С. М. Абрамзон Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи
Вид материала | Книга |
СодержаниеИмущественные отношения Личные взаимоотношения в семье Дети и их воспитание |
- Гений русского Просвещения: библиографический список литературы, 171.21kb.
- Историко-культурные центры как форма оптимизации этнической идентичности и межэтнических, 1043.74kb.
- Е. а букетова в развитие Казахстанской науки советского периода/ А. Е. Даниярова //Степной, 47.59kb.
- Тема: Историко-культурные традиции и инновационные преобразования России. Просветительская, 49.77kb.
- Тема: Историко-культурные традиции и инновационные преобразования России. Просветительская, 134.48kb.
- Тема: Историко-культурные традиции и инновационные преобразования России. Просветительская, 74.97kb.
- Тема: Историко-культурные традиции и инновационные преобразования России. Просветительская, 81.42kb.
- Тема: Историко-культурные традиции и инновационные преобразования России. Просветительская, 84.99kb.
- Тема: Историко-культурные традиции и инновационные преобразования России. Просветительская, 8.47kb.
- Тема: Историко-культурные традиции и инновационные преобразования России. Просветительская, 75.2kb.
ПОЛИГАМИЯ
В условиях господства патриархально-феодальных общественных отношений многоженство было естественным спутником всей системы господства и подчинения. Оно вместе с тем использовалось как одна из форм эксплуатации женского труда. Несмотря на то, что подавляющая часть киргизского населения и в прошлом жила в единобрачии, сама психология населения была пронизана феодально-байскими взглядами на многоженство как на дозволенную и желательную форму брака. Эти взгляды и традиции получали опору не только в мусульманской религии, освящавшей институт многобрачия, но и в нормах обычного права. Поэтому практика многоженства проникала частично и в трудовые слои киргизского общества. Но встречавшиеся здесь случаи многоженства в большинстве были вызваны теми или иными бытовыми причинами.
Существует ходячее представление о том, что многоженство, как и некоторые другие пережитки, относится к явлениям религиозного происхождения. Если бы дело обстояло таким образом, то вряд ли многоженство у киргизов получило бы какое-либо развитие, поскольку мусульманская, религия у них не пустила в прошлом глубоких корней и ее догмы и правовые нормы были в трудовой среде усвоены весьма поверхностно. Полигамия у киргизов, как и у многих других народов, имеет гораздо более древнее происхождение. Об этом говорят прежде всего многочисленные пережитки большой патриархальной семьи, когда-то бытовавшей у киргизов. Ее характерной чертой и была полигамия. Ислам, распространение которого среди киргизов началось не ранее чем в XVI—XVII вв., лишь санкционировал, «освятил» существовавшую у киргизов и до этого полигамию.
Убедительным доказательством того, что полигамия у киргизов имеет глубокие корни, могут служить материалы киргизских генеалогий. Из них видно, что в среде родоначальников ряда киргизских племен — правящей верхушки киргизов — существовало многоженство. Это была первая треть XVII в. — время, когда ислам у киргизов еще не стал господствующей религиозной идеологией112.
Генетически многоженство восходит к обычаям, существовавшим среди тех этнических общностей, в составе которых формировались племена — предки современных киргизов. Об обычае полигамии у знати древнетюрских племен свидетельствуют древние рунические памятники. Например, в Памятнике в честь Кюльтегина (Большая надпись) упоминаются «сводные матери», т. е. жены Бильге-хана, отца Кюль-Тегина113. Таким образом, традиции полигамии у киргизов имеют многовековую давность.
В рукописи «Обычаи каракиргизов (Черная орда или дикокаменные) Токмакского уезда» указывается: «Многоженство дозволяют себе люди богатые, имеющие возможность, не стесняясь калымом, удовлетворять свои похотливые инстинкты, а также хозяйственные расчеты. Только бедняки обходятся одной (женой, — С. А.)..По родовым принципам каждый киргиз стремится иметь более потомства, ибо сыновья увеличивают род и влияние, а дочери расширяют связи, почему неплодие жены важный повод для женитьбы. Наконец, жены необходимы для ведения хозяйства, которое держится трудом женщин. Между манапами встречаются люди, приобретающие лишних жен из одного тщеславия114.
