И. Тихомиров Проблема и метод Кантовой критики познания

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Идея феноменологии', 599.29kb.
• А. Ю. Поляков, И. В. Тихомиров материальное стимулирование персонала и качество сборки, 90.09kb.
• «Исследование как метод познания…», 59.77kb.
• Процесс познания в ведической традициии в современной науке, 147.53kb.
• Iii международная научная конференция компаративистские чтения, 114.21kb.
• План теория познания. Специфика философского подхода к познанию. Проблема субъекта, 88.42kb.
• Автор: учитель немецкого языка Кирсанова Наталия Алексеевна, 83.2kb.
• Программа курса онтология и теория познания Профессор кафедры онтологии и теории познания, 336.96kb.
• Ю. А. Тихомиров автор многих фундаментальных исследований в области теории государства, 6630.96kb.
• Примерная программа учебной дисциплины физика введение, 35.29kb.

Риль, к истолкованию которого мы теперь и обратимся. Риль старается представить взгляд Канта с самой выгодной стороны, защитив его от всяких упреков и стараясь самые эти упреки объяснить, как плод грубого непонимания и близорукой поверхности.

Образцом ошибочных представлений о ходе мыслей Канта Риль считает представление Ибервега, по мнению которого Кант рассуждал таким образом: эмпирическое познание никогда не обладает истинной всеобщностью; если же должна существовать истинная всеобщность познаний, то таковые должны происходить не из опыта, т. е. быть а priori. Но познания строго всеобщего характера, как напр. о связи причины и действия, действительно существуют³⁸ (³⁸ Riehl, I, 325—326.). Следовательно, эти суждения - а priori Риль находит в таком представлении дела двойной недостаток: во-первых, по его мнению, - ложно, будто по Канту эмпирическое познание никогда не может обладать строгой всеобщностью. Что связано по общим законам опыта, то по Канту обладает строгой всеобщностью и значением, хотя и является эмпирическим суждениемч³⁹ (³⁹ Ibid. 326. При этом делается ссылка на § 22 Пролегомен.). «Только чисто опытное в эмпирических суждениях не имеет строгой всеобщности, а не вообще эмпирические суждения»⁴⁰ (⁴⁰ Ibid.). «Если таким образом, говорит Риль, Ибервег старается вопреки Канту доказать, что чрез логическую обработку опытного материала получается всеобщее и однако ж эмпирическое познание, то этим он ничего не сказал против Канта, а лишь повторил его собственное учение, им – Ибервегом - превратно понятое (missverstanden)»⁴¹ (⁴¹ Ibid.). Во-вторых, такое представление дела совершенно «переворачивает вверх ногами (stellt geradezu auf den Kopf)» действительный ход мыслей Канта. «Всеобщность и необходимость синтетических суждений, говорит Риль, образует не основу (Grundlage), а проблему критики. Она есть предмет ее доказательства, а отнюдь не основание доказательства (Beweisgrund). В Критике вовсе не делается заключение от всеобщности к априорности, а наоборот - от доказательства и оправдания априорности к всеобщности. Критика должна бы была окончиться введением, если бы она избрала путь, приписываемый ей Ибервегом. Кант знает так же хорошо, как и Ибервег, что предположение строго всеобщих познаний есть только недоказанное допущение, которое само, как факт, может подвергаться сомнению, доколе не приведено его доказательство, не усмотрена (eingesehen) его собственная возможность и притом не усмотрена из понятий, т. е. строго всеобщим образом. Совершенно ложно, будто Кант предположил существование строго всеобщих познаний и на этом основал их априорность. Хотя он и принимает рациональную часть науки, как факт, но он употребляет его, лишь как пример существования синтетического познания с всеобщностью, получаемой из понятий (Von begrifflicher Allgemeinheit). Но возможность, т. е. понятность этого факта и доказательство его значения и составляет именно проблему Канта. Кант вовсе не желает ни успокоиваться на этом факте, ни ссылаться на него, как на основание рационального познания. Разве не ясна его проблема: как возможны синтетические суждения а priori? Поэтому должно быть исправлено такое представление дела, будто Кант принимал какое-нибудь всеобщее и необходимое познание без исследования (ungeprüft); - и в частности - неверно представление, будто он был приведен математикой к необходимости допускать такое познание. Исследование этих познаний, оправдание их объективного значения образует задачу позитивно-критической части Кантова учения о познании»⁴² (⁴²Ibid. 326—327.).

После этого опровержения превратных представлений о постановке критической проблемы Риль дает такое ее объяснение. «Синтетические суждения вообще суть суждения на основании воззрения. Опытные синтетические суть те, в которых основанием для соединения субъекта с предикатом является опытное воззрение или восприятие. Присутствие объектов производит их эмпирическое воззрение. Опыт сам дает воззрение и расширяет наше познание об объекте новыми воззрениями. Предмет является с новых сторон, в измененных отношениях, рассмотрение коих обогащает наше познание о нем синтетически. Эмпирическое воззрение не нуждается ни в каком гносеологическом объяснении, - оно подлежит только физиологическому стало быть тоже эмпирическому объяснению со стороны своего происхождения. Основание опытных синтетических суждений нет надобности отыскивать наперед; оно дано прямо с самым суждением. Прогресс в эмпирических суждениях всегда бывает действительным (reell), а не мнимым (imaginär), потому что он совершается по руководству действительных воззрений»⁴³ (⁴³ Ibid. 327—328.).

«Но если должны существовать синтетические суждения и а рriori, то должно существовать также воззрение а рriori⁴⁴ (⁴⁴ В подтверждение Риль приводит следующую выдержку из I т. полного собр. соч. Канта по изданию Розенкранца (S. 496) «soll es synthetische Erkenntnisse a priori geben, so muss es auch Anschauungen Sowohl als Begrifte a priori geben, deren Möglichkeit also zuerst erörtert, und dann die objective Realität derselben, durch den nothwendigen Gebrauch derselben zum Behuf der Möglichkeit der Erfahrung bewiesen werden muss». Для подтверждения той же мысли он приводит еще выдержки из I, 475. XI, 98. XI, 186 того же издания.). Так как основание всяких синтетических суждений есть воззрение, то основанием таких суждений а рrиоrи должно быть воззрение а рrиоrи. Таким образом, если можно независимо от этого соображения, которое содержит в себе только постулат, показать, что воззрение а рrиоrи существует, то возможность таких суждений будет доказана, их мыслимость вообще обнаружена. Здесь выступает на сцену трансцендентальная эстетика, которая из свойств представлений пространства и времени, стало быть аналитически, - чрез расчленение их, - доказывает, что воззрения а priori существуют. «Метафизическое» исследование трансцендентальной эстетики находит основание синтетических суждений а priori. Формальное воззрение точно так же может служить для синтеза понятий а priori, как эмпирическое, определенное со стороны содержания, служит основанием для синтеза а posteriori»⁴⁵ (⁴⁵ Ibid. 328—329.).

«Но и синтетические суждения, как суждения, суть единство в понятии представлений, которое (единство) относится к объектам. Таким образом синтетические суждения а priori суть суждения, которые а priori относятся к объектам. Вопрос: как возможны синтетическия суждения а рriori, есть следовательно, - вопрос как могут понятия а рriori относиться к объектам?»⁴⁶ (⁴⁶ Ibid. 329). Таким образом, по мнению Риля, «проблема критики вызывает дальнейшие проблемы: - вопрос, существует ли воззрение а рrиоrи, формальное воззрение, происходящее из самой природы сознания, и вопрос: имеет ли это воззрение необходимое значенее для предметов?»⁴⁷ (⁴⁷ Ibid. 329-330.)

«Задачей критической логики является, - из формы суждений вывести (erweisen) первоначальные понятия познания и показать их значение для формы явления вещей, т. е. возможность для них быть соединенными в синтетические суждения а priori, после того, как эстетика предварительно дала основание такого соединения в чистом воззрении»⁴⁸ (⁴⁸ Ibid. 330).

Приведенные соображения относительно постановки критической проблемы разъясняют ее лишь со стороны входящих в нее понятий; для вполне же достаточного понимания надо, как выражается Риль, «показать также фактическое значение вопроса», т. е. показать, что «существуют суждения, которые являются в сознании в виде синтетических а priori и с притязаниями на приличествующее последним значение»⁴⁹ (⁴⁹ Ibid. 330).

