Geum.ru

Измененья Времён

Вид материалаДокументы

Содержание


Воспоминанье об Элладе
Магия Парацельса
Обаяние невозможности
А. Ахматова
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17

Воспоминанье об Элладе




«Собирались эллины войною – на прелестный остров Саламин»57 - и легендарная Эллада, и солнце, и сине-зеленовато-прозрачные средиземноморские волны, запахи дерева и кожи, шум парусов, звон оружья… Солнце играет на медных застёжках плащей и щитах (как много позже станет нестерпимо сиять на застёжках Марка Крысобоя в день казни), воздух наполнен гулом голосов и предвкушением битвы, жертвы богам – принесены, а Арес – тёмный бог войны – ещё не собрал свои жертвы… И что с того, что «нэ так всё это было…совсэм не так»58 - память, воспоминанье и воображенье сохраняют (или представляют) нам картинку, узор, в котором выпущены многие - зачастую важные! детали, но… так уж они устроены. Ежели это воспоминанье, то реальное переживание его сопровождается (по Прусту и Мамардашвили) полнотой одновременного бытия, обретеньем пережитого. Но… быть может, оно именно потому и становится возможным, что вся мгновенная, бесконечная, многогранная полнота ощущений этого самого мгновенья – невозможна? И, чтобы слиться с этой реальностью - нам надобно проделать – над ней и над собою – некую работу? Каждый читатель волен наполнить собою, своим содержаньем предложенную ему картинку – например тем, куда собирались эллины…

Рискну высказать ещё одно, возможно – крамольное, но весьма банальное предположенье59- по-настоящему пишущий (даже такие «монстры», как Борхес или Набоков) вовсе не выстраивает никаких умозрительных сюжетов и вещей60 в соответствиии со своими «идеями»… Напротив, эти вещи получаются именно такими потому, что сам автор так воспринимает и ощущает этот мир. И – возвращаясь отсюда к нашим (и мандельштамовым) грекам61: «Золотое руно, где же ты, Золотое руно…» - чем, каким пространством и временем полон вернувшийся хитроумный царь Итаки? Моим, вашим, иным – которое и представить-то себе иногда…


Магия Парацельса




«Маскарадный» и «виноградный» - щербаковского шарманщика62 странно перекликаются звучаньями с Борхесовыми зеркалами и масками. И сумерками, в том числе – венецианскими, теми, что из мурранского хрустального стекла – нежны, вечны, и не знают ни вечера, ни завтра63… И вот в этой серебряно-острой, с замками, перекличке, мне на мгновенье показалось, что Борхес верит-таки в существованье (а значит, и – могущество) единого слова, могущего воскресить розу64, или – вместить дворец. А я… Мне – хотелось бы верить, но… увы. Роза – та, идеальная, парацельсова – сродни идеальной сущности, и, значит, должна была б вмещать сущности (и описывающие их тексты) бесконечного множества роз – полураспустившихся, райских, тысяче-и-одна-ночных, подносимых к губам и усыпающих дорогу. Но это (кстати сказать, об этом говорят и некоторые разделы современной математики65) – невозможно. А магия Борхеса, магия Парацельса, магия слова – в том и заключается, чтобы при-открыть ставни66 вашего сознания, ваших воспоминаний, и воссоздать там - из всего этого - одну-единственную розу, вашу. Одним лишь словом. Или – фразою, или абзацем, не суть – магия продолжает работать. Единственная и неповторимая, индивидуальная и всесильная, но… зависящая от вас магия. И… вы не задумывались, почему тот, неудавшийся ученик Парацельса так и не увидел Розу?


* * *



Это больно, больно, больно – и страшное слово «никогда» - в этом единственном случае приобретает своё единственное, непоправимое, непереносимое в своей сути значенье. Уход из жизни близкого человека, и шаткость метафизических утешений, рушащихся от боли, и осознание этого «никогда больше» - того, что отделило прошлую жизнь – от нынешней. Край. Невосполнимая потеря – звучавшего голоса, родного бытия, существовашего вне тебя, но всегда бывшего с тобою, непоправимая, необратимая невозможность – вернуться, и забрать с собою то существованье, воскресить его. Если… если лишь только попробовать дать сбыться – воспоминаньям?