Свидетельством того, что существовавшее у киргизов в дореволюционном прошлом многоженство не было доступно в одинаковой мере всем классам киргизского общества, являются статистические данные, опубликованные в 1913 г.115. Всего в Наманганском уезде насчитывалось 7452 киргизских хозяйств. В них было отмечено 383 случая двоеженства и 19 случаев троеженства. Хозяйства, в которых были отмечены эти случаи, составляли в общей сложности 5.12% всех хозяйств в киргизских волостях уезда.
Однако при группировке хозяйств по скоту получается совершенно другая картина. В хозяйствах, плохо обеспеченных скотом случаи двоеженства представляли собой крайне редкое явление (0.5% в I группе, 1.7% во II). Но уже в V группе они составляли 10.2% ко всему числу семей. В VII группе по скоту около четверти глав семей жили в полигамии, а в самой высшей, IX группе, полигамия отмечена у 52.6%. семей.
Помимо названных выше были и другие причины и поводы для многоженства: бездетность первой жены, а также распространенность обычая левирата.
Полигамия была настолько тесно связана с идеологией и социальной практикой манапства и байства, что до окончательной ликвидации «знатных и богатых» борьба с ней была сопряжена с огромными трудностями. Покончить с многоженством как с бытовым явлением в короткий срок было невозможно. Еще в 1920-х годах многоженство имело довольно широкое распространение116. Лишь в 1930-х годах в массе киргизского населения многоженство как социально-бытовое явление было в основном изжито, моногамия одержала полную победу.
ИМУЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ
Основными источниками сведений по имущественным отношениям в старой киргизской семье являются до сих пор несколько страничек в книге Н. И. Гродекова117, отдельные замечания в статье Г. С. Загряжского118 и в работах П. И. Кушиера и Н.X.Калемина 119. Ценные данные по этому же вопросу содержатся в неопубликованных пока архивных материалах120. Мы коснемся лишь некоторых сторон имущественных отношений, поскольку их подробный анализ требует специального исследования.
Эти отношения основывались главным образом на нормах обычного права (нарк, заң). Последнее стояло на страже интересов мужчины-собственника и, следовательно, покоилось на вполне оформившемся принципе социального неравенства. По мере более интенсивного проникновения ислама в среду киргизского населения, особенно в южных районах Киргизии, обычное право дополнялось и видоизменялось под влиянием шариата, который также открыто отстаивал принципы господства и подчинения, неравноправия мужчины и женщины.
В условиях господства кочевого скотоводческого быта у киргизов еще не успело окончательно выкристаллизоваться и укрепиться само понятие о недвижимом имуществе, ибо дома с хозяйственными постройками имелись еще далеко не у всех жителей горных районов, фруктовые насаждения были редкостью, а пахотная земля лишь местами стала превращаться в объект купли и продажи и только в отдельных районах принималась в расчет при разделах семьи и наследовании. В результате этого еще не были выработаны устойчивые нормы в отношении нераздельности недвижимого имущества, которая была краеугольным камнем имущественного права у оседлых народов Средней Азии. Там, где недвижимое имущество становилось у киргизов существенным элементом собственности, вступали в силу готовые нормы шариатных установлений.
Носителем имущественных прав в киргизской семье являлся, как правило, ее глава — мужчина. Ему принадлежало абсолютное право на всю семейную собственность, хотя она и считалась общесемейным достоянием. Поэтому раздел киргизской семьи, выдел из нее мог произойти только с полного согласия главы семьи.
Если у таласских киргизов выделяли сына не раньше, чем ему исполнялось 13 лет, т. е. когда он становился совершеннолетним, но только после того, как он вступал в брак121, то у чуйских и тянь-шаньских киргизов совершеннолетие наступало позднее, и, следовательно, выдел происходил также позднее. Сына, достигшего 20-летнего возраста, если не всегда отделяли, то ставили ему отдельную юрту, недалеко от отца. Но это относилось, конечно, к более обеспеченным слоям населения, потому что рядовая семья не всегда имела возможность ставить отдельную юрту невыделенному сыну. Если взрослый сын не был отделен, то все же ему давалось некоторое количество скота «для пищи и домашнего употребления»122.
