Налимов В. В. Канатоходец. М.: Издат. Группа "Прогресс", 1994. 456 с.: ил., портр

Вид материала

Документы

Содержание Анализ репрессивной деятельности В защиту анархизма

Подобный материал:

• Список первоисточников для конспектирования по предмету «Методы научного исследования», 28.65kb.
•     Цивилизация средневекового Запада: Пер с фр./ Общ, 1007.38kb.
• Становиться человеком роджерс К. Взгляд на психотерапию. Становление человека. М.:, 224.18kb.
• Тертуллиан к мученикам, 77.44kb.
• Тертуллиан о зрелищах, 711.63kb.
• Тертуллиан о молитве, 447.05kb.
• Н. С. Хрущев Председатель Совета Министров СССР., 610.46kb.
• В. С. Избранная проза / Виктор Мельников. М.:[б и.], 2003. 431 с.: портр. Мельников,, 92.15kb.
• Источник: Квинт, 518.31kb.
• Источник: Квинт, 500.42kb.

Глава XVI


АНАЛИЗ РЕПРЕССИВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ


1. Следствие


Как бы странно это ни звучало, но нужно признать, что в те годы в советской репрессивной системе не было следствия.


В Советском энциклопедическом словаре (1987 г.) дается такое определение термину следствие:


Следствие, в уголовном процессе — собирание и проверка доказательств по уголовному делу. Различаются следствие предварительное и судебное (1223 с.).


Предварительного следствия не было потому, что следователь не был озабочен сбором и проверкой доказательств. Ему нужно было только добиться признания от обвиняемого. Для достижения этого следователь имел право обращаться к принуждению1, запугивая подследственного, а в период разгара репрессий даже допускались физические формы принуждения (избиение, многосуточный непрерывный допрос и пр.). Эти насильственные методы допроса были официально введены уже после окончания нашего дела. Признание об-


--------------------------------------------------------------------------------


1 Достаточность признания и допустимость принуждения следо­вали из теоретических разработок А. Я. Вышинского — юриста и ди­пломата, академика АН СССР. Фигура таинственная: общеизвест­ная подозрительность Отца народов не распространялась на не­го, несмотря на его прошлое (меньшевик с 1903 по 1920 г.). Избрание академиком теоретика репрессий и одного из главных лиц в их осу­ществлении — это позорное пятно на Академии, лежащее на ней вплоть до наших дней.


- 336 -

виняемого было достаточным для его осуждения, а также и для осуждения тех, кого он связал с собой. Следователь старался добиться как можно более серьезных признаний с тем, чтобы выстроить возможно более зловещую картину.


Итак, шло не предварительное следствие как расследование, а борьба следователя с обвиняемым. Следователю нужно было во что бы то ни стало получить хоть какое-нибудь признание. Минимальное требование — признание в антисоветском разговоре, хотя бы в одном. Пусть это будет не более чем рассказ политического анекдота — этого достаточно для осуждения. Серьезнее — признание в принадлежности к антисоветской организации или контрреволюционной группе. Но это все мелкий улов. Следователю всегда хотелось получить признание в подготовке к террору или хотя бы в шпионаже. А еще лучше, если «раскрывались» оба эти злодеяния. Тогда следователь становился героем-победителем, что и оценивалось соответствующим образом.


Следствия Судебного также не было. В большинстве случаев срок наказания определялся заочно — Особым совещанием. В моем случае даже не было предъявлено обвинение, которое должно было быть сформулировано и подписано прокурором. (Прокурора я ни разу не видел — может быть, он и не принимал участия в этой псевдосудебной процедуре.) А Суд — если кто-либо и удостаивался чести проходить через него — носил явно фарсовый характер. Военный трибунал, по которому проходила часть моих содельцев, длился считанные минуты — без участия свидетелей, без защитников. Отказ от ранее данных показаний (со стороны части обвиняемых) не принимался во внимание. Высшая мера наказания — расстрел — исполнялась немедленно, в день вынесения приговора.


Апогеем был 1937 год: в этом году, насколько я знаю, не было ни одного случая оправдания обвиняемого. Сам факт ареста был уже осуждением. Судебным органам оставалось только выбирать меру наказания.


- 337 -

Преследование обретало характер демонической фанатичности.


