Протоиерей геннадий фаст валентина майстренко небесная лествица диалоги
| Вид материала | Документы |
- Япредлагаю провести конкурс на лучшего знатока истории возникновения Дня Святого Валентина., 57.46kb.
- Майстренко В. С., Корнєв О. В. Антиукраїнський терор після декларованої «українізації»:, 234.38kb.
- России Геннадий Евстафьев. Ныне независимые эксперты. Валентин Фалин, Геннадий Евстафьев., 182.08kb.
- Геннадий Шичко, 967.97kb.
- Лествица иоанн Лествичник, 2885.12kb.
- Протоиерей Григорий Дьяченко Борьба с грехом Благословение Свято-Троице-Серафимо-Дивеевского, 777.44kb.
- Библиографический указатель книг, поступивших в конб им. В. Г. Белинского в 2010, 319.58kb.
- Тенетилова Валентина Сергеевна доцент кафедры технологии и предпринимательства Вид, 105.73kb.
- Абрамова Валентина Михайлівна, 246.09kb.
- Протоиерей Серафим Соколов. История Христианской Церкви (начиная с 4-го века) Глава, 356.72kb.
ПРОЩЕНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
И снова была притча. О трех иноках, что жили в монастыре и по молодости своей часто вели разговоры-споры, как мир спасти. И вот разошлись они по разным концам света. А через много десятилетий судил им Господь встречу. Встретились и спрашивают один другого: «Ну, как же ты мир спасал?» Один из них отвечает: «Я шел со Словом Божиим, я проповедовал людям добро». «Ну и как? — спрашивают его собратья, — Стали люди добрей, стало зла меньше?». «Нет, — ответил им инок, — не послушались они моих проповедей».
Тогда другой инок говорит: «А я не стал людям говорить ничего, я сам стал делать добро». «Ну и что, — спрашивают его братья, — подействовало?» «Нет, — отвечает он, — зла меньше не стало».
А третий инок и говорит: «Я не стал ни говорить, ни делать, я вообще не пытался исправлять людей. Я уединился и стал исправлять себя самого». «Ну и что?» — спрашивают товарищи. «Со временем ко мне пришли другие и по мере того, как исправлялся я, стали исправляться и они». И зла стало меньше.
+++
Этой притчей завершаем мы наш разговор с отцом Геннадием о том, какой должна быть любовь к себе, и начинаем уже более предметно разговор о любви к ближним.
— С кого же из ближних начнем наш разговор? — спрашиваю я отца Геннадия. И он, не торопясь, отвечает:
— Пал камень, и пошли круги по воде, по кругам все идет. Рождается человек в мир, и его принимают отец и мать. Вот вам первый круг, ближний. Поэтому первая из заповедей о любви к ближним: чти отца твоего и матерь твою. Дальше круги расходятся — это семья, потом — те люди, с которыми мы живем вместе, наши сослуживцы, наши соседи, наши собратья по приходу. Дальше — род, народ, Отечество, Земля и Вселенная в конце концов.
Кто-то из святых, кажется, Тихон Задонский, как за ближних, за червей молился. Конечно, можно любому сказать: помолись за червяка, он и помолится. Но это — пустое... потому что истинная молитва — это когда любишь. Это когда любовью проникнуто сердце, и именно она, любовь, исторгает из сердца молитву. И святой, что молился за червяков, сердцем своим умел любить всякую тварь Божью. И у него это была не игра. Это было реальное чувство, которое тварь возбуждала в нем и исторгала слова молитвы. Это я говорю к тому, что разговор о любви к ближним важно начать не с Отечества и тем более не со Вселенной. Его надо начинать с отца и матери, со своих домочадцев. А то как некто сказал, «мне нетрудно любить нью-йоркских рабочих, но я не могу терпеть, когда кто-то рядом храпит».
Любовь сама по себе это действие сердечное, мы называем его чувством. Но как Слово стало плотью, так и любовь воплощается в делах. Любовь к родителям — это в первую очередь соблюдение их заповедей. Дитя все должно делать по благословению родительскому. Оно должно быть к этому приучено с раннего детства. Как Господь сказал нам:
«Без меня не можете творити ничесоже», так и без благословения родителя не должно твориться ничего. Ну такой, например, момент: настало время жениться или замуж выходить, а родители против. Как поступить? Современный человек в такой ситуации не только не сомневается, он даже не задумывается, перед ним даже вопроса не стоит, он поступает так, как велит ему сердце, полагая, что родители тут ни при чем, ему жить — не им. Родителей сейчас, как правило, ставят перед фактом, в то время как надо брать у них благословение. Вот что значит: чти отца своего и матерь свою. Благословение матери созидает дома детей, а проклятие разрушает до основания, так учит Священное Писание.
— Получается, что этот незримый духовный мост между старшим и младшим поколением в семье взорван по нашему же своеволию. А с ним рухнули, и семейные устои.
— Да, все эти дома, созданные без благословения родительского, разрушаются. Мы знаем, что браки распадаются с чудовищной быстротой и в чудовищных размерах. Потому, что не было благословения родительского. Так и во всем остальном. Скажут: ну, а если родители не правы? Правы они или не правы, за это им ответ пред Богом или, может быть, пред кем-то из людей держать. А наше дело быть у родителей в послушании. Против они? Надо постараться добиться их благословения, испросить его обязательно. А сейчас нет у молодых проблем, проблемы у родителей. Они ругаются, потом примиряются... Но должно быть наоборот — у детей должны быть проблемы и заботы, они должны заботиться о том, чтобы войти в брачный чертог, испросив благословение, и если его не получат, то по заповеди и поступить, т.е. по воле родителей.
— Ну, скажут, до чего батюшка суров, к домострою зовет. Уверена, многие вас не поймут. Нас ведь как учили: домострой — это непременно самодурство. А науке строить дом, законам ее мы, увы, не обучены и такому повиновению родительской воле — тоже. Мы еще можем понять, что можно чем-то пожертвовать ради любимого. А ради родителей жертвовать любимым... Нет, мне, например, это «на заре туманной, юности» не под силу было бы.
— Но это и есть та самая любовь к ближнему, о которой говорили мы, но связанная с самоотречением. Не с самоутверждением, которое на корню подрубает способность любить, а именно с самоотречением, т.е. способностью отрешиться от себя, от своих устремлений и исполнить заповедь, в данном случае родительскую.
Хотелось бы все-таки сказать, что не мешало бы и родителям чтить своих детей. Этого в десяти заповедях нет, потому что, может быть, особой такой проблемы в те времена не было. А теперь, увы, она есть.
...Зима, 30 градусов мороза, а может быть, и больше, выйдешь ранним утром на улицу, матери на санках с огромной скоростью везут укутанных плачущих детей. Известно куда везут — в детсад. Пройдет несколько десятилетий, и те, кто сидел и плакал в санках, не желая расставаться с матерями, будут везти уже в санях матерей своих плачущих, в дом престарелых. Что посеял, то и пожал. Надо любить детей. А где ж эта любовь, если сына, дочь сплавили на воспитание чужой тете, пусть даже имеющей диплом педучилища или пединститута, пусть даже прекрасной воспитательнице?