Показания источников свидетельствуют о наличии тенденции к удержанию в семье сыновей и полагающейся им доли скота, особенно характерной для бедных и малосостоятельных средних семей123.
Порядок раздела имущества в киргизской семье освещен в работе Н.И.Гродекова124. Отметим, что младшему сыну доля имущества при жизни отца обычно не выделялась и он оставался жить вместе с отцом до самой его смерти. Дочери же получали свою долю имущества не скотом, а вещами, большей частью изделиями своих собственных рук, которые включались в. состав приданого при выходе их замуж. Впрочем, дочери получали все же некоторое дополнение к приданому при первом посещении ими своих родителей после свадьбы.
После смерти отца самому младшему сыну доставалась отцовская юрта. Как правило, его доля несколько была больше, чем его старших братьев, выделенных ранее, поскольку он обязан был нести основные расходы по похоронам и поминкам и содержать мать до самой ее смерти. Если у умершего сыновей не было, его имущество переходило к его старшему брату, а при отсутствии последнего — к младшему125. При отсутствии родных братьев, отмечал Н. X. Калемин, имущество наследовали дяди по отцу или неродные братья по отцу. Очень детально регламентировался порядок раздела и наследования имущества между сыновьями в тех случаях, когда в семье имелось несколько жен. Определялись также судьбы вдовы и дочерей, которые сами рассматривались в качестве собственности наследников.
В связи с этим заслуживают быть упомянутыми наблюдения д-ра Ф.В.Пояркова: «После смерти мужа, если у вдовы остались сыновья, и то если только она пожилая, всем хозяйством распоряжаются наследники... в редких случаях советуются с матерью, которая никакого влияния не имеет; а если остались дочери, то их вместе с имуществом берут братья умершего... близкие или дальние родственники, вскормив и выдав их замуж, получают за них калым, а старуха-вдова, если нет у нее братьев или родственников, пристраивается жить у одного из хороших зятей или проживает до смерти V родственников умершего мужа, работая за прокорм и одеяние.
Если же останется бездетная молодая вдова, то ее берет в жены себе один из деверей или родственников мужа вместе со всем скарбом и скотом, скот же делится между родственниками... так как в уплате калыма за вдову родственники участвовали, потому и происходит между ними дележ наследства»126.
Давая общую характеристику имущественных отношений в киргизской семье, можно отметить следующие моменты.
Основные принципы имущественного права, господствовавшего ранее в патриархальной семейной общине, продолжали сохраняться и в малой семье. По-прежнему исключались из круга наследников женщины.
Выделение женатых сыновей с известной долей имущества преследовало цель создания новой экономической единицы, обеспеченной минимумом средств производства и способной к самостоятельному существованию. Но имущественные отношения определялись уже не интересами общины, а стремлением к укреплению частной собственности.
Стремление сохранить наследство при отсутствии прямых потомков у мужских родственников покойного преследовало не «родовые» интересы, а в конечном счете интересы тех же частных собственников; кровное родство использовалось как своего рода идеологическое обоснование прав мужчины на удержание имущества. Однако фактическое сохранение некоторые хозяйственных связей между отцом и выделенными сыновьями, а также последних между собой (и после смерти отца) указывает на то, что патриархальные традиции еще продолжали действовать, замедляя естественный процесс обособления и укрепления малой семьи как экономической единицы.
ЛИЧНЫЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ В СЕМЬЕ
Вопрос о личных взаимоотношениях в старой киргизской семье был решающим образом связан с положением в ней женщины. Положение же женщины вытекало из господствовавшего в семье патриархального уклада. Оно определялось и бесправием ее в общественной жизни.