В этих видах, по мнению Риля, Кант и ставит себе во введении вопрос: существуют ли суждения, которые суть одновременно суждения а priori и синтетические? Здесь, полагает наш комментатор, речь идет не о значении этих суждений, а только об их наличности, т. е. ставится «quaestio facti», а не «quaestio juris». Факт всегда может существовать, не имея основания, не будучи фактом оправданным в своем значении. Такой факт, говорит Риль, несомненно имеет место. Факт какой-нибудь некритичной метафизики древнего или нового времени доказывает лишь существование таких суждений в человеческом сознании. Здесь имеем мы чистые сочетания понятий с притязанием на значение для объектов вообще и в частности - для сверхчувственных объектов. Конечно, это - отнюдь не подлинные синтетические суждения; критика докажет, что они никогда не могут быть познавательными суждениями, потому что им недостает основы воззрения. Но взятые субъективно, они естественны»⁵⁰ (⁵⁰ Ibid.). Но существуют и настоящие синтетические суждения а priori. И если рассудок может творить потусторонние миры из ничего - не иначе, как в состоянии метафизических грез, то над явлением или представленем посюстороннего мира он господствует, как над единственной действительностыо. Кант открыл, что высшие основоположения естествознания и последние основания математики содержат в себе синтез а priori, на надежности которого покоится их научный характер»⁵¹ (⁵¹ Ibid. 331). Утверждая это, Риль очень обстоятельно старается доказать, что «Кант отнюдь не предполагает объективного значения математики, а доказывает его»⁵² (⁵² Ibid. u 350 ff.). Эти доказательства Риля имеют полемический характер и в оценку их мы пока входить не станем. Рассмотрим же теперь, насколько удовлетворительно воспроизводит Риль действительный ход мыслей Канта. Риль, как мы видим, хочет изобразить путь, приведший к постановке критической проблемы, - почти по той же схеме, что и Куно-Фишер. Подобно последнему он различает три момента в этом пути, состоящие в решении вопросов: 1) что такое познание? в этом случае он согласно с Куно-Фишером утверждает, что по Канту познание должно состоять из синтетических суждений а priori. 2) Существует ли, как факт, положения, притязающие на значение синтетических суждений а priori? 3) Имеет ли этот факт и насколько гаранты своей правомерности, и в чем эти гарантии состоят, т. е. как возможен факт познания? Как видно, от Куно-Фишера Риль отличается лишь в характеристике второго момента: Фишеров «факт познания» он заменяет «фактом притязаний на познавательное значение». Такая поправка действительно устраняет те несообразности в постановке критической проблемы, какие необходимо приходилось допустить в ней, принимая объяснения Куно-Фишера.

Но тем не менее и объяснение Риля мы не согласны признать удовлетворительным, потому что 1) и оно вызывает некоторые серьезные недоумения; 2) - оно не соответствует тому, что исторически известно относительно развития Кантовых воззрений и 3) - не согласно с теми разъяснениями, которые сам Кант делает в «Пролегоменах». Так -

1) совершенно непонятным представляется, каким путем, с точки зрения Риля, Кант мог бы придти к мысли, что основа всякого синтеза и особенно синтеза а priori есть воззрение. Придется признать эту мысль или догматическим допущением или поставить в зависимость от признания объективного значения математики, - вопреки Рилю. Едва ли предположить первое легче, чем второе. – Затем, с точки зрения Риля также совершенно непонятным остается, - что же Кант считал признаками априорности, если всеобщность и необходимость являются уж только следствием ее. Число этих недоумений можно было бы умножить, но и приведенные достаточно показывают, - что или экзегезис Риля - неправилен, или же в мыслях самого Канта есть путаница. Первое, конечно, легче.

2) Соображения с историческим ходом развития кантовых идей неблагоприятствуют тому объяснению постановки критической проблемы, какое делает Риль. Путь от прежней Лейбнице-Вольфианской (догматической) точки зрения к новой - критической лежал для Канта чрез Юма. Это не только признается всеми историками новой философии, но и со всею непререкаемостию засвидетельствовано самим Кантом в «Пролегоменах»⁵³ (⁵³ «Я прямо сознаюсь, - говорит он здесь, - воспоминание о Давиде Юме было именно тем, что много лет тому назад впервые прервало мою догматическую дремоту и дало моим исследованиям в поле умозрительной философии совершенно другое направление. Я попробовал, нельзя ли представить себе возражение Юма в общем виде, и скоро нашел, что понятие о связи причины и действия есть далеко не единственное, посредством которого ум а priori мыслит соединения вещей; скорее я нашел, что вся метафизика состоит из таких понятий» ek. Proleg. ss. 34. 35.) Юм разделил познания на аналитические и синтетические. Это же разделение составляет первую черту критической философии. Что все опытные суждения суть синтетические, потому что они связывают различные представления, - это одинаково утверждали и Юм и Кант, так же как и то, что эта связь дана не извне, а посредством нас самих, что она имеет свой источник. в человеческой природеч⁵⁴ (⁵⁴ Куно-Фишер, III, 39.). Вместе с Юмом же Кант в предкритический период считал понятие реальной причины за опытное понятие⁵⁵ (⁵⁵ König, I, 255.). "В то время, говорит Куно-Фишер, Кант различал человеческие познания так, что "все чистые разумные суждения суть аналитическия, а все опытные суждения суть синтетические. Ему казалось, что ни одно априорическое суждение не может быть синтетическим, ни одно синтетическое - априорическим. Возможность комбинаций этих двух признаков в то время была еще далека от него. При том образе мыслей, который характеризуем докритический период Канта, ему никак не могло придти на ум, чтобы когда-нибудь синтетическое суждение могло быть априорическим. Если мы исключим метафизические суждения, которые Кант признает сомнительными и наконец отвергает, как пустую мечту⁵⁶ (⁵⁶ Очевидно, автор имеет в виду мнения, высказанные Кантом в его "Грёзах духовидца", - ср. стр. 203.), то найдем, что данные синтетические суждения суть все эмпирические. Каким же образом эмпирическое суждение может быть априорическим?... Получается совершеннейшее contradictio in adjecto!"⁵⁷ (⁵⁷ Ibid. 264—265.). Таким образом, по словам Куно-Фишера, остается только одно: то открытие, которое не могло быть сделано со стороны синтетических суждений, сделать со стороны чистых разумных суждений. Может быть они или некоторые из них и суть синтетические? Суждения, получаемия посредством чистого разума суть суждения логические, метафизические и математические. Но логические суждения суть вполне аналитические. Метафизические суждения хотя и суть синтетические, но они мало достоверны и в сущности невозможны. Остаются, следовательно, только математические суждения. Математические познания без сомнения всеобщи, необходимы, и следовательно происходят а priori. Сам Юм должен был признать за ними этот характер. Но он принимал их за аналитические и в этом отношении ставил наряду с логическими. Вот та единственная точка, где могло быть совершено открытие, ведущее к критической философии. Если только существуют априорические суждения, которые вместе суть и синтетические, то ими могут быть единственно и исключительно математические"⁵⁸ (⁵⁸ Ibid. 265—266.). Этот вывод заставил Канта глубже вникнуть в логический характер математических суждений, следствием чего и был вывод, - что основоположения математики суть синтетические суждения а priori: "Дознавши, что математические суждения суть синтетическия и вместе с тем остаются априорическими, Кант этим самым навсегда отделяется от Юма, и вступает на новый путь критики. Юм утверждал: нет вовсе синтетических суждений а рrиоrи. Кант доказывает: есть синтетические суждения а priori, именно математические. Эти два суждения противоречат друг другу. Математика есть начальная инстанция, на которой Кант разбивает скептицизм. Если же однажды найдено, что есть синтетические суждения а priori, которые вполне объясняются из устройства человеческого разума, то нужно также рассмотреть, нет ли еще таких суждений, кроме математических, не возможна ли посредством чистого разума и метафизика, познание вещей?"⁵⁹ (⁵⁹ Ibid. 267.). Как видим, критическое предприятие Канта целью свое имеет собственно решение вопроса о возможности метафизики, а не познания вообще. Факт познания в естествоведении и особенно в математике - познаня вполне достоверного, обладающего полною всеобщностью и необходимостию, - для Канта не подлежал ни малейшему сомнению, и его критика хочет собственно решить, - обладает ли метафизика теми необходимыми условиями, которые делают математику и физику вполне достоверным и надежным знанием. Такое понимание критической проблемы совершенно не сходится с объяснением Риля. Но оно, помимо того, что подсказывается рассмотрением исторического хода развития Канта.