И вот прозанималась мама невесть чем целый день, потом после работы отстояла еще в очередях, да вечером еще и фильм посмотрела по телевизору. А что же досталось детям? Вот то же потом будет от детей и родителям.
Мысль тривиальная, но место матери — у семейного очага, женщина это жрица домашнего очага. И детям, воспитанию их она должна себя посвятить всецело.
— Как невесело шутит моя знакомая, да, женщина жрица, сидящая у очага и поддерживающая огонь, но, чтобы огонь горел, кто-то должен приносить ей хороших поленьев для этого очага. А не все спутники жизни желают делать эту «грязную» работу, служить жрице и очагу, но это я уже углубляюсь в дебри внутрисемейных конфликтов...
А если говорить о любви к детям... Я, например, с опозданием осознала, что главное — не работа, в преклонении перед которой нас опять же воспитывали. Кстати, умом осознала, а сердцем от нее отрешиться не могу и, наверное, не смогу. Но по большому счету так оно и есть, главное — не работа и не изобилие в доме и на столе, н даже не интересные встречи с людьми, с миром искусства... Главное — маленькое существо, плоть от твоей плоти. Каюсь, я узнала себя в этой толпе мам, несущихся пешком, с санками, на автобусах, троллейбусах к этому « приемному пункту», именуемому детсадом. Бежала, спешила, чтобы кого-то спасать, уезжала за тридевять земель ради этого. Помню ползающего малыша по деревенской избе. Юная мамаша его оставила, а дедушка с бабушкой крепкие еще и. совсем молодые — написали в газету: помогите устроить внука в детдом, нам работать надо, пенсию зарабатывать. И вот вразумляла я их, бросив своего малыша... Кто бы меня тогда вразумил! До чего же мы коверкаем свою жизнь, просто удивительно, как в нашей жизни (я не беру истинно православные семьи) все искривлено, смещено, все ценности нами же обесценены. И прежде всего самая великая ценность — человек...
— Вот заповедь: чти отца твоего... А как исполнить эту заповедь, если отец и мать не дали тебе жить? Я говорю о проблеме абортов. Сначала родители должны посеять любовь, а дети ответить на нее. А что мы сеем? Смерть? Ведь в семьях, где не избежали абортов, нет уже скрепляющей силы любви. Разве можно по любви убить? Заповедь гласит: не убий, но сами родители ее нарушают. Потом всячески дети будут убивать родителей, если не физически, то духовно.
Нарушена, очень сильно нарушена семья. В семье должны быть дети, а их нет. Один, два, ну три... Три — уже многодетная семья, смех, какая же она многодетная?! Это малодетная семья. Холодный расчет царит в семье и огненные страсти.
— До боли это все знакомо. Стандарт какой-то, штамп, по которому все нынче существуем. Предельно точно определили вы эти две направляющие разрушительные силы в наших семьях: холодный расчет, которому нет конца, и огненные страсти.
— А любви нет. А именно она, любовь, созидает семью, она соединила жениха и невесту, соделала их мужем и женою, породила детей... Нет любви — нет тепла. И это тепло чем заменится? Какая воспитательница, какой педагог может заменить материнскую любовь? Ведь дитя, которое не имело тепла и материнской любви, оно инкубаторским воспитанием обделено уже непоправимо. Сколько мы задаем потом работы невропатологам, психобольницам, милиционерам. Кому мы только не зададим этой работы?! И все будут исправлять то, что недодала мать своему ребенку. Вот она — расплата за нелюбовь к ближнему, к детям своим, друг к другу. Это величайшая беда нашего времени.
Повторяю: о какой любви может идти речь, когда мы спасаем себя, свой образ жизни, свою вольготную, сытую и, может быть, даже разгульную жизнь, не желая дать жизнь ребенку? Иногда и врачи не советуют. И идет женщина на аборт. Но разве можно сохранить свою жизнь ценой другой жизни? Такая жизнь подлая, и она не нужна! Если невозможно сохранить свою жизнь, не погубив другой жизни, лучше тогда умереть. Любовь, сказано в Писании, люта, как смерть, т.е. она любит до смерти. Любовь не может сохранить свою жизнь ценой другой жизни.
Когда потерпел катастрофу на Черном море теплоход «Нахимов» и затонул, из множества трагедий я особенно запомнил эту. Один мужчина спасался, уже был близок к берегу и вдруг чувствует — за ногу что-то зацепилось и мешает ему. Он из последних сил делает рывок ногой, отбрасывает то, что зацепилось за его ногу, хватается наконец за какой-то куст и вылезает на сушу. И первое, что он сделал, посмотрел назад — за что же зацепился. И когда вгляделся, он увидел уходящего ко дну ребенка.
— Ужас...
— Этот человек не смог выдержать жизни, купленной такой ценой. Не имея, видимо, Христа своим упованием, надеждой и спасением, он покончил жизнь самоубийством. Не смог он жить после того, как осознал, что его жизнь куплена ценой жизни ребенка. Но наши мамы ведь живут, и преспокойненько, купив свою безбедную жизнь ценой жизни своих детей. О какой любви может идти речь? А потом за чашкой чая или с трибун депутатских начинают кричать о любви к Отечеству... Так ведь любовь к Отечеству с семьи начинается. Вот здесь и проявите реальную любовь к ближнему, к своим собственным детям, а дети — к своим родителям.
Любящие родители все отдают детям, как свечка: она горит, светит и греет, но при этом сгорает. Светя другим, сгораю сам. Так и человек должен гореть любовью. Сгорел и все отдал — вот так должны любить родители. А дети должны любить родителей, соблюдая их заповеди, поступая во всем по их воле и исполняя их благословение.
И вот дитя вырастает, у него появляются одноклассники, друзья, соседи, потом коллеги. И каждого из этих людей ему должно полюбить...
— Да, нелегкое это дело любить каждого. У Толстого, кстати, рассказ есть, где герой пытается полюбить соседку по имению, которая у него ничего, кроме раздражения, не вызывает. Не требуется никаких душевных усилий, чтобы любить человека, который тебя радует. А вот попробуй полюбить того, кто одним появлением омрачает твою душу. Толстовский герой довел все-таки себя до этого христианского состояния по отношению к нелюбимой соседке, но... она в тот вечер не приехала. То было во времена Льва Николаевича. А сейчас, мне кажется, никто подобных усилий и не предпринимает, только и слышишь: этот у меня вызывает раздражение, тот у меня вызывает раздражение (модное нынче слово)...
— А Евангелие учит любить как раз вот ту самую соседку. Что оно конкретно предлагает для этого? Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас. Причем не абстрактно, а каждый день, вечером, например, надо помянуть их, помолиться за них Господу. И по прошествии недолгого времени будет первый эффект — вы почувствуете в своем сердце изменение отношения — исчезает антипатия, отвращение. Ведь эти чувства к ближним порой возникают мы даже сами не знаем почему. По Евангелию же мы знаем, что это сила бесовская. А в жизни иногда даже человек и причину-то назвать не может, за что же он так не любит ближнего. Я хорошо помню себя, когда был студентом: еще с другого конца коридора появляется один человек с нашего курса, а меня уже внутренне лихорадит, хотя этот человек никогда мне ничего плохого не сделал, ни в чем передо мною не был виноват. Это было просто демоническое на меня воздействие.
— Но почему именно к этому человеку?
— А это не главное. Если я начну психоанализом
заниматься, это ничего не даст, надо молиться. Я, кстати, за него еще и сегодня молюсь. А когда молишься, совсем иное чувство появляется. Он в конечном счете становится для тебя дорог и даже мил.
— Наверное, потому что он достоянием твоим стал?
— Да-да, ты его выстрадал! Почему мать любит свое дитя? Потому что выстрадала его — и при рождении, и после. Так и здесь: любовь к ближнему надо тоже выстрадать. Невозможно кого-то любить, ничего для него не сделав и за него не пострадав.
И другое еще надо иметь в виду. Это мне помогало, по крайней мере, не раз. Господь любит всякого человека. И вот начинаешь думать: мне этот человек неприятен, может, даже и сделал зло, ты сейчас негодуешь, не хочешь его видеть, а Христос его видеть хочет. Он оставил воинство ангельское, престол небесный и сошел ради этого человека на землю, взял грехи этого человека на себя. Он и этот грех, что у меня сейчас вызывает негодование, взял тоже на себя. И за этот грех висел на Кресте и молился, чтобы Господь простил ему его грех. То — Христос, а кто я? Почему во мне этот человек должен вызывать раздражение, если во Христе он вызвал жалость и крестную любовь?
И истинный христианин, чтоб не было этого греха — раздражения к ближнему, — он именно с ним пойдет причащаться Святых Тайн Христовых. Когда стоишь у престола и перед тобою Святые Дары — вот она, Жертва, принесенная за тебя и за того человека тоже! — и сердце смягчается, и злость отходит, и появляются слезы сердечные, и уже молишься за него: «И всех нас, Господи, прости, и меня прости, и его». И уже в крови Христовой, за нас пролитой, все переплавляется. И нет уже его и меня, есть Любовь Христова, всех нас объединяющая, всех нас к себе зовущая.
— Прекрасен этот высокий миг единения в храме, а в суете наших будней, в семье ли (разве нет у нас там обидчиков?), на работе ли. как быть? Ведь устали все от раздражения и злобы, а гасить их не умеем.
— Попросить прощения у того, кого мы считаем перед собой виноватым, — вот еще один реальный способ примирения с ближним.
И опять вам духовный урок монашества. Один инок был обижен собратом. Сколь он ни пытался обидчика обличить, вразумить— ничего не помогало, оставалось последнее — просто не общаться друг с другом. Но ведь такая игра в молчанку только внешне удерживает от стычек, неприятных разговоров, а внутри человек все равно перегорает в этой злобе своей. И вот тогда инок, наученный своим духовником, решил поступить совсем иначе: хорошо, я пойду и попрошу у него прощения, хотя он меня обидел. Только он подошел к его келье и поднял руку, чтобы постучать в дверь, как дверь отворилась, навстречу выходит обидчик: «А я к тебе иду прости меня, что я тебя обидел». Стоило одному принять внутреннее решение, как духовно, для нас непонятно и незримо, его доброе решение воздействовало, и человек отправился к нему наконец просить прощения. Вот таким образом примиряются враждующие.
— Наверное, только в монастырях...
— Почему? На моих глазах подобное произошло. Вроде бы и мелочь, незначительный эпизод, но из мелочей жизнь-то и складывается. Это было у нас на приходе с двумя братьями во Христе. Один пообещал другому, что примет его, даже время назначил. А сам вообще забыл об этом, пришел ко мне в гости, сидит, пьет чай в свое удовольствие. А тот пришел и ждет. Именно такие мелочи иногда у нас вызывают раздражение большее, чем начало мировой войны. Прождал он час или больше, почему-то тоже решил прийти ко мне. Сидевший у меня за столом, увидел его в окошко, понял, как человека подвел, и решил: только тот войдет в дом, бухнусь с повинной ему в ноги. Дверь открывается, и провинившийся — бух гостю в ноги, поклонился, покаялся и с чувством человека, который сделал все как надо, по-христиански, встает. И тут, к своему удивлению, обнаруживает, что тот-то лежит ниц перед ним и не встает — кротчайший, кстати, был человек, смиренный. Его до того поразило, что кто-то упал ему в ноги, что это вообще повергло его ниц на землю. Он тоже просил прощения, хотя не был виноват.
Так вот и примиряются враждующие. И по большому счету, что значит попросить прощения у неправого? Когда старец Зосима у Достоевского говорит, что мы все во всем и за всех виноваты, — он истину говорит. Ведь даже когда грешит мой ближний против меня — я виновен тоже. Так или иначе я дал какой-то повод к этому. Поэтому и я тоже должен идти и просить прощения.
Прощеное воскресение есть в нашей Православной Церкви. В этот день мы все испрашиваем прощения друг у друга, не выясняя, как дети, кто был первым, кто был вторым, просто мы идем, каждый со своей виной, и просим у ближнего прощения...
— Ну вот, отец Геннадий, вы и ответили на вопрос, который я все время хотела вам задать: что же делать? От проницательности вашей и беспощадно точного диагноза наших многочисленных мирских болезней и язв, даже несмотря на то, что вы даете рецепты исцеления, теряешься. Наверное, от того, что нет всему этому прощения. Но великое Господне прощение, явленное нам на Голгофе через Великое Страдание Христа, учит нас прощать, любить, верить и надеяться на то, что и ты будешь прощен со всеми твоими грехами, слабостями, со всей духовной твоей немощью. Мне кажется, там, на Голгофе, самим Господом было нам впервые явлено Прощеное Воскресение. И это светлое, красивое словосочетание, означающее особый день в кругу церковных богослужений, можно прочитать иначе — как воскресение через прощение.
Вот он — спасительный путь: через прощение ближних и ближним могут воскреснуть омертвелые, грешные наши души для любви.
И я обращаюсь к нашим читателям. Завтра — воскресенье. Давайте попробуем хотя бы один день не клеймить словесно зло в очередной раз, не говорить красивых слов о любви, просто попытаемся сделать это воскресенье прощеным. Не в поучение кому-то, не напоказ, а только для себя, для собственной души и ее спасения. Ей-Богу, мне кажется, если у нас хоть что-то получится — зла в мире станет меньше.
И вы нас простите, дорогие читатели, за жесткую и обнаженную правду. Хочется быть лучше, чем предстаем мы в глазах священника, но что поделаешь, коль мы такие. Трудно карабкаться вверх — к свету по небесной лестнице, ох как трудно...
+++
«В пятницу, перед вечерней, подходит самое стыдное: у всех надо просить прощения. Горкин говорит, что стыдиться тут нечего, такой порядок, надо очистить душу. Мы ходим вместе, кланяемся всем смиренно и говорим: «Прости меня, грешного». Все ласково говорят: «Бог простит, и меня простите»...
— Ну, иди с Господом... — шепчет Горкин и чуть поталкивает, а у меня ноги не идут, и опять все грехи забыл.
Он ведет меня за руку и шепчет: «Иди, голубок, покайся». А я ничего не вижу, глаза застлало. Он вытирает мне глаза пальцем, и я вижу за ширмами аналой и отца Виктора. Он манит меня и шепчет:
«Ну, милый, откройся перед Крестом и Евангелием, как перед Господом, в чем согрешал... не убойся, не утаи...» Я плачу, не знаю, что говорить...»
Иван Шмелев.
Из книги «Лето Господне».
ИЩИТЕ ПРЕДКОВ В ЛИКАХ СВЯТЫХ
И пали от рук мучителей шесть маккавейских братьев. Самого младшего, седьмого, который еще оставался, царь убеждал не только словами, но и клятвенными уверениями, что и обогатит, и осчастливит его, если он отступит от отеческих законов... Но так как юноша нисколько не внимал, то царь, призвав мать, убеждал ее посоветовать сыну сберечь себя... И наклонившись к нему, она так говорила на отечественном языке:
Сын! Сжалься надо мною, которая девять месяцев носила тебя во чреве... выкормила и вырастила и воспитала тебя. Умоляю тебя, дитя мое, посмотри на небо и землю, и, видя все, что на них, познай, что все сотворил Бог из ничего и что так произошел род человеческий. Не страшись этого убийцы, но будь достойным братьев твоих и прими смерть, чтобы я по милости Божией опять приобрела тебя с братьями твоими...
Ветхий Завет.
Сказание о маккавейских мучениках.
+++
Продолжая наш разговор о заповеди «Возлюби ближнего, как самого себя», — говорит отец Геннадий, — можно выстроить такую пирамиду:
Я
Семья
Род
Народ (в значении нации)
Отечество
Земля
Вселенная.
Получилось число 7, это непроизвольно сложилось в сознании при размышлении о любви к себе и к ближним. Но 7 — число неслучайное, имеющее таинственное мистическое и символическое значение. Семь — это полнота. Семь цветов радуги, семь тонов в музыке, семь дней седмицы (недели), седмиричный круг времен.
Ну а в богословии 7 очень часто встречается: семь таинств, семь соборов, семь даров Святого Духа и т.д. И вот здесь — тоже получилось 7: я, семья, род, народ, Отечество, Земля и Вселенная.
О себе и семье мы уже говорили. Так что же такое любовь к своему роду? К сожалению, само понятие род исчезает и почти уже не употребляется... сейчас разве что в учебниках истории в рассказах о первобытно-общинном строе фигурирует это понятие. Но если мы возьмем Священное Писание, там говорится о различных родах и родословная Иисуса Христа приводится полностью. Но в XX веке это понятие стерлось, при многочисленных наших перемещениях, переселениях, смешанных браках...
— А как выдирали с корнем наши рода — крестьянские, купеческие, дворянские, начиная с 1917-го, во время боевитых пятилеток. Ведь что удивительно, так называемых кулаков, бывало, далеко и не отсылали, лишь бы сорвать сродной земли, «где и обитал род, лишь бы разорвать родственные связи...
— И вот в итоге уже исчезает как особая единица понятие рода.
— От этого слова действительно веет патриархальностью. И некоторые могут удивиться: неужто это исчезновение так опасно?
— Да. Не забывайте, что Вавилон — это смешение. И смешение, исчезновение рода — это исчезновение из нашей жизни целого духовного пласта, имевшего в себе и благочестие, и традицию. Сейчас, как при строительстве Вавилона, смешано все, и отсутствие одного из этих семи составных предметов нашей любви — рода — это уже плохо. Как мы говорим: без роду, без племени? С горечью говорим.
— Да, поговорка эта старинная осталась и, как ни странно, не исчезла из пашей речи...
— У Чингиза Айтматова в очень интересном и сильном произведении «Белый пароход» есть эпизод, где мальчик, воспитанный благочестивым патриархальным дедом, беседует с современным водителем — с одним из тех, что без роду и племени. Мальчик рассказывает ему о том, что каждый должен знать своего предка до седьмого колена.
— Видите, опять мы встречаем цифру семь...
— Да. И эти слова вызывают смех молодого водителя, мол, люди в космос летают, а ты про какие-то семь поколений, про какой-то род, про прадеда и прабабушку, устарело все это, и не слушай ты своего деда. А мальчик удивленно и в душе своей оскорблен но размышляет: так ведь если люди не будут помнить свой род, то дедушка говорил (опять он за своего дедушку, а не за космос держится) , что люди тогда потеряют совесть, станут злыми, так как им некого будет бояться... И действительно, если ты знаешь, что тебя будут помнить семь поколений после тебя, и сделаешь зло, то, значит, все эти семь поколений будут помнить именно твое зло. И если ты сделаешь добро, то семь поколений также будут помнить тебя, но сделавшим добро. И у этого же писателя в другой замечательной повести «И дольше века длится день» приводится древнее сказание о манкуртах. Попавшим в плен надевалось на голову вымя, их оставляли в пустыне, под беспощадно палящим солнцем, вымя высыхало, сжималось, человек претерпевал неимоверные муки, большая часть людей погибала. А те, кто выживал, становились манкуртами — полностью утрачивали память о прошлом, сохраняли лишь свои физические способности.
И вот один из героев попадает в рабство, его делают манкуртом. Он теперь прекрасный раб, меткий стрелок, отлично охраняет стада своих господ, но он не помнит ни имени своего, ни рода, ни племени, ни отца своего, ни матери. И вот мать, так долго искавшая сына, находит наконец его после долгих тяжких поисков и, предупрежденная о том, что он уже манкурт, кричит ему: «Сын мой!» И называет его имя и имя его отца, пробуждая родовую память. И мать бежит навстречу сыну, повторяя ему имя его и имя отца, а манкурт холодно, бесчувственно берет лук, вкладывает стрелу и опускает тетиву. Стрела поражает мать, но последние слова ее те же: «Сын мой!» И с последним дыханием она выдыхает его имя и имя отца...
— С нами тоже произошло нечто подобное, не зря же Чингиз Айтматов к этому образу манкурта прибег. Не буду лишний раз трепать имя бедного к несчастного Павлика, подвигом которого нас подвигали к отречению от отцов и матерей, от их веры и их вековых традиций, но павликов было достаточно.
— Так ведь Айтматов, описывая полустанок, как раз и описывает нас, потерявших понятие рода. И поскольку вольно или невольно мы лишены этого понятия, то в любом случае это печально. А в христианском воспитании иное заложено: надо не просто помнить, а поскольку христианское поминовение — это всегда поминовение молитвенное, то в христианстве считалось всегда обязательным молиться за своих предков, и тоже до седьмого колена.
— А вы молитесь?
— Да, я молюсь, но, к сожалению, до шестого колена.
— Это с какого года вошли ваши праотцы в вашу родовую память?
— С 1775 года, когда один из них Якоб Фаст прибыл из Германии в Россию.
Кстати, молебен по прибытии на российскую землю мои предки отслужили под знаменитым запорожским дубом на острове Хортица, который и по сей день жив.
— Бывала я у этого дуба и о немцах-колонистах даже очерк писала для исторической энциклопедии, о тех, что жили в городе Молочанске. Интересно все-таки людские дороги пересекаются, переплетаются.
— Вот как раз в Молочанске и поселился Якоб Фаст.
— Значит, родовой корень ваш из Германии?
— Нет, из Голландии, Германия была позже, потом Польша и Россия... Я не всегда знал перечень имен своих предков, а когда узнал, это было очень дорого, потому что узнал не только их имена, но и кое-что о них. И это очень важно.
Но род — это не только отошедшие в мир иной, но и род нынешний. Скажем, те же свадьбы, похороны, другие события — они обычно собирают все родство. И случается, что ты кого-то из своей родни не видел даже несколько десятилетий, но чувство родства сохранилось,- и ты знаешь, что ты в любой момент в этот дом можешь постучаться и тебя примут как родного — чувство рода особое. И что еще очень важно: чувство родины без чувства рода полноценным уже быть не может. Родным должен быть дом, родным — село, родным — род, родным — народ... Тогда и чувство родины будет во всей полноте...
— Ну тогда па неполноту чувства родины многие просто обречены, я родилась, например, в ссылке на Урале, жила среди русских, украинцев, мордвы, поляков, евреев, знаю, что такое тоска по родине только по родителям своим. Для меня родина — Россия...
— Я вообще родился в «вечной ссылке», В Сибири, в селе, куда после лагерного заключения отправили на вечное поселение моего отца. Оно оказалось невечным. Потом был Казахстан, потом опять Сибирь, куда направился я уже почти добровольно, изгнанный за веру из университета в Казахстане. Воспитывался в немецкой культуре, и только любовь к своему роду, к своему народу позволила мне полюбить и русский народ. Вот вам еще вариант заповеди: «Возлюби ближнего, как самого себя».
— Нечто подобное произошло и в моей жизни. При ваших словах о чувстве родины я почему-то вспомнила Виктора Петровича Астафьева. Его страдаюищх, мучающихся на этой грешной земле бабушек, тетушек, дядьев, братовьев, сестер... Удивительно пронзительное щемящее чувство его любви к своему дому, селу, роду, народу входит и в твое сердце. И это при горькой, тоже астафьевскои, теме нашего всеобщего российского сиротства, разрыва (с кровью и мясом) с отцами и матерями нашими, со своей родовой, как говорят в Сибири, со своей землей...
Виктор Петрович и в жизни, не только на страницах своих романов и рассказов, чтит свой род во всем его многообразии со всеми его грехами, трагедиями, слабостями. Дал же Господь память родовую писателю, чтоб и мы вместе с героями его воскрешали ее в себе. Ведь тоскует душа от этой пустоты, от ощущения одиночества в этом мире.
— Да, многие из нас, в большей степени и я, лишены того чувства родины, которое должно быть. Но в любом случае мы должны с горечью это воспринимать: без понятия рода полноценного понятия Родины уже нет.
А любовь к роду, любовь к родным и близким, сохранение с ними родственных связей, молитвенное общение с ними — живущими и ушедшими от нас, молитва за тех, кто будет после тебя, ответственность перед ними — это и есть связь времен, связь поколений. Кстати, вспомним последние слова последнего библейского пророка Малахии (после него на 400 лет пророчество в Израиле умолкло, чтобы уже вновь пророческий глас был изречен Иоанном Крестителем, указавшем на самого Христа). Так вот слова Малахии были о том, что Господь пошлет пророка, который обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам, то есть восстановится связь и единство поколений. А род — он и связан с единством поколений, с любовью поколений — старших к младшим и младших к старшим. Род, родня, родные, близкие... как жить без них? И всегда человек безродный воспринимался как человек обездоленный, лишенный чего-то, который особо нуждается в любви и тепле со стороны тех, кто имеет этот род.
— Сейчас в этом особом тепле нуждаются уже миллионы российских сирот. Это в мирное-то время! И, как правило, при живых мамах, папах, дедушках, бабушках. Расплачиваемся за сотворение пустот в той «пирамиде», о которой говорили вначале, втягиваемся в круговерть этого вавилонского смешения. И остается только восклицать, глядя на все это: Господи, ну помоги же нам выбраться!
— Да, времена не лучшие. Родные люди не находят между собой понимания, что уж о чужих говорить. Ведь эти сироты как раз и есть результат непонимания самых близких людей, результат родственного распада, разброда. И виной этого хаоса — все оно, безбожие. Потому что и здесь нет той духовной скрепы, что объединила бы мать с сыном, праотца с ныне живущим, умершего с живым, что восстановила бы нашу родовую память и сознание принадлежности к роду. А этой духовной скрепой, объединяющей нас, таких разных, всегда была вера. Вера соединяла и род в некое единое братство, в единое целое в духе и даже в экономике. Апостол Павел и тот говорил: готов даже претерпеть отлучение за родных по плоти. Он не отвергает понятия родства, хотя вкладывает в него новое, глубочайшее, евангельское значение.
— Да, мы живем в то время, когда сын-манкурт может выстрелить в свою мать. Такое, конечно, и в древние времена было.
— Но, как мы уже не раз подчеркивали эту мысль, в древние времена это было исключение, аномалия, а теперь исключение, если мы где-то можем наблюдать существование рода.
А сейчас идет окончательное разорение рода, разорение этого гнезда, где бы можно было укрыться от невзгод, погибельных стихий. Если семья — это малое гнездо, то род — это большое гнездо.
— А как вы смотрите на попытку возродить казачьи роды?
Сейчас на казаков смотрят с насмешкой: нарядились, мол, как актеры в театре, кому нужна такая бутафория? Но я несколько иначе смотрю, с сочувствием что ли. Знаю, например, истинно христианскую семью казачью, где, рискуя жизнью, хранили верность своим предкам и роду своему. Опять же это исключение. Но пробуждению нашей родовой и сословной памяти, думаю, радоваться надо. Хотя, конечно, нынешние казаки не очень-то нас радуют, политика их оболванивает, разводит, как некогда, по разные стороны. И не удивительно, коль нет Бога в душе.
— Если бы происходило возрождение казачьих родов! К сожалению, как вы уже сказали, казачество само дает повод к негативному к себе отношению. Бутафории и вправду много — кругов всяких, выборов, атаманов. А где та реальная жизнь казачества? А она должна вестись в двух направления — другого просто нет. Господь сотворил небо и землю, дух и плоть. Значит, должна быть у казаков прежде всего духовная общность. Это жизнь в вере, в православии, причем казачество должно жить церковно, чего оно, к сожалению, не делает. Более того, соучаствует, а где-то и содействует, в церковном разделении, раздорах. А без казачьей церкви казачество немыслимо. Должны быть церкви казачьи со своими приходами, со своими общинами, священниками, которые бы реально и фактически жили духовной жизнью. Ну а пока это не воссоздалось, казаки должны жить полноценной духовной жизнью на тех приходах, где они живут. Не мечтательствовать о будущей церкви, а жить жизнью тех приходов, где они сейчас находятся. Если они сейчас пренебрегают приходской церковью, то с трудом верится, что со строительством казачьего храма они станут истинными христианами. Это похоже на того курильщика, который собирается бросить курить с понедельника. Или с нового года кто-то решил навести порядки в своей семье. Ты наведи их сейчас и здесь, а понедельник и новый год, если так не сделаешь, не наступит никогда или их будет слишком много. Так и казаки, вы сейчас покажите духовную жизнь и начните ею жить.
Так же и с экономической стороной их существования. Естественно, казачество — это станицы, это хозяйство, это земля, это и специфика казачья — воинская структура... Так и должно развиваться. Собственно, об этом всегда и говорят, но, к сожалению, дел пока не особо видно.
Во всем этом не хватает как раз духовной жизни, обращенности к Богу, церковности, любви к ближнему. Дай Бог, чтоб все это появилось. У меня самые наилучшие пожелания казачеству, я немного прикоснулся к нему, соучаствовал в его возрождении и по сей день с самыми наилучшими пожеланиями отношусь. Но пока реального духовного движения в казачестве нет, нет движения к Богу. А коль его нет, то оно и не будет Богом благословлено. Я говорю, конечно, не о всем казачестве, а о том, что пришлось кое-где видеть. Что не благословляется Богом, то того и стоит.
— История тому свидетель. Вот я думаю, па Западе, который многого достиг в смысле цивилизации, есть услуга такая: давать усыпляющий навеки укол одряхлевшим, немощным, неизлечимо больным родителям, как собакам. Хотя там не было таких страшных перетрясок, перестроек и лагерей. И родословные свои они довольно хорошо знают, и к Богу не преминут обратиться, псалмы попеть... А вот душа от «рыночных отношений» усохла, и память о роде своем фикцией стали — гордостью вроде породистой собаки в доме... И прагматизм во всех проявлениях вымыл что-то ценное из душ людских.
Как нас ни били, ни мяли, ни уничтожали, ни. перестраивали. Бога-то насовсем в душе народной не убили и Веры, что передавалась из рода в род, из поколения в поколение. У час недавно в редакции было награждение жертвователей на реставрацию исторического Троицкого кладбища, и я еще раз подивилась нашему народу, как свеча неугасимая, трепещет в душах свет любви христианской — к живущим, умершим, тем, кто будет жить.
Такой народ и рынком, наверное, не убьешь. Почему-то верю я в него неистребимо. Кстати, иностранцев, которые приезжают посмотреть и нашу Сибирь, сердечное соучастие, широта души россиян, желание добра потрясают (своими, глазами видела) иногда до слез.
— Да, есть нам что беречь в себе. Хотя и на Западе слава Богу, не все усохло. Есть живые струи. Есть они и у нас. Есть еще ведь и народная родословная, родословная Отечества, а в ней столько имен светлых людей — святых Православной Церкви — вглядитесь повнимательнее в их лица, поищите среди них, в этих иконных ликах, своих предков. Обращайтесь к ним и с их помощью обретайте память если не рода, то народа своего. С их помощью и их молитвами куда легче будет вам подниматься по незримой небесной лестнице вверх.
+++
« Ищите предков в ликах святых», — эти слова из проповеди отца Геннадия я впервые услышала год назад. И вот, представьте себе, нашла. Так мне кажется, по крайней мере. Чудотворен, всея Сибири, архиерей петровских и послепетровских времен, просветитель Сибири, епископ Иннокентий Иркутский, на поклон к святым мощам его едут православные со всей страны...
Он, как и я, из рода Кульчицких и тоже из Малороссии, нашего роду, нашего племени. И верю, молитвами его, давно ушедшего в прошлое нашей истории и вознесенного туда — к престолу Небескому, освящаются невежественные наши сердца. Все больше и больше людей тянутся к Православию. Идет прощение за отступничество наших предков от веры, за отступничество от роду своего и племени. Святителю, отче Иннокентие, моли Бога о нас!
+++
«Не один ли у всех нас Отец? Не один ли Бог сотворил нас? Почему же мы вероломно поступаем друг против друга, нарушая тем самым завет отцов наших? ...Вот Я пошлю к вам Илию пророка пред наступлением дня Господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы Я пришед не поразил земли проклятием».
Ветхий Завет.
Из книги пророка Малахии.
ЛЮБИ РОССИЮ В НЕПОГОДУ
«Нет ста миллионов (именно ста, как и предсказывал Достоевский), на войнах и без войн мы потеряли треть того населения, какое могли бы иметь сейчас, почти половину того, которое имеем! Кто еще из народов расплачивался такой ценой?.. Нам надо излечить свои раны, спасти свое национальное тело и свой национальный дух. ...Сам я не вижу сегодня никакой живой духовной силы, кроме христианской, которая могла бы взяться за духовное исцеление России».
Александр Солженицын.
«Письмо вождям Советского Союза». 1973 г.
+++
О любви к народу, к нации, к Отчизне... Кто об этом сейчас не говорит! Но сколько страстей, оскорблений, путаницы в этих речах. И я, завидуя спокойствию, с которым размышляет отец Геннадий об этом кровоточащем и кричащем вопросе, слушаю.
— Род — народ — в значении нации. Это сегодня, конечно, самый больной вопрос. Сказано об этом очень много со всех сторон. И патриотизм, и национализм, и интернационализм, и космополитизм... И сколько еще «измов» вращается вокруг национального вопроса. И течет кровь, и разделяются народы, образуются новые государства, и множится вражда, бегут беженцы...
Но все забыли об одном: во Христе нет нации. Кровь Христова делает нас единым родом — Христовым. И Господь говорил: «Не пройдет род сей, пока все сие не сбудется». То есть род христианский, который имеет единый дух — Дух Святой, и едину кровь — кровь Христову, и соответственно составляет едино тело Церкви Христовой, которая — вселенская и кафолическая — и состоит из всех народов, входящих в нее.
Христианское учение не возвышает один народ, уничижая другой, но оно не нивелирует, не уничтожает само понятие народа в значении нации. Более того, оно его освящает и благословляет.
То есть тут как раз единство всех народов во Христе и освящение каждого народа во Христе. Это и есть основной принцип любви к народу. Исходя из этого, можно решить все вопросы. Но если из этого не исходить, то всевозможные национальные вопросы всегда ведут к трениям, столкновениям, к проблемам и даже кровопролитию.
— Вот вы перечислили сейчас «друзей народа», начиная с патриотов и завершая демократами, вслушайтесь в их голоса: каждый, бия себя в грудь, уверяет, что он и есть тот, кто истинно любит свой народ. А какой почти неземной любовью полыхали, к народу большевики, которые во имя этой любви на алтарь своей идеи положили, по самым скромным подсчетам, с 1917 по 1959 год больше 110 миллионов жизней — того самого народа, за счастье которого они так самозабвенно бились, сражаясь против народа же...
Кстати, страшная эта статистика совсем не пугает наследников большевиков. Плодятся газеты с «бессмертными идеями «Маркса-Энгельса-Ленина, собираются и вновь объединяются коммунисты, чтобы предпринять новую попытку «спасения» народа... Какое-то потрясающее отсутствие исторической памяти. Манкурты. Ни памяти, ни угрызений совести за -, содеянное, ни покаяния...
А те, что у власти? О грехах предшественников вроде бы помнят, но какое потрясающее пренебрежение к национальным интересам россиян, какое уничижение собственной нации, какое откровенное преклонение перед Западом. Александр Солженицын писал в 70-х: «Нам обязательно надо было протащиться всем западным буржуазно-промышленным и марксистским путем, чтобы к концу XX века узнать то, что искони понимал любой деревенский дед на Украине или в России...» Сейчас народ опять потащили. каким-то странным путем. Слепота наших правителей, что чередой идут друг за другом в апокалиптическом XX веке, просто обескураживает. Так хочется прозрения, начиная с верхов и завершая всей нацией. Но... как пел убиенный Игорь Тальков, царствие ему небесное: «А вокруг, как на парад, вся страна шагает в ад широкой поступью...»
Простите, ч то я опять ударилась в политику, но сколько еще народу страдать, сколько мучиться?
— Я не являюсь знатоком всех этих движений. И во всем суетном водовороте все более тянет к Богу, к молитве, а не к тому, чтобы засучить рукава, принять какую-то декларацию и начать за нее борьбу. Апостол Павел говорит, что наша брань не против плоти и крови, но против духов злобы поднебесной. Вот эту брань против духов злобы поднебесной и должен вести священник и, в общем, каждый христианин. А эта брань — шовинистов, космополитов, и прочая-прочая — эта брань, увы, преимущественно направлена против «плоти и крови». И негоже христианам вставать в ряды этих войск и кидаться на войско другое.
Я, в общем-то, вполне воспринимаю, что разные христиане в своих национальных позициях могут отличаться друг от друга. И один может склоняться к тому, другой к другому. Это от многого зависит: или человек живет в стране, где его народ, или в стране другого народа;или человек из семьи, где смешанный брак, или человек из потомственной национально чистой семьи; или человек не знает даже языка той нации, которая указана в его паспорте, или человек возрос в языке и культуре своей нации. Все это, конечно, накладывает отпечаток на людей. И здесь не надо заставлять всех входить в одно из этих войск — но всем надо творить дела любви.
И спасение только в ней — в любви. Но не всякий способен любить народ, в котором он родился. Это великое чувство. Моисей, когда видел согрешившим свой народ, поклонившимся золотому тельцу, обращаясь к Богу, говорил: «И меня вычеркни из Книги жизни». И наш преподобный Серафим Саровский, когда явлено ему было в XIX веке, какая смута будет, какие реки крови прольются и от истины отступят даже архиереи, молил Бога после трехдневного поста: «Господи, погуби меня, убогого Серафима, но пусть они спасутся». Это предельное состояние любви, когда святой готов был жертвовать вечным спасением ради архиереев народа своего. Но к таким высоким чувствам надо прийти опытом своим, жизнью своей.
Любовь к народу заключается в молитве о нем, в верности ему, его вере, его обычаям, его образу жизни. Спросят, а как же все-таки интернационализм? А только тогда ты сможешь полюбить другой народ, когда любишь свой. Невозможно любить другой народ, не любя свой.
— Вами как раз все это выстрадано, ведь вы воспитывались в немецкой семье, которая была таковой не просто по паспорту, но и принадлежала немецкой культуре, а служите народу русскому, в самой что ни на есть глубине России...
— А вырос я в Казахстане. Это было большое, в несколько тысяч человек, общество немцев, хранивших свои предания, свою культуру, свой быт, свои обычаи, и немецкое, оно, действительно, впитывалось всем сердцем сызмала. Нас даже называли националистами за эту приверженность к своему народу.
Но среди нас были те, кто не имел такой любви, они-то нас и называли националистами и говорили, что Христос — интернационалист. Они были против сохранения нашей национальной самобытности и явно содействовали обрусению. А мы ратовали за сохранение своего, национального.
Потом жизнь повела меня иными путями, я стал православным, православие я принял в русской среде и в русской форме — не в греческой, эфиопской или той, которая была некогда в Германии (она раньше России еще приняла православие). Я его принял в русской форме, в русской среде и среди русского народа и оказался не просто в Православной Церкви, а в Русской Православной Церкви. И, действительно, этот народ стал мне родным народом.
— Ну вам тогда вопрос, наивный, конечно, но все-таки... за что вы любите русский народ?
— Я родился здесь, я вскормлен здесь...
— Другие тоже вскормлены, по поехали в Германию.
— Я не осуждаю за это моих соплеменников.
— И я не осуждаю. Но, значит, в них нет той любви, которая оставила бы их на этой земле.
— Я впитал в себя Православие. А соплеменники мои нет. Потому естественно, что они уезжают в Германию. Не будучи православным, невозможно стать русским по духу.
— Как говорил Федор Михайлович Достоевский, «кто не понимает православия... тот никогда не поймет и народа нашего...»
— А почему он смог стать мне родным народом? Потому что у меня был свой народ родным. То есть, любя свой народ, я полюбил и другой народ. А те из моих единоплеменников, кто был в свое время за обрусение, как только появилась возможность, кстати, первыми эмигрировали в Германию. Те же, кто в свое время ратовал за сохранение немецких обычаев, вовсе не торопились в Германию. Любовь к своему народу дает возможность полюбить другой народ, любовь к своему языку дает возможность полюбить язык чужой. И не любя свой народ, ты чужой еще менее будешь любить. У такого человека просто вкуса такого нет и понятия нет, что такое народ и любовь к нему.
Интересный такой момент. Я служу в русском православном храме и, естественно, мне, в праздники особенно, приходится говорить о русском народе. Так как должен я говорить? Вы русские? У вас, у русских, сейчас юбилей — 1000-летие крещения Руси? Я всегда говорю в первом лице — о нашем народе, о нашем Отечестве, о наших предках. И при этом я не лгу и не лукавлю. Моя национальность всем известна (я умом понимаю, но сердцем не принимаю, когда скрывают свою национальность, не надо делать этого).
Но национальность — это не группа крови, это гораздо более глубокая духовная общность. И духовно русский народ — мой народ.
Кстати, если говорить о временах до Х-го века, то русские ощущают своими предками не столько славян-язычников, сколь православных греков. История Святой Руси — это скорее продолжение истории Византии, нежели Скифии и древних славян.
Есть в Ветхом Завете Библии книга «Руфь», где мать Ноеминь уходит из отечества, из Иудеи, спасая от голода жизнь себе и детям. И живет среди язычников. И там ее сыновья берут среди моавитянок себе жен, потом сыновья умирают. Жены живут со свекровью. А она решает вернуться домой в Иудею. Одна плачет, скорбит о расставании. А другая говорит: «Твой Бог — мой Бог, твой народ — мой народ», — и уходит с ней. Это была Руфь — прабабушка царя Давида — одного из величайших царей Израиля, пророка и праотца Христа. И в теле Христовом текла кровь язычников — вот этой моавитянки по имени Руфь.
Так вот. Твой народ — мой народ, твой Бог — мой Бог. Это то, что пришлось мне в моей жизни пережить. И поэтому без всяких иносказаний, кавычек, лукавства и лжи я могу говорить о русском народе: «Это мой народ». И его Бог — мой Бог. Но тот народ, в котором я родился, вовсе не перестал быть моим. Не я первый, не я последний, такие люди во все века были: люди двух культур, языков жили на стыке двух народов, т.е. в одной личности два народа. Ведь апостол Павел не говорит: «Я был иудеем для иудеев и стал эллином для эллинов». Он говорит: «Я иудей для иудеев и эллин для эллинов». То есть в нем живет эта любовь и к своему народу, и к народу, к которому он пришел с проповедью Христовой...