Но при всей категоричности норм обычного права, ставивших женщину в неравноправное положение с мужчиной, киргизские женщины проявляли значительную самостоятельность в домашнем быту, а иногда и за его пределами. Заслуживают внимания замечания, сделанные известным исследователем и путешественником Н. А. Северцовым, посетившим Тянь-Шань. Он писал: «...вообще киргизки не робкого десятка»127. По его словам, киргизские женщины вообще отличаются «вольнодумством», они «властей не признающие». Хотя женщина и вечная работница в кибитке, указывает он, но «далеко не раба, а полная хозяйка», она даже несколько свысока относится к своему мужу, «а последний ей покорен и часто у ней на посылках». По наблюдениям Н. А. Северцова в домашнем быту «смирение нередко приходится на долю мужчины», который в кибитке «почти что гость, по возможности ублаготворяемый, но безгласный и пассивный, а она самостоятельная и полновластная хозяйка»128. Другой наблюдатель, И. П. Ювачев, отмечал: «Киргизка — прекрасная наездница, отличная работница и разбитная женщина в кругу гостей. Случалось, что киргизки выступали и на общественную деятельность»129.
По сравнению с женщиной у оседлых народов Средней Азии киргизка, как и казашка, находилась в более благоприятных условиях. Она не была затворницей, не должна была закрываться, имела право открыто находиться в мужском обществе (если среди мужчин не было лиц, которых она обязана была избегать по обычаю). Но этими благоприятными условиями Киргизская женщина не всегда и не везде могла воспользоваться. Происходило это прежде всего в результате все более усиливавшегося влияния ислама. Положение женщины в семьях различных классов киргизского общества было далеко не одинаковым, как не одинаковы были и взгляды мужчин на роль женщин в семьях социальных «низов» и господствовавших классов.
В бедняцких (не говоря уже о пролетаризированных) семьях женщина вовсе не была такой бесправной, как это принято считать обычно в отношении всех женщин Востока. Именно в этих семьях можно было встретить товарищеские отношения между мужем и женой, основанные на совместном труде в хозяйстве. Здесь патриархальные порядки тоже сохранялись и поддерживались, но лишь в весьма ослабленном виде. Зато в манапско-байских семьях они действовали с полной силой. В них положение женщины, особенно второй или третьей жены и жены не отделенного сына, мало чем отличалось от положения служанки или батрачки. В них власть главы семьи имела деспотический характер.
Мужчина, глава семьи, в огромном большинстве случаев единолично решал все вопросы семейной жизни.
Женщина не имела права называть мужа по имени. При посторонних она называла его абышка (старик) или кожоюнум (мой хозяин). Еще чаще было обращение к мужу байым (мой господин или муж). Муж, со своей стороны, жену называл жанагы (давешняя, та самая), ой, катын, (эй, баба), биздин уйдёгю (та, которая в нашем доме).
Взаимоотношения между родителями и взрослыми детьми были проникнуты патриархальностью. Нечего и говорить о том, что авторитет отца для несовершеннолетних детей был абсолютно непререкаем. Все их поступки и желания обязательно сообразовывались с волей отца. В мало-мальски обеспеченной семье девочка с 12—13 лет переходила на положение невесты, и для нее устанавливался режим домоседки. Занималась она в значительной мере подготовкой для себя же приданого. Особенно неполноправным было положение в семье молодой невестки (келин), которая находилась в полном подчинении у свекрови, не обладала правом чем-либо распоряжаться. Она обязана была соблюдать большое число запретов, главным образом по отношению к свекру и старшим родственникам мужа130.
Господствовавший в киргизской семье патриархальный уклад, обусловленный огромной живучестью патриархально-родовых традиций, имел очень много черт сходства с семейно-бытовым укладом у других кочевых и полукочевых в прошлом народов Средней Азии и Казахстана, Саяно-Алтая и сопредельных стран.
ДЕТИ И ИХ ВОСПИТАНИЕ
Идеология патриархального общества включает в себя требование, чтобы мужчина был не только богат скотом, но и богат детьми, особенно сыновьями. Идеалом семьи в таком обществе становится семья, имеющая многочисленное потомство. В этих условиях остающийся бездетным считает себя самым несчастным человеком.
Эта сторона идеологии патриархально-феодального общества ярко отразилась в киргизском эпическом творчестве. Всю свою тоску по сыну изливает Джакып-Кан, когда узнает, что наступил момент родов у его жены:
«Байбичең, тууйт» дегенде,
бай Жакып ыйлап кангырап,
бакырып ыйлап зангырап:
«Баласы жоктон жудöдум
эркек деп бирöö жугурсö
жарылып кетер журöгум!