3) - засвидетельствовано, как мы упомянули, весьма ясно и самим Кантом в "Пролегоменах". Здесь, как мы видели, Кант говорит, что в своей критике он лишь "попробовал представить возражение Юма в общем виде" и таким путем нашел, что "понятие связи причины и действия есть далеко не единственное, посредством которого ум а priori мыслит соединения вещей". А нашел это он, как прекрасно разъясняется в недавно появившейся работе проф. Каринского⁶⁰ (⁶⁰ "О самоочевидных истинах" - в Журн. мин. народ, просв. 1893 г. кн. II, стр. 300—301 (в отд. изд. стр. 7—9).), - лишь благодаря метематике, которая в данном случае дала ему руководящую нить: именно, открыв синтетическую природу бесспорно признававшихся Юмом за априорные математических суждений, Кант без труда мог и синтетические основоположения физики (главным образом, аксиому причинности) объявить априорными и тем защитить их всеобщность и необходимость от нападений Юма⁶¹ (⁶¹ Каринский, ibid.). Но в отношении к главной цели всего критического предприятия Канта оба названных открытия представлялись имеющими второстепенное, - побочное значение. Главною целью всей критики было решение вопроса о возможности метафизики. Это видно уже из того, что свою работу, являющуюся, так сказать, "критикой чистого разума наизнанку", Кант назвал „Пролегоменами ко всякой будущей метафизике". А затем и самая постановка проблемы в "Пролегоменах" непререкаемо убеждает в этом. Вот как Кант в "Пролегоменах" объясняет свой метод в решении этого вопроса. Рассматривая в § 1 вопрос "об источниках метафизики", Кант приходит к выводу, что "она есть познание а priori или из чистого рассудка и разума (aus reinem Verstande und reiner Vernunft)"⁶² (⁶² Proleg. s. 40). Но настоящее познание, как это он доказывает в "Критике чистого разума", равно и в "Пролегоменах"⁶³ (⁶³ Ibid. s. 49.), должно состоять из синтетических суждений. Поэтому и .метафизика, если она хочет быть действительным познанием, должна состоят из синтетических суждений⁶⁴ (⁶⁴ Ibid. s. 49). Но как наука априорная, она, чтобы быть достоверным познанием, должна обладать теми же гарантиями, какими вообще обеспечивается достоверность априорного знания. А как узнать эти гаранты? Для этого надо взять какие-нибудь бесспорно-достоверные априорные науки, вскрыть их "Conditio, sine qua non" и предъявить такие же условия метафизике; - если она в состоянии будет их выполнить, то ее научная правоспособность спасена, в противном же случае она, как наука, должна быть объявлена невозможной. Но из априорных наук бесспорною достоверностью отличаются математика и естествознание. Ergo, - математику с естествознанием и надо принять за норму. Вот собственные слова Канта в конце § 4: "хотя мы не можем принят, что метафизика, как наука, действительно существует; однако ж мы с уверенностью можем сказать, что известные синтетические познания а priori действительно даны нам, это именно - чистая математика и чистое встествознание; потому что оба содержат в себе положения. которые отчасти аподиктически достоверно чрез чистый разум, отчасти же чрез всеобщее согласие из опыта признаны, как всецело независимые от опыта. Таким образом, мы имеем одно по крайней мере бесспорное синтетическое познание а priori и не имеем нужды спрашивать, возможно ли оно (ибо оно - действительно), но мы спрашиваем только, - как оно возможно, чтобы из принципа возможности данного вывести и возможность всех прочих (um aus dem Prinzip der Möglichkeit der gegebenen auch die Möglichkeit aller übrigen ableiten zu können)"⁶⁵ (⁶⁵ Ibid. 51). В § 5 он также прямо говорит, что без доказательств принимает действительное Существование познаний из чистого разума - в чистой математике и в чистом естествознании, - и что это допущение является именно точкой отправления и методологическим принципом его изысканий⁶⁶ (⁶⁶ "ndem wir zu dieser Auflösung, schreiten (т. е. к решению вопроса о возможности метафизики), und zwar nach analytischer Methode, in welcher wir voraussetzen (курсив наш) dass solche Erkenntnisse aus reiner Veruunft wirklich seien, so können wir uns nur auf zwei Wissenschaften der theoretischen Erkenntnis berufen, nämlich reine Mathematik und reine Naturwissenschaft, denn nur diese können uns die Gegenstände in der Anschauung darstellen, mithin, wenn etwa in ihnen ein Erkenntniss a priori vorkäme, die Wahrheit oder Uebereinstimmung derselben mit dem Subjecte, in concreto, di ihre Wirklihkeit, zeigen, von der alsdenn zu dem Grunde ihrer Möglichkeit auf dem analysischen Wege fortgegangen werden könnte. Dies erleichtert das Geschäft sehr, in welchem die allgemeinen Betracbtungen nicht allein auf Facta angewandt werden, sondern sogar von ihnen ausgehen, austatt dass sie in synthetischen Verfahren gänzlich in abstracto aus Begriffen abgeleiset werden müssen". Ibid) И уже от этих действительных и притом вполне обоснованных (gegrundeten) чистых познаний а priori" Кант хочет "перейти к решению вопроса о действительности тех познаний, которых мы ищем, - именно метафизики, как науки"⁶⁷ (⁶⁷ Proleg. §. 5. s. 51.)

Таким образом, Рилево объяснение критической постановки проблемы познания у Канта мы должны признать неверным. Самая главная поправка к обычному пониманию Канта, поправка, на которой как мы видели, Риль особенно настаивает, - именно, что Кант "не принимал без исследования вообще какого-нибудь всеобщего и необходимого познания", и в частности - не отправлялся от математического познания, как бесспорно обладающего этими свойствами, - должна быть отвергнута.

Кантона критика, вопреки мнению Риля, является попыткой, - отправляясь от дознанной достоверности одних познаний (математических и естественнонаучных), решить вопрос о возможности других (метафизических). Эта мысль еще более для нас подтвердится, когда мы будем говорить о методе критики. Теперь же скажем несколько слов о тех соображениях, какими Риль старается подтвердит свою мысль, что "Кант отнюдь не предполагает объективного значения математики, а доказывает его".

Кант, по словам Риля, лишь "указывает (а не предполагает) существование синтеза а рrиоrи, - и к этому указанно у него не примешивается "математический предрассудок (mathematisches Vorurtheil)", а напротив, оно делается при помощи правильного анализа математического метода"⁶⁸ (⁶⁸ Riehl. Т, 331.). "Математика, именно геометрия в принятом значении слова", говорит Риль, есть отнюдь не единственный "союзник (Bundesgenosse)" Канта. Логические принципы естествознания имеют для него точно такое же значение, так что надо бы было толковать и о "естественнонаучном предрассудке Канта". Уважение к этому союзнику у него даже сильнее, чем к математике"⁶⁹ (⁶⁹ Ibid. 231—232). Поэтому Риль настаивает, как мы уже упомянули, что "принимая рациональную часть науки, как факт, Кант делает это лишь для примера. Толкуя о "метафизическом изъяснении" понятия пространства, он говорит, что ссылка на геометрию делается лишь для вияснения важности и значения априорности пространства; что поэтому трансцендентальное основание этой априорности вовсе не заимствуется от геометрии, а приводится в интересах ее (für dieselbe)⁷⁰ (⁷⁰ Riehl. 1. с. р. 350.), или как он говорит еще в другом месте, "критика не отправляется от признаннаго объективнного значения геометрии, а к нему лишь направляется"⁷¹ (⁷¹ Ibid. 352.). Соображая приведенные нами прямые заявления самого Канта, что чистая математика и чистое естествознание "действительно даны", как науки, состоящие из синтетических познаний а priori⁷² (⁷² См. выше, примеч. 64—65.), что всеобщность и необходимость математического познания "бесспорна"?⁷³ (⁷³ Ср. выше, примеч. 64.), что он "предполагает" прежде всякого исследования правомерность математики и естествознанияч⁷⁴ (⁷⁴ Ср. выше, примеч. 66.), что в этих науках мы имеем "действительные" и вполне „обоснованные" познания а priori⁷⁵ (⁷⁵ Ср. выше, примеч. 66.): мы должны утверждения Риля или объявить плодом недостаточного знакомства с сочинениями Канта, или же отнести на счет его желания per fas et nefas оправдать отца критической философии от упреков в догматнзме постановки проблемы. Сколь ни трудно предположить то и другое в таком солидном и вообще добросовестном ученом, как Риль, однако других объяснений мы не находим... Догматизм Канта признать несомненно приходится. Большинство новейших исследователей действительно признают его. Так Либман⁷⁶ (⁷⁶ Zur Analysis der Wirklichkeit, s. 211.), Гёльдер (Hölder)⁷⁷ (⁷⁷ Darstellung der Kantischen Erkenntnisstheorie, s. 14.), Винделбанд⁷⁸ (⁷⁸ Vierteljahrschift für wissenschaftliche Philosophie. 1877 r. Heft. 2: Ueber d. verschiedene Phasen d. kantischen Lehre v. Ding—an—sich, von W. Windelband. s. 239: „Die Apriorität der Mathematik für ihn über allen zweifel erhaben feststand und gewissermassen den unbewegten Felsen in dem Gewoge seiner Ueberlegungen bildete".), Ибервег⁷⁹ (⁷⁹ Ueberweg. System. d. Logik. 3 Aufl. s. 380.), Фолькельт⁸⁰ (⁸⁰ Volkelt, ss. 193 ff.), проф. Каринский⁸¹ (⁸¹ Каринский, Ж. м. н. пр. 1893. II.) и др. высказывают именно такой взгляд на дело. Есть, правда, и защитники Рилева взгляда, - напр., Коген⁸² (⁸² Cohen. Kants Theorie der Erfahruug, ss, 90. ff.) и Штадлер⁸³ (⁸³ Stadler, Grundsätze d. reinen Erkenntnisstheorie, s, 76.), есть и приверженцы посредствующего воззрения, напр. проф. Паульсен⁸⁴ (⁸⁴ Paulsen, Versuch einer Entwickelungsgeschichte der Kantischen Erkenntnisstheorie, s. 173 ff.). Но собственное изучение подлннных сочинений Канта, подкрепляемое мнениями большинства исследователей, особенно же теми весьма красноречивыми сопоставлениями различных выдержек из Канта, которые делает Фолькельт в своей специальной монографии – "Immanuel Kants Erkenntnisstheorie"⁸⁵ (⁸⁵ Так Фолькельт прежде всего ссылается на приведенное уже нами место из конца § 5 "Пролегомен", где Кант говорит, что о естествознании и математике "нет надобности спрашивать, возможны ли они, потому что они - действительны" (Volkelt, 1. с. р. 194); затем Фолькельт указывает на двусмысленность в определении Кантом "трансцендентального изъяснения" понятия пространства. Кант говорит: "Ich verstehe unter einer transcendentalen Erörterung die Erklärung eines Begriffes (в нашем случае, пространства), als eines Princips, woraus die Mogliclikeit anderer synthetischer Erkenntnisse a priori (в нашем случае, геометрии) engesehen werden kann" (Einl. § 3). Но, по мнению Фолькельта, - "во-первых, можно подумать, что априорность этого понятия (и ео ipso) естественно его необходимость и всеобщность) устанавливается как-нибудь иначе (auderweitig festrtehe), и этот твердо установленный результат употребляется для того, чтобы из него вывести предикаты объективной значимости, необходимости, априорности - для известных других познаний, коих объективная значимость еще не установлена; - но, во-вторых, это определение может иметь и совершенно обратный смысл, именно, что априорность нонятия (в данном случае, пространства) есть нечто доказываемое и эта цель доказательства достигается при помощи установленного факта объективной значимости некоторых других познаний (в данном случае, геометрии). Что это определение вернее, это ясно из хода мыслей в трансцендентальном изъяснении. Первое положение выставляет геометрию, как синтетическую, априорную науку о пространстве, Второе спрашивает: как должно быть устроено представление пространства, чтобы "таким образом было возможно такое познание?" Это положение, таким образом, смотрит на определенное, пока еще неизвестное свойство пространственного представления, как на цел доказательства. Ответ дает третье положение: пространство должно быть априорным, первичным воззрением" (ibid. 195—196). Далее Фолькельт приводит слова Канта из § 6 "Пролегомен": математика всецело обладает: аподиктической достоверностью, т. е. абсолютной необходимости"; - эта мысль кладется Кантом в основу всех его рассуждений об условиях возможности математики. Наконец, еще слова Канта же: "математика стоит как колосс для доказательства реальности познания, приобретаемого чистым разумом", потому что она "оправдывает себя одним фактом собственного существования" (ibid. 198) должны, кажется, устранить всякую тень сомнения касательно того положения, какое критика занимает относительно математики.) позволяют ном, и не входя в нарочитый разбор воззрений этих ученых, признать последние несостоятельными.