Следствие, переставшее быть юридической процедурой, становилось индустриальной деятельностью. На тюремном конвейере шла массовая обработка сознания человека некими заранее отработанными, стандартными приемами. Протоколы велись с использованием особого допросного жаргона. Все встречи назывались «сборищами», вольные философские разговоры — «антисоветской деятельностью», малейшая критика — «антисоветской пропагандой», всякое содружество людей — «контрреволюционной организацией» или «антисоветской группой». Важны были не факты сами по себе: они обычно ничего особенного собой не представляли. Существенно было другое — их политическое толкование. К этому, как правило, и сводилось признание.


Мало кто мог сопротивляться. Техника была отработана с учетом природы человека. В напряженной, трагической обстановке человек всегда на что-то надеется. Надеется даже в самой безнадежной ситуации. А на допросах — многодневные, многочасовые бесконечно повторяемые2 запугивания и внушения того, что есть только один путь, который может облегчить «вашу участь и участь вашей семьи».


По-видимому, долгое и настойчивое повторение одного и того же, поддерживаемое удручающими угрозами, действует как внушение. Своеобразная форма гипноза. Признающийся теряет чувство реальности. Не понимает того, что самооговаривание и оговаривание других ведет только к углублению виновности. Я не знаю случая, когда бы за признание кто-либо получил смягчение приговора. Другое дело штатные «сексоты» — они могли на очных ставках наговаривать и на себя, ничем не рискуя. Это были свои люди3.


И все же кто-то сопротивлялся. Тогда начиналась


--------------------------------------------------------------------------------


2 Меня допрашивали более 30 ночей об одном и том же, в одних и тех же формулировках.


3 В моем деле, напомню, есть указание на то, что И. И. Иоффе спро­воцировал несколько дел; позже он стал уважаемым профессором.


- 338 -

настоящая борьба допрашиваемого со следователем. Война с обеих сторон. Только один из противников безоружен и за решеткой. Таким в наши дни был рыцарский турнир. Помните у Д. Андреева в стихотворении о Н. Гумилеве: «белой шпагой скрестить свою честь с черным дулом бесчестного века».


Рассмотрим сейчас основные формы поведения на допросах.


1. Допрашиваемый отказывается давать какие-либо показания, или иной вариант — на любой вопрос дает один и тот же негативный ответ: «Нет, не знаю, показаний давать не буду». На первый взгляд кажется, что это наиболее безопасная форма поведения — допрашиваемый не рискует проговориться, сказать что-либо лишнее или попасться в какую-нибудь ловушку, подстроенную следователем. Но на самом деле это путь крайне опасный. В этой ситуации следователь может дать любую интерпретацию обыденному, ничем не выделяющемуся поведению. Все остается без опровержения. Повторяю, важны были, как правило, не сами факты, а их интерпретация. И здесь нужно было сопротивляться, а не просто отказываться от дачи показаний.


2. Признавать только нейтральные факты: «да, знакомы были», «встречались», «да, обсуждали», «читали», но «организации не было». Не было ни «программы», ни «устава», ни «каких-либо конкретных политических устремлений». Следователь добивался другого — признания наличия «политической организации» или хотя бы «политической группы» (что это такое, оставалось неясным), чтобы таким образом развивать дальше свой демонический сценарий.


3. Признать существование «антисоветской организации», если уж так хотелось следователю. Но встав на такой путь, допрашиваемый уже попадал в ловушку. Признав одно, надо было идти дальше — объявлять кого-то главой организации, ставя его под тяжелый удар. Под ударом оказывались и участники воображаемой организации. А дальше открывалась возможность для необузданной фантазии следователя,


- 339 -

которую допрашиваемый мог и поддержать, тщетно надеясь на какое-то смягчение приговора. Теперь уже для обороняющихся борьба переносилась на новую арену — нужно было доказывать умеренность ранее признанной организации. Так разжигался костер современной инквизиции.


4. Иначе разыгрывалась ситуация при втором аресте по тому же самому делу. Здесь борьба уже становилась бессмысленной. Нет ни новых обвинений, ни очных ставок (если не было новых доносов). Надо было только еще раз ответить на те вопросы, которые задавались при первом аресте. Зачем? До сих пор я этого не понимаю. Может быть, надо было проверить — сдастся ли обвиняемый? Тюремная «радиопараша» сообщила, что меня ждет один из двух вариантов: «вечная ссылка»4 или снова лагерь. Мне казалось, что в этой ситуации лучше было быть осторожным и сделать вид, что я сдаюсь. Это уже не могло никому повредить: тех, кого они объявили лидерами движения, уже не было в живых. Может быть, я был не прав: может быть, нужно было проявить героизм перед «ними» и идти навстречу новому лагерю? Но эта жертва не казалась оправданной.


