Do not worry about what to say or how to say it. At that time you will be given what to say

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 52

61

После нескольких лет отдыха, превративших Дедушку Третьего в вечно раздраженного мизантропа, который отсчитывает свою жизнь по минутам, в окружении фарфоровых игрушек — фройлян с задранными в канкане ногами, слоников и собачек, - подписки на газету «Правда», подушечкой в ногах и двумя под спину и не дай Бог, чтобы на сантиметр левее, они с Бабушкой Третьей подумывают над тем, чтобы прикупить земли. Не поместье, конечно. Советский Союз процветает, хотя признаки заката, - слабые, будто утренняя дымка над плотиной суаньской ГЭС, - уже появляются. Дедушка Третий не видит. Бабушка Третья тоже, конечно, сколько бы она потом не рассказывала хихикающим внукам и детям, что уже в 1972 году поняла, что Союз развалится. Врет, не краснея. А я вам говорю, что да, упорствует она, и рассказывает в подробностях об этом случае, дело было в троллейбусе, который ехал по улице Ленина, и Бабушка Третья увидела, как какой-то наглый молодой человек не уступил место беременной девушке, и в этот момент ей все стало понятно. Страна обречена. Старушка в маразме, говорят внуки, пожимают плечами, и подхватывают на руки правнуков, потому что дети ноют, кричат, жаждут общения и ласки. Бабушка Третья поджимает губы. Она еще всех переживет, она считает себя вечной, она и в первом десятилетии 21 века занята тем, что устанавливает себе новые двери и окна, покупает холодильник, в общем, - как говорит осуждающе невестка, - пытается унести с собой в гроб все имущество. Бабушка Третья поджимает губы. Она ненавидит невестку. И ее тоже переживет, но это мы еще посмотрим, ясно только одно — она, Бабушка Третья, доживает до девяноста лет, и словно толстый гриб, в соломенной шляпке, все переваливается у подъезда своего дома. Благодаря земле! Бабушка Третья уверена, что он так долго протянула из-за земельного участка, который они с Дедушкой Третьим покупают после пяти лет ничего не делания, чтобы выращивать брюссельскую капусту, африканскую картошку топинамбур, китайскую вишню и сливу. «Бсюцельска капустка, африканскайа картошка тапинамбу, вишне кетайска, слифа». Дедушка Третий оживает. Он снова садится за руль своих «Жигулей», перестает сутулиться, и покупает набор инструментов для работы на даче. Мечтает о пчелах. Как-то раз, рассказывает он маленькому внуку, пока Папа Второй, раздевшись по пояс — кажется, он в мать, и будет полнеть, - рубит дрова... Что, дедушка? А, что? Папа Второй качает головой, и вздыхает. Оля — старая дева — встречает его взгляд, и потупляет взгляд вниз, к укропу и любимому коту Чернышу, право на которого отвоевала у матери. Это в тридцать-пять-то! Да, у папы проблема. Он начинает фразу, а потом забывает ее досказать. И мне кажется, у него что-то с головой, шепчет она брату вечером, когда дети уложены спать, и невестка, - еще раз оскорбленная хамкой Бабушкой Третьей, - судорожно сглатывает слезы от обиды. С головой? Ну да, шепчет Ольга, у него же с головой проблемы, ты что, не видишь? С головой?! Паша, его же бомбили, а бомбежки это всегда сотрясение мозга, а где оно, там и мозжечок... Ты-то откуда знаешь? Я посещала курсы фельдшеров, отвечает Ольга, и брат смотрит на нее с сожалением. Она понимает, что он чувствует. Но лучше уж так, одной, чем попасть на крючок тупой жадной самке, как ее братец, думает Ольга, примеряя пальто невестки, - прожжет сигаретой дыру, будет скандал, - а потом думает, для кого я, собственно, это делаю. Садится, поникнув. Дом не спит. Папа Второй беспокоится. Дедушка Третий отмахивается от американских истребителей. Невестка плачет в комнате с детьми. Всем плохо. Завтра поедем на огород. Бабушка Третья счастлива.