Итак, основной критический вопрос: как возможны синтетические суждения а priori? - Значит: какие условия сообщают характер всеобщности и необходимости математическим и естественнонаучным основоположениям?

Естественным же продолжением этого вопроса и в то же время целью всей критики был для Канта другой вопрос: метафизика – обладает ли теми условиями, которые гарантируют физике и математике их объективную значимость?

Такой смысл имела постановка критической проблемы у Канта. Отлагая оценку этой постановки до конца настоящего этюда, мы теперь переходим к методу критики.


II.


Метод критики.


Кантова критика ставит своею задачею - открыть условия возможности синтеза а priori. Это значит, что она в строе самых познавательных способностей человека хочет отыскать такие осяованя, которые гарантируют нашему познанию характер всеобщности и необходимости. Как он это делает? Каков метод его исследования? Казалось бы, подобный вопрос не должен и иметь места, раз дело идет об исследовании познавательных способностей человеческого духа: изучением души и различных ее способностей занимается психология, - ergo, метод критики, по существу дела, должен быть психологическими Но насколько легко и естественно сделать такое предположение, настолько же оно вообще будет далеко от истины и в частности будет противоречить неоднократным и весьма ясным заявлением самого Канта.

Понимание метода критики в смысле психологического встречается очень рано. Уже Фриз, один из самых ранних последователей Канта, утверждал, что факт существования категорий познается внутренним или психологическим опытом⁸⁶ (⁸⁶ Изложение и критику воззрений Фриза можно найти в книге Дебольского, Философия феноменального формализма (ч. I. в. I. 1892 г. стр. 51—52. 108—111). Ср. также Ибервег-Гейнце, История новой философии, перев. Колубовского. 1890, 273-276.) С тех пор этот взгляд никогда не оставался без приверженцев. Следы его можно находить и у новейших т.н. критицистов.⁸⁷ (⁸⁷ Напр. Юрг. Б. Meйep, "примыкает к Фризу и хочет продолжать Канта в смысле психологического эмпиризма" (Ибервег-Гейнце 1. с. р. 435) Гepuнг (Göring), автор книги – "System der Kritischen Philosophie", утверждает, что "Критика иознания должна опираться на психологию" (Копиg, ИI, 295). А популярные изложения Канта и особенно ходячие представления о его учении- распространенный среди неспециалистов в истории философии, - можно сказать, и не подозревают о возможности иного, не психологического метода критики. Совсем не редкость встретиться с людьми, вообще очень образованными и даже более или менее начитанными в философской литературе, которые однако ж приходят в искреннее изумление, слыша например, что критическое "а priori" совсем не то же, что "прирожденное" и т. п.⁸⁸ (⁸⁸ Относительно последнего примера мы должны сказать, что даже такой во всех отношениях солидный знаток философии, как покойный проф. Б. Д, Кудрявцев не старался делать различия между понятиями "априорного" и "прирожденного" и склонен был полагать, что это различие собственно касается лишь наименования. Поэтому он почти всегда противопоставляет Локку, Юму и др. эмпирикам Канта вместе с Декартом и Лейбницем. Так, напр., разобрав мнение эмиириков и сенсуалистов о происхождении категорий, он говорит: "они должны быть врождены нам (курсив наш), как говорили Декарт и Лейбниц, или (к. н.) существовать в нас а priori (к. н.), по выражению Канта" (Метаф. анал. рацион. позн. стр. 61). Впрочем, указанный отголосок этого "психологического предрассудка", как выражается Риль (Phil. Кг. I. 295, 77) не мешал В. Д-чу иногда со всею ясностью видеть отличие Кантова метода от метода психологических изысканий. В своей монографии "о пространстве и времени" он прямо говорит о Канте, что "его анализ этих понятий есть не психологический, а скорее логический или метафизический" (стр. 70); - хотя, с другой стороны, мы встречаем в его учебнике, напр., вот какое рассуждение относительно объективного значения категорий: "В пользу объективного значения категорий и основанных на них априорных (к. н.) истин нашего разума говорит совпадение этих чисто рациональных истин с действительным бытием и оправдание их на опыте. Опыту подтверждаете ux истину, - удостоверяя, что нет ни одною случая, факта, который бы не подходил noд априорные законы разума или нарушал ux" (2 изд. стр. 85). Априорная идея, как форма сознавания, уже поэтому не может не быть реализованной в опыте. и говорит о подтверждении априорных истин опытом значит упускать из виду истинную природу априорного.) Это побуждает нас внимательнее и подробнее остановиться на характеристике критического метода Канта.

Мнение, будто метод критики есть метод психологии, Риль называет психологическим предрассудком. "Я разумею, говорит Риль, под психологическим предрассудком (Das psychologische Vorurtheil) отнюдь не предрассудок Канта, а предрассудок толкователей его и критиков, - их утверждение, что критическая философия основана на психологии, или требование, чтобы она была таковою, хотя сам Кант и не сознавал ясно антропологического характера своих критических изысканий"⁸⁹ (⁸⁹ Riehl, 1. с. р. 294.). В первом отношении подлежит упреку Гербарт, а во втором, как мы уже упомянули, особенно Фриз⁹⁰ (⁹⁰ Отчасти эти упреки можно обращать и против известного историка материализма Алб. Лянге, хотя, впрочем, он, с свойственною ему осторожностью, высказывается в этом случае очень нерешительно. Поставив вопрос: "как открыть априорные элементы познания" - он говорит: "здесь - темный пункт в Кантовой системе, который, по собственному мнению великого мыслителя, едва ли может устранить и самое тщательное исследование.

Думали, что можно поставить дилемму: или самые априорные элементы мышления выводятся также из некоторого а рrиоrи достоверного принципа, или они отыскиваются эмпирическим путем; но такого принципа нельзя найти у Канта, а изыскание эмпирическим путем не может дать строго необходимого результата; следовательно, вся трансцендентальная философия Канта в самом благоприятном случае есть не что иное, как отдел эмпирической психологии.

У Канта речь идет лишь о том, чтобы открыть априорные принципы, и для этого у него нет другой руководящей нити, кроме вопроса: что я должен предположить, чтобы объяснить себе факт опыта? Психологическая сторона вопроса для него не только не главное дело, но он, очевидно, пытается обойти ее, ставя свой вопрос так обще, что ответ одинаковым образом соединим с самыми различными психологическими теориями" (Ист. Мат. т. II, стр. 33—34). "Большая часть всех туманностей в критике чистого разума проистекает из того единственного обстоятельства, что Кант предпринимает психологическое (к. н.) по общей его природе, исследование без всякого специального психологического предположения (ibid. 34, прим. 23)).