Обаяние невозможности



Есть какое-то странное обаянье в образе слепого или безумного хранителя библиотеки, пусть даже и не столь бесконечной, как Борхесова, - хранителе, который в своём безумии, тем не менее, знает, что там, где-то там среди других бесценных и бесполезных томов, лежит его единственное сокровище – бесконечная книга песка, вмещающая – как знать? – возможно, все книги на свете. Впрочем, это всего лишь заманчивые игры – языка и воображенья, дразнящие возможностью свести бесконечность и многомерность пространства текста – к единому слову, мысли, книге… Наверное, в пределе они и сводимы, но – увы! Всё тот же неумолимый принцип неопределённости шепчет мне, какою ценою67… Кроме того, возможности человеческого, личностного восприятья конечны (что, кстати, доказывается математически) и потому выход68 за пределы – времён, ощущений, восприятий – требует столь принципиального разрушения структуры личности (хотя б на время), что после него она фактически перестаёт существовать69. Эта необратимость выхода – аналогична иной, когда-то поразившей меня – в мысли о том, что возможность некоторых событий (к примеру, модных тогда экстрасенсорных исцелений по фотографии) для того, чтобы стать реальностью, требует ломки, полного пересмотра слишком большого количества фундаментальных, физических основ – «китов», на которых и стоит та реальность мирозданья, в которой мы и имеем счастье (или – не-счастье) существовать70.

Русалочка71


Боже мой…


Ведь нынче же, на Акулину – по народному поверью просыпаются русалки… И, наверное, это правда. Загадочные и порочные, с едва заметной – ежели хорошо приглядеться! – печалью во влекущих, нежно-соблазняющих глазах…

Вот только – где они просыпаются?


…А была она реальней реального, в отличие от тех, других – на чьи картинки глядишь иногда, пытаясь представить себе их существованье... Но - не получается, не совмещается, потому что здешняя жизнь – совсем отдельна, и полна приязнями, болями, воспоминаньями, любовью, одиночеством. И ещё - была эта русалочка не похожа на свои картинки: изысканно-манерные, завлекающие, иногда даже – чуть порочные… А здесь - нежна, беззащитна и трогательна…


Она была, была, была…


А на золотые крылья ангелов на Ваганьковском сыпал снег, и, казалось, весна прошла совсем, и никакой на улице не апрель, и весны теперь уже не будет вовсе, и это пронзительное одиночество – на веки вечные. И сколько мимолётностей – случайных капризов, прихотей, ветреностей, совпадений в одном и не-совпадений в другом должно было случиться, чтобы они встретились - вот так, глаза в глаза? Какой ангел судьбы и невозможного сотворил это? Сонное виденье из несбывающихся снов вдруг соткалось из прохладного обманчивого света, но вы – вы ещё не верите в его существованье. Её глаза – странно-невнятные, серо-зелёно-туманные, русалочьи, прозрачные, широко расставленые, летящие – и выраженье отрешённой усталой нежности72, и чуть скуластое (наследье татар?) лицо, изгиб губ, тонкие запястья и эти волосы почти до гибкой талии, придающие походке что-то и вправду русалочье, влекуще-женственное и летящее…


Но главное – это всё-таки иное… ощущенье так давно обещанного сбывшегося - и всё же несбывшегося, потому что шёл снег, и её голос, низкий, вкрадчивый, нежный и развратный, со срывами – не прозвучал в этом холодном ветреном мире, и она лишь чуть покачала отрицательно головою в ответ на вопрос – об имени…


И в это прохладное мгновенье – что-то изменилось в мире, что-то сдвинулось в душе, и пока глаза провожали её тающую тень (ах, она остановилась именно там, где и ждалось – перед тем, как исчезнуть вовсе – теперь уж навсегда?) – мир вернулся. Вернулся, с его скорбью, болями и мимолётностями, и теперь на месте беспросветной ненужности и отрешённости существованья было когда-то сбывшееся, пронзительное воспоминанье…


Но нельзя - невозможно, невозможно73 - поверить, вспомнить, вернуться, передать, сохранить так, как хотелось бы (и оттого порой, в бессильи, кажется, что не стоит и пробовать! - не прикоснуться вновь к этой нежно-сквозистой ткани бытия, откуда берётся всё в этом мире)… И потому74 я стану возвращаться - отовсюду! - снова и снова, пытаясь (всего лишь - за счёт мимолётной, сиюминутной различности зренья) получить волшебную, калейдоскопическую, полную настроеньями, запахами и цветами картинку:


