Do not worry about what to say or how to say it. At that time you will be given what to say
| Вид материала | Документы |
- Alan Lakein "How to get control of your time and your life", 2184.1kb.
- Этап Чемпионат Республики Казахстан по автослалому «Time Attack Астра» проводится, 245.77kb.
- Mass media exists in educational area for a long time, 578.92kb.
- Атмосферный Time Attack «Corolla Club Krasnoyarsk» г. Красноярск частный регламент, 93.64kb.
- Коллекционер времени, 49.85kb.
- Инструкция по установке Цифровой спутниковый приемник с поддержкой сигнала высокой, 1904.16kb.
- Arry out the activity in territory of Russia, the legislator at the same time has provided, 301.49kb.
- Официально годом прорыва панка стал 1991-й, 1490.84kb.
- Lly important that in the Civil code of the Russian Federation the conflict norms defining, 16.6kb.
- Решение транспортных задач с использованием комбинированного генетического алгоритма*, 100.79kb.
53
Бабушка Третья выходит из комнаты на цыпочках, чтобы успеть первой дойти до туалета, где, конечно же, уже закрылся этот кретин из девятой комнаты. Срет, скотина. Бабушка Третья покашливает у дверей, но реакции никакой, только дым из щели вьется, это сосед, как обычно, курит в ожидании, когда его отпустит утренний запор. Пей меньше. Бабушка Третья негодует и отправляется на кухню, чтобы встать у плиты, и приготовить завтрак Дедушке Третьему и детям. По бокам узкого коридора просвечивают щелями двери комнаток, - сопящих, рыгающих, испускающих газы, - и Бабушка Третья слушает эту утреннюю симфонию с ненавистью. Кое где подглядывает. Жилец из третьей комнаты снова елозит по своей Машке, уже два года женаты, а все не натрахаются, с ненавистью думает Бабушка Третья, которую, в общем-то, секс не очень прельщает. Эвон, двоих сделали. Теперь бы хорошо обзавестись разными кроватями, чтобы, как культурные люди — Бабушка Третья слышала, что так делают в Германии, - ложиться спать каждый на своей половине. Половина в коммуналке? Это смешно. Бабушка Третья усмехается и с радостью видит, что кто-то забыл кастрюлю с борщом на плите. Подымает крышку. Собирает слюну и сплевывает, поглядывая на дверь кухни. Сморкается. Оставляет крышку сдвинутой, чтобы было понятно, что с борщом что-то сделали. Злобно шипит в спину соседке, которая шипит в спину ей. Коммуналка просыпается. Хлопают двери, образуется очередь у туалета, и, поскольку проснулись мужчины, запершемуся — во всех смыслах — жильцу девятой комнаты приходится освобождать место. Так и не облегчился. Очередь продвигается медленно. Пашка и Олька ближе к середине, и Бабушка Третья недовольно глядит в жалкую спину пацана, который растет каким-то рохлей. Как заикаться начал, так всего боится. Слава Богу, сейчас болтает без умолку, чем иногда надоедает отцу, а про мать уж не говори. Бабушка Третья варит манку. Губы поджаты. На ней красивый халат, чудесные тапочки, она еще молода, ей нет и тридцати пяти, и говорит о себе «мы, майоры». Дедушку Третьего повысили. Недалек тот день, думает Бабушка Третья, когда я смогу сказать «мы полковники». Она прекрасная жена. Верная, хозяйственная, копейки мимо дома не пронесет, блюдет чистоту, правда, характер у нее очень испортился. Может, все обстановка. Дедушка Третий бреется, чистит зубы, и ласково треплет худенького сына. В меня. Бабушка Третья начинает полнеть, крепкая хохлушка не отказывает себе в удовольствии поесть, но Дедушка Третий относится к этому с пониманием. Из узников лагерей. Правда, они об этом никому в коммуналке воинской части в Сибири не говорят, потому что никаких узников концентрационных лагерей не было, и никаких ветеранов корейской войны тоже. Нас нет. Дедушка Третий иногда думает об этом со смешком перед тем, как заснуть на пружинистой кровати, под сопение сына и тонкое бормотание дочери. Жена недовольна. Она всегда недовольна, ругается со всеми соседями, постоянно в центре коммунальных интриг, и, сдается Дедушке Третьему, иногда