Ботосу жоктон майышып,
ботосуз журдум кайышып»131
Когда сказали (Джакыпу):
«Твоя байбиче родит»,
бай Джакып, плача, растерялся,
ревя и плача, заголосил:
«Не имея ребенка, я похудел,
если бы хоть один мальчик бегал,
просветлело бы мое сердце!
Не имея верблюжонка,
я согнулся, горько плача,
я ходил сгибаясь».
Джакып, не заинтересованный в рождении дочери, наказывает:
Эркек болсо эр болсун,
кыз болбосун не болсун;
кыз болсо уйдö калыңар,
кыймылдаба барыңар.
Эркек болсо, чабыңар,
талаадан мени табыңар»132.
«Если (бы) мальчик, если (бы) мужчина (родился),
девочки пусть не будет, что (угодно) пусть будет;
если девочка (родится), оставайтесь дома,
(или) не спеша отправляйтесь.
Если мальчик (родится),
скачите, в степи меня найдите».
Семейный идеал богатого скотовода-кочевника, стремящегося к накоплению богатств и передаче их своему потомству, выражен в завещании хана Кокетея своему: приемному сыну Бокмуруну:
Если (человек) накопит неисчислимое богатство,
если богатство возрастет безмерно,
не будет умещаться в мире,
если взятая им (супруга) не родит сына,
если после (умершего) не будет ребенка (наследника),
без хозяина останется скот,
некому будет поделить наследство;
когда скот останется (без призора),
все разграбят
дальние родственники133.
В старом киргизском обществе эти взгляды и традиции были достаточно живучи и определяли отношение к детям, их место в семье. Они не могли не повлиять и на киргизскую женщину, для которой бездетность превращалась в непоправимое несчастье. Наличие или отсутствие детей в значительной мере определяло в прошлом отношение к женщине как в семье, так и в обществе.
Киргизская пословица говорит: бээ туумайынча байтал аты калбайт, катын туумайынча келин аты калбайт (пока кобыла не ожеребится, ее не перестанут называть «байтал»134, пока женщина не родит, ее не перестанут называть «келин»135). Еще резче и менее двусмысленно звучит другая пословица, подчеркивающая малоценность бесплодной женщины: туубаган катындан улактуу эчки артык (имеющая козлят коза лучше нерожавшей женщины).
Бесплодие женщины рассматривалось не только как ее собственная беда, но и беда всей семьи, в особенности мужа. Сочувствие мужу бездетной женщины выражено в пословице: куу баш болчу жигитке туубас катын жолугат (парню, которому суждено быть бездетным, бесплодная жена попадается)136.
Киргизская женщина, на долю которой выпала бездетность, тяжело переживала отсутствие детей. Ее мысль была постоянно направлена на изыскание средств избавления от бесплодия.
От всех методов и приемов «лечения», к которым прибегала киргизская женщина, веяло глубоким архаизмом. Одним из наиболее употребительных способов лечения от бесплодия являлся кёчёт кёчюртюу. Долго не рожавшая женщина (тёрёбёгён аял) собирала из семи домов специально сделанные для нее семь кукол (куурчак). Она заворачивала их в платок, клала этот сверток себе под мышку и вызывала старуху-знахарку (бюбю-кемпир). С зарезанной овцы снимали целиком шкуру; отверстия от головы и ног зашивали: получался мешок (чанач). Сварив тушу, снимали со всех костей мясо, а кости складывали в чанач. Его вместе с куклами женщина и знахарка несли на скрещение дорог; там оставляли чанач, высыпали всех кукол и, не глядя на оставленное, уходили домой. При этом произносили балакет-салакет ушуну менен кетсин (пусть уйдет вместе с этим несчастье) 137
Широко распространенным, считавшимся вполне «эффективным» способом лечения от бесплодия было посещение разного рода местностей (мазар), якобы обладавших исцеляющими свойствами.
