И. Тихомиров Проблема и метод Кантовой критики познания

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Идея феноменологии', 599.29kb.
• А. Ю. Поляков, И. В. Тихомиров материальное стимулирование персонала и качество сборки, 90.09kb.
• «Исследование как метод познания…», 59.77kb.
• Процесс познания в ведической традициии в современной науке, 147.53kb.
• Iii международная научная конференция компаративистские чтения, 114.21kb.
• План теория познания. Специфика философского подхода к познанию. Проблема субъекта, 88.42kb.
• Автор: учитель немецкого языка Кирсанова Наталия Алексеевна, 83.2kb.
• Программа курса онтология и теория познания Профессор кафедры онтологии и теории познания, 336.96kb.
• Ю. А. Тихомиров автор многих фундаментальных исследований в области теории государства, 6630.96kb.
• Примерная программа учебной дисциплины физика введение, 35.29kb.

, под лит. а).). Познание «вещей в себе» прямого приложения к жизни иметь не может. Оно может только косвенно влиять на направление жизни человека,— определяя ценность тех или иных задач, представляющихся достижимыми в рамках являющегося нам мира; но оно не поможет нам ни поставить, ни осуществить какую-либо задачу, условие которой не были бы даны в нашем эмпирическом мире. Поэтому-то всякая философия, желающая иметь влияние на человечество, должна уметь переводить свое содержание на язык естественного мировоззрения здравого смысла. Но положительные науки и изучают именно тот мир, который нам является, при чем они определяют не только характер отношений между феноменами, но и условия, при которых человек может управлять явлениями по своему желанию (т. н. прикладные науки). Следовательно, они являются естественными и необходимыми посредницами между философией и жизнью. Отсюда ясно, что философия не в праве простирать свой скептицизм на содержание положительных наук. Она может как ей угодно истолковывать это содержание, но его эмпирическую истинность она обязана признать.

б) Но допущенный Кантом догматизм в отношении математики и естествознания можно считать и незаконными. Обыкновенно указывают на то, что признаные всеобщность и необходимости за аксиомами математики и положениями чистого естествознания является тормозом для развития как науки, так и философии. И эти указания не лишены значения.

1) Что касается математики, то нетрудно видеть, насколько Кантова теория оказывается неблагоприятствующей исследованиям по т. н. общей геометрии или пангеометрги, представляющим такой глубокий интерес как для математиков, так и для философов. Признавая аподиктически достоверными аксиомы Эвклидовой геометрии, последовательный кантианец должен а priori признать вздором работы таких крупных ученых как Лобачевский, Риман, Гельмгольц и др. А насколько рискованным для философии было бы это сделать,— тому в истории наук найдется не мало весьма поучительных примеров... Совершенно справедливо, по нашему мнению, проф. Струве находит, что „эти мета-математические исследования ослабили безусловную положительность признанных до сих пор в математике аксиом и учений, указывая на то, что обыкновенная математика не заключает в себе еще самых высших обобщений и законов касательно пространственных и количественных отношений; что она, напротив, составляет только одно конкретное видоизменение среди многочисленных других мыслимых и возможных математических систем"¹⁵⁹ (¹⁵⁹ Г. Струве. Введение в философию. Разбор основных начал философии вообще. 1890. Стр. 133.). Последствия такой перемены во взглядах на математику указать не трудно. Ясно, что здесь собственно ставится вопрос о самой законности априоризма, этого краеугольного камня Кантовской и почти всей после-Кантовской германской философии. Пангеометрия легко может превратиться в „instantia crucis" в решении спора между априоризмом и эмпиризмом. Как известно, Дж. Ст. Милль и другие эмпирики утверждали, что положения математики — опытного происхождения, получаются путем индуктивного обобщения частных явлений. „Из этого,—замечает тот же проф. Струве,—истекало бы, что начала математики не имеют безусловной обязательной силы, так как могли бы быть изменены на основании какого-либо неожиданного, нового опыта"¹⁶⁰ (¹⁶⁰ Ibid.).