даже поплевывает кому-то в борщ. Непорядок. Поцеловав жену на прощание, Дедушка Третий уходит на службу. Уходят все. Остаются женщины с детьми. Потом уходят дети. Остаются женщины. Коммуналка замирает. Словно жены американских первопроходцев из фургонов, глядят они из окон на враждебную природу Сибири, - вернее, на ее снега, - и у них нет виски, и онанизма протестанток, который бы скрасил их вечера. Остаются склоки. Дневные интриги Бабушки Третьей вошли бы в учебник козней византийской знати, если бы такой был когда-нибудь издан. Тончайшая интриганка. Любит приблизить к себе какую-нибудь несчастную жену капитана, - о лейтенантских речи не идет, те должны знать свое место, - и несколько месяцев с ней дружить. Прилипнуть накрепко. Может сделать неожиданный подарок, а как-то даже отдали свою старую мебель семье, с которой дружили, но то было много позже, когда мебель стало уже много. Крепко дружит. Спустя несколько месяцев начинает жрать поедом, о чем судачит весь гарнизон, развлекается она так, что ли? Нарядная, в модном пальто и шляпке, может пройти мимо, даже не поздоровавшись, мы ведь уже подполковники. Но то позже. Пока Дедушка Третий майор, и живет в коммуналке, но в коммуналке живет весь Советский Союз, так что стыдиться тут нечего. Бабушка Третья жаждет угла. После трех лет в Сибири, последовавших за корейской командировкой дедушки Третьего — он рассказывает это Бабушке Третьей шепотом во время прогулки, в коммуналке и рта раскрывать нечего, все подслушивают, - их отправляют в Германию. Уже победителями. Бабушка Третья рада и вовсе не боится столкнуться с печальными воспоминаниями, как опасается Дедушка Третий. Она вообще не такая, как он предполагает. Вернее, она не такая, какой он ее предполагает по мнению окружающих. Бог его знает, что он думает на самом деле. Любит, наверное. Мы, полковники. Это очень важно. Когда Дедушка Третий умрет и внуки будут хоронить его, в доме найдется лишь фотография, на которой он с погонами подполковника и со всеми наградами на мундире. Есть и с полковничьими, но без наград. Значит так, скажет Оленька, - которой стукнет к тому времени уже пятьдесят с лишним, - чтоб непременно пририсовали на памятнике еще звезду, ведь мы полковники. Внуки переглянутся. Хмыкнут. Но звезду на памятнике пририсуют, и Дедушка Третий будет глядеть с памятника в том звании, в котором и ушел от нас. Полковник в отставке. Выслуга пятьдесят восемь лет. Невероятно. Но со всеми северными, военными, ленинградскими и прочими добавками получалось почти шестьдесят лет, и в Кишинев даже приезжал командующий Одесским военным округом, чтобы увидеть этого уникального ветерана. Гвозди. Не люди. Вот то было поколение, думает писатель Лоринков, глядя на могилу сослуживца деда, не то, что это говно в джинсовых безрукавках. «Дальше действовать будем мы». Лоринков кривится. Конечно, этому еще повезло, куда хуже тем, кто дожил до нынешних времен. Ублюдочные рокеры, спившиеся писатели, сумасшедшие музыканты, конформисты, проститутки и лжецы. Нет ничего хуже. Лоринкову кажется, что даже поколение «шестидесятников», которое он ненавидит, потому что так у русских положено — ненавидеть предыдущие поколения, - было лучше этого. То ли дело деды... Бабушка Третья интригует. Ее патологическая лживость и разрастающийся эгоизм невероятным образом меняют ее, а может, она всегда такой и была, просто не могла никому это показать. Когда? Деревня, детство, лагерь, концлагерь, бегство. Жить-то начала в тридцать с небольшим. И как! Ее опасаются самые стервозные гарнизонные жены, потому что самая стервозная гарнизонная жена это она. Ее уважают. Ее расположения ищут. Величественная, оглядывает она офицерскую столовую с места у кассы, на которую устраивается работать, и проработает двадцать с небольшим лет. Образования нет. Когда она могла его получить? Это втайне мучает Бабушку Третью, но приспосабливаемая психика дает подсказку, и она начинает врать, - сначала робко, потом все смелее, - и частая смена мест жительства лишь подбадривает ее. Сегодня там, завтра здесь. Легенды меняются, меняются вузы, в которых она якобы училась, и к концу жизни Бабушка Третья всерьез поверит в то, что она заочно училась в Институте иностранных языков. Будет рассказывать. Дети станут втихомолку смеяться, внуки вообще внимания не обратят, потому что лживость и эгоизм Бабушки Третьей - в отличие от зубов - никуда не денутся, и оттолкнут почти всех. Не беда. Бабушка Третья знает, что всегда можно найти новых людей, и некоторое время быть для них тем, кем ты хочешь быть. Высасывает энергию. В Германии Бабушка Третья становится, наконец, обладательницей своего угла. Двухкомнатная квартира. Семья счастлива. Дедушка Третий, солидный, щегольской, одевается в гражданское в выходные, и выгуливает семью по дорожкам парка, а иногда выходят и в город. Глядит строго. Сын, конечно, должен стать артиллеристом, тут никаких вопросов нет. Бегает с автоматом. Тот, конечно, из дерева, это ППШ, и диск можно засунуть, а можно и вынуть. Сын Пашка - Папа Второй, - фотографируется с приятелями, и у каждого в руках такой автомат. Отряд партизан. Все в черном, потому что цветной одежды для мальчиков легкая промышленность не выпускала, и на голове Папы Второго беретик. На груди медали. Награды настоящие, их Дедушка Третий очень уважает, драит специальной пастой, и внимательно глядит за тем, чтобы мальчишки, - взявшие награды для того, чтобы сфотографироваться, - вернули потом все на место. Дорожит наградами. Папа Второй не такой. Когда вернется из Чернобыля, где несколько месяцев будет глядеть на удивительного цвета пламя — нигде в мире такого цвета нет, и лучше к нему не подходить близко, - отдаст медальку детям. Разрисуют, потеряют. Плевать, махнет рукой Папа Второй. Это всего лишь кружочек металла. Непорядок, товарищ капитан, нахмурится Дедушка Третий. Так точно, товарищ полковник, иронично козырнет Папа Второй. Посмеется. Сестра напишет, что горда братом, который исполняет свой долг на рубежах... Откуда в них это, подумает о двух самых любимых своих людях Папа Второй. Говорят так, словно газету транслируют. Сестра — романтик. Выписывает журналы про путешествия на Крайний Север, ужасно уважает геологов, хочет, чтобы он записался добровольцем на БАМ — и Папа Второй записывается, - любит смотреть передачи с Сенкевичем, а сама из Кишинева не вылазит, и боится предпринять путешествие не то, чтобы в другую республику, а просто замуж. Живет с родителями до старости. Дедушка Третий переживает. Ну, что же поделать. В Германии он за будущее детей еще спокоен, и дает сыну медаль для фотографии, а потом бережно принимает награду обратно, прячет в ящик. Бабушка Третья выбивает чеки. В семье всегда много еды, потому что когда работаешь в столовой, глупо тратить деньги на продукты. Колбасы, масло, рыба, крупы, хлеб. Дедушка Третий ворчит. Но привыкает, потому что это удобно. Свободные деньги кладут на книжку. Много денег. Книжки пухнут, разбухают, семья богатеет: когда наступит 1989 год и рухнет вся система, на книжке Дедушки Третьего будет пятьсот тысяч рублей. Сбережения жизни. Бабушка Третья кивает. Она в соку, она жадна, и за копейку удавит, но жизнь любит и на семью не жалеет. Каждое лето едут на море отдыхать, но путевки получают почти даром, так что деньги все равно кладут на книжку. Дедушка Третий смеется. Он за рулем своего автомобиля, сначала это «Запорожец», потом «Жигули», и трудолюбивый, суровый Дедушка Третий так хорошо ухаживает за машиной, что когда ее продают в 1997 году, она, - после двадцати лет эксплуатации, - выглядит как новенькая. Внутри такая же. За машину семья выручает две тысячи долларов, сумма по тем временам немалая, и Бабушка Третья, рассорившаяся в сто первый раз с семьей, и внуки которой ночуют на вокзале, - потому что им негде жить, - кладет деньги под матрац, к другим деньгам. Да, под матрац. А что еще прикажете с ними делать? Книжки-то отменили.
54
Бабушка Третья покупает платья. Достает сервизы. Мечтает, чтобы дети умели играть на музыкальных инструментах, и жена майора — для сына подполковника сойдет, милостиво решает Бабушка Третья, не доучившаяся и десяти классов, - приходит к ним три раза в неделю. Вежливая, сойдет. У нее огромная грудь, которую она кладет на голову Папы Второго, пока тот, тоскуя, выбивает что-то на клавишах пианино. Мальчик потеет и задыхается. Грудь тяжелая, мокрая, и пахнет чем-то цветочным, отдыхает она так, что ли? Папа Второй играет. А теперь немножко из Моцарта. Дедушка Третий задумчиво глядит на сиськи майорши, которая стоит за мальчиком, и приходит в себя только, когда жена толкает его локтем. Пианино к черту. Папу Второго учат играть на баяне, и у него получается, так даже лучше, слишком уж это как-то утонченно, пианино, фортепиано, думает Дедушка Третий. Перечитывает Шолохова. Неплохо, но и «Семья Рубанюк» очень даже мощная книга. Бабушка Третья пробивает чеки и несет домой колбасу, она выглядит как хорошая советская буфетчица. Поджимает губы. Очень строга к несунам, всегда строго порицает аморальных людей, судит как самый строгий судья. Ханжа. Губы красит ярко-красной помадой, другой тогда нет, но ей идет, потому что волосы у нее светлые, и когда ее лицо теряет злое выражение, выглядит она очень даже привлекательно. Экономит на всем. Мальчишку отправляют заниматься спортом, и он добивается выдающихся успехов, становится мастером спорта по бегу, пока не получает травму и не уходит из спорта. Много лет спустя. В Германии все только начинается, и Бабушка Третья готовит детям сытный ужин. Берет огромную миску, и льет туда кефир, бросает остатки сметаны, крошит черствую белую булку, льет варенье — она его варит, конечно, и овощи закручивает, так делают все, - и еще чего-то добавляет. Сын ест. Ольга, поджав губы, и что-то это Бабушке Третьей напоминает, есть бурду, - как ты сказала? — отказывается. Не буду есть, кричит. Ах ты сучка, кричит Бабушка Третья. Шипит. Но девчонка достойна матери, так что бурду ест Папа Второй, который недоумевает, чего это женщины ссорятся. Кросс в двадцать километров. После него и не такое съешь. Налопавшись от пуза — по выражению Дедушки Третьего — Папа Второй делает уроки и отправляется играть. Куда, спрашивает его Бабушка Первая со скамейки у подъезда. Ну, играть. Покажи тетрадки. Бабушка Третья берет тетрадь сына, в которой сделано домашнее задание по русскому языку и с очень важным видом — только что она на лавочке рассказывала соседкам, что училась на филологическом факультете в Киеве, когда началась война — черкает. Соседки уважают. Приличная семья, еще и на уроки время остается. Папа Второй в отчаянии. Каждый раз, когда русский язык проверяет мама, он получает «двойку». Ошибки дикие. Недоучившаяся Бабушка Третья до конца жизни так и не научиться правильно говорить и писать по-русски. Внуки убедятся. Спустятся в подвал гаража — который в отличие от «Жигулей», продан не будет, - и увидят банки с вареньями и солениями. «Яблука, 1989 год». «Смародинна, 1996». «Кислае вино, 1988 год». Младший выругается. Вынесут на свет Божий бутыли с прокисшими уже вареньями и закрутками, будут выливать все за мусорными баками, и в воздухе запахнет брагой. Яблука. Дедушка Третий смеется. Бабушка Третья поджимает губы и с каменным лицом отсчитывает сдачу. Как только окружающие начинают понимать, что она не тот, кем хочет казаться, и не тот, кто она есть, приходит пора переезжать. К счастью, это норма. Каждые три-четыре года семья советского офицера переезжает вслед за ним, - как говорится, по кочкам, по кочкам, по маленьким бугрочкам. Сын привык. А вот дочка переживает и каждый раз устраивает истерики, потому что уже привыкла к одноклассникам. Детской психологии еще нет. О стрессе, который переживает ребенок, меняющий школу раз в два года, никто не знает. Дать по заднице. Но дочери уже больше десяти лет, тут простым по заднице не ограничишься. Дедушка Третий внушает. Бабушка Третья щиплется. С дочкой они начинают друг друга ненавидеть, и Папа Второй много десятилетий позже думает, а не было ли здесь ревности, не делили ли они между собой таким незамысловатым образом своего обожаемого мужчину? В смысле, Дедушку Третьего.
Семья копит деньги, семья собирает фарфор, семья одевается просто, и новая вещь это праздник, и ее берегут, как зеницу ока. Даже дочь. В Германии хорошо, и дети постепенно отъедятся, забывается Забайкалье, забывается Сибирь, забывается оборванный мальчишка с окровавленной щекой, вышедший невесть откуда к хутору, и пропавший невесть куда. Самой мало. Бабушка Третья ссорится со всеми женами офицерского гарнизона в Германии. Ей приятно. Она в центре внимания, и за год ей удается совершить невозможное, все соперницы повержены, она авторитет, она блюститель нравов и морали, она скала незыблемая. Дедушка Третий служит. Хорошо стреляет, командует, как следует, и не пьет, а по выходным водит детей гулять в город, с женой под ручку. Так и Лебедь. Тот, когда командует войсками в Тирасполе, каждую субботу выводит жену гулять в парке, и бродит с ней по дорожкам, и женщина, уцепившись за руку мужа, покорна и смирна. Лебедь разобьется. Дедушка Третий упадет на кровать, скошенный очередью американского летчика, который привидится ему в смертной агонии, и дочь крикнет. Папа, дыши! Но он не вздохнет, и все поймут, что это все. Бабушка Третья всплакнет. Любила очень. С другой стороны, Дедушка Третий был последний, кто помнил ее с самого начала, так что теперь руки у нее развязаны. Можно сочинять что угодно. Бабушка Третья, - маленькая, лживая, приятная полная старушка, - заканчивает еще несколько институтов, совершает несколько подвигов на войне, добавляет себе лет двадцать трудового стажа, сочиняет невероятные истории. Семья диву дается. Бабушке Третьей плевать, она с ними со всеми рассорилась, и даже не звонит внукам, чтобы поздравить с днем рождения правнуков. Всегда экономила на подарках. Папа Второй, выросший из худенького пацана в беретике и шортиках и отцовской награде на маечке в большого мужчину с носом Дедушки Третьего и глазами Бабушки Третьей, и двумя рядами своих наград, только диву дается. Старая болтунья. Бабушке Третьей плевать, она увлеченно и самозабвенно врет, и ей самой уже невдомек, что было, а чего не было. Например, близнецы. Бабушка Третья, сидя у праздничного стола, куда ее из приличия все же позвали, утверждает, что у нее были близнецы. Врет, небось. Но дочь, шестидесятилетняя Оленька, говорит, что и правда помнит какого-то ребенка, помнит смутно, что за ребенок, почему? Выдумывает, упрямо говорит Бабушка Третья. Близнец-то нашего Папы Второй родился мертвым, мне его не показали даже, просто сказали, что, мол, двойня и второй умер. Давно это было. Ровно за двадцать лет до того, как я поехала в Ленинград и сдала документы в институт, говорит бабушка Третья, и внуки вздыхает. ИнстИтут. Так она и говорит, а еще утверждает, что училась на факУльтете иностранных язЫков. Взбешенный старший внук пытается поговорить с ней на английском, благо в Штаты едет жить. Да и работает в английской компании, но старушка улыбается и отводит глаза, кто-то бросает что-то по немецки, старушка встает и прощается, кивнув на прощение всем, кроме одной. Невестку ненавидит. Это взаимно.