Сумрачный, мокрый, утренний апрельский снег, вот только что таявший – на губах. Одиночество, и уже – усталость от предстоящего. Нежеланье глядеть, и взгляд – равнодушный, отрешенно-бесцельный, когда виден лишь абрис, неясный образ в неровном, всегда обманчивом, вопречки обещаньям - нет-нет, совсем не лунном75, а – пасмурно-утреннем с желтизною свете, усталый и вовсе обыденный. Один из многих таких же устало-безразличных взглядов, соскальзывающих в продолжение собственной мысли, или – безмыслия, и…


…глубокое, длинное мгновенье, меж возвращеньем из небытия, с уже чуть любопытствующим удивленьем – и узнаваньем, ошеломлённое невозможностью случившегося, объясненьем, непонятностью: что же теперь? – равно времени паденья двух капель в принцессиной клепсидре, одному мгновенному перебою сердца76 – или гулкому удару каминных часов. Тех самых, с арлекином.

И откровенье узнаванья несбывшегося поселилось в крови, требуя воплощенья. Но…


Но - воплотиться-то оно могло только здесь, в тексте, а для этого надобно было придумать, со-творить кого-то77, кому можно было б без опаски отдать эту отныне живущую в крови, и какою ведьмой придуманную? да с таким дивным искусством воплощенную Парками78 – смесь ощущений, сожалений, насмешек, очарований…

И этот кто-то – не должен быть жалок, как тот, тургеневский малаец – с его отрезанным для службы – языком79, но должен позволить всё ж мне – автору, о-страниться настолько, чтобы подаренные ему откровенья стали реальностью, а не придуманным виденьем, сонным вожделеньем, ещё одним туманным призраком несбывшегося, что мелькает иногда в незаполненных мыслью прорехах пространства вот в такие вот серые, апрельские дни…


Странно, и, наверное, неправильно, что для меня всякое желанье означает несвободу… потому что требует усилий для его реализации, воплощенья, в то время как сидящий у меня на закорках80 и живущий внутри ехидный и недремлющий комментатор давно вычислил, что усилья, потраченные на его исполненье, окажутся больше, нежели удовольствие… Ах, какая желанная прелесть (не бывает81 …ну, почти) – чистое, не ограничивающее собственную (да и чужую тож) свободу желанье.

А, собственно, к чему это всё? А к тому, что подарок – то желанное русалочье сбывшееся-несбывшееся, которое я приготовил моему несуществующему ещё Некту82 и вправду существует, но…

Но, быть может, он выберет иное, хрестоматийное, князеандреево заключение, «успокоительное и безнадёжное, что начинать ему уж ничего не надобно»? Или – и его коснутся эти весенние, странные, из ничего вдруг возобновляющиеся надежды? Надежды благоуханные, обещающе-лунные - Наташиной83 ночи, или – Лолитины пронизанные солнцем ирисы? Или – что-то иное, своё – апрельское туманное марево, в котором…? Впрочем, я-то знаю, что он выберет…


И мне придётся отдать ему это, несмотря на то, что «нельзя выразить всего того, что думаешь»84. А уж тем более – чувствуешь. Особенно – нынче.


Особенно - в такой день, когда – по народному поверью, просыпаются русалки.


«Говорили мне мудрецы вселенной…»85


«И ещё ни один не сказал поэт,

что мудрости – нет. И старости – нет.

А быть может, и смерти нет…».

А. Ахматова


Увы, увы – мудрости нет и вправду, она лишь кажется таковою в немногие весенние мгновения просветления, да и то – самому себе86… И, нынче кажется мне, что все великие, сохранившие творческий рассудок, знали это. Что же до «старости и смерти»87 - они (вернее, отношенье к ним) меняются с течением беспощадно-добродушно-милосердного Времени-Дедушки. Старый часовщик знает, что летейское теченье смоет и вторую, и третью эпоху воспоминаний88, как смыло когда-то незапамятные эры со странными названьями89, динозавров, мифологию, легендарных римлян, средневековье, и даже совсем-совсем недавнее, всего лишь – прошло-вековое прошлое, оставляя нам на морских отмелях случайные окаменелости – следы ладоней или душ – в немногих артефактах… Знает он и то, что жизнь человеческая – даже не мгновенье. Знает, и всё ж – милосердно позволяет иногда продлить мгновенья нежности и самообмана, глядя в прозрачное, зеркальное (ах!) теченье этой дивной реки.