Выше я рассказал о том, как получил вечную ссылку в промышленный город Темиртау, где мне удалось найти работу (даже творческую) в Центральной заводской лаборатории металлургического завода. Там я подготовил свою первую диссертацию.


Но вечность оказалась конечной! Бессмертный Отец народов взял да и помер. И я как «пятилетник» получил свободу по амнистии. Несмотря на вечность ссылки, за мною официально числились только пять лет лагерей. Второй арест посчитали просто юридически неправомочным. Может быть, юристы все это и понимают, но мне невдомек — ведь в обоих случаях действовало Особое совещание, а не суд. Почему-то один раз его решение посчитали правомочным, а другой — нет. Непонятная логика. Вот только мертвые не воскресают от признания неправомочности решений.


--------------------------------------------------------------------------------


4 В чем состоял смысл «вечности», оставалось неясным. Види­мо, это было сказано для устрашения. Может быть, этим подчерки­валась вечность и неизменность существования режима? Во всяком случае, этот термин имел оккультно-магическое звучание.


- 340 -

2. Исправительно-трудовая система


Исправительно-трудовая система — это одно из самых показательных и в то же время самых трагических изобретений социалистического строя, провозгласившего насилие как путь к свободе.


Задача лагерей была, по-видимому, троякой: 1) построить новую индустриально-развитую страну с помощью дешевой насильственно мобилизованной рабочей силы; 2) уничтожить тех, кто не смог адаптироваться к непосильному насильственному труду; 3) перевоспитать тех, кто выдержал испытание насильственным трудом. Труду приписывалась какая-то магическая «исправительная» сила.


Посмотрим теперь, как были выполнены поставленные задачи.


1. Построено многое, очень многое. Много земли перекопано и почти все ломом, лопатой да тачкой. Не было ли это разорением страны, когда интеллигенты разных квалификаций и умельцы разных направлений работали простыми землекопами? Не лучше ли было развивать технику и, опираясь на нее, обогащать страну? Не разумнее ли было не посылать в забой людей, не пригодных к тяжелой физической работе в силу своего возраста, здоровья, немощи, своей неприспособленности к суровым погодным условиям? Они в лагерях были тяжелым балластом — их бесполезное (с производственной точки зрения) существование ведь как-то надо было поддерживать в ущерб работающим. Наконец, почему было не смягчить нормы выработки немощным? Нет, система была дьявольской — она не заботилась о пользе.


2. Умирали многие. Я не знаю сколько, но очень много! И сейчас они, умершие, встают перед моими глазами. Зачем нужно было столько смертей? Зачем нужно было привозить на Колыму для умирания столько людей со всей страны? Людей всех специальностей всех национальностей. Для очищения общества? Не знаю.


- 341 -

3. Воспитательная сторона: иногда на двери административного барака появлялась табличка КВЧ (культурно-воспитательная часть), но эта работа в те годы практически отсутствовала. Не было ни газет, ни журналов, ни радио. А если бы они и были, то не было ни сил, ни времени, чтобы к ним обратиться — в каждую свободную минуту клонило ко сну.


Но подспудная, не видимая явно воспитательная работа все же шла. Воспитателями оказывались блатари. Они, в отличие от нас, были социально близкими администрации. Они могли занимать привилегированные места, недоступные политическим осужденным5. Через них администрация управляла лагерной массой. И, как это ни странно, у них была своя антилагерная и антигосударственная идеология. Был свой фольклор, своя этика, свои суды, свои обряды. Они были лагерными героями. Это действовало на попадающую в лагерь молодежь.


Три их наиболее существенные положения звучали примерно так: 1) право грабить имущих — это была своеобразная пародия на социализм, столь популярный в те годы. 2) Отрицательное отношение к любой работе. Это легко объяснимо: они были обречены быть вечными лагерниками, а в лагере работа всегда насильственна. 3) Негативное отношение не только к государству, но и к обществу в целом. Судьба страны как таковой их никогда не заботила. Эта тема была закрыта для обсуждения. Что плохо, то плохо. Не их забота исправлять плохое. Их забота жить вольно, не принуждая себя к работе, считавшейся формой насилия.


