Geum.ru

Л. В. Классика и современность в контексте проблемы реконструкции истории науки

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Шиповалова Л.В.

Классика и современность в контексте проблемы

реконструкции истории науки1.

Современность как характеристика состояния научного знания может быть определена двояко. С одной стороны, это может быть эмпирическая характеристика, определяющая черты здесь и сейчас (при всей возможной относительности «здесь» и «сейчас») существующей науки. С другой стороны, может идти речь о понятии современной науки, когда возникающие в результате анализа понятий современности и современной рациональности характеристики понимаются в качестве критериев, по которым мы всякий раз можем определить, является ли то или иное научное знание современным. Эти два определения должны быть поняты не как противоречащие друг другу, а как дополнительные.

Указанные два подхода задают и два различных основания реконструкции истории науки. В первом случае мы используем концепты классика и современность для описания исторически последовательных эпох, отличающихся друг от друга базовыми структурными элементами. Для того чтобы избежать аналогии с парадигмами, как основаниями реконструкции и соответствующих проблем соизмеримости и единства научного знания мы ограничиваем базовый характер этих элементов (например, они могут быть объединены контекстом отношения субъекта и объекта познания, которое изменяется, если не сказать эволюционирует).

Правда изменчивость исторического момента «здесь и сейчас», который всегда «иной и иной» заставляет нас признавать «постсовременность» или «постнеклассику», пришедшую на смену современной рациональности и, соответственно, вести разговор уже о характеристиках постсовременной науки, которые определяются на основе фактического материала науковедческого анализа. При этом чтобы снять проблему «after-постмодерна», который давно уже признан европейской традицией причем, отчасти в качестве реализации потенций незавершенного модерна, мы говорим о продолжающемся на наших глазах становлении идеалов постнеклассической научной рациональности. Разделяя предположение или даже уверенность в том, что во всех типах рациональности сохраняется единая тенденция поиска объективного знания и происходит наращивание этого знания, мы отчасти оказывается на позициях просветительских представлений о прогрессе науки (отчасти разделяя свойственные им иллюзии и заблуждения, связанные с отсутствием видения перспектив). В рамках такого истолкования обретают себя как большинство интерпретаций в отечественной традиции философии науки, так и классические теории постпозитивизма (отличаясь терминологически, но не по существу дела).

Негативный момент такого рода представлений связан со сложностью мыслить иное, будущее положение дел. Соответственно они оказываются лишь частично рефлексивными и историчными лишь в вопросе о собственном истоке, но не о конечности. Как боги раннего мифологического мышления, которые бессмертны, но рождены. Точнее рождены, но бессмертны. Мы понимаем конкретно исторический момент, определяющий условия возникновения нового типа рациональности (постсовременной), однако сам этот момент гипостазируется и перестает быть исторически преходящим. В этом смысле постсовременность по имени становится в своей обнаруживающейся бесконечной значимости классикой по существу.

Однако мы можем указать и на два позитивных момента такого рода подхода к реконструкции истории науки и, соответственно к определенности истолкования современного момента этой истории. Во-первых, определяемый в качестве своего рода регулятивного идеала требуемый характер действий в рамках «текущего» типа рациональности, является для любой научной деятельности ответом на вопрос о необходимых условиях научности в современности. Например, автономия научных исследований, которая представляется значимой чертой научности как таковой, с современную эпоху невозможна без учета ценностных ориентаций исследовательских практик (именно этот учет есть одно из определений постсовременной научной рациональности). Исследование, «закрывающее глаза» на возможную ценностную релевантность и ангажированность, может оказаться (и чаще всего оказывается) слепой игрушкой в руках властных структур. Во-вторых, необходимость последовательной смены исторических типов научной рациональности может быть понята и часто понимается через решение проблемы полноты обоснования знания. В самом деле, именно этой цели служит включение анализа средств и ценностных ориентиров деятельности в интерпретацию объекта.

Важно, чтобы эти позитивные моменты сопровождались признанием недостижимости искомой полноты обоснования, соответственно возможностью иного типа знания, и осознанием необходимости дополнить эмпирические условия определения идеала исследовательских практик условиями трансцендентальными. В этом случае первая трактовка основания реконструкции истории науки оказывается открытой дополнению второй, где мы используем понятие современной науки в качестве критерия определения современности того или иного научного знания.

В этом смысле мы исходим из предположения, что классика и современность как типы рациональности характеризуют не только исторически последовательные эпохи, но и дополняющие друг друга познавательные установки. Такого рода интерпретация имеет место и в отечественной традиции философии науки (с ней, например, можно соотнести критериальный и критико-рефлексивный подход описания рациональности в трактовке В.Н. Поруса), и в европейской философии. Дополнительность оказывается конструктивным принципом, объясняющим совместимость классики и современности, если определяется их генетическая взаимосвязь. Тенденция такого понимания прослеживается, например, в работе М.К. Мамардашвили «Классический и неклассический идеалы рациональности», а также в статье Ж.Ф. Лиотара «Ответ на вопрос: что такое постмодерн?». Авторы работают с различным эмпирическим материалом. Любопытно при этом общее: понимание классического в качестве представленного сознанию, натурализованного результата работы представления. Современность же имеет дело с этими результатами. В этом смысле исторически она всегда вторична. Ее работа, во-первых, негативна и, во-вторых, конструктивна. «Современность, какой бы эпохой она не датировалась, всегда идет рука об руку с потрясением основ веры и открытием присущего реальности недостатка реальности открытием, связанным с изобретением новых реальностей» [1 C. 316]. Всегда неполным оказывается то, что по силам нашей способности представления, расчета. Способ обнаружения этой неполноты – понимание исторической конкретности самого представления. Мы можем усомниться лишь в том, что принадлежит времени (не вечному порядку вещей), что является результатом некоторого, определенного действия. Потому именно это определенное действие («явление знания» по определению М.К. Мамардашвили) вместе со своим результатом (любой теоретической конструкцией), но уже не в форме объективного предметного мира, а в форме феномена, оказывается «предметом» исследования в контексте современной рациональности.