62

Писатель Лоринков видит, как мимо него проплывает новый чешский троллейбус, и из открытого окошка презрительно глядит в сторону Собора накрашенная женщина, с волосами, уложенными в сложную прическу, модную в советские времена. Сейчас они и есть. Это Бабушка Третья выбирается на рынок, чтобы прикупить там овощей и фруктов. Встречает знакомую. Сплетничает напропалую, рта не закрывает, страшно послушать, что она говорит про людей, с которыми любезничает в лицо. Дедушка Третий прибил бы. Но Дедушка Третий все еще заблуждается относительно степени лживости своей жены, а когда в этом вопросе наступит полная ясность, будет поздно. Дедушка Третий пасует. Проще воевать с американцами, чем с женщиной, думает он беспомощно. Да и любит. Так что к дому подъезжают «Жигули» и Дедушка Третий весело и счастливо сигналит. Начало семидесятых. Копаетесь, черти. Из подъезда выходят дочь, жена, сын, - все в соломенных шляпах, в руках корзины с бутербродами, - сейчас славно потрудимся. Участок роскошный. Бабушка Третья, конечно же, страшно интригует в управлении ветеранов, где распределяют участки, так что они получают самый лакомый кусок. Нам положено. Мы полковники, презрительно бросает Бабушка Третья. На каждом пальце по кольцу. Собирает деньги уже на других книжках, потому что прежние переполнены. Они наполовину миллионеры. Дедушка Третий поражен, когда узнает, что на книжке у него пятьсот тысяч рублей, долго не верит, качает головой восторженно. Бабушка Третья потупилась. Пусть знает, какая бережливая жена у него. Ольга мечтает об отдельной квартире, и они могут это себе позволить, Дедушка Третий — конечно же, после Серьезного Разговора По Душам, - соглашается помочь дочке с кооперативным строительством, это не так дорого. Девчонка счастливо. Глядя вслед ей, выпорхнувшей из комнаты со стенкой и сервизом, - где он отдыхает после обеда, - Дедушка Третий чувствует радость. Егоза-стрекоза. Но тут вмешивается Бабушка Третья. Садится рядом, широко расставив ноги, и свесив между ними живот — она уже толстая, - и сплетает на нем, животе, пальцы в золотых кольцах. Хочу поговорить. Голос дрожит, все, как обычно, она запутывает, обманывает, лжет, и Дедушка Третий решает, что с отдельной квартирой Ольге следует обождать. Поживет с родителями. Бабушка Третья ликует. Ольга в истерике. У нее три выхода: умереть, сломаться или расти криво. Она не умирает и не ломается. Кует характер. Познает искусство интриги и лжи, учится ранить небрежным замечанием, уничтожать приветствием, лишать сна оброненным словом. К тому же, на некоторое время возникает общий враг — Пашка решил жениться. Красивая молдаванка. Ольга ненавидит ее за то, что брат вырывается из-под власти обезумевшей от эгоизма и жадности Бабушки Третьей, у Бабушки Третьей причины для ненависти куда более прозаические. Зарплата, сынок. Ты же не станешь отдавать этой сучке свою зарплату, пока твоей мамочке не хватает е зубы, говорит она сыну. Тот краснеет, мнется. Первые четыре года жена его не будет видеть от мужа ни копейки денег, все отдает матери. Бабушка Третья ликует. Усевшись на верхушку земного шара, расставив ноги пошире, попирает она мир слоновьими ногами — это из-за побоев в немецкой тюрьме - и бездушно улыбается. Не замечает других. Ей ничего не стоит попросить вас об одолжении, а потом посмотреть сквозь, как на пустое место. Как писатель Лоринков глядит сейчас на улице Штефана Великого, и глаза его пусты, и зрачки не двигаются, и лицо его сейчас очень похоже на деревянную маску, которая хранится на третьем этаже Археологического музея Стамбула. Зал Аттики. Изрезанная кора. Потом новизна проходит, Пашка не разводится, - как желает того Бабушка Третья, - и дочь с матерью вновь обращают внимание друг на друга, словно две тигрицы, из-под носа которых утащили окровавленную тушу. Займемся враждой. Бабушка Третья легко вспоминает коммуналку, в борщ не плюет, но лишь потому, что Ольга на кухне сама побыть не может, мамаша приходит и садится на табуретке в углу. Чего ты смотришь?! Дочь взрывается, а довольная Бабушка Третья недоуменно и зло говорит: чего это ты такая хамка, дорогая, а? Приходит Дедушка Третий. При нем все стихают, лишь глазами показывают взаимное нерасположение, и дочь еще несколько раз пытается отселиться, но родители ей не помогают ничем. Мужика не приведешь, гостей не позовешь, ночью не почитаешь, в ванной не полежишь, едва закроешься, а уже стук. Не задержалась ли ты? Мама, неужели ты не понимаешь, что превращаешь нашу жизнь в ад? Чего это ты такая хамка, дорогуша, а? Выучила-выкормила вас на свою голову, бормочет бабушка Третья, от которой сын Пашка в шестнадцать лет ушел из дому, чтобы кочевать по стране со строительными бригадами. Пусть, лишь бы деньги слал. Мама, почему вы превращаете нашу жизнь в кош... Гасите свет, нечего.