К нам в лагеря и тюрьмы приходило много молодых людей и даже подростков. Я видел, как они втягивались в изуверское «служение» свободе. Потом кто-то


--------------------------------------------------------------------------------


5 Ситуация, правда, изменилась после начала войны — тогда для нас открылась возможность выполнять инженерно-техническую работу.


- 342 -

из них выходил на свободу и разносил по стране эпидемию зла.


Мне хочется здесь обратить внимание историков, социологов, писателей на то, что наша страна до сих пор переживает (а может быть, и изживает) то, что было воспитано в лагерях и пересыльных тюрьмах. Это суровая расплата за попытку насильственного введения социализма.


- 342 -

3. Была ли у нас демократия?


По-разному можно ответить на этот вопрос. Один из возможных ответов звучит так: «Да, была».


По своему смыслу термин «демократия» означает признание народа источником власти. Было ли так?


Да, было. В стране насчитывалось около 20 миллионов членов партии — людей наиболее рьяных и одержимых. Еще несколько миллионов комсомольцев. Да еще сколько-то секретных осведомителей — внепартийных добровольцев. Почти все боготворили Отца народов, боготворили до слез, до умиления. Преклонялись (когда было нужно) перед Ягодой и Ежовым. Избирали в верховные органы власти Берия. Православная церковь позорно связала себя с органами насилия. Зачем дальше перечислять — все всем известно, все понятно.


Да, народ поддерживал. Правда, вера в праведность власти оказалась возможной только после репрессивной чистки общества, которая велась широким фронтом — это не только разветвленная сеть лагерей, но и истребление крестьян при коллективизации, а позднее и высылка целых народностей с их исконных земель.


Сейчас, после проведенного в нашей стране невиданного по своему масштабу эксперимента, нужно в учебники политологии и социологии записать примерно следующее: «Демократия — понятие внутренне противоречивое, ибо демократический по своей видимости строй может возникнуть и в результате демонических репрессий». Иными словами, кажущееся народовластие может быть достигнуто путем обращения


- 343 -

к диктаторской власти. Достаточно серьезно и грозно почистить общество, что легко достигается при современной технике. Отсюда становится понятным, почему не было настоящего, юридически грамотного следствия. Нас не привлекали за какое-нибудь конкретное преступление. От нас просто очищали общество. Очищали от тех, кто не нравился. Кто казался опасным. Кто мог нарушить покой стерильно создаваемой демократии. Демократия через стерилизацию общества — вот во что выродился в России Марксизм, научно обоснованный, как в этом нас упорно убеждали наши философы. В плане историческом очищалось не только общество, но его генофонд. Творчески наиболее активные, непримиримые ушли, не оставив потомства. А развитие культуры — это всегда протест против застоя, всегда бунт, хотя бы и тихий, бескровный, интеллигентный по своей сути.


И все-таки в те страшные дни появлялись политические анекдоты — это было подпольное противостояние сдавшихся. Цена острого анекдота — пять лет лагерей.


После перестройки политические анекдоты обесценились, кажется, больше, чем рубли. Возможно, поэтому и пропали. Их пропажа — это последний анекдот (такова уж его «диалектика»). Но чего стоит Россия без политического анекдота?!


Здесь какая-то порочная логика.


Или это парадоксальный показатель демократизации страны.


- 344 -

Глава XVII


В ЗАЩИТУ АНАРХИЗМА


Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите -нас, но накормите нас...» Нет, нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать — так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твое. Мы их обманем опять, ибо тебя мы уж не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать. Вот что значил этот первый вопрос в пустыне, и вот что ты отверг во имя свободы, которую поставил выше всего. А между тем в вопросе этом заключалась великая тайна мира сего... Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться.


Ф. Достоевский [1976, с. 231]


1. Введение


Ненасилие как тема философская, с одной стороны, и в то же время теологическая — с другой, интересует меня с давних пор. Значение этой темы особенно обострилось в наши дни. В ближайшее время она станет, видимо, центральной темой нашего бытия в этом переусложненном Мире. Интерес к ней возник у меня не только в результате моей связи с анархизмом, но также в значительной степени и под влиянием Ф.