2) Что касается естествознания, то и здесь признание всеобщности и необходимости за его основоположениеми становится в некоторых отношениях поперек дороги научным исследованиям. Например, некоторые математики (Курно, Бусине, Сен-Венан и др.) пришли к убеждению, что основные начала математики, в особенности дифференциального исчисления, применяемого к механике, вовсе не влекут за собою идеи о безусловной необходимости мировых процессов¹⁶¹ (¹⁶¹ Струве, 1. с. р. 137.). Понятно, что такой взгляд в корне подрывает Кантовский априоризм, и что vice versa правоверный априорист а priori должен будет его отвергнуть. А между тем этот взгляд весьма богат философскими последствиями. Так, прежде всего, он вполне благоприятствует христианскому учению о Божественном промысле, который обыкновенно считают несовместимым с законами природы. Упомянутые математики, действительно, и сделали вывод, что принципы точного естествознания вполне совместимы с признанием руководящего начала (le principe directeur), обозначающего направление движений как мировых процессов вообще, так и в особенности процессов, производящих человеческие действия. Далее,— он благоприятствует и учению о свободе воли. И любопытно, что, совершенно независимо от упомянутых французских математиков, известный бельгийский математик Делбёф именно и указывает на совместимость свободы с законами механики, приписывая существам, одаренным свободною волею, способность замедлять или ускорять во времени переход свойственных им напряженных сил в силы живые, активные¹⁶² (¹⁶² „Les êtres libres auraient la faculté de retarder ou d’avancer la transformation en force rive des forces de tention dont ils sont le support",—цитат у Струве, стр. 138.). Таким образом, воля наша имеет возможность задержать или ускорить время (suspendre ou précipiter le temps), управлять им без малейшего изменения количества всеобщей энергии. В этом и заключается ее свобода. Антиномия свободы и причинности, строго говоря, возможна только с априористической точки зрения¹⁶³ (¹⁶³ Говоря это, мы не забываем, что обыкновенно эмпирики чаще являются детерминистами, чем их антогонисты,—приверженцы аириоризма. Такое явление, по нашему мнению, отнюдь не стоит в логической связи с природою эмпиризма, а обусловливается личными особенностями мыслителей.). Отсюда понятно, что с устранением этой точки зрения одним препятствием будет меньше для правильного решения вопроса о свободе¹⁶⁴ (¹⁶⁴ Подробнее эту нашу мысль мы надеемся развить в другом месте.). А что, освобождаясь от какого-либо „idolon", наука только выигрывает, это известно еще со времен Бакона.

3) В отпошении самой философии признание априорности за аксиомами естествознания и математики также было вредно. Оно породило стремление — а priori конструировать систему бытия¹⁶⁵ (¹⁶⁵ Т. н. конструктивный идеализм.). Фихте-Шеллинго-Гегелевский идеализм с своими иногда до нелепости доходящими натурфилософскими теориями и с своими метафизическими парадоксами, так сильно скомпрометировавший философию в глазах научно-мыслящих людей, был бы невозможен без Канта: „Могло ли, говорит известный Лянге, даже присниться этому, настолько же трезвому, как и сильному мыслителю, что едва лишь двадцать пять лет спустя после первого распространения его критики станет возможным в Германии сочинение Гегеля,— феноменология духа? И все-таки именно появление Канта вызвало наш метафизический период бурь и борьбы. Этот человек, которого Шиллер сравнивал с строящим царем, не только дал пищу „мусорщикам" интерпретации, но и произвел также духовную династию честолюбивых подражателей, которые, подобно фараонам, громоздили в небо одну пирамиду за другою и забывали только основать их на твердой поч-ве"¹⁶⁶ (¹⁶⁶ А. Лянге, II, 73.)... ^:Мы, повторяем, не желаем произносить окончательного суждения о Кантовском априоризме, а только намечаем одну из точек зрения, с которой суждение это может оказаться для него неблагоприятным.

Как же в конце-концов, мы должны смотреть на догматизм Канта в отношении математики и естествознания? Надо ли его признать законным, или — объявить его незаконным?— Нам кажется, что приведенные нами основания pro и contra этой законности нисколько не исключают друг друга, а вполне совместимы. Для этого только следует иметь в виду одно пояснительное условие: пусть философ признает эмпирическую истинность математического и естествонаучного познания, т. е. будет допускать их достоверность в тех пределах, какие они сами себе очерчивают, но он не должен усвоять аксиомам этих наук аподиктической достоверности, признавать их всеобщими и необходимыми. Но если бы Кант допустил именно такой только догматизм в вопросе о достоверности математики и физики, то тогда результаты „критики чистого разума" были бы совершенно иные...

Переходим теперь к вопросу о том, насколько справедливо— суждение о возможности метафизики ставить в зависимость от того, обладает ли она теми условиями, какие сообщают математике и физике объективное значение.