Против возможности признать метод критики психологическим методом говорит прежде всего то соображение, что психология, как опытная наука, не может быть почвой для исследования значения и объема всеобщих понятий опыта, ибо сама развиваешь свое содержание не иначе, как при предположении их объективного значения и безусловного господства в сфере опыта: понятие способности или силы, без которого не может обойтись психология, есть в сущности понятие причинности, понятие носителя психических явлений, есть понятие субстанции и т. д.⁹¹ (⁹¹ Vgl. Riehl, ibid. 294—295.). В одном месте в "Пролегоменах" Кант говорит, что вопросом собственно критики является "не происхождение опыта, а то, что лежит в нем; первое принадлежит к опытной психологии и без второго не могло бы быть надлежащим образом развито"⁹² (⁹² "Hier ist nicht von dem Entstehen der Erfahrung die Rede, sondern von dem, was in ihm liegt. Das erstere gehört zur empirischen Psychologie und würde selbst auch da ohne das zweite, welches zur Kritik der Erkenntniss und besonders des Verstandes gehört, niemals gehörig entwickelt werden können". Proleg § 21 a. S. 84.) Следовательно, если допустить, что априорные принципы познания могут быть открыты путем психологическим, то придется утверждать, что внутренний опыт, на котором основана психология, существенно отличается от внешнего, - как в том отношении, что способен открывать познание о всеобщем и необходимом, так и в том, - что не нуждается для оправдания своей правоспособности в предварительном критическом исследовании движущих им принципов. Но доказательством противного может считаться уже та теснейшая связь, какая существует между методом психологическим и физиологическим⁹³ (⁹³ Vgl. Riehl, I, 295.). И Кант в гносеологическом отношении, очевидно, не делал различия между внутренним и внешним опытом, когда эмпирическое самосознание ставил в связь с внешним опытом⁹⁴ (⁹⁴ Kr. d. r. V. s. 209: „Hier wird bewiesen, dass äussere Erfährung eigentlich umnittelbar sei, dass nur vermittelst ihrer, zwar nicht das Bewusstsein unserer eigenen Existenz, aber doch die Bestimung derselber in der Zeit, d. i. innere Erfahrung, möglich sei".). А в своем трактате о паралогизмах чистого разума он и прямо заявил, что не признает такого различия⁹⁵ (⁹⁵ Kr. d. r. V. s. 294: „Innere Erfahrung überhaupt und deren Moglichkeit, oder Wahrnehmung überhaupt und deren Verhältniss zu anderer Wahrnehmung, ohne dass irgend einer besonderer Unterschied derselben und Bestimmung empi-risch gegeben ist, kann nicht als empirische Erkenntniss, sondern muss als Er-kenntniss des Empirischen überhaupt angesehen werden, und gehört zur Untersuchung der Möglichkeit einer jeden Erfahrung, welche allerdings transcendental ist".).

Кроме того, сам Кант со всею определенностию отрицал антропологический характер своей критики. Он прямо заявлял, что хочет держаться исключительно на трансцендентальной точке зрения, совершенно устраняя все психологическое или эмпирическое⁹⁶ (⁹⁶ Кг. d. г. V. s. 608: "Ich mich so nahe als möglich am Transcendentalen halte und das, was etwa hiebei psychologisch, d. i. empirisch sein möchte, ganzlich bei scite setze".) Кант находил невозможным оправдать объективную необходимость понятий а priori, изъясняя их происхождение из психологических оснований. На этом пути, по его мнению, всегда может быть достигнута только субъективная необходимость⁹⁷ (⁹⁷ Vgl. Riehl, 1. c. p. 296.). Поэтому, напр., понятие цели, будучи субъективно необходимым, но не образуя составной части объективная познания,—в системе Канта и не является категорией⁹⁸ (⁹⁸ Ibid, 297.). Различение субъективной и объективной необходимости, на чем неоднократно настаивает Кант⁹⁹ (⁹⁹ Vgl. Kr. d r. V. s. 682—683.), есть вместе с тем и различение критики от психологии и антропологии¹⁰⁰ (¹⁰⁰ Riehl, 1. c. p 297.).

Если метод критики не есть психологический, то каким же его следует признать? На это прямой ответ дает сам Кант уже тем, что назвал всю вторую часть своего «элементоучения»—трансцендентальной логикой. А затем в самом исследовании он не раз заявляет, что априорные формы суть логические условия опыта. К такому же, именно логическому, методу обязывала Канта и сделанная им постановка вопроса: существуют и обладают несомненной достоверностью науки—математика и физика; этот характер несомненной достоверности могут сообщать им те априорные основоположения, которыми они руководятся, развивая свое содержание; открыть эти принципы можно,—лишь анализируя результаты этих наук, элиминируя отсюда все случайное, образующее содержание, и отыскивая в форме те предпосылки, без коих, содержание никогда бы не могло принять этой формы; ergo, методом критики должен быть логический анализ продуктов и приемов опыта, направляющийся к открытию его формальных аксиоматических основоположений¹⁰¹ (¹⁰¹ Особенно это ясно заметно в самой постановке вопросов о возможности математики и физики—в Пролегоменах ср. §§ 7, 8 sq. и 17sq. ss. 58 ff. и 75 ff.).

Этим различием метода критики от психологического устраняется возможность смешение критического априоризма с натавизмом. «Прирожденное»—прежде опыта в смысле психологическом, предшествует опыту во времени. «Априорное»—прежде опыта в смысле логическом, неизбежно примышляется при всяком выводе из опытных данных, как «major praemissa», без которой опытные данные не будут для познающего ума иметь равно никакого смысла. Можно, конечно, утверждать, будто тенденция к тому, чтобы примышлять к свидетельству опыта эту «major praemissa»,—врождена нам, коренится в нашей психической организации; и в таком случае произойдет полное примирение априоризма и натавизма. Но 1) такого примирения (вполне возможного и,— прибавим,—законного) Кант не делает, а потому и незачем ему навязывать таковое; а 2) при всей возможности этого примирение, все таки о различии между априоризмом и натавизмом забывать не следует, потому что понятие эти друг друга не покрывают;—последнее гораздо шире.

Все сказанное вполне ясно подтверждается тем, что Кант говорит об употребляемом им способе для вывода категорий и идей. «Если я, говорит Кант, нашел источник (Ursprung) категорий в четырех логических функциях всех суждений рассудка, то было вполне естественно источник идей искать в трех функциях умозаключений разума; ибо если таковые чистые понятия разума (трансц. идеи) даны, то они,— если только не считать их за прирожденные,—не могут быть найдены (angetroffen) нигде кроме, как в том самом действии разума, которое образует логический элемент (das Logische) умозаключений разума»¹⁰² (¹⁰² Proleg. § 43. s. 113.). То же говорит он и в § 22 пролегоменов¹⁰³ (¹⁰³ Proleg. s. 85.)

Постараемся теперь ближе определить сущность тех приемов, при помощи которых Кант открывал априорные условия познания.

Естественной задачей кантовых изысканий было—1) открыть априорные условия познания u 2) показать, как при помощи их образуется познание¹⁰⁴ (¹⁰⁴ Мы опускаем здесь третий вопрос: «возможна ли метафизика? - потому что решение его образует уже отрицательную сторону критической задачи.). Способ выполнения первой половины задачи лучше всего можно проследить в пролегоменах, а второй—в критике.


А.


Открытие априорных условий познания.


Положительный интерес критики исчерпывается, как разъясняет сам Кант, решением двух вопросов: как возможна чистая математика? и—как возможно чистое естествознание?¹⁰⁵ (¹⁰⁵ Proleg. § 5. S. 57.). Поэтому и мы в настоящем отделе рассмотрим, — как Кант открывает—1) априорные условия математики и 2) априорные условия естествознания.

I. Кант говорит в § 7 пролегомен, что особенность математического познания составляет неизбежная для него необходимость иметь свои понятия прежде всего в форме воззрения (Anshauung), т. е., сообщать им наглядную ясность. «Без этого средства, говорит он, не может оно сделать ни одного шага; поэтому его суждения всегда—интуитивны¹⁰⁶ (¹⁰⁶ Ibid. § 7. S. 58.). Эта природа математики дает нам, по его словам, руководящее начало к открытию первого и высшего начала ее возможности: «в основе ее должно лежать какое-нибудь чистое воззрение, в котором она может представлять, или, как говорят, конструировать все свои понятия in concreto и однако а priori"¹⁰⁷ (¹⁰⁷ Ibid.). Последнее необходимо для того, чтобы понятия математики могли иметь всеобщее и необходимое значение. «Если мы можем, говорит Кант, открыть (ausfinden) это чистое воззрение и показать его возможность, то отсюда стянет ясно, как возможны синтетические суждение а priori в чистой математике и, следовательно,—как возможна она сама, как наука"¹⁰⁸ (¹⁰⁸ Ibid.)

Сделанный вывод естественно вызывает новый вопрос,— как возможно чистое воззрение? или, употребляя выражение Канта,—«как возможно созерцать что либо а priori»? Воззрение есть представление о предмете. «Как же может созерцание предмета предшествовать самому предмету?»¹⁰⁹ (¹⁰⁹ Ibid. § 8. S. 59.).—Если бы рассуждает Кант, искомое воззрение должно было быть такого рода, чтобы представлять вещи так, как они суть в себе самих¹¹⁰ (¹¹⁰ Здесь и ниже — курсив подлинника.), то не существовало бы никаких воззрений а priori, а только эмпирические.

Следовательно, остается одно только условие, при котором мое воззрение может предшествовать действительному существованию предмета и существовать, как познание а priori, это — если оно ничего другого не содержит, кроме как форму чувственности, предшествующую в моем субъекте всем действительными впечатлениям, которыми я могу быть аффищирован от предметов»¹¹¹ (¹¹¹ Proleg. § 9. S.S. 59—60.).

