является то, что контроль за подготовкой специалистов осуществляется не столько университетами, сколько соответствующими министерствами. Например, медицинские институты подчиняются Министерству здравоохранения, а не Министерству образования. Вполне вероятно, что основные причины такого организационного устройства носят политический характер. Академическая система ограждает исследовательскую работу от «публичных» секторов общества, обеспечивая исследователям большую свободу, чем была бы у них, если бы их работа имела более широкий общественный резонанс и тем самым находилась под непосредственным контролем общественности.

С установлением после второй мировой войны новых коммунистических режимов в Восточной Европе и затем в Китае закончился этап «социализма в одной стране». Европейские социалистические общества создали против западных некоммунистических влияний не «железный занавес», а некую весьма проницаемую границу. Эта проницаемость, наряду с такими каналами, как радиовещание, публикации и взаимные посещения, воздействовала на советскую систему существенным образом.

До второй мировой войны пограничные страны в целом были более «европейскими», чем Россия. И нет ничего удивительного в том, что они, хотя в различной степени и спорадически, обнаруживали более сильные устремления к либерализации (в западном варианте). Несмотря на то что Советы время от времени прибегали к жестким мерам для подавления движений за автономию в Восточной Европе, как это было в Венгрии в 1956г. и в Чехословакии в 1968г., в долгосрочном плане воздействие всего этого на саму советскую систему, вероятнее всего, будет способствовать ее либерализации, хотя это и нельзя утверждать со всей определенностью. В некоторых отношениях цена, которую Советский Союз платит за поддержание своей «империи», сходна с той, что многие капиталистические державы платят, чтобы справиться с движениями за независимость в своих бывших колониях.

Коммунистический Китай бросил первый серьезный вызов советскому главенству в «мировом» коммунистическом движении, породив серьезную напряженность, которую мало кто мог ожидать несколько лет тому назад. Этот вызов может подтолкнуть Советский Союз к каким-то договоренностям с Западом, правда в

171

противоположном направлении здесь действуют обязательства по поддержанию единства в коммунистическом движении.

На первом послесталинском этапе советского коммунизма Хрущев ввел формулу мирного сосуществования, поразительно напоминающую формулу cuius regio, eius religio, которая покончила с религиозными войнами. Она также представляла собой выражение отрицательной терпимости: с иностранным идеологическим противником не предполагалось больше бороться силой, однако не допускались какие-либо уступки в отношении легитимности его идеологической позиции. Возможно, несмотря на то что Америка завязла во Вьетнаме, «горячая» фаза холодной войны близится к концу. Но если только параллель с исторической ситуацией в религии верна, то «мирное сосуществование» не является устойчивой позицией. По всей вероятности, развитие продолжится в том направлении, чтобы через многие превратности прийти к идеологически более «экуменической» ситуации.

«НОВАЯ ЕВРОПА»^¹

В европейской части современной системы обществ происходили бурные события – две мировых войны, первая из которых породила русскую революцию и фашистские движения, а вторая подписала приговор «имперскому» статусу европейских держав и передала лидерство Соединенным Штатам и Советскому Союзу.

Если определять главную линию развития Европы одним словом, может быть, самым подходящим будет слово «американизация». Этот термин часто употребляется европейскими интеллектуалами в уничижительном смысле. Мы надеемся, что постепенно произойдет освобождение от этой эмоциональной оценки, а также от самой постановки вопроса о том, насколько перемены в Европе обязаны американскому «влиянию» и насколько собственному развитию, хотя последнее несомненно имеет существенное значение. В определенных отношениях идеологическая реакция на «американизацию» сродни контрреформации или консервативному союзу против последствий Французской революции. Реформация, демократическая революция и, думается, «американизация» наравне с ними – все это процессы необратимых перемен в западном обществе, рассмотренном как единое целое.

172

После 1870 г. континентальный центр тяжести переместился во Францию и новую Германию. Несмотря на острые конфликты между этими странами, вместе они составляли главный базис для воспроизводства образца в нарождающейся «новой Европе» или в современной системе как целом, хотя после второй мировой войны этот базис расширился за счет Северной Италии. Новый североцентральный регион имел смешанный религиозный состав. Наличие противоборствующих сил, подобных «Kulturkampf» в Германии и клерикалам и антиклерикалам во Франции, не помешало дальнейшему развитию религиозного плюрализма, которому способствовало и ослабление папства в Италии с ее в основе своей светским государством.

Франция, бывшая изначально эпицентром демократической революции, отстала в промышленном отношении; большая доля ее рабочей силы по-прежнему занята в сельском хозяйстве и мелком предпринимательстве. Остаются заметными такие аскриптивные компоненты, как регион проживания, статусы аристократа, буржуа, рабочего и крестьянина. Франция и близко не подошла к той неаскриптивной интеграции социетального общества, которая получила наибольшее развитие в Соединенных Штатах^¹. Система высшего и среднего образования второго уровня (lycees) была до последнего времени нацелена на гуманитарное образование очень малочисленной элиты, рекрутируемой главным образом из высшей буржуазии.

Голлизм, вероятно, можно рассматривать в качестве мягкого функционального эквивалента нацистского движения. В нем подчеркивался национализм, отчасти как компенсация за унижение 1940 г. и утрату французской колониальной империи. Этот режим был экономически консервативным, особенно в том, что касалось озабоченности международным финансовым положением Франции. Но процессы экономической стабилизации и оживления после затяжной инфляции, длившейся в течение жизни целого поколения, принесли с собой новые виды неравенства. Прежде всего, рабочий класс не получил справедливой доли в растущем национальном доходе.

По сравнению с Францией Германия перед второй мировой войной быстро индустриализировалась. Эта скорость, однако, создавала колоссальное напряжение в ее плохо интегрированном социетальном сообществе, расколотом по религиозным, региональным и иным

173

признакам^². Хотя Германия была пионером в области социального обеспечения, центром профсоюзного и социалистического движений, демократическая революция в ней протекала медленно, а возможности получения высшего образования были ограниченными. Система социальной стратификации сохраняла многие старые элементы аскриптивного неравенства и многообразия. Эти факторы в сочетании с поражением в первой мировой войне, внезапной, но неустойчивой политической демократизацией и усилением советского коммунизма создали условия для прорыва нацизма.

Самым важным источником напряженности, вызвавшим к жизни нацизм, было не соперничество великих держав, а внутренняя структура немецкого социетального сообщества, что проявилось в выборе евреев на роль главного негативного символа, в стремлении собрать в единую нацию всех этнических германцев и в ожесточенном национализме. Антисемитизм также указывает на то, что центральными точками напряженности социетального общества были экономика и система занятости: еврей стал символом опасного и беззастенчивого конкурента, которому нельзя доверять, поскольку он не «принадлежит» к национально-этническому обществу. Фактически, такой же смысл имело и присущее немецкой социальной мысли, начиная с Х1Хв., увлечение идеями о преимуществах Gemeinschaft^¹.

Нацистское движение, даже при всей его колоссальной мобилизации государственной мощи, было острой социально-политической смутой, а не источником будущих структурных образцов^², хотя оно, возможно, и внесло свой вклад в послевоенную интеграцию немецкого социетального сообщества.

Blog

П арсонс Т. Система современных обществ

Содержание