Смертность в киргизских семьях была высокой, она превышала низкую рождаемость. Об этом свидетельствует объективный наблюдатель: «у... кара-киргизов... несомненно смертность превышает рождаемость; по крайней мере, это явление замечалось в некоторые годы, например, 1883, 1886 и пр. ... Частые голодовки у кочевников, а еще чаще падеж скота истощают народ, и рождаемость среди него уменьшается»138. Далее автор вскрывает суть дела: «...число рождений уменьшается вследствие крайне тяжелого положения женщины, обремененной не по силам работой и живущей впроголодь, а также вследствие наследственного сифилиса»139.
Богатые семьи отличались большой плодовитостью. «В Толкановской волости есть старик Узбек, весьма богатый человек, семья которого с женами сыновей, внуками и правнуками составляет около ста человек»140.
С периодом беременности у киргизской женщины был связан ряд представлений, в которых отражался и страх перед подстерегавшими ее опасностями, и наивные попытки предотвратить эти опасности при помощи некоторых магических средств, а также различных эмпирических приемов воздействия на недостаточно понятные физиологические явления141.
Родовой акт являлся кульминационным пунктом всех тех забот, тревог и надежд, с которыми было связано ожидание ребенка. От исхода родов зависело очень многое в семейном благополучии. Неудивительно, что лишенная настоящей медицинской помощи, отсталая киргизская женщина безропотно отдавала себя в руки повитух и знахарок. Разного рода суеверия и знахарские приемы, большинство которых могло нанести только вред здоровью женщины, удерживалось особенно стойко именно в обычаях, связанных с родами.
Первые дни существования младенца были наполнены в семье с одной стороны, необычайной радостью, с другой — непрерывными заботами о сохранении жизни новорожденного. Эти дни считались особенно опасными и для беспомощного ребенка и для его слабой матери. По случаю рождения ребенка родители устраивали специальное угощение, называемое «жентек», состоявшее из топленого масла или толокна с маслом.
В тех случаях, когда в семье дети не выживали, совершали целый ряд магических действий для сохранения жизни ребенка. Особое место среди них занимал обряд передачи новорожденного в другую семью для кормления его грудью чужой женщиной. Через известное время его забирали обратно, причем это изображалось как «покупка» ребенка. Иногда его отдавали в чужую семью на 3, 7 или на 40 дней, а в отдельных случаях даже не показав матери. При «покупке» ребенка кормившей его женщине в качестве платы давали 9 предметов, состав которых варьировался в зависимости от пола ребенка.
Наречению имени в киргизской семье придавалось большое значение. С ним связывалось будущее благополучие человека, в него вкладывалось определенное содержание, оно должно было влиять на судьбу младенца. В эпической поэме «Эр-Тёштюк» излагается следующий эпизод. Бай Элеман сказал жене, что он собирается заставить маленького сына гнать скот. Жена с ним не согласилась:
«Как баш экенсиң, Элеман,
бу баланын аты жок,
аны кантип жибересин?
баланын атын койсокчу!»
Акдан туруп Элеман,
койлорунан бир койду
союп салды Элеман,
эли журтун чакырды,
элине эт тартты дейт,
эли этке тойгон соң.
Баланы колунан алып,
жетелеп чыкты Элеман,
«Балама ат кой!» деди142.
«Хитрый ты, оказывается, Элеман,
у этого ребенка имени нет,
как же ты его пошлешь?
Имя ребенку дай!»
После того поднялся Элеман,
из овец одну овцу зарезал Элеман,
народ позвал, притащил народу мяса,
народ мясом затем насытился.
Ребенка за руки взяв,
вывел его Элеман,
«Моему ребенку имя дайте!» сказал.
Вышел белобородый человек и дал имя сыну Элемана.
С упрочением мусульманской идеологии имя давал сразу после рождения ребенка или грамотный человек (молдо), или муэдзин (азанчы или азан чакырган киши), но довольно часто давал и сам отец ребенка.
Среди киргизских имен встречалось много арабских, но все же большинство их были народного происхождения. Имена детей старались связать с добрыми пожеланиями. Имена, воспроизводившие названия животных и птиц, давали чаще всего в семьях, где дети часто умирали. В этих же семьях старались дать ребенку такое имя, которое способствовало бы его долговечности.