Нам думается, что Кант совершенно напрасно игнорировал разнородность физико-математического и метафизического познания и предъявлял к тому и другому одинаковые условия достоверности. Он сам неоднократно в „Критике чистого разума" заявляет, что объекты метафизики не суть объекты возможного опыта, как в математике и физике. Затем,— опять сам же он говорит, что «априорность" (которою гарантируется объективность математических и физических основоположений) объясняет возможность только опытного познания, ибо, по самому своему понятию, „данное а priori" обозначает то, что составляет логическое условие опыта. Спрашивается: какой же после того смысл имеют Кантовы утверждения во введении к „Критике", что – «в метафизике должны содержаться синтетические познания а priori", что—„метафизика, по крайней мере, по цели своей состоит из синтетических положений а priori?¹⁶⁷ (¹⁶⁷ Kr. d. r. V. s. 653: „In der Metaphysik, wenn man sie auch nur für eine bisher bloss versuchte, dennoch aber durch die Natur der menschlicheu Vernunft unentbehrliche Wissenschaft anseht, sollen synthetische Erkenntnisse а priori enthalten sein... so besteht die Metaphysik, wenigstens ihrem Zwecke nach, aus lauter synthetischen Sätzen a priori".)

Внося в эти утверждения то значение, какое Кант соединяет с словами „метафизика" и „а priori", мы получаем очевидное contradictio in adjecto¹⁶⁸ (¹⁶⁸ Впрочем, эти утверждения могут иметь некоторое значение — в том отношении, что познание сверхчувственного и его свойств необходимо должно быть символизировано или схематизировано в формах чувственного (опытного) познания; но было бы совершенно нестоющим предприятием доказывать, что символ не служит необходимым и точным выражением символизируемой вещи.). Мы, впрочем, уже и раньше имели случай заметить, что вопрос о возможности метафизики был у Канта предрешен в отрицательном смысле самою постановкою критической проблемы¹⁶⁹ (¹⁶⁹ См. конец 11-й главы), и теперь должны повторить, что это не делает ему чести и не говорит в пользу сделанной им постановки критической проблемы. Раз задачей Канта было решение вопроса о возможности метафизики, и раз ответ давался уже в самой постановке проблемы,— то ведь выйдет, пожалуй, что незачем ему было и писать свою „Критику чистого разума".. Кант в этом случае едва ли не должен будет к себе приложить мораль приводимой им в „трансцендентальной логике" древней басни о козле¹⁷⁰ (¹⁷⁰ Kr. d. r. V. s. 81: „Старый и известный вопрос,— говорит здесь Кант,—которым пытались донять логиков и довести их этим до того, чтобы они или попали в жалкий логический круг, или должны были сознаться в своем невежестве и суетности своего искусства,—таков: что есть истина?—Объяснение слова истина, как соответствие познания с его предметом, здесь уже предполагается и дается; хотят знать, где же общий и несомненный критерий истины для каждого познания. Дается большое и серьезное доказательство ума и проницательности уже в том случае, если знают, как следуem ставить разумные вопросы. Ибо, если вопрос сам по себе нелеп и требует бесполезного ответа, то в этом, кроме посрамления того, кто этот вопрос предлагает, возникает и еще неудобство: он может вызвать у собеседника нелепый ответ и получится то забавное зрелище, что один, как говорили древние, доит козла, а другой держит под ним решето".).

Отрицать возможность познания сверхчувственного потому только, что последнее не удовлетворяет условиям познаваемости чувственного, так же несправедливо, как, например,—отвергать возможность из Москвы слушать Парижскую оперу (чрез телефон) потому только, что человеческий голос не может быть слышим на таком громадном расстоянии, или—сомневаться в возможности знать состав небесных тел (чрез спектральный анализ) на том основании, что исследователь не имеет возможности перенестись на них. Как в приведенных нами примерах сомнение было бы законным только в том случае, если бы знакомые вам из вседневного опыта условия слышания и, определения состава тел были единственными возможными,— так и в вопросе о познаваемости сверхчувственного отрицательный ответ был бы законен только в том случае, если бы условия и средства чувственного познания были единственными возможными для всякого познания. Но почему же не допустить, что сверхчувственное может делаться доступным для нашего познания совсем иными путями, чем чувственное? Почему не может существовать особого органа для познания сверхчувственного (и есть мыслители, признающие это) и особых условий достоверности этого познания? Мы отнюдь не хотим утверждать, что все это так и есть в действительности;— мы настаиваем только на возможности этого. Но раз Кант такой возможности не опроверг, выводы его критики становятся в наших глазах весьма условными.

Этим мы и ограничимся в своих критических замечаниях. Мы и не думали давать полной оценки рассмотренной нами стороны Кантова учения. А указанные нами: pro и contra допущенного Кантом догматизма имели целью лишь показать, в каком направлении могло бы вестись специальное критическое исследование этого предмета.