И что же? Пусть. Но я – я попытаюсь (воспользовавшись тем, что он отвлёкся) сохранить вот это бесценное мгновенье, с урчащею на коленях киской, с чем-то ещё предстоящим (а быть может, и нет – только я об этом ещё не знаю, но – хочется верить! – не знают ещё и госпожи Парки). Сохранить… для кого, для чего? Ах, сколько уже сказано по этому поводу. Да только для того лишь, быть может, чтобы чья-то залетейская тень, там, на асфоделиевых полях90, почувствовала мгновенное шевеленье воспоминанья о ней – здесь. Как случилось вот в это самое мгновенье с бессмертными (для меня, и – сейчас, но, возможно, не для Времени-Дедушки!) тенями Осипа Эмильевича, и Владимира Владимировоча… А кто не спрятался – я не виноват91!


«The Original of…»92


«The Original of Laura» - трудно себе представить (и так заманчиво-захватывающе это себе представлять) – что мог бы написать ВВ после блистательных взлётов и провалов (порою – в том же самом тексте) «Ады» и не слишком внятных, но местами дивно ирисовых «Арлекинов». И, конечно же, это была не Петрарковская и не Пушкинская Лаура, а, наверное, некий оригинал, проступающий, подобно иконописному изображенью – при снятии – слой за слоем… - чего? – слоёв времени? Реальности? Бытия? – являя порою даж искушённому знатоку такое…

И всё-таки все эти западные комментаторы ничего, ну – ничегошеньки не понимают в Набокове, даже лучшие из них. Да, они видят блистательные частности, глубину замысла, волшебство построения, перекличку тем93… Но главное – то, что и составляет Набоковскую сущность – его мироощущение, передаваемое самой сутью его языка, самим его звучаньем (как сказала мне очень давно мудрая и искушённая читательница, впервые – после времён недоступности, прочитавшая Набокова: «Было невозможно даже представить, что можно так писать, что может быть такой русский язык») в котором (добавлю от себя) даже соседство слов порою значит для ощущенья и пониманья автора больше, нежели их смысл. Примеры? Пожалуйста, навскидку: «Немного теплей после краткого мороза. Ослепительное солнце, ряды острых сосулек, свисающих с карниза, отбрасывают острые синеватые тени на белый фасад дома. Капель» - и лишь только тот, кто сам видел и чувствовал это, может услышать, ощутить, увидеть эту весенюю ослепительность и синеву. Главное остаётся скрытым.

Забавно, что у меня получаются порой своего рода литературоведческие тексты, но, по-видимому, иначе мне себя не объяснить, и даже имеющие уши не расслышат за «просто» цитатами, отсылками и аллюзиями, из которых, словно из разноцветных кубиков94, собран мой текст – единого, целостного звука, благодаря тому, что каждый из таких кубиков имеет своё, более чем трёхмерное пространство существованья, свой звук и цвет, свою протяжённость в не менее многомерном времени. И лишь только их сочетанье, та единственная прихотливая картинка-конструкция, та, что собиралась вот сейчас подобно детской волшебной картинке – из кубиков, (причём другие её грани тож имели смысл – хотя порою и странный), и которую я вот сейчас капризным движеньем смахну со стола, чтобы придать ей окончательную завершённость в своей разбросанности – и есть отраженье моего я в зеркальной мозаике текстов, из которых собран и мой текст, вобравший в себя и фантастически влажную, дождевую амстердамскую радугу над велосипедным раем95, и вожделеющий красный отсвет фонарей над совершенно не амстердамским уже асфальтом, и дивный, неповторимый (особенно в последождевой дачности) запах традиционных деньрожденных двуцветных роз, и… и… и список этот может (и должен быть) продолжен до бесконечности96 в потоке мгновенных просветлений сознания или бес-сознания автора, осознающего и создающего свой лучший и единственный текст – жизнь.

И, наверно, за этим не стоит никаких философских открытий, а всего лишь – попытка подарить хотя б кусочек, хотя бы мгновенное отраженье этого, своего мира…кому-нибудь97. А меж тем – нужны ли этому кому-нибудь эти зеленовато-туманные от листвы сумерки в одном окне, и – дымные, сливочные и гораздо светлей – от голубеющих среди елей небес – в другом? Или утренние, туманно-сырые, косые лучи солнца сквозь те же ели, на которых уже, наверное, поёживаясь от сырости и радуясь утреннему пригревающему солнышку отзавтракали белки, оставив следы множества шишек, а теперь распеваются98 и шебуршат невидимые птички? И множество, множество ещё подобных сокровищ…