Таковые воззрения действительно существуют. Это - пространство и время. Составляют ли эти воззрения необходимые условия возможности математики? — Составляют, потому что воззрение пространства лежит в основе геометрии, а воззрение времени — в основе механики и арифметики¹¹² (¹¹² Ibid. § 10. S.S. 60-61.). Ergo, заключает Кант, «чистая математика, как синтетическое познание а priori, возможна только потому, что она не имеет дела ни с какими другими предметами, как лишь с предметами чувств, в основе эмпирического созерцания которых лежит и при том а priori—чистое воззрение (пространства и времени), ибо последнее есть не что иное, как только форма чувственности, предшествующая действительному явлению предметов»¹¹³ (¹¹³ Ibid. § 11. S. 61.).

Так вопрос о возможности чистой математики привел Канта к утверждению, что пространство и время суть априорные формы чувственного воззрения, или,—говоря раздельно,— к утверждению 1) априорности и 2) идеальности пространства и времени,—т. е., к тому самому, что составляет итог трансцендентальной эстетики. Всматриваясь в сущность употребленного здесь Кантом приема, не трудно заметить, что прием этот есть анализ факта, направляющейся к открытию условий его возможности. Кант имел пред собою логическую задачу: отыскать посылки, из которых бы следовала, в качестве вывода, всеобще-необходимая достоверность математики.

Так дело представляется в „Пролегоменах". Ход мыслей в „Критике" — тот же самый, только в обратном порядке: то, что в „Пролегоменах" является выводом (пространство и время—априорные формы чувственного познания)—в „критике" развивается, как посылки¹¹⁴ (¹¹⁴ Kr. d. r. V. S.S. 48—49, 50—52 (§ 2) 58-59 (§ 4).), а исходный пункт анализа (всеобще-необходимая достоверность математики) является здесь уже выводом¹¹⁵ (¹¹⁵ Ibid. 53 ff. (§ 3). 59 ff. (§§ 5-6)). Не трудно видеть, что ход мыслей в „Критике" есть синтетическая реконструкция результатов, добытых путем предварительного анализа. Таким образом ясно, что действительное открытие априорных условий математики совершилось именно в том самом порядке, какой открывают „Пролегомены".

Полученный нами вывод относительно способа открытия априорных условий математического познание показывает нам, как надо смотреть на т. н. «метафизические разъяснения (metaphysische Erörterungen») понятий пространства и времени, долженствующие прямым путем доказать априорностьь этих понятий. Это, очевидно,—не основание в собственном смысле, приведшие Канта к его воззрению, а позднейшие субструкции к заранее и иным путем полученному выводу.

II. Как открыл Кант априорные условия естествознания? —В существенном путь к открытию здесь—тот же, что и в вопросе о математике, т. е., путь анализа. Естествознание есть познание природы, что же такое природа?—«Природа, говорится в § 14 Пролегоменов, есть бытие вещей, насколько они определяются всеобщими законами"¹¹⁶ (¹¹⁶ Proleg. § 73.). Следовательно, естествознание возможно настолько, насколько возможно познание всеобщих законов бытия вещей. Но последнее невозможно в том случае, если мы хотим познавать вещи в себе. „Если бы природа, говорит Кант, обозначала бытие вещей в себя», то мы никогда бы не могли ее познать ни а priori, ни а posteriori"¹¹⁷ (¹¹⁷ Proleg. ibid. Приводимых Кантом доказательств этого тезиса мы здесь не излагаем, потому что в настоящее время нам нужно только уловить общий ход мыслей его.). А между тем естествознание существует и его положения обладают аподиктической достоверностью¹¹⁸ (¹¹⁸ Ibid. § 15. S. 74: „Nun sind wir gleichwohl wirklich im Besitze einer reinen Naturwissenschaft, die a priori und mit aller derjenigen Nothwendigkeit, welche zu apodictischen Sätzen erforderlich ist, Gesetze vorträgt, unter denen die Natur steht".). Ergo,—слово природа должно получить какое-либо другое значение, которое бы делало возможным познание ее закономерности¹¹⁹ (¹¹⁹ Ibid. § 16.).

Какой же смысл еще может иметь слово природа?—„Природа, говорит Кант, рассматриваемая materialiter, есть сумма (Inbegriff) всех предметов опытов¹²⁰ (¹²⁰ Ibid.). «Формальное в природе есть закономерность всех предметов опыта, и, поскольку она познается а priori,—их необходимая закономерность"¹²¹ (¹²¹ Ibid. § 17. S. 75.). Но первое понимание взято быть не может¹²² (¹²² Ibid § 16.). Поэтому задачей критики является решение вопроса: „Как возможно познать необходимую закономерность вещей, как предметов опыта, или,—как вообще возможно а priori познать необходимую закономерность самого опыта в отношении ко всем его предметам?¹²³ (¹²³ Ibid. § 17.). При такой постановке вопроса, решение его возможно лишь в том случае, если считать законы природы только субъективными законами, или формами сознания, в которые необходимо укладывается всякое воспринимаемое содержание¹²⁴ (¹²⁴ Ibid. S. 76.)

Естествознание есть эмпирическая наука. Но опытные суждения не могут иметь всеобщего и необходимого значения. Следовательно, эмпирическое суждение надо как-нибудь отличить от опытного. Кант это и делает. „Хотя все опытные суждения, говорит он, суть эмпирические, т. е., имеют свое основание в непосредственном восприятии чувств, однакож нельзя сказать наоборот, что все эмпирические суждения суть поэтому опытные суждения"¹²⁵ (¹²⁵ Ibid. § 18. S. 77.); — чтобы получить научно-ценное эмпирическое суждение, необходимо, чтобы к данному в опыте и чувственном воззрении „превзошли особые понятия, которые имеют свой источник совершенно а priori в чистом рассудке, под которые прежде всего может субсумироваться всякое восприятие и потом посредством их превращаться в опыт"¹²⁶ (¹²⁶ Ibid. Vgl. § 20. S. 81). Чтобы избежать смешеныя, Кант называет чисто опытные сужденыя суждениями восприятия (Wahrnehmungsurtheile)¹²⁷ (¹²⁷ Напр. «комната тепла», «сахар сладок», «полынь противен» S.S. 78-79), а суждения, получившие всеобщее и необходимое значение от априорных понятий рассудка, —в собственном смысле опытными суждениями (Erfahrungsurtheile). Первые имеют субъективное значение, а последние — объективное¹²⁸ (¹²⁸ Ibid. S. 77).

Итак, объективное всеобще-необходимое значение естествознанию может быть сообщено лишь априорными понятиями рассудка. Как же открыть эти понятия ? — На различных коренных понятиях рассудка основываются разные формы суждений. Ergo, умозаключил Кант, из форм суждений, как их излагает общая (формальная) логика, мы можем посредством обратного заключения узнать категории¹²⁹ (¹²⁹ Ibid. S. 82.). Составление таблицы категорий по таблице суждений и, применительно к этому, «чистой физиологической таблицы всеобщих основоположений естествознания»¹³⁰ (¹³⁰ Ibid. S. 83 ff. §§ 21 а ff.)—вещи слишком хорошо известные, чтобы о них много распространяться.

Если мы обратимся к «Критике чистого разума», то найдем там в обратном порядке почти совершенно тот же ход мыслей. Вывод из таблицы категорий открывает исследование¹³¹ (¹³¹ Kr. d. r. V. S.S. 87 ff. 96 ft.), а вывод касательно невозможности трансцендентального употребления категорий является уже в конце аналитики¹³² (¹³² Kr. d. r. V. II Th. I Abth. II Buch. III Hauptst. S. 229.).


В.


Вывод познания из его априорных условий.


Мы в настоящем случае не имеем надобности в подробностях воспроизводить все рассуждения, при помощи которых Кант изъясняет математическое и естественно-научное познание из форм чувственности и категорий рассудка. Для нас важно только определить характер приемов, употребляемых им.

Прием, посредством которого Кант старается объяснить возможность математики из априорных форм чувственного воззрения, он называет „трансцендентальным разъяснением (transcendentale Erörterung)" понятий пространства и времени, а прием объяснения опыта из категорий „трансцендентальной дедукцией чистых понятий рассудка".—„Я понимаю, говорит Кант, под трансцендентальным разъяснением и истолкование понятия, как принципа, из которого можно понять возможность других синтетических познаний а priori. Для этого требуется—1) чтобы действительно такие познания вытекали из данного понятия, 2) чтобы эти познания были возможны только при предположении данного способа объяснения этого понятия"¹³³ (¹³³ Kr. d. r. V, S. 53.).—Я называю, говорит он в аналитике, объяснение способа, как понятия а priori относятся к предметам, их трансцендентальной дедукцией, и различаю ее от эмпирической дедукции, которая показывает, как понятие получается чрез опыт и рефлексию над ним¹³⁴ (¹³⁴ Ibid. S. 1). Различие этих двух дедукций Кант объясняет аналогией с вопросами судебного исследования—„quid facti" (соотв. эмпирич. дедукции) и „quid juris" (соотв. трансценд. дедукции)¹³⁵ (¹³⁵ Ibid. S. 103.).

В чем же состоят эти трансцендентальные — разъяснение и де-дукция?