63

Дедушка Третий покупает несколько ульев и пару лет даже снимает немножко меда, но потом насекомые гибнут из-за какой-то редкой болезни, так что с живностью покончено. Остается картошка. Семья копает картофель, собирает малину, обрывает усики клубники. Поливает огурцы и помидоры, хрустит укропом, молодым чесноком, зеленым луков. Витамины, отдых, польза. Дедушка Третий выписывает журналы про сад и огород, сын, приезжая не побывку домой, думает, что лучше уж так, чем никакого занятия. Вечерами разговоры. Ну, что, поговорим, посмотрим, довольно говорит Дедушка Третий, усаживаясь вечером в кресло возле автофургончика, привезенного на огород, чтобы ночевать летом. Остро Подискутируем. Папа Второй смотрит на отца, чуть округлив глаза, пытается понять, как всемогущее божество, подтянутое, стройное, молодцеватое, превратилось за пару лет в маразматика, который несет ахинею языком газеты «Правда». Никогда не уйду на пенсию. Молодой офицер, лейтенант, он не желает судьбы отца, и дает себе слово работать до самого конца жизни. Бездействие разрушает. Он почесывает бок, и глядит в небо. \Уже Луна, но пока светло. Дедушка Третий жаждет острого разговора. Желательно на международную политическую тему. Папа Второй говорит, что у него есть новость насчет личной жизни. Дедушка Третий морщится, потому что любые разговоры — нормальные, - на темы, не связанные с американской агрессией в Никарагуа, приводят его в смущение. Это все в ведении Бабушки Третьей. Та подсаживается поближе, ласково улыбаясь, но сына это не обманывает. Он знает, кто будет главным противником. Так что ты хочешь рассказать нам, сынок, спрашивает Бабушка Третья ласково, пока Дедушка Третий, погмыкивая, с нетерпением ждет, когда можно будет разразиться двухчасовым монологом про сравнительные характеристики капитализма и социализма. Кот Черныш играет. Я женюсь, говорит Папа Второй, и видит, что уже стемнело. Ночь уже, говорит Дедушка Третий, пора спать. И семья вползает в фургончик, где уже посапывает Ольга. Завтра, значит, по картошку, товарищ лейтенант, говорит Дедушка Третий бодрым тоном, который сын ненавидит.

С Бабушкой Третьей происходит настоящая истерика. Ее дети это ее собственность, кто смеет похитить ее имущество, кто эта сука, эта курва? Выглядит это настолько неприлично, что не выдерживает даже Дедушка Третий, и требует прекратить. Взрослый, разберется. Папа Второй работает на огороде еще пару дней перед тем, как вернуться в часть, и ловит на себе восхищенный взгляд сестры — первая реакция это восхищение смелостью, - но с отцом так и не говорит. О чем говорить? Это все ерунда, мелочи, смущается Дедушка Третий, и спрашивает всего разок душевно, как ему кажется, а на самом деле выспренне и натужно — готов ли ты содержать семью, сын? Ну вроде как, говорит Папа Второй. Конечно, не готов. Но он не знает. Он вообще многого не знает, просто потому, что его не научили. Не знает, например, что деньги нужно оставлять семье, а не слать маме, и несколько лет пройдут, прежде чем он это поймет. Да, конечно, Папа, я готов содержать семью. Это большая ответственность, сын, говорит торжественно Дедушка Третий, и начинает своими словами — а скорее всего и не своими, а наизусть — пересказывать статью «Брак в социалистическом обществе» из энциклопедии «Домашнее хозяйство: все от рецептов до советов психологов», издательства «Кишиневполиграф, 1976 год». Ага, папа. Да, конечно. Ну что ты. Само собой. После выходных семья возвращается домой с огорода. Двадцать лет спустя Бабушка Третья станет называть ее «моя фазенда», и смотреть мексиканские сериалы, а пока развлечений у нее раз и обчелся. Ненавидеть невестку. Они еще не виделись, но с этим все понятно. Тварь должна быть уничтожена, думает Бабушка Третья, ласково улыбаясь, и расставив ноги по обеим сторонам своего живота. На столе банки. Это закрутки, которые семья начинает делать, и это их маленькая гонка вооружений - за пару лет двухэтажный гараж заполняется банками, бутылями, бочками. Квашеное, соленое, маринованное, в сахаре, в спирту, фрукты, плоды, корнеплоды, овощи. Жратва, еда, запасы. Вина, наливки, водки. Бабушка Третья варит, парит, гонит, крутит. Дедушка Третий окучивает, собирает, срывает, хранит, отвозит, загружает. Ольга отвоевывает право посещать огород лишь по выходным дням. Бабушка Третья нервничает. Она не любит, когда дома кто-то остается, а у нее нет возможности все контролировать. Приклеивает волоски к дверцам. Если их откроют, волосок будет порван, это незаметный способ контроля. Как-то видит, что все волоски порваны. Устраивает истерику. Завязывает ручки шкафов. Грандиозный скандал. И без того белокожая дочь, побледнев, орет ей в лицо, что она ее ненавидит, и что Бабушка Третья испортила жизнь ей и хочет — сыну. Та рыдает взахлеб, оно обожает рыдать, умеет изображать сердечный приступ, симулировать повышенное давление, ложные обмороки. Война в разгаре, и по привычке они продолжают еще пару минут, хотя в комнату заходит удивленный Дедушка Третий. Заткнитесь, кричит он, но они не могут остановиться. Дедушка Третий начинает трястись, сначала слабо, а потом буквально ходуном ходит, и падает, угодив головой в проигрыватель, отчего пластинки сверху слетают. Модный мюзикл «Три мушкетера» с душкой Боярским. Пластинка с «Девушкой» группы «Битлз». Еще что-то. Дедушка Третий судорожно дергается, лежа лицом в пластинках, Бабушка Третья смотрит ошарашенно, ей, вечному симулянту, невдомек, как оно бывает на самом деле — приступ. Дочь не сплоховала. Резко садится на корточки, поднимает голову, не дает запасть языку, срочно вызывает «Скорую». Дедушку Третьего увозят, и несколько дней его жизнь под вопросом, приходится дать телеграмму сыну, который сейчас в Монголии, и тот звонит, сообщает — еду. Женщины, молчаливые, опухшие от слезы, опустошенные, ходят по дому, словно тени. На кухне подсолнухи. Прости меня, мама, дрожащим голосом говорит дочь, которая пока еще не научилась выдерживать паузы в боях, и мать небрежно кивает. Дедушка Третий выдерживает. Семья, собравшаяся у постели, узнает, что ему не стоит волноваться и вообще у него болезнь, что-то из нового - что-то из этих болезней, которые называют именами открывателей или заболевших. Паркинсон, что ли.

Писатель Лоринков стоит под каштаном, и в его глазах отражается центральная улица Кишинева, которая, в отличие от города, была всегда. Как направление. Вечный путь. Начинается легкий дождь. Лоринков нехотя возвращается в Молдавию 2008 года, чуть удивленно моргает, проводит рукой по лицу. Идет к арке Победы, - победы меняются, арка все та же, - чтобы задрав голову, посмотреть на часы и узнать, сильно ли он опоздает на работу. Всего-то пару часов, думает он и идет, почему-то, обратно к дереву. Поворачивается лицом к проспекту. Глядит в небо. Меня нет, думает он, нет меня. Я никто.

64

Писатель Лоринков приезжает в Москву и несколько минут стоит, оглушенный, возле станции метро, которая, наверняка, заканчивается на какую-нибудь «-стенку». Чертовы названия. Лоринков думает, что непременно напишет рассказ восстании гастарбайтеров в Москве, и как те, раздраженные московскими «-истенками», переименуют все станции метро. Да что там. Мне и самому доводилось на стройке работать, кокетничает он перед какой-то московской журналисткой и притворно негодует, хотя это предвидел, прочитав заголовок: «Молдавский писатель — я был гастарбайтером в Москве». Лоринков вздыхает. Он ждет машину и думает о паблисити больше, чем следовало бы: впрочем, никакого другого занятия у него сейчас, 7 сентября 2008 года, нет. А, рассказ. Непременно назначу себя там маршалом повстанцев, не без юмора думает склонный к лести Лоринков и, - глядя на подъезжающую иномарку, - забывает об идее, чтобы вспомнить через год. «Последний день войны». Так он будет называться и у Лоринкова нет особой уверенности, что это название до него никто не использовал, но что поделать, заголовки это его беда. «Я пришел плюнуть на ваши могилы». «Кровавый спорт». «Семь мертвых гомосеков». Целый сборник рассказов с названиями, которые уже были, а повесть «Война начнется вчера» звучит совсем как советское кино. Лоринков пожимает плечами. Здравствуйте, говорит он, усаживаясь в машину, присланную устроителями Московской Международной Ярмарки выставки 2008 года под Патронажем Правительства Российской Федерации и Мэрии Москвы, и всю дорогу треплется с водителем о родине. Я ведь из Кишинева. Да ну, говорит Лоринков, и они с водителем разговаривают — Москва большая, и Лоринкова поражает то, что они едут два часа, этого времени ему было бы достаточно для того, чтобы покинуть Молдавию и попасть в Румынию, например, - о Долине Роз, и проспекте Штефана, об озерах, о зелени и вине. Стандартный набор. Как и все эмигранты, водитель ностальгирует и Лоринков не без язвительности предлагает ему поменяться. Только чем? Жизнями, - думает Лоринков, - он бы не хотел, проблема только в месте, в котором он находится, в Кишиневе, который ему, пожалуй, опостылел. А вот, говорит водитель. А как-то. А помню. А еще. Как же. Ну да, кивает Лоринков, и голова его склоняется все ниже. Почти засыпает. Он любит покидать город, ему нравиться попадать в незнакомые места — незнакомое для него то, где он не может с закрытыми глазами найти дорогу, - и чувствовать себя чужим. Император чужаков. Вот он кто я, думает писатель Лоринков, которого привозят, наконец, сквозь все ужасные московские пробки — что вы, это еще ерунда, через пробки мы бы не попали вообще, говорит водитель, - довозят до гостиницы, где он остается, наконец, в любимом своем состоянии. Одиночество. Он облегченно вздыхает и потягивается. Жена писателя Лоринкова синхронно с ним вздыхает, и отправляет с кухни сына, который, после полутора часов ожесточенной возни, справляется с кусочком бифштекса и половинкой яйца. Мальчишка не ест. Будь дома муж... Впрочем, будь дома муж, мальчишка все равно бы не ел, трезво оценивает воспитательные способности писателя Лоринкова жена. В доме тихо, сын возится в детской комнате с игрушками, которые ему надарили на недавний день рождения, и телефон на стойке между кухней и комнатой вибрирует от полученного сообщения. Долетел, значит. Писатель Лоринков раздевается и ходит по номеру: к счастью, здесь есть ванная с горячей водой и штопор, и больше ему ничего не нужно, так что Лоринков с удивлением просматривает листы на столе у окна. Программа ярмарки. Лоринков пожимает плечами, и изучает расписание, хотя понятия не имеет, зачем он здесь, это, должно быть, загадка и для самих устроителей. Позвонили из посольства. Писателю Лоринкову пришлось пойти туда в обеденный перерыв — к красивому большому зданию рядом с медицинским университетом, его первый камень заложил пошатывающийся после Криковских подвалов Ельцин и спаивавший его, как молдаванину и положено, президент Лучинский, - и он получил там папку. С приглашением. Уважаемый Владимир Владимирович, было написано там, а дальше Лоринков не помнил, потому что не взял с собой бумажку, а просто переписал время и название гостиницы, а еще место, где следует получить деньги на билет. Фестиваль начинается завтра. В номере пахнет черникой. Это Лоринков, опытный холостяк, который в незнакомом помещении ищет ванную, туалет, и холодильник, а еще самое удобное место для сна, - и еще он некстати думает, что никогда больше не женится, как бы дальше не сложился его брак, - находит поблизости супермаркет с названием, сразу вылетевшим у него из головы. Долго ходит между полками, наслаждаясь. Дитя перестройки, Лоринков не застал советского изобилия семидесятых годов, он любит, когда еды вдоволь. Здесь — много. Лоринков набирает полную корзину, и успокаивается, благоразумно решив не рассказывать об этом жене, которая и так негодует из-за пятидесяти килограммов макарон в чулане, но ведь это запас, что она понимает. Карман не тянет. По магазину прогуливаются вялые женщины с «акающим» акцентом, который, впрочем, Лоринкова лишь умиляет. Не позвонить ли тете-москвичке? Но эту мысль он гонит - сразу же за мыслью прикупить пакет дорогущей свеклы в вакууме, - потому что оживлять мертвецов следует лишь пророкам. А он всего лишь писатель. А тетка для него метафизический мертвец, они не разговаривали почти двадцать лет. Ко всему еще он и бывший писатель, о чем, впрочем, не догадывается Федеральное агентство по делам печати и книгоиздания при Правительстве Российской Федерации. Кто у них там главный. Спустя год главным у них становится уважаемый Владимир Владимирович — не Лоринков — и уже он заходит в тот самый магазин, по соседству с которым жил он, Лоринков. Писатель радуется. Ира, Ира, кричит он жене, которая в ванной сушит волосы феном, ты посмотри только, Путин зашел в тот самый магазин, где я жил. Фен шумит. Лоринков говорит все это раз пять, прежде чем жена услышит, а когда она услышит и выйдет, показывать уже станут сюжет о литовце, сделавшем у себя на хуторе самодельную подводную лодку. Лоринков пересказывает. Открыть шампанское? Чего ты злишься, злится Лоринков, хотя жена злится потому, что он помешал ей сушить волосы. Ты все время не в настроении, говорит он ей. Ты все время не в настроении, говорит она ему. Они оба все время не в настроении. Любое слово оборачивается ссорой. Вспышки справа и слева, Лоринков чувствует себя пленным, которого пустили по минному полю, и боится шага сделать, и это его так утомляет, что он, - словно решившийся умереть обреченный, - иногда припускает бегом. Жена негодует. Тебе следовало бы бережнее относиться ко мне, говорит Лоринков, потому что мое занятие связано с высочайшей деятельностью нервной системы. Удивленный взгляд. Ну, я книги пишу, в конце концов, говорит он. Похоже, это становится уже легендой прикрытия, думает он позже, пытаясь припомнить, когда и что написал в последний раз. Лоринков погружается в вакуум. Почтовый ящик пуст, издатели не пишут, литературные агенты молчат, в папке «Новые книги» не появляется ни одной строки, он молчит целыми днями, развязывая язык лишь для препирательств с женой. Любой невинный разговор оканчивается разбирательствами, они могут начать со способа заварки чая и закончить позапрошлогодним проступком. Как правило, Лоринкова. Вынужденный защищаться, на замечание о пролитой воде — а так ли это важно, чтобы его делать, думает позже, - сразу же отвечает упреком в опоздании на ту вечеринку, ну, когда мы еще не были женаты, помнишь?! Достигают вершин. Постепенно доходят до трех ходов. Дорогой, не мог бы ты... С удовольствием, дорогая... Что за тон?! Но это еще не предел. Два хода. Дорогая, нельзя ли... К чему такая язвительность?! В доме наступает молчание, шумят лишь дети. У них получается. К счастью для обоих, приходит письмо от федерального агентства по книгопечатанию и чему-то там еще. Это спасение. Наконец-то они могут оставить друг друга в покое, и Лоринков летит в Москву, ежась в прохладном воздухе аэросудна, и поглядывая на облака под ногами с легким испугом. Боится высоты. В гостинице, удивляя себя самого, раскладывает все вещи в шкафу — аккуратно, по полкам и вешалкам, - и спускается вниз, ищет магазин, находит. Ира, Ира, черт побери, посмотри, сам Путин зашел в тот самый магазин, где я когда-то... Тот самый стенд с сырами. Ну и ну! Премьер-министр Владимир Владимирович Путин говорит что-то строго в экран телевизора, а писатель Владимир Владимирович Лоринков качает головой. И ведь у них дешевле. Среди покупок Лоринкова в тот вечер ни одной бутылки спиртного, чем он удивляет себя за этот вечер уже второй раз. Возвращается в номер, ест, и чувствует благоухание черники, - это джем, - даже когда выбрасывает банку, и, распахнув окно, глядит на невероятно широкую, в пять проспектов Штефана Великого, улицу. Дрожат огни. Уже стемнело, и Лоринкову не остается ничего, кроме как раздеться и пойти в душ, а потом свалиться на кровать, и, лежа на спине, дремать, пока он не слышит какой-то неприятный звук. Это храп. Он значит, что писатель Лоринков наконец-то уснул и, стало быть, ему следует сейчас повернуться набок, чтобы не храпеть всю ночь, мешая жене и детям, так что он послушно поворачивается на бок. Но в номере пусто. Значит, он может лежать, как лежал. Невероятное чувство свободы постигает писателя Лоринкова во сне. Он уходит на дно сна с достоинством, как корабль, ведший сражение до конца, чей экипаж принял решение затонуть; судно, открывшее трюмы, а не получившее пробоину, и кувыркающееся, словно паяц. В номере мелькают тени и свет, это стена напротив окна словно зеркало, ловит ночную Москву, и несколько раз Лоринков, - который просыпается, чтобы выпить воды, - шарахается от словно бы живых сцен. Ночные кошмары. Иногда дома ему снится, что начинается землетрясение, и жена, недоуменно моргая, глядит, как вскочивший во сне Лоринков стоит над ней и детьми, подняв руки кверху, - словно Атлант, совершивший фальстарт. Жена терпеливо вздыхает, и снова ложится. Потолок не удержишь. Это мы еще посмотрим, говорит Лоринков, бинтует локти и навешивает на штангу в спортивном зале все больше и больше дисков. Гриф гнется.

Blog

Do not worry about what to say or how to say it. At that time you will be given what to say