Понятно, что такая исследовательская позиция всегда обнаруживается в качестве возможной уже постфактум, после того, как имеет место сам результат (ведь мы знаем, что пока движение незакончено, оно не может быть определенным). В этом смысле современность – это то, что всегда следует за классикой, потрясая основы веры, разоблачая единство мира, его понятность как основание для устойчивой коммуникации. Однако есть нечто в современной рациональности, что позволяет интерпретировать процесс развития научного знания не только лишь как производство (или рождение) нового, эволюцию или последовательную смену эпох, но как воспроизводство, непрерывное возобновление, даже повторение. История науки тогда выглядит иначе. Эти черты современности могут быть раскрыты с двух сторон.

В негативном смысле, в качестве критики классических представлений работа современности заключается в обнаружении генезиса, источника формирования этих представлений, а также условий их натурализации и догматизации. При этом обнаруживается собственный конструктивный момент классики, ее собственная современность как живое начало. Эта критика осуществляется «не в виде поиска формальных структур, имеющих всеобщий характер, но в виде исторического исследования тех событий, которые привели нас к тому, что мы стали таковыми… . Генеалогической она будет в том смысле, что… из той случайности, что сделала нас такими, какие мы есть, она должна высвободить возможность не быть больше такими, как мы есть, возможность не делать то, что мы думаем и делаем» [2 C. 145]. Мы одновременно обнаруживаем и то, откуда мы и то, что мы можем быть другими, поскольку то, откуда - есть всегда конкретное историческое событие, а оно может быть иным и иным. В этом смысле, возникающая как критика классики современность может быть только другой (второй) современностью. Уже в этой критике, негативности обнаруживает себя и позитивный момент. Мы можем не просто стоять на плечах гигантов, но слышать, как у них бьется сердце, мы понимаем, что они те только бессмертны, но и рождены. Так же как и мы. Мы можем не только развивать классические идеи, но и вести с их авторами диалог. Мы можем учиться на их уроках. А самый главный урок «их современности» – это то, что она становится классикой, единственно возможным, адекватным, устойчивым представлением, установлением реальности.

Внутри позитивного разворачивания работы современности, которая не только есть раскрытие недостатка реальности, но и изобретение реальностей новых Лиотар фиксирует «две тональности», два движущих мотива: сожаление о представленном, и дерзание к непредставимому. Эффекты первого – желание идентичности, определенности перед лицом другого, признания со стороны другого и, как следствие власть по отношению к другому, классическая рациональность, которая в этом смысле есть всегда следствие современной. То есть классика, это не только то, к чему обращает современность свою критическую работу, но и то, во что она постоянно уклоняется. Эту идею незавершенной или не реализовавшей свой пафос критических расчетов с классикой современности мы встречаем в знаменитой «статье трех» [3], в замаскированном под идеологическую критику современной буржуазной философии виде. Второй мотив, благодаря которому современность возрождается снова – момент постмодерна (начало современности, но не ее конец!). Его возможность, непрерывно воспроизводящая себя в истории, в том числе и в истории науки – это опыт, столкновение с тем, что не может быть представлено, с тем, что превышает наши всегда конечные и ограниченные способности расчета, опыт мира, опыт возвышенного.

Таким образом, понятия классической и современной рациональности могут быть основанием двух реконструкций истории науки. В одном случае, мы имеем дело с последовательной сменой эпох, в другом – с непрерывным возобновлением событий знания. Противоречит ли второе представление первому? Скорее нет, поскольку повторение события научной современности есть актуализация не рафинированной формализованной вечности, а исторического априори, где идентичность любого научного «теперь» обретает себя в контексте непрерывной изменчивости. Здесь взаимодействие классики, современности и постмодерна как различных эпохе, разворачивается в историческую последовательность эпох. А современная наука оказывается с одной стороны всегда той же самой, а с другой стороны всегда иной и иной в историческом поиске человеком самого себя.


Библиография
  1. Ж.Ф. Лиотар Ответ на вопрос: что такое постмодерн? // Ad Marginem’93, М., 1994. С. 303-324.
  2. М. Фуко Что такое просвещение? // Ступени, Философский журнал №1 (11) 2000, С.136-149.
  3. М.К. Мамардашвили, Э.Ю. Соловьев, В.С. Швырев Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии.//М.К. Мамардашвили Классический и неклассический идеалы рациональности М., 2004 С.147-207

1 Доклад подготовлен в рамках реализации Тематического плана СПбГУ «Разработка концепции научной рациональности в контексте современных исследовательских практик».