Оица ментов в составе кинолога Сени Рабиновича, омоновца Вани Жомова и криминалиста Андрюши Попова на переднем крае обороны вселенных от временного катаклизма

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 18

Глава 6

Остатки разбитого войска Петра Пустынника разошлись с ментами, как уссурийский тигр с императорским пингвином в средней полосе России: я тебя не видел, ты меня не знаешь, и жене не говори, что меня так далеко от дома встречал. Ландскнехты поплюхали обратно в Константинополь — нищенствовать там, показывая страшные боевые раны, умело нарисованные красками. А милицейская троица, в сопровождении Абдуллы и Ахтармерза, под охраной Мурзика, естественно, направились прямиком в Никею — разузнать новости, загрузиться припасами на дальний путь и подобрать Попову более комфортное транспортное средство. Никея, прилепившаяся к берегу какого-то обширного водоема, в отличие от практически голого Цивитота была обнесена добротной каменной стеной, никак не меньше шести метров высотой. Издалека за этой стеночкой путешественники ещё могли разобрать разноцветные крыши дворцов и минаретов, а вот прямо от ворот архитектура города не просматривалась, как не просматривалось вообще ничего, поскольку ворота Никеи были тщательно заперты и на громкий стук Жомова никто не отвечал.

— Повымерли они там, что ли? — удивленно пожал плечами омоновец. — Какого хрена никто к дверям не подходит?

— Может быть, пойдем до берега прогуляемся? — предложил Попов. — Стена-то наверняка прямо в воду обрывается, но, может быть, рыбаков увидим, попросим, чтобы ворота кто-нибудь открыл.

— Нет ума роженого, не дашь и ряженого, — съязвил Рабинович. — А Попову и не надо, ум ему — страшнее яда. — Он покрутил пальцем у виска: — Андрюша, тут милицейскую форму ещё не видели, и на твои запросы отвечать никто не почешется. Нет смысла вдоль стен взад-вперед расхаживать, как голодным гаишникам на перекрестке. Ломай, Ваня, ворота, или мы тут до второго пришествия простоим!

Омоновец поначалу удивленно посмотрел на Рабиновича: дескать, спасибо тебе, Сеня, что ты о моих возможностях столь хорошего мнения, но такую дверку разве что танком ломать. А затем хлопнул себя по лбу, вспомнив о бронебойной мощи резиновых дубинок. Поплевав на ладони, Жомов отстегнул от пояса «демократизатор» и, тщательно прицелившись, влепил дубинкой по толстым полосам меди, прибитым на края створок, изо всей своей былинной богатырской силы. Снести ворота у омоновца, конечно, не получилось, но запиравший их засов, толщиной с вековой дуб, от удара «демократизатора» о металл разломился, словно бракованная спичка в жомовских пальцах. Городские стражники, торчавшие за воротами и после рассказов о колдунах, услышанных от солдат, гонявших по полю ландскнехтов Петра, ожидавшие решения начальства о том, как поступить с подозрительными пришельцами, на добрый десяток секунд намертво пристыли к брусчатке внутреннего двора. А затем, покосившись на переломанный засов, с истошными воплями бросились врассыпную. Попов удрученно покачал головой.

— Сеня, как-нибудь менее заметно надо было в город входить, — пробормотал он. — Зачем нам лишнее внимание? Еще поесть спокойно не дадут…

— Утухни, поросеночек, — перебил его омоновец. — Сеня, что ещё сломать? Мне понравилось!

Рабиновичу только и осталось в ответ горестно вздохнуть.

— Сам утухни, бульдозер белковый, — после секундной заминки посоветовал он Жомову. — Пошли постоялый двор какой-нибудь поищем. Пора, на самом деле, по-человечески поесть. — И тут Сеня предугадал Ванино дополнение: — Да и горло промочить не мешает, а то с самой бани ни грамма алкоголя во рту не было.

Однако отправиться в трактир, постоялый двор, караван-сарай или что-то ещё чисто азиатское сразу не удалось. Пришлось решать две проблемы, и одну из них выдумал Попов, проявивший неожиданное благоразумие. Хотя почему неожиданное? Андрюша всегда отличался повышенной осторожность: никогда не играл со спичками, не ковырял в зубах вилкой и на ночь надевал презервативы. На всякий случай. Именно потому, что был с детства приучен мамой беречь свою драгоценную утробу, Попов и предложил что-нибудь сделать с Горынычем. Не в смысле физического насилия, хотя Ахтармерз именно так предложение криминалиста и оценил, а для общей маскировки группы.

— Мужики, на фига нам надо, чтобы каждая сволочь нас подозрительно разглядывала? — поинтересовался он со своей телеги у друзей, уже направивших лошадей к центру Никеи. — Это мы к Ахтармерзу привыкли, а здешнее население что-то излишне неприязненно его воспринимает. Как бы сарацины на нас из-за него местных экзорцистов не натравили.

— Ах, значит, тебе раньше евреи во всем виноваты были, а теперь меня за тхрубика отпущения держать надумал? — возмутился Ахтармерз. — Не позволю!

— Заткнись, обломок топливно-энергетического комплекса, пока я из твоих тощих шей косичку не сплел! — осадил его омоновец. — Поп, может быть, первый раз в жизни дело говорит, в натуре.

После этих слов каждый из присутствующих счел своим прямым долгом высказать предложение о том, под что Горыныча можно замаскировать. Версий было множество. Начиная с той, согласно которой Ахтармерза следовало выкрасить белой краской и выдавать за статую, кончая абсолютно извращенным вариантом превращения огнедышащего второклассника в комнатную собачку путем персонального пошива маскировочного костюма из содранной с кого-нибудь шерсти. Перечислением всех этих экзекуций бедного Горыныча до того запугали, что он стал стремительно уменьшаться в размерах. Наверняка, если бы Сеня не остановил друзей, Ахтармерза в скором времени пришлось бы искать на мостовой при помощи микроскопа.

— Нет, мужики, так дело не пойдет, — отмел предложения друзей кинолог. — Статуя из Горыныча никудышная. Во-первых, он спокойно на месте и двух минут не усидит, а во-вторых, он же хладнокровный. Не дай бог, под краской переохладится или, наоборот, тепловой удар огребет. Кто ему искусственное дыхание «рот в рот» делать будет? — Ответа не последовало, и Рабинович закончил: