Geum.ru

Валентина осеева динка 1-2 динка динка прощается с детством валентина осеева динка динка 1

Вид материалаДокументы

Содержание


У каждого человека свои дела
Дружба дает и требует
Сборы в театр
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   73
Глава тридцать первая

У КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА СВОИ ДЕЛА


Дни идут, а Костя не приезжает. Алина каждый вечер выходит к калитке и

ждет. Динка знает, чего она ждет, и на всякий случай вертится тут же. Но

вечером ей хочется побыть с мамой, и она скоро убегает. Алина тоже

постоит, постоит и уходит. Она никого не спрашивает, когда приедет Костя,

но вечером, ложась спать, долго и беспокойно ворочается в своей постели.

То ей кажется, что Костя раздумал давать ей "тайное и важное поручение",

что он считает ее, еще маленькой девочкой, не способной участвовать в

делах взрослых, то она начинает беспокоиться, что с самим Костей что-то

случилось - ведь он обещал приехать очень скоро. Днем, положив на колени

книжку, Алина вдруг задумывается об отце. Где он, почему не пишет? Может,

его уже арестовали и посадили и тюрьму...

Алине чудятся толстые железные решетки и за ними дорогое лицо... Алина

встает и, опустив книжку, ходит по террасе, по дорожкам сада, стараясь

успокоиться. Если бы она была старше, отец взял бы ее с собой, он не

побоялся бы дать ей любое поручение, он хорошо знает свою дочку... Он

рассказывал ей, что среди политических заключенных в тюрьме и на каторге

много девушек... Алина возвращается домой и долго сидит у пианино,

тихонько трогая клавиши. Она вспоминает мотив и слова романса, который

поет дядя Олег: "Кто мне она?" Там есть такие слова, которые всегда

волнуют Алину:


Чудится мне, что в тюрьме за решеткою,

В мягкой сырой полутьме,

Свесились донизу черные, длинные

Косы тяжелых волос...


О ком это? Может быть, о Софье Перовской? Алина трогает клавиши, и поющие

звуки наполняют ее сердце глубокой грустью. Если бы Костя приехал и дал ей

обещанное поручение, если бы ей удалось его выполнить, то она успокоилась

бы, она бы написала отцу: "Папа, в одном большом общем деле есть и моя

капелька". А может, она написала бы иначе, но так, чтобы никто не понял,

кроме отца.

- "Чудится мне, что в тюрьме за решеткою..." - тихонько напевает Алина

знакомый мотив.

И хочется ей, так хочется что-нибудь сделать настоящее, нужное! Ведь Костя

сказал: "важное и тайное поручение". Но Костя не едет. Дни идут... Алина

молчит и ждет...

А мать тревожно говорит Кате:

- Как мог Костя так опрометчиво обещать? Хоть бы посоветовался со мной...

Посмотри, что с ней делается, - она же замучилась от этого напрасного

ожидания!

Но Катя сразу прекращает всякий разговор, если он касается Кости. У Кати

свои дела, свое наболевшее сердце, она тоже ждет, но она ждет иначе... Ей

хочется бежать, когда хлопает калитка, скрыться, спрятать голову под

подушку и ни с кем не разговаривать. А сестра, ничего не зная, уже

несколько раз спрашивала, не забыла ли она ответить Виктору.

"Нет, не забыла", - коротко отвечала Катя и торопилась куда-нибудь уйти от

вопросительного взгляда сестры. У каждого человека свои дела, но

все-таки... Разве возможно укрыться от взгляда близкого человека?

"Катя, ты прямо сама не своя последние дни. Я начинаю очень беспокоиться.

Скажи мне: может, ты поссорилась с Костей и потому он не едет?" - тревожно

спрашивала старшая сестра.

"Да что за глупости! Вечно ты сама себе придумываешь всякие беспокойства!

Я совсем не ссорилась с Костей..." - неизменно отвечала Катя.

Но старшая сестра не успокаивалась. Она написала Олегу:

"Приезжай. Я не могу понять, что творится с нашей Катюшкой..."