- 345 -

Достоевского, с произведениями которого я познакомился еще в ранней юности. Соответственно настоящая глава начинается с эпиграфа из Братьев Карамазовых. Обсуждаемая в книге социальная тема обретает теологическое звучание. Христианское действие там с неизбежностью оборачивается насилием, добровольно принимаемым.


- 345 -

2. Насилие против ненасилия


Прогноз всего свершившегося в Русской революции прозвучал у Достоевского в словах Великого Инквизитора. Тайна углубляется увиденным и пережитым нами.


В те ранние революционные годы, когда был крепок еще дух бунтовщиков, слово анархизм, впитавшее в себя в своих лучших проявлениях и идею ненасилия, звучало романтически. Теперь оно в нашей стране поругано, оплевано. На Западе оно у многих вызывает чувство паники. Кажется, что кто-то из услышавших это слово готов немедленно позвонить в полицию с просьбой отыскать бомбу.


Во многих публикациях звучат слова о том, что анархизм теперь изжил себя. Но так ли это?


Думаю, что скорее всего произошло не изживание, а трансформация. Из движения преимущественно революционного анархизм превратился в мягкое мировоззренческое движение. Философский анархизм, конечно, существовал и раньше — вспомним хотя бы таких мыслителей, как Торо, Ганди, Толстой, Достоевский, Кропоткин, Бердяев, Бубер, Швейцер, Карелин, Солонович. Вспомним и то, что канонические Евангелия проникнуты противостоянием власти и насилию. Теперь мы стали обращать на это внимание. Анархизм становится синонимом ненасилия. Может быть, следуя Солоновичу, надо изменить терминологию и пользоваться такими словами, как Акратия или Синакратия.


Тема ненасилия приобретает особое звучание. Мы


- 346 -

начинаем понимать, что проблема синакратии в наши дни обостряется.


Попробуем рассмотреть эту тему в деталях.


1. Угроза нарастающего огосударствления жизни. На это обратил внимание еще А. Швейцер в первой четверти нашего века [Швейцер, 1992]:


Какие еще кризисы и катастрофы предстоит пережить современному государству, трудно сказать. Его положение особенно опасно еще и потому, что оно далеко перешагнуло границы своей естественной власти. Оно стало чрезвычайно сложным организмом, вмешивающимся во все дела, стремящимся все регулировать и ставшим вследствие этого уже нецелесообразно функционирующим учреждением. Оно стремится подчинить себе как экономическую, так и духовную жизнь. Для деятельности в таких широких масштабах оно содержит аппарат, который сам по себе уже представляет опасность...


Трагичным является, следовательно, то, что мы должны жить в этом несимпатичном и нездоровом современном государстве и надеяться преобразовать его в культурное государство. От нас требуется почти невозможная способность к вере в силу духа. Но миро- и жизнеутверждение дает нам эту силу (с. 236).


Прошло почти три четверти века с того момента, как были опубликованы приведенные выше слова Швейцера, и тучи огосударствления сгустились. Этому способствовали следующие обстоятельства: (А) сращивание государства с промышленными монополиями; (Б) появление страшного, угрожающего всей Планете оружия: возникла необходимость цивилизованным государствам контролировать малые бунтующие страны, появилась тенденция к созданию сверхгосударственных структур; (В) ранее расслоение на богатых и бедных происходило на уровне отдельных стран, и это порождало только локальные конфликты (включая революции); в наши дни отчетливо выкристаллизовывается противостояние богатых и бедных стран (теперь уже вооруженных); возникающие на этой почве конфликты обретают международный характер, и противостояние ему опять-таки требует создания трансгосударственных структур, что может повести к возникновению сверхдиктатур.


- 347 -

2. Борьба с монополизмом1. Теперь мы начинаем понимать, что насилие может порождаться не только государством, как это раньше полагали теоретики анархизма, но и самим обществом в таких его проявлениях, как коммерческие монополии, как рынок, могущий отторгать новаторскую деятельность, или таких, как групповая агрессивность разной направленности, хорошо организованная и вооруженная.


То, что делается в нашей стране, мы хорошо знаем — вряд ли все это надо описывать еще раз. Но вот что существенно: там, в странах с давно укрепившейся демократией, также ощущается напряженность в связи с нарастающим насилием. Это я особенно почувствовал в последние пять лет в Европе и США. Там мне неоднократно приходилось принимать участие в конференциях гуманистической направленности и беседовать с серьезными, думающими людьми, озабоченными будущим нашей культуры.