В Германии семья становится на ноги, и тут приходит известие о том, что приезжает мать Дедушки Третьего, и тот очень рад. Отец в Туркменистане. Сколачивает крепкий и дружный коллектив учителей, которые будут учить дехкан, ошалевших от двадцатилетней войны — революция, Гражданская, раскулачивание, забор призыва на немца, снова гражданская, - всяким премудростям. Писать свое имя. Читать книжки. Повесть о семье Рубанюк, например. Так что мама приедет сама, говорит Дедушка Третий, и Бабушка Третья замирает. Это сильный враг. Если есть кто, перед кем фурия Бабушка Третья склоняет голову, так это мать мужа. Своенравная полячка. Сухонькая, из породы старых большевиков, порывистая. Бросает окурки и слово «товарищ». Сражалась с басмачами. Верит в победу коммунизма, но то разве достижение. Кто в нее не верит... Приезжает поздно вечером, заходит в квартиру, и кивком приветствует внуков. Строит невестку. Та, почуявшая власть, и вкус власти — пусть и такой извращенной, как негласная власть среди офицерских жен, - замыкается. Сноха свирепствует. Она прекрасно видит, что ее сын, блестящий офицер, намного превосходит уровнем эту глупую украинскую клушу, все достоинство которой - большая жопа и необъятные сиськи. Глупая, необразованная. Твой отец - директор школы, твоя мать - учитель и большевик, говорит она присмиревшему Дедушке Третьему, ты сам ленинградский курсант, советский офицер, а эта идиотка не в состоянии имя написать без ошибки. Что же, разводиться? Конечно, нет! Это немыслимо ни для кого, об этом даже речь не идет. Просто мама остается с сыном, чтобы руководить семьей. Раз уж этой клуше повезло захомутать мальчика, пока тот был без присмотра в гарнизоне, то клуше придется жить по принятым в нашей семьей законам. А мы интеллигенция. Бабушка Третья чувствует справедливость некоторых обвинений — она в самом деле не умна, - и трубит отбой. Отступает при оружии. Молча слушает разглагольствования матери Дедушки Третьего, опускает голову, когда сноха швыряет в нее чашки — а сноха швыряет в нее чашки, - терпит презрительное отношение. Плачет ночами. Ей очень жалко себя. Сыну тоже ее жалко, и он — единственное звено, которое как-то мирит двух женщин. Славный мальчишка. Так проходят два года, и подполковник Дедушка Третий получает назначение в Кишинев, где, судя по всему, и закончится его военная карьера. А что же. Спокойное место, и многие офицеры мечтают под конец службы попасть в Молдавскую ССР, чтобы есть дешевые фрукты, растить на участках яблони и пить душистое вино. Лучше, конечно, Тирасполь. Там место еще тише и спокойнее, как раз для пенсионера, и ничто не помешает Дедушке Третьему там глядеть в небо и искать на нем силуэты цапель, а вместо фруктовых садов представлять заболоченные поля Кореи. Не повезло. Распределение происходит в Кишинев, а приказы не обсуждаются, так что семья собирается. Бабушка Третья пакуется. Трясется над каждой чашкой, бережно укутывает все безделушки, фарфоровых телят, слоников, фрау с оголенными коленками, пересчитывает мелочь в копилках. Свекровь брезгливо смотрит. Глупая толстая мещанка, бросает она на польском. Ты толстая воровка, тащишь колбасу из столовой, с неприязнью говорит глазами свекровь, завтракая бутербродом с толстым ломтем колбасы. Чай без сахара. Бабушка Третья глядит в ответ с ненавистью. В опустевшей квартире никого нет, так что можно не притворяться. Толстая курва, говорит глазами пожилая полячка. Ужо я тебе отомщу, говорит глазами Бабушка Третья. Дверь открывается, это Пашка и Оля вернулись. Взгляды потуплены. Свекровь закуривает папиросу — все провоняла своим табачищем — и обнимает детей за плечи. Но родила-то их я, они мои, это моя собственность, говорит согнутая спина Бабушки Третьей, ползающей по полу в поисках какой-то грошовой безделушки. Это собственность моего сына, презрительно отвечает ей скрюченные руки на плечах детей. Ты ничего не понимаешь в воспитании детей, говорит она, облачаясь в плащ, который так похож на платья-туники 20-хх годов. Добавляет - милочка. Много вы понимаете в этом, говорит Бабушка Третья, отправили сына в тринадцать лет в какое-то училище, а сами по Азиям на лошадках скакали. Сын, говорит вопросительно свекровь, подняв брови, и руки ее дрожат. Папироса дымится. Дедушка Третий дает жене по уху. Бабушка Третья плачет. Сын спрашивает: папа, почему мама плачет. Вагон качается, и несется в Союз. Германия остается. Красивая, ухоженная, степенная Германия. Каких-то десять лет и раны зажили. Ну, еще бы. Мы их жалели, они-то нас нет, думала Бабушка Третья, глядя на Дрезден во время экскурсии. Город-то как новенький! И это после такой-то войны.