Что касается первого, то не к чести Канта надо сказать, он не дал никакого действительного разъяснения, а лишь повторил почти дословно то же самое, что говорил при отыскании априорных форм математики в Пролегоменах. «Геометрия, говорит он в трансцендентальном разъяснении понятие пространства, есть наука, определяющая свойства пространства синтетически и при том а priori. Чем должно быть представление пространства, чтобы такое познание о нем было возможно? Оно должно быть прежде всего воззрением, потому что из чистого понятия нельзя извлечь никаких положений, которые выходят за пределы понятия¹³⁶ (¹³⁶ Т. е. не суть аналитические), что однако вмеет место в геометрии. Но это воззрение должно быть внедрено в нас а priori, т. е., прежде всякого восприетия предмета, следовательно,— быть чистым, не эмпирическим воззрением: ибо геометрические положения — все аподиктические, и т. д.»...¹³⁷ (¹³⁷ Ibid. 53—54.). В заключение вывод: «таким образом, только наше объяснение открывает возможность геометрии, как синтетического познания а priori»¹³⁸ (¹³⁸ Ibid. 54). То же самое представляет из себя и «трансцендентальное разъяснение понятия времени»¹³⁹ (¹³⁹ Ibid. 59—60.).

В чем же тут дело? Нам кажется, что вопрос о возможности математики был понят Кантом в том смысле, что нужно только показать возможность аподиктической ее достоверности. Аксиомы математики он вместе со всеми современными ему философами признавал непосредственно очевидными. Но если бы эта возможность была эмпирическою, то они не имели бы характера всеобщности и необходимости. Ergo, надо их признать априорными. Если же теперь доказана априорность пространства и времени (это сделано в «метафизическом разъяснении этих понятий¹⁴⁰ (¹⁴⁰ Ibid. 50-52, 58-59.), предшествующем трансцендентальному разъяснению),— то непосредственно усматриваемая достоверность аксиом сама собой получает аподиктический характер. Стало быть, принцип остался тот же, что, например, и у шотландских интуитивистов (Рид, Битти и др.): „прииди и виждь"! Вся разница только в том, что те хотели видеть в эмпирическом пространстве, а Кант в априорном¹⁴¹ (¹⁴¹ Подобное понимание Кантова приема можно найти и у проф. И. П. Каринского, Ж. М. Н. Пр. 1893. II, 318 sqq.)

Иначе дело обстоит в трансцендентальной дедукции. Тут Кант ввел столько разъяснений и даже целых теорий, имеющих также разъяснительную цель, что трансцендентальная аналитика, долженствующая, по существу дела, быть, так сказать, лишь обратным отраженыем 2-ой части „Пролегоменов", в действительности с нею сходна только в крайних—начальном и конечном—пунктах.

Трансцендентальная дедукция должна показать возможность предметов опыта под условыем категорий. Но предметы опыта всегда даны в воззрении, а категории суть чистые понятия. Как же из столь разнородных вещей одна может производить другую?— Очевидно, не непосредственно, а чрез некоторые посредства, одинаково причастные как воззрительности опыта, так и свойствам чистых понятий. Вот в изобретении этих-то посредств и состоит трансцендентальная дедукция. „Категории рассудка, говорит Кант, не представляют нам условий, при которых предметы бывают даны в воззрении.—Поэтому возникает затруднение,—как субъективных условия мышления должны получить объективное значение, т. е., давать условия для возможности всякого познания предметов"¹⁴² (¹⁴² Kr. d. r. V. S. 107.)?

Можно бы, конечно, этого затруднение избежать, сказавши, что предмет создается собственно понятиями, а воззрения только осложняют или конкретизируют его в сознание. Для этого требовалось бы, чтобы предмет мог быть каким-либо образом познаваем в форме чистого понятия, без всякой примеси воззрительного элемента. Но это условие отсутствует. Следовательно, не воззрение нужно приспособлять к понятиям, а—наоборот. Кант так и делает, стараясь показать, что не воззрения, так сказать, окутывают рассудочный образ предмета, а напротив, понятия рассудка в виде некоторого цемента скрепляют элементы воззрительного образа. Как же делается это приспособление?—Берется воззрение, анализируется,—и в нем открывается неизбежно внедряющееся в него понятие. «Если всякий опыт, говорит Кант, кроме воззрения чувств, которыми дается что-либо, содержит еще и понятие о предмете, данном или являющемся в воззрении: то тогда действительно понятия о предметах вообще будут лежать в основе всякого опытного познания, как условия а priori¹⁴³ (¹⁴³ Ibid 110.). Эту теорему Кант называет «принципом» дедукции¹⁴⁴ (¹⁴⁴ Ibid.).

Согласно с этим принципом, он считает нужным рассмотреть „три первоначальных источника для образования предметов опыта: 1) чувство, 2) воображение и 3) апперцепцию. На первом основывается синопсис многообразного а priori чрез чувство, на втором—синтезис этого многообразного чрез воображение, на третьем—единство этого Синтеза чрез первоначальную апперцепцию¹⁴⁵ (¹⁴⁵ Ibid. 110—111.). Синопсис, по словам Канта, дедуцирован из своего априорного принципа уже в трансцендентальной эстетике: пробежать многообразное в воззрении и охватить его в единство—вот синтез восприятия; без него мы не могли бы иметь иредставлений пространства, и времени¹⁴⁶ (¹⁴⁶ Ibid. 111.). Поэтому задачей дедукции остается только открыть априорные понятия в основе двух остальных операций. В основе первой Кант открывает понятие, объединяющее в одно представление многоооразие, которое было предметом постоянного созерцания, а потом воспроизводится сразу¹⁴⁷ (¹⁴⁷ Ibid. 115—117.), а в основе второй—первоначальное трансцендентальное единство сознания, на котором основывается „я мыслю", долженствующее сопровождать все мои представления¹⁴⁸ (¹⁴⁸ Ibid. 118—123.).

С дедукцией близко соприкасается учение о «схематизме чистых понятий рассудка", имеющее опять ту же цель, - перекинуть мост от чистых понятий к эмпирическим воззрениям¹⁴⁹ (¹⁴⁹ Мнение о сопринадлежности, по существу дела, учения о схематизме с дедукцией высказывает и Риль (I. 401).). Чистые рассудочные понятия совершенно не однородны с эмпирическими воззрениями, и однако во всех подведениях предмета под понятие представление предмета должно быть однородно с понятием. Поэтому Кант видел себя вынужденным изобрести нечто третье, что однородно как с категорией, так и с явлением¹⁵⁰ (¹⁵⁰ Ibid. 138 ff. Схематизм состоит в том, что категории воображаются сначала в различных формах времени, которые Кант называет схемами: количество—ряд времени, качество—содержание времени, отношение — порядок времени, модальность — время вообще. Когда все эти схемы в нашем воображении готовы, они наполняются затем чувственным содержанием, которое попеременно должно войти в какую-нибудь из указанных форм времени.). Мы не будем касаться этого учения, с одной стороны, потому, что здесь Кант по большей части повторяет сказанное им раньше, а с другой,— потому, что сущность метода ясна уже и теперь. Что же это за метод?—Мы полагаем, что не ошибаемся, назвав его придумыванием такого механизма в познавательной способности, который бы делал возможным взаимодействие разнородных и друг на друга несводимых факторов познания,—рассудка и чувственности. Этот прием,—придумывание посредств, однородных обеим примиряемым противоположностям,—очень древний; сущность его знал уже Демокрит; вынужденный для объяснения познания примирять субъект и объект, он придумал ειδολα вещей, которые отделяются от предметов, носятся в воздухе и чрез него входят в наши чувства...


Мы окончили разбор метода критики. Наше résumé будет кратко: итог „критики" (непознаваемость вещей в себе) был предрешен самой постановкой критической проблемы; поэтому метод ее состоит в подыскивании посылок к этому заранее данному тезису. Для выполнения этой задачи кроме формально-логического анализа ничего не требовалось.


III.


Несколько критических замечаний о постановке проблемы в Кантовой критике.


Обстоятельная оценка критического предприятия Канта в задачу настоящего нашего этюда не входила. Мы хотели прежде всего установить правильное понимание его учения. Но так как такое понимание важно все-таки в интересах оценки этого учения, то мы считаем необходимым, хотя бы в самых общих чертах, показать, что дает наше истолкование Канта для критики его воззрений. Мы в этом случае ограничимся только замечаниями относительно проблемы Кантовой критики, потому что метод ее всецело определяется уже самой постановкой проблемы.

В постановке критической проблемы обращают на себя внимание две вещи: 1) отношение Канта к математике и естествознанию и 2) его мнение, будто метафизика только в том случае может претендовать на достоверное познание, если будет обладать теми же условиями, какие сообщают физике и математике объективное значение.

Мы видели, что исходным пунктом Критики является признание безусловной достоверности математического и естественно-научного познания. Это — несомненный догматизм со стороны Канта, и всякий исследователь по теории познания, которому пришлось бы считаться с Кантом, должен прежде сего решить, насколько законен такой догматизм. Мы в настоящем случае отнюдь не намерены заниматься таким решением, а, признавая всю трудность вопроса, ограничимся лишь указанием некоторых оснований рго и contra этой законности.

а) Догматизмом в ответе на вопрос о достоверности математического и естествонаучного познания можно считать законным по двум основаниям.