— Хотелось бы начать разговор о миссии русского народа. Хотя нынешние бойкие комментаторы говорят, что такой нации уже не существует, что она рассеялась, но я упорно считаю этот народ великим. И неправда, что он «духовно навеки почил», жива душа русская — светлая, трепетная, полная любви...
— Каждая душа — христианка. Но душа человека из народа, который тысячу лет имел православие, конечно, сугубо по природе христианка. Она оставалась таковой даже когда внешне человек принадлежал атеистическому миру — той же компартии, но внутри — в недрах своих — человек оставался христианином. Он оставался православным, сам того не сознавая и о том не помышляя, потому что есть не только физическая наследственность, есть и духовная наследственность. Она переходит не с генами, а в духе и переходит.
Как-то я провел такой эксперимент. Сидели два студента — узбек и русский, оба далекие от веры. Я задал вопрос и попросил их ответить, не размышляя, сразу и быстро: что надо сделать, если жестоко и нехорошо обидели твоего брата? Узбек, нисколько не рассуждая, тут же сказал, что надо отомстить, а русский, нисколько не рассуждая, тут же сказал, что надо простить. Оба были комсомольцы. Что говорило в них? Гены? Зов предков? Что об этом рассуждать — духовная наследственность говорила. Каждый из них хранил в себе не марксистско-ленинское учение, к которому формально принадлежал, а то, чем жил его род, его народ, его предки в течение веков, выполняя свою историческую миссию на этой земле. Она есть и у русского народа. Как у всякого другого народа, как у всякой личности. Господь, когда дает жизнь человеку, дает и назначение. Он жизнь эту творит для чего-то. Так же когда Господь образовывает народ — это тоже промыслительно. Каждому народу дана своя миссия в истории.
Даже без углубления в историческую философию, в духовный анализ истории это нетрудно просматривается. Скажем, еврейский народ имел свое особое назначение в мире. Имели греки свою миссию. Индия имеет свое особое место в истории. Имеет его и Россия и ее народ. Имеют французы, англичане, немцы, имеют китайцы. Всякий народ имеет свое особое Богом данное назначение.
Во времена национальной розни о миссии народа говорить небезопасно. Очень можно легко прийти к разным кривотолкам и ко всяким вольным толкованиям и страстям. А упасть, как мы уже говорили, можно по обе стороны коня. Может разгореться страсть националистическая, может быть страсть интернационалистическая. Может быть страсть консервативная, может быть прогрессивная. Все можно превратить в страсть.
Конечно, само по себе неплохо, если один человек консерватор, другой — новатор. Нужны те и другие. Как мы уже говорили о личности, так же и народы — могут быть прогрессисты и консерваторы. И само по себе это нормально. В этом нет ничего плохого и ничего хорошего. Плохое и хорошее проявляется тогда, когда зримым становится, во имя чего и в каком духе оно творится...
— А они все кричат — левые, правые, красные, коричневые, зеленые и прочие-прочие, что именно они вес делают во имя спасения России...
— Во имя спасения России поступали киевский князь Владимир, Александр Невский, Сергий Радонежский — вот они спасали Россию, так как трудились во славу Божию. А вот наши митинговые хоть левые радикалы, хоть красно-коричневые, как бы они себя ни называли, у них в основном бурление крови и страсти.
А что есть действительно любовь? Читайте послание апостола Павла.
+++
«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Не радуется неправде, а сорадуется истине: все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится...»
Новый Завет.
Первое послание к Коринфянам
святого апостола Павла, глава 13.
+++
— Так что любовь к своему народу вовсе не ведет к вражде с другим народом. Скажут, а как же германский фашизм, ведь фашисты очень любили свой народ? Но ненависть возникает тогда, когда, как мы уже говорили о личности, любят в себе себя, а не образ Божий, то есть делают из себя идола. Так и народы. Если для меня моя нация становится кумиром, идолом, если я в ней люблю не образ Божий, а люблю ее саму по себе, тогда и рождается фашизм. Ибо эта любовь уже не в Боге. И тогда она страстная и пристрастная, слепая, и полна пренебрежения к другим народам или по меньшей мере безразличия. Но это не есть любовь к народу — это страсть, которая ведет к ненависти. Какая же это любовь? Это греховное чувство, и от него надо избавляться. А чистая любовь к своему народу ведет к чистой любви к чужим народам.
Даже отмечено в художественной литературе неоднократно, когда полюбят друг друга двое, и сами становятся иными.
— И мир вокруг тоже иным становится — любимым.
— Вот именно, человек не способен ненавидеть других, когда он любит, пусть это будет одна — единственная его избранница. Любящему не хочется зла никому причинять, все такие хорошие становятся...
— Потому что преображение себя и мира происходит.
— Так и с любовью к народу, когда действительно и дым Отечества нам сладок и приятен, тогда дым из чужой трубы тоже не раздражает и другие становятся хорошими и милыми. Когда служишь делу спасения России с любовью, то и иначе мыслящего, чем ты, ненавидеть не можешь, тем более за колючую проволоку посылать его за это. В истинной христианской любви к своему народу разномыслие без насилия естественно. И в истинной любви новатор и консерватор могут издавать разные газеты, но мирно жить вместе и служить спасению россиян. И то, и другое нужно. И вкупе это разнообразие дает полноту.
И в Церкви также были строгие консерваторы и были реформаторы. Был тот же патриарх Никон реформатором, и был протопоп Аввакум... Но в результате эти реформатор и консерватор разорвали российскую Церковь на две части. Чего им не хватило? Любви. Ведь протопоп Аввакум, когда шел на костер, говорил: «Будь ты проклят, злой пес Никон». Если б победил не Никон, а Аввакум, значит, на костер пошел бы Никон. То есть не в духе любви страдали они за Церковь, а в духе непримиримости.
— Как же мы от непримиримости этой притомились, как устали! Демократы изгаляются над патриотами, патриоты огрызаются на демократов... И нет покоя Отечеству. Нет духа любви в нашем обезбоженном мире.
— А дух любви — он приемлет эти разные позиции, ибо они друг друга дополняют и все идет во благо России. И это не может превратиться в непримиримую вражду. Иоанн Богослов, когда был уже старым-старым, в ссылке на острове Патмос (было ему 100 лет), проповедей уже практически не произносил, под руки вели его на богослужения в церковь и он — любимый ученик Христа — своими старческими устами повторял одну-единственную фразу: «Детки, любите друг друга». Это завещал нам он, Апостол любви, наперсник Христов. Ведь на Тайной вечере незадолго до Голгофы его глава была преклонена к сердцу Христову и слышала биение вечной любви в сердце Христовом. И эта любовь всю свою жизнь истекала от него. К ней он нас и призывал.
+++
«Дети Божий и дети дьявола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего. Ибо таково благовествование, которое мы слышали от начала, чтобы мы любили друг друга... Всякий ненавидящий брата своего есть человекоубийца. Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу свою; и мы должны полагать души свои за братьев... Дети мои! Станем любить не словом или языком, но делом и истиною. ...Любовь же состоит в том, чтобы мы поступали по заповедям Его».
Новый Завет.
Первое и второе соборные послания
апостола Иоанна Богослова.