А у Лины тоже невесело на душе. Если Малайка не приезжает в воскресенье,

то всю неделю у Лины валится из рук то тарелка, то стакан, то опять

стакан, то опять тарелка... И хотя он "нехристь" и "бригая голова", но

мало ли что может с ним случиться? По городу и лошади полощут копытами

мостовую, и конка дребезжит. И лошади и конка не больно-то разбирают, кого

давить, они и на Малайку наскочут, коль зазевается.

"Засиделись мы с Катей в девках, уж обеим за двадцать перевалило, вот и

таем, как две свечечки", - шумно вздыхает Лина, разглядывая в "зеркило"

свои толстые румяные щеки и могучие плечи.

У каждого человека свои дела... Мышка готовится к приходу Гоги. Она уже

извлекла с чердака маминого "медицинского человека" и пересчитала ему все

ребра, все печенки, селезенки и берцовые кости... Теперь уж не Гога, а она

сама задаст ему вопрос, как устроен человек. Пусть только попробует не

ответить! Тогда она скажет.

"Но ведь это еж необходимо знать каждому образованному субъекту... или

типу. Нет, "типу", кажетсяя, нельзя сказать, и "субъекту" плохо...

Джентльмену? Вот-вот! Я скажу: каждому образованному джентльмену!" -

веселится Мышка, заранее торжествуя свою победу над всезнайкой Гогой.

Дедушка Никич тоже не унывает, дела у него идут на радость и удивление:

ровно в десять, точно по звонку, все три учсницы спешат к нему на урок. И

пожалуй, зря он их ругал: такие старательные девчонки!"И главное, Динка

совсем перестала исчезать из дому рано утром; она чинно идет гулять часов

в двенадцать пополудни, не раньше. Видно, поняла, осознала, прочувствовала

все, что ей говорили взрослые, и исправилась. "Надо же когда-нибудь", -

думает дедушка Никич.

Но у Динки свои дела... О них разговор особый.

А вот у матери, у Лининой милушки, не только свои дела - к ней, словно

ручейки, сбегаются отголоски всех дел: и Кати, и Лины, и дедушки Никича, и

Мышки, и Динки, и Алины. Они собираются в ее душе все вместе, но внимания

к себе требует каждый порознь. Но ведь она - мать и хозяйка дома. А кроме

того, она тот безотказный человек, в сердце которого всегда есть горячая

готовность помочь своим товарищам. Недаром вечерами она о тем-то шепчется

с Катей и, опаздывая после службы на свой обычный пароход, спокойно

объясняет детям:

"Я сегодня задержалась с работой..." - и, встречая вопросительный взгляд

сестры, незаметно кивает ей головой... Марина нужна не только дома.


Глава тридцать вторая

ДРУЖБА ДАЕТ И ТРЕБУЕТ


Динка действительно производила впечатление "взявшейся за ум". Она

вставала вместе с сестрами, завтракала за общим столом и охотно шла на

урок к Никичу.

- Подменили тебя, что ли? - ласково спрашивал Никич.

- Нет... я все такая же, - скромно отвечала Динка.

- Наша-то ветрогонка, гляди, какая усидчивая, - подмигивала Кате Лина.

"Тут что-то не так", - подозрительно думала тетка, но мысля ее не

задерживались на поведении девочки.

- Динка ведет себя хорошо, - сообщала матери Алина. Мать ходила к Никичу

посмотреть, что делает там каждая из ее девочек. Удивленный взгляд ее

останавливался на

Динкином сундучке.

- Зачем тебе он, Диночка? - спрашивала она. Динка, разговаривая с матерью,

старательно избегала открытой лжи, она всегда держалась около правды.

- Я кому-нибудь подарю его, мамочка, - отвечала она.

- Может быть, она готовит его к Лининой свадьбе? - говорила сестре Марина.

- Да о свадьбе еще и речи не было, - пожимала плечами Катя.

- Ну, она слышит все эти разговоры про Малайку. Мышка после урока

"выдавала" Динке книгу.

- На, почитай. Тут только в середине грустное немножко, но теперь ты уж не

будешь так сердиться, - говорила она и, усаживаясь где-нибудь неподалеку,

ежеминутно спрашивала: - Интересно?

- Угу! - отвечала Динка и быстро-быстро листала страницы.

- Зачем ты? Что ты делаешь? Здесь же каждое слово нужно!.. - кричала

Мышка, вскакивая и хватаясь за книгу,

- Ничего не нужно. Это просто описание природы, тут целых две страницы

идет дождь, - говорила Динка.

- Ну, так пусть идет! Пусть идет! Какое тебе дело, это сам писатель знает!

- А мне неинтересно про дождь. Я уже и так знаю, что раз он идет, то все

герои мокрые.

- Но дождь бывает разный - вот он и описывает, какой был дождь!

- Отстань от меня! Я же не все пропускаю, а только вот эту размазню! -

тыкая в страницы пальцем, сердится Динка.

- Грязь пропускаешь, да? А у мальчика рваные, ботинки и все пальцы

вылезают - тоже пропускаешь?

- Нет. Про мальчика я все читаю. Я только вот эти густые черные строчки не

очень-то смотрю.

- Эх, ты! А я тебе так завидовала, что ты еще не читала этой книги! - с

горечью упрекает Мышка.

- Ну, на тебе! На! Читай про свой дождик, а я посмотрю, сколько времени.

Время близится к полудню, и Динке уже не сидится на месте: она виснет на

заборе, заглядывает в самый дальний угол сада... Как только в этом углу на

столбе появится маленький елочный флажок, Динка исчезнет. Флажок означает,

что Ленька уже пошел на утес и ждет ее на обрыве...

По утрам Ленька очень занят. Он торчит на пристани и старается что-нибудь

заработать, предлагая свои услуги торговкам и дачникам, или уезжает в

город вместе с Митричем продавать рыбу. Вечером Ленька ходит на рыбалку с

белобрысым пареньком Федькой, но у Федьки нет лишней удочки, и Ленька

ловит рыбу корзиной. Эту рыбу никто у него не покупает, потому что она

очень мелкая, и, походив по базару, Ленька бросает ее в котелок и потом

варит себе похлебку.

- Скоро вернется хозяин, - мрачно говорит он Динке, - а я еще и сухарей не

запас...

- Мне так хочется сухариков, Лина... Насуши мне сухариков! - просит дома

Динка.

- Сладких, что ли? - спрашивает Лина.

- Нет, просто из хлеба. У меня зубы чешутся.

- Ишь ты! - удивляется Лина и приносит Динке два-три сухаря.

- Да ты побольше насуши, это мне на один прикус! - разочарованно говорит

Динка.

- Хватит! Нечего портить аппетит, а то будешь как Мышка. Того не ем, этого

не хочу!

Динка относит сухари на утес, но их так мало, что вместе с Ленькиными не

набирается и маленького мешочка.

- Не надо. Не бери ничего из дому, не нужен мне чужой хлеб! - сердится

мальчик.

Он уже знает, что у Динки есть дом, есть мать и сестры.

Динка сказала ему об этом на следующий день после того, как они в первый

раз ходили на утес.

- Лень! - сказала она, сидя на обрыве и тяжело вздыхая. - Ты не

рассердишься на меня, если я тебе что-то скажу?

- А что ты скажешь? - усаживаясь рядом с ней, заинтересовался Ленька.

- Я скажу... что я врушка! - неожиданно выпалила Динка и, сильно

испугавшись своего признания, начала быстро оправдываться: - Я не хотела

тебе врать, ты сам подумал, что я сирота. Но я только для шарманщика тогда

пела, ему никто не давал денег. И я не созналась бы тебе, Лень, но я хочу,

чтобы ты пошел к моей маме. Она возьмет тебя насовсем. У меня такая добрая

мама!

Но Ленька вскочил, и глаза его потемнели от злобы:

- Хватит мне благодетелей! И ты тоже не лазай сюда, коли так! "Насовсем

возьмет".. Какая барыня нашлась! Проваливай отсюда подобру-поздорову! Я

всю жизнь ел чужой кусок и теперь, может, на смерть иду, чтобы от своего

благодетеля избавиться! Уходи отсюда! Я тебя, как сироту, жалел, утес тебе

показал, а ты что сделала?

Динка заплакала:

- Я ничего не сделала, я для тебя хотела лучше...

- Ишь язва! Лучше она хотела! Выведала у меня все - куда я теперь денусь?

Небось все уже матери растрепала обо мне? Говори, кому сказала про утес?

Ну, говори! А то как двину сейчас, так и останешься на месте!

Слезы у Динки высохли, глаза злыми, колючими иголками впились в лицо

товарища:

- Я никому не сказала и не скажу! И не приду сюда больше, и знаться с

тобой не хочу! Я тебя тоже, как сироту, жалела... - Динка вспомнила

красные рубцы на Ленькиной спине, и губы ее задрожали: - Я из-за тебя

плакала, а ты меня какой-то язвой ругаешь и бить хочешь!.. Ладно! Я сама

тебя побью, если захочу...

- Ты - меня? - прищурился Ленька. - Ну, бей! Ну, захоти! Кричи свое

"Сарынь на кичку!" и бей! - издевался он, выпячивая грудь и загораживая

Динке дорогу.

- Если захочу, так и побью. Но я не захочу, потому что и так... у тебя...

вся спина... - Динка безнадежно махнула рукой и снова заплакала.

- А что тебе моя спина? Это ведь другие били... а теперь ты руку приложи,

- горько усмехнулся Ленька.

- Я пойду... - сказала Динка.

Но мальчик снова загородил ей дорогу:

- Переплачь, тогда и пойдешь. На-ко вот... гребень тебе купил, -

неожиданно добавил он и, вытащив из кармана завернутый в бумажку железный

гребешок, протянул девочке.

Но Динка оттолкнула его руку:

- Не надо мне ничего!

- Да бери уж!

- Не надо!

- Эх, ты! - с укором сказал Ленька, держа в руке гребешок. - Я последние

пять копеек заплатил... какую корзинищу одной торговке нес. Думал,

обрадуешься ты, расчешешь свою гриву...

Динка бросила косой взгляд на гребешок.

- Не надо мне от тебя ничего, - повторила она.

- Ну, не надо так не надо, - сказал Ленька и сел на траву, обхватив руками

колени. - Тогда и книжку свою бери, мне тоже не надо, - добавил он,

поднимая обернутую в бумагу книжку. - Дала, теперь бери назад.

- Это не я дала, это Мышка, - не оборачиваясь, ответила Динка и медленно

пошла по обрыву. Но Ленька догнал ее.

- Бери гребень, тогда возьму книгу, - примирительно сказал он. - Тебе ведь

купил, зленная какая!

- Я не зленная, а если ты меня прогонял и язвой ругался, то мне и гребня

но надо.

- Прогонял... А зачем врала про себя? Я к тебе с хорошим, а ты ко мне с

плохим. Я думал, ты хоть и маленькая девчонка, а дружбу понимаешь.

- Я ничего тебе плохого не сделала, я и не врала вовсе, а просто не

сказала сразу, потому что ты только сирот жалеешь. А раз я не сирота, то и

водиться со мной нечего! - сердито сказала Динка.

- Значит, и на утес не пойдешь?

- Домой пойду.

- Ну ладно, - грустно сказал Ленька. - Меня Митрич на субботу в город

посылает. Рыбу он даст продать. Я думал, вместе с тобой поедем. Там на

базаре карусели есть. Кто на лошади едет, а кто в санках. Один за другим

крутятся вокруг столба. Видала ты их?

Динка покачала головой.

- Ну вот! - обрадовался Ленька. - Я бы покатал тебя. Мне Митрич десять

копеек обещал за рыбу. А на каруселях, верно, недорого. Да ты бы хоть и

одна покаталась, я не маленький...

У Динки захватило дух.

- Я бы поехала, - нерешительно оказала она, - но ведь мы уже раздружились.

- Да я больше не сержусь на тебя, - улыбнулся Ленька.,

- А я сержусь! Зачем ты меня язвой обругал? Поклянись, что больше так

никогда не скажешь! Тогда поеду!

- Да ну тебя! Еще клясться ей буду! - рассердился Ленька.

- Ну, тогда катайся сам на своих каруселях! - И Динка решительно двинулась

вперед.

- Да погоди! Ну как я клясться буду? Чего хоть говорить-то? - расстроился

Ленька.

- Как ругался, так и клянись.

- Язвой, что ли?

- Не язвой, а своим честным именем и гробом.

- Каким гробом?

- Своим, конечно.

- А где у меня свой гроб? - засмеялся Ленька, - Я же не мертвец!

- Так будешь мертвецом, если нарушишь клятву! - припугнула Динка.

- Я и без клятвы буду мертвецом, если хозяин мой вернется, а на барже

пусто.

- А разве он уже должен приехать?

- Да не должен бы... Но я ведь на барже с утра не был. Ну как он вернулся?

- забеспокоился вдруг Ленька.

- Тогда, значит, мы и в город не поедем?

- Какой тогда город!

- Как же я узнаю, Лень, приехал он или нет?

- А где ты живешь? Далеко отсюда?

- Да нет, совсем близко, только подняться наверх - и все! Пойдем, покажу!

И знаешь, Лень? Вешай мне флажок на забор, когда идешь на утес, вот я и

буду знать... Если нет флажка, значит, хозяин приехал, - быстро придумала

Динка.

- А где я его возьму, этот флажок?

- У нас есть много, елочные остались. Я дам тебе, ладно? И тогда я тоже не

буду зря бегать, а то все ругаются дома.

- Ну пойдем, покажи свой забор и вынеси мне флажок. Пошли скорее!

- Подожди... а клятва? - придирчиво спросила Динка. Ленька махнул рукой и

улыбнулся:

- Да я и так тебя сроду больше не обругаю. Что я, враг себе, что ли?

- Ну, тогда пойдем! - великодушно согласилась Динка. С тех пор она каждый

день с нетерпением ждала флажка и обещанной субботы.


Глава тридцать третья

СБОРЫ В ТЕАТР


Пока Динка бегала на утес и ждала субботы, подошел торжественный день

сборов в театр. Еще перед этим вечером Катя и Марина вытащили из шкафа все

свои наряды. На кроватях лежал целый ворох старых, поношенных платьев и

блузок. А вокруг с озабоченными лицами стояли ближайшие coветчицы. - Мышка

и Алина. Динки не было - она повела домой Марьяшку.

- Я так давно себе ничего не шила, - перебирая свои вещи, говорила Марина,

- что просто не знаю, что надеть!

- Мамочка, а вот это! Папино любимое надень! - сказала Алина, доставая из

шкафа черное шелковое платье. - Надень, мамочка!

- Конечно! Оно же очень скромное и так идет тебе, - сказала Катя.

- Да нет! Зачем трепать его зря... Повесь, повесь, Алина! - забеспокоилась

мать.

- Надень, надень! Ничего ему за один раз не сделается. Все-таки модная

пьеса, может оказаться много знакомых, надо быть в приличном виде, -

решительно заявила Катя.

- Надень, мамочка! Ты будешь такая красивая! - запросили денечки

- Heт, нет! Это папино любимое, и я его очень берегу. Когда папа приедет,

тогда я и дома его надену. А сейчас я себе что-нибудь другое найду.

"Когда-то он еще приедет! - подумала Катя и с грустью посмотрела на

сестру. - Хорошо еще, что она так верит в его возвращение!.."

Марина поймала ее взгляд и улыбнулась:

- Ты стала такой неверующей, Катя. Но ведь Саша не один. И борьба идет...

Нельзя же так опускать руки.

- Совсем я не опускаю рук. Но пройдут, может быть, годы, пока опять

соберутся силы. А ты... бережешь платье, - мягко пошутила сестра.

С террасы, запыхавшись, вбежала Динка, она очень боялась опоздать на сборы.

- Вот это платье наденет мама? - спросила она, трогая двумя пальцами

мягкий шелк и замирая от восторга.

- Нет, мама не хочет его надевать, это папино, - шепотом объяснила ей

Мышка.

- Папино? А почему оно папино? Папа переодевался в него, да? - вытаращив

глаза, зашептала ей на ухо Динка.

- Дети, дети, не трогайте руками!. Алина, повесь в шкаф, зачем ты его

вытащила? - снова забеспокоилась Марина, примеряя перед зеркалом блузку. -

Ну смотрите, хорошо так? - спросила она, поворачиваясь ко всем улыбающимся

лицом.

- Очень! Очень! - закричала Мышка.

- Хорошо, мама, но лучше бы целое платье, - заметила Алина.

- Конечно, лучше. Ну, кто это ходит в театр в блузке и юбке? Что ты,

курсистка, что ли? - недовольно оказала Катя.

- Да ну вас! - рассердилась Марина. - Я ведь не на бал собираюсь, а в

театр! И никаких там особых нарядов не требуется. Как есть, так и есть!

Вот поглажу, пришью свежий воротничок и пойду!

- Какой воротничок? Тут же есть уже один. Вечно ты с какими-то выдумками,

вроде зонтика!

- При чем тут зонтик? У меня есть хорошенький новенький воротничок, он

все-таки оживит и украсит, - роясь в картонке, возразила сестра.

- Надень колечко, мама! У тебя есть колечко с красненьким камушком. И

брошку надень - вот будет красиво! - закричала Динка.

- Очень красиво! Точь-в-точь Крачковокая... А Гогу тоже с собой взять? -

засмеялась мама. И все засмеялись.

- Терпеть не могу, когда кто-нибудь навешивает на себя все эти побрякушки!

Такое мещанство, что смотреть противно! - добавила Катя и, вдруг что-то

сообразив, всплеснула руками: - Слушай, Марина! Вот что можно заложить в

ломбард! Спасибо Динке - напомнила!

- Пожалуй, да! Мне как-то не пришло в голову. Так, знаешь, ты приезжай

завтра к концу службы, и мы успеем сбегать. Это действительно выход!

Марине нужны были деньги. Каждые две неделя товарищи готовили передачи для

заключенных. Марина тоже вносила свою долю. В этот раз денег у нее было

мало.

- Так ты приезжай пораньше, - повторила она сестре.

- А дети?

- Ну, что дети? Пообедают без тебя... Алина! - обратилась она к старшей

девочке. - Завтра Катя уедет немного пораньше, а потом, мы можем после

театра не успеть на последний пароход... я уже просила дедушку Никича

переночевать на террасе, а Лина ляжет с Динкой и Мышкой. Ты ведь не будешь

бояться?

- Нет, что ты! Я никогда ничего не боюсь. Только скажи Динке, чтобы она

без вас никуда не бегала.

- Динка!.. - строго сказала мать.

- Я никуда не пойду, я буду сидеть как пришитая. Не беспокойся, мамочка, я

же знаю, - поспешно перебила ее Динка.

Когда споры были окончены, Катя принялась за приведение в порядок

отобранных вещей. Для себя она погладила темное платьице с длинными

рукавами.

- Ну, что это за монашенка такая! - удивлялась сестра. - У тебя же есть

что надеть! Столько тебе Олег надарил! Правда, многое ты своим шитьем

перепортила...

- Лучше я испорчу, чем мне кто-то испортит.

- Так это совершенно одинаково по результатам, - засмеялась Марина. -

Конечно, самой приятней портить - не надо никого ругать, по крайней мере,

- весело добавила она.