1) История взаимных отношений между философией и физико-математическими науками показывает, что в то время, как первая постоянно возвращалась к пересмотру своих основных начал и с течением веков все более и более теряла кредит,—последние прогрессировали твердым и верным шагом, делая все более и более солидные приобретения, служа живым укором своей родоначальнице¹⁵¹ (¹⁵¹ Как известно, в древности философия обнимала собою все науки (ср. например, Цицероновское определение: „Philosophia est rerum humanarum divinarumque scientia^u), и лишь с течением времени они понемногу специализировались.), и вызывая с ее стороны зависть и довольно неудачные подражания точности математических методов¹⁵² (¹⁵² Самым рельефным примером в этом отношенин является Спиноза, стремившийся разработать систему философских положений „more geometrico"; но не чужды были этого стремления и другие философы, напр. Декарт и Лейбниц в новое время эта тенденция также не раз воскресала: для примера можно указать на „Erste Grundlinien der mathematischen Psychologie" Дробиша (1850 г.) и «Die Gesetze des menschlichen Herrens" Краузе (1876 г.), изложенные в качестве формальной логики чистого чувства.— Здесь, к слову считаем возможным заметить,—что мы не относим к числу таких же неудачных предприятий и опыты т. н. „математической логики", основателями которой являются — Буль, Грассман, Шредер, Порецкий и др. Эти опыты, по нашему мнению, имеют будущность и математическая логика со временем, вероятно, значительно будет содействовать успехам как положительных наук, так и философии.). Престиж физико-математических наук настолько велик, что философское сомнение в их достоверности только лишний раз скомпрометировало бы философию, послужило бы в глазах многих доказательством ее собственной несостоятельности (reductio ad absurdum)¹⁵³ (¹⁵³ Поэтому-то, напр., французский мыслитель Вашро (Vacherot) и находит, что для философии было бы „самоубийством" (un suicide) не стараться о возможно теснейшем союзе с положительными науками.). Можно с полною уверенностию предсказывать фиаско всякой философии, не умеющей согласовать свои выводы с данными математики и естествознания¹⁵⁴ (¹⁵⁴ Примеры сказанного можно видеть в судьбе натурфилософий Шеллинга и Гегеля.). Поэтому самым благоразумным положением, какое может философ занять в отношении физико-математических наук, будет такое, чтобы стремиться объяснить их возможность, а не решать вопрос, возможны ли они. И мерою удачности такого объяснения будет определяться мера состоятельности философии. Короче все эти наши рассуждения можно выразить так: физика и математика не нуждаются ни в какой санкции со стороны философии; философия же тем больше выиграет, чем благоприятнее она окажется для этих наук.

Подобными соображениями обыкновенно руководятся и другие, старающиеся оправдать догматизм Кантовой постановки проблемы. Так, например, Фалькенберг, раскрывши, что критика должна была решить вопрос: существуют ли априорные синтетические суждения и как они возможны?— вслед за тем продолжает: В применении к двум наукам имеет значение только вторая половина вопроса (как возможны?); по отношению же к третьей—также и первая (возможны ли?). Эти две науки суть математика и естествознание, первая из них может защититься против сомнений своею очевидностию, вторая—возможностью постоянного подтверждения опытом; кроме того обе могут сослаться на свое непрерывное развитие. Всего этого, к ее невыгоде, нет в третьей науке, — метафизике, т. е., науке о сверхчувственном. В эмпирическом подтверждении уже заранее отказано предполагаемой науке о том, что не подлежит опыту; очевидности в ней недостает настолько, что вряд ли найдется положение, которое принималось бы всеми метафизиками, а тем более нет никакой книги по метафизике, которую можно было бы по ее общепринятости поставить на ряду с Эвклидом. Точно также в ней нет и непрерывного развития. Скорей наоборот: каждый последующий философ разрушает учение своего предшественника. Поэтому по отношепию к метафизике, стремление к которой, действительно, лежит в природе человека, нужно поставить вопрос не так, как для двух других наук (что дает им право на существование?), a, спросить себя, имеет ли она право на существование? В то время как и в тех науках (математике и чистой физике) и в метафизике фактически есть синтетические априорные суждения, положение первых представляют неоспоримое познание, положение же второй—нет; поэтому-то нам остается себя спросить, почему они имеют право их употреблять? Здесь же: имеет ли она право владеть ими"¹⁵⁵ (^{155 ]}Фалькенберг, История новой философии. Русский перевод под ред. Проф. А. И. Введенского. 1894. стр. 296.).

2) По самому существу задач философии, насколько эти задачи определяются не историческими традициями философских школ, а действительными потребностями знания и жизни,—отношение философии не только к математике с естествознанием, но даже и к другим наукам должно состоять не в том, чтобы решать касательно их, „быть или не быть", а лишь в том, чтобы объяснить их возможность, указать значение, критически проверить те основные допущения, которые они делают совершенно догматически и без всякой критики, установить взаимное отношение наук и их общие цели и, наконец, согласовать принципы и выводы отдельных наук в интересах цельности и единства мировоззрения. Если в древности философия порождалась простым стремлением к знанию¹⁵⁶ (¹⁵⁶ Ср. „Scientia rerum divinarum humanarumque".), и поэтому каждое новое философское учение, являясь системою почти всех наук, действительно могло производить переворот во всех раннейших научных воззрениях, то в настоящее время, при обилии и громадном развитии разных специальных наук, такие претензии философии уже невозможны: прежде всего одного простого стремления к знанию теперь недостаточно уже, чтобы взяться за философские изыскания; такой потребности легко могут удовлетворить и специальные науки, разработка которых производится теперь уже вне философии и, по возможности, независимо от нее. Для занятий же философией нужна неудовлетворенность обыкновенным научным познанием и потребность в знании более глубоком и лучше обоснованном. Ergo, естественный ход умственного развития мыслителя в наше время должен состоять в движении от частных наук к философии. При этом никогда не имеется в виду знанием философским заменить научное познание, а — лишь пополнить и углубить последнее.

И действительно, данные точного знания и научные выводы, — поскольку последние получены при помощи свойственных каждой науке методов и приемов, а не под руководством какой-либо философской теории¹⁵⁶ (¹⁵⁶ Последнее замечание необходимо потому, что и в положительных науках, даже и в настоящее время, есть не мало вопросов, решаемых не по строго научным методам, а лишь под углом зрения известных философских теорий. Такова, напр., в естествознании — биологическая проблема. Разумеется, некритическое отношение философа к таким вопросам было бы неуместным.), каждый мыслитель должен принимать за бесспорные, оставляя на свою долю лишь их истолкование в интересах цельного мировоззрения. В этом философия имеет свою специальную задачу, и только эта задача делает понятным ее существование наряду с другими науками. В противном же случае она была бы, по меньшей мере, не нужна. И мы видим почти во всех исследованиях о предмете и задачах философии, что право на ее существование устанавливается — или чрез указание на вопросы, не разрешаемые и даже не затрагиваемые специальными науками, или же ссылками на недостаточную обоснованность их первых начал. В том и в другом случае преследуется лишь полнота и основательность знания, а отнюдь не подразумевается несостоятельность специальных наук.

К каким бы выводам ни пришла известная философия, она никогда не имеет права провозгласить совершенное упразднение тех или иных отделов положительной науки, а должна только разъяснить, как, с ее точки зрение, следует понимать эти отделы. Вообразим себе крайне идеалистическую философию. Она может утверждать, например, что на физические законы следует смотреть, не как на нормы объективного бытия, а надо признавать в них только формулы субъективной закономерности феноменов. Но провозгласить упразднение физики она не в праве: она не может отрицать, что явления сознаются нами, как совершающиеся в объективной действительности; не может она отрицать и видимой закономерности в их смене и сосуществовании;— а этого только и достаточно, чтобы физика сохранила свой raison d’être; реальностью же внешнего мира она легко может поступиться. Подобные же рассуждения имеют место и в отношении к математике. Пусть окажется, что в бытии нет множественности и нет пространственности; наука чисел (арифметика с алгеброй) и геометрия будут существовать по прежнему, и потому что в являющемся нам и сознаваемом нами мире останутся и множественность и пространственность. Поскольку философ не в силах изменить являющегося нам мира, постольку он обязан признавать данные положительных наук, занимающихся его исследованием. Теоретическая задача философии—определить границы и условия достоверности познания (гносеология) и исследовать бытие, лежащее за пределами явлений (метафизика). Решение этой задачи не только возможно, но и обязательно достигать без посягательств на компетенции специальных наук.

Потребности жизни, которыми главным образом и обусловливается стремление к цельному мировоззрению, составляющему конечную цель философских изысканий, тоже, как мы упомянули, не позволяют философии становиться в отрицательное отношение к выводам положительной пауки. То, что в философии называется „миром явлений",— в сущности, и служит единственной ареной, на которой развивается земная деятельность человека. Естественное миропредставление¹⁵⁷ (¹⁵⁷ Немецкие философы называют его —„der natürliche Weltbegriff". На русском языке, сообразно с усвоенной нашими философскими писателями терминологией, самым подходящим названием будет—„мировоззрение здравого смысла".), диктуемое всякому человеку миром явлений, независимо от всякой философии,— одно только и пригодно для руководства при достижении разных практических жизненных целей¹⁵⁸ (¹⁵⁸ См. раскрытые этой мысли в нашей статье—„Философия В. Д. Кудрявцева" (в Январской книжке „Чтений в общ. люб. дух. просвещ." за 1894 г. гл. 1, отд. II