Бюрократизация общества и вытекающий отсюда рост насилия над личностью — это естественный для культуры наших дней процесс. Усложнение техники с необходимостью ведет к созданию крупных фирм. Они всегда имеют нужные финансы, всегда способны идти на риск, могущий обернуться разорением для малых фирм, легко расходуют деньги на навязчивую рекламу, и рынок легко привыкает к ним. И сам технологический процесс на громадных предприятиях подчас оказывается организованным экономичнее. Но в таких фирмах-гигантах теряется личность. Не находит отклика индивидуальная инициатива. Творческое начало замирает — все, как это было в наших министерствах и ведомствах.


А свободный рынок на самом деле не свободен: он подчинен определенной настроенности общества — моде, всегда негибкой, часто крайне консервативной.


--------------------------------------------------------------------------------


1 Эту тему мы уже рассматривали в наших публикациях [На­лимов, 1991, 1993].


- 348 -

Это я мог наблюдать в США, вглядываясь в книжный рынок. Там есть как очень крупные, так и совсем мелкие издательства. Деятельность издательств протекает, как правило, в строго заданных рамках, ориентированных на определенные группы читателей. Издательства не хотят быть скомпрометированными перед лицом покупателей и не хотят рисковать, прокладывая новые пути. Недавно я получил от одного крупного книгоиздательства международного масштаба сообщение, в котором говорится, что они не могут опубликовать на английском языке мою книгу Спонтанность сознания, изданную у нас, так как она выходит за границы дозволенного. В качестве образца дозволенного была приложена изданная у них книга, близкая по теме к моей. И это в стране, где нет официально признанной идеологии.


На Международном конгрессе «Сознание и Природа» (Ганновер, Германия, 1988) я обратил внимание на доклад американского социолога, посвященный демонополизации экономики. Мне вспомнились забытые теперь высказывания Кропоткина из его книги Поля, Фабрики и мастерские (1918 г.). На относящийся сюда вопрос я получил ответ: «Мы знаем и ценим этого мыслителя».


3. Борьба с терроризмом, бандитизмом и грабежами. Это тоже пороки, растущие с развитием нашей культуры. Она сняла морально-этические ограничения, с одной стороны, а с другой — вооружила бандитов современной техникой. Государственным насилием эти формы воинствующего насилия преодолеть не удается. Возможно ли будет преодолеть их безнасильственным методом? Такой вопрос ставит перед нами история. От его решения зависит будущее нашей культуры.


4. Борьба с разрушением природы. Экологическая проблема возникла как отклик на насилие над природой, нарастающее с ростом техники. Еще совсем недавно в нашей стране звучал лозунг: «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача». Еще раньше, у истоков нашей культуры — в Книге Бытия — нам, людям, было дано право владеть природой.


- 349 -

Но именно безграничное развитие техники довело эту устремленность до крайней черты. И опять история ставит перед нами вопрос: сможем ли мы преодолеть себя и подойти к Природе с позиций содружества? И снова мы должны признать приоритет предвидения за Кропоткиным, издавшим еще в начале века свою чарующую книгу Взаимная помощь как фактор эволюции (1907 г.).


5. Борьба с методологическим принуждением в науке. Наука становится ареной столкновения двух начал. Одним из них оказывается свободный, революционный порыв мысли. Другим — длительный период детальной отработки нового под эгидой сурового методологического принуждения. Так в творческой деятельности сталкивается свобода с насилием, подчас при решении одной и той же задачи.


Снова появляется возможность говорить об эпистемологическом анархизме в науке. Теоретиком этого направления стал американский философ Пол Фейерабенд. Примечательно заглавие одной из его книг [Фейерабенд, 1986]: Против методологического принуждения. Очерк анархической теории познания.


Вот одно из существенных его высказываний:


... если дана какая-либо цель, пусть даже «научная» в самом узком смысле этого слова, антиметод анархиста имеет гораздо больше шансов на успех, чем любое жестко сформулированное множество стандартов, правил и предписаний... Если к этому добавить все то, что мы узнали об организующих принципах мифов, о религиозном энтузиазме, необычных опытах, то вполне можно поверить, что существует много различных способов оценки результатов того или иного подхода. Поэтому мы вынуждены выбирать, а объективных условий, способных помочь нам, не существует. Таков краткий и весьма неполный набросок идеологии эпистемологического анархизма и некоторых его возможных применений (с. 340).