На пятый-седьмой день, а если имелась готовая старая колыбель, то на второй или третий, ребенка клали в колыбель. В этот день устраивалось особое угощение бешик той (колыбельный пир) и приглашались гости. Укладывание ребенка в колыбель сопровождалось особым ритуалом143.
В сороковой день (кыркы) съезжались гости я устраивалось угощение. Надетую на ребенка после рождения «собачью рубашку» (ит кёйнёк) в этот день снимали и надевали на него другую — кырк кёйнёк. Она должна была быть сшита из сорока лоскутков разной материи, которые мать ребенка выпрашивала, обходя все соседние юрты.
Часто в день стрижки волос новорожденного (или в день бешик той) дядя по матери (тай аке) приносил всю одежду для ребенка и дарил еще что-нибудь из скота.
В той семье, в которой не выживали мальчики, родившемуся мальчику надевали на ногу браслет, продевали в ухо одну серьгу, заплетали ему косичку и до обрезания одевали его как девочку.
Любовь матери к детям эмоционально выражалась в нежных и ласковых колыбельных песнях (бешик ыр или бёбёк ыр). В них содержатся уговоры не плакать, различные пожелания ребенку, биографические моменты из жизни матери и близких ребенка, личные переживания матери, пересказы сказок.
Неблагоприятные бытовые условия, бедность и недоедание, суровый климат высокогорья, вспыхивающие время от времени эпидемии и почти полное отсутствие медицинской помощи приводили к тому, что детские болезни, были очень частым явлением в киргизской семье. И у женщины не было иного выхода, как обращаться к знахаркам (эмчи), функцией которых являлось лечение детей. Как рассказала упомянутая выше Д. Бердибаева, применялся, например, такой прием «лечения» рахита: найдя дохлую собаку, заворачивали больного ребенка в платок и катали его на дохлой собаке. Потом снимали с него всю одежду и бросали вместе с платком. Положив голого ребенка за пазуху, женщина убегала домой, где надевала на него новую одежду.
Массовая смертность среди детей раннего возраста была обычным явлением. «В киргизских волостях оспенная эпидемия свирепствует, не уступая чуме на рогатом скоте, ежедневно вырывая из среды населения немало жертв, преимущественно детей... В то Время как для борьбы с чумой работало в уезде до 12 ветеринарных врачей, для борьбы с оспенной эпидемией Налицо имеется лишь 1 врач с одним медицинским фельдшером (на уезд, в котором живет 134000 душ, а территория его равна половине Франции)»144.
Детские игры, в большинстве своем подвижные и тесно связанные со скотоводческим битом, скрашивали в общем безрадостную жизнь киргизского ребенка в малообеспеченных семьях, где уже с малых лет дети принимали участие в трудовой деятельности подчас наравне со взрослыми членами семьи.
Школы в точном значении этого слова в старом киргизском аиле почти не было, если не считать небольшого числа школ конфессионального типа и некоторых других учебных заведений145.
Большое значение с точки зрения мусульманской обрядности придавалось обрезанию, которому подвергали мальчика в возрасте от 3 до 7 лет, чаще после того, как ему исполнялось пять лет. Этот обряд (кол адалдатуу, чочок кестирюу, сюннёт) у богатых сопровождался устройством большого пира (той) и различными увеселениями (борьбой, скачками и т. п.).
Положение мальчиков и девочек в семье было неодинаковым. Мужчина вообще предпочитал иметь сына, а не дочь, хотя и рождение девочки не слишком его удручало — ведь впоследствии семья могла получить за нее калым.
Тяжелая судьба ожидала детей после смерти отца или матери, а также после развода их друг с другом. Сыновья и дочери после смерти отца оставались у его родных146. Разведенная женщина также не получала ребенка, она навсегда лишалась прав на него.
Широкое распространение имел в прошлом обычай усыновления147. Основными причинами широкого бытования этого обычая были встречавшиеся случаи бесплодия женщин, материальные затруднения в многодетных семьях, прочность семейно-родственных связей. В большинстве случаев усыновляли мальчиков — сыновей родственников (часто близких) по мужской линии (сына брата, внука, внучатого племянника).