С позиций анархиствующего философа и господство науки в нашем обществе становится неоправданным:


Не слишком далеко отклоняясь от истины, можно кратко сказать: сегодня наука господствует не в силу ее сравнительных


- 350 -

достоинств, а благодаря организованным для нее пропагандистским и рекламным акциям (с. 513).


6. Борьба с несвободой в религиозности. Несмотря на все многообразие религиозных течений, все же можно найти основную линию, разграничивающую их с наукой2. Наука гибка — в ней достаточно часто происходят смены фундаментальных представлений. Религии неподвижны. Там, как правило, фундаментальные представления считаются неизменными на века. Реформации в религиях всегда были болезненны, в прошлом часто кровавы. Эта ригидность особенно резко выражена в Православии, что привело его к отрыву от реальной жизни.


Религии в большинстве своих проявлений оказались на обочине современной культуры3.


И в то же время религия крайне нужна современному обществу. Нужно снова восстановить утраченную связь со Вселенной во всем многообразии ее проявлений. Но сделать это надо так, чтобы религия вписалась в современную культуру со всем её критицизмом, почерпнутым из науки и философии. Религия, сохраняя себя, должна найти такие формы своего проявления, которые позволили бы ей попасть в резонанс с современными запросами.


В мистическом анархизме, о котором мы говорили выше, была сделана такая попытка. Но все оказалось тщетным. Насилие обезумевшей власти все истребило.


И все же свобода религиозной мысли стучится в двери нашей культуры.


7. Борьба за свободу в текущей повседневной жизни. Мы знаем, какой трагедией обернулась попытка ввести «сухой закон» в нашей стране. Нужно ли было ставить этот нелепый эксперимент, зная международный опыт


--------------------------------------------------------------------------------


2 Напомню, что, по Фейерабенду, наука, будучи иррациональ­ной, ничем не отличается от мифа и религии и представляет собой од­ну из форм идеологии. Наш подход показывает, что различие все же есть и оно существенно.


3 Пожалуй, Протестантизм оказался здесь наиболее ярким ис­ключением. Вспомним хотя бы такие движения, как Диалектическая теология.


- 351 -

борьбы с алкоголизмом? Эксперимент был поставлен только потому, что тогдашние руководители и их консультанты, по своей безграмотности, верили в безусловную силу запрета. Но нельзя, как выяснилось, запретить то, что стало неотъемлемой частью нашей цивилизации. Другие, мягкие формы воздействия нужны нам теперь.


Борьба с наркоманией путем запрета, по-видимому, также неэффективна. В одной из европейских стран — Голландии — некоторые виды наркотиков разрешены. Я не знаю, хорошо это или плохо. Важно другое: сомнение в насильственных методах есть и поиск других путей ведется.


Еще одна проблема — разумно ли в здравоохранении запрещать деятельность недипломированных лекарей народной медицины при явной несостоятельности официальной медицины? Нужно ли запрещать женщинам домашние роды? Эта тема также дискутируется в некоторых странах.


Но самое страшное — насильственный призыв в армию. Есть же страны, где эта проблема решена безболезненно. Значит, есть в принципе возможность ненасильственного создания охранительных структур.


Можно было бы составить длинный, очень длинный список насилий, к которым мы привыкли и которые мы считаем вполне нормальными явлениями. И вот что существенно: по-видимому, с развитием нашей, западной, культуры уровень насилия непрестанно повышается. Почему-то никто, насколько мне известно, не изучал этот вопрос серьезно, с научной тщательностью. Но факты перед нами — XX век безусловно взял рекорд по числу убийств.


Самым страшным источником насилия — в плане историческом — оказался, конечно, национализм, подкрепленный современной техникой. Наша культура, а вслед за ней и цивилизация, не сумели преодолеть этот древнейший позорный грех, ведущий к озлобленному разделению людей. Цивилизация наших дней словно обезумела. Под знаком этого безумия она движется к концу XX века. Но ведь есть же пути смягчения национализма, хотя бы такие, как в США.


- 352 -

3. Заключение:


безвластие как идеал социальной праведности


Итак, синакратия — это борьба с излишней, изнуряющей властью. Борьба с чрезмерным огосударствлением жизни. Поиск путей мягкого — ненасильственного решения конфликтов, социальных и личных4.


Полное безвластие остается для нас, конечно, только идеалом. Идеалом социальной святости. Идеалом истинного христианства и одновременно буддизма. В реальной жизни все устраивается так, как оно может устроиться. Но идеал, если он отчетливо разработан и достаточно осмыслен, помогает благоустройству жизни. Сейчас мы ждем не полного уничтожения власти, а скорее ее «укрощения»5.


Заканчивая этот текст, я хотел бы почтить память тех, кто погиб в неравной борьбе, попытавшись в те суровые дни сохранить идеал. Они пошли на жертву. Жертва — это предельное проявление человеческого достоинства.


--------------------------------------------------------------------------------


4 На эту тему имеется множество публикаций. Отметим здесь только несколько последних: [Ненасильственные движения, 1992.], [Шарп, 1992], [Аббаньяно, 1992], [Налимов, 1991, 1992, 1993].


В конце библиографии приводится список статей по проблеме Мира, опубликованных в специальном выпуске одного из американ­ских психологических журналов. Интересны здесь сами названия ста­тей. Существенно обратить внимание на то, что тема ненасильствен­ного решения социальных конфликтов обретает психологическое зву­чание. Появляется новый термин Peace Psychology — «психология мира».


Отметим, что на XIX Всемирном философском конгрессе (Моск­ва, 22 — 28 августа 1993 г.) был предусмотрен симпозиум по теме «Философия ненасилия» (см. Вопросы философии, 1991, № 2).


5 Этот термин я встретил в статье С. Алексеева и А. Собчака «Конституция и судьба России» (Известия, 30/111-1992 г.).


- 353 -

Сейчас их память поругана. На памятнике, что на Новодевичьем кладбище, не сказано, что Кропоткин был революционером. Что же, русский князь, ученый, великий гуманист сидел в русских и французских тюрьмах за бандитизм?! А Музей Кропоткина так и не восстановлен. Фамильный особняк еще цел, но там висит портрет Арафата. Почему? Позор России и ее правителям, не желающим хранить память о своих провозвестниках свободы и гуманизма. Надо преодолевать «мерзость запустения в святых местах».


Литература


Аббаньяно И. Экзистенция как свобода. Вопросы философии, 1992, № 8, с. 146 — 157. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Том XIV, 1976, 511 с.


Налимов В. В. На изломе культуры: некоторые наблюдения и вольные размышления. Полис, 1991, № 6, с. 5 — 18 (Продолжение: 1992, № 1/2, с. 150 — 166; № 3, с. 100 — 112; № 4, с. 112 — 121).


Налимов В. В. В поисках иных смыслов. М.: Прогресс, 1993,261+17с.


Ненасильственные движения и философия ненасилмя: состояние, трудности, перспективы (материалы круглого стола). Вопросы философии, 1992, № 8, с. 3 — 29.


Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М.: Прогресс, 1986, 544 с.


Шарп Дж. Роль силы в ненасильственной борьбе. Вопросы философии, 1992, № 8, с. 30 — 39.


Швейцер А. Благоговение перед жизнью. М.: Прогресс, 1992, 572 с.


Ниже приводится список статей, посвященных проблеме мира, в специальном выпуске журнала Journal of Humanistic Psychology, 1992, Vol. 32, № 4: 5 G. Simon Harak. After the Gulf War: A New Paradigm for the Peace Movement, p. 11—40.


Donald Rothberg. Buddhist Responses to Violence and War: Resources for a Socially Engaged Spirituality, p. 41—75.


M. Brewster Smith. Nationalism, Ethnocentrism, and New World Order, p. 76—91.


Stephen Kierulff. Armageddon Theology and the Risk of Global War: The Limits of Religious Tolerance in the Nuclear Age, p. 92—107.


- 354 -

Melissa Johnson and Michael D. Newcomb. Gender, War, and Peace: Rethinking What We Know, p. 108—137.


Mary E. Gomes. The Rewards and Stresses of Social Change: A Qualitative Study of Peace Activists, p. 138—146.


Neil Wollman and Michael Wexler. A Workshop for Activists: Giving Psychology Away to Peace and Justice Workers, p. 147—165.


Alan Т. Nelson. Why Nonviolent Peacemaking Is Important Now, p. 157—160.


Tom Greening. Veggies for Peace (poem), p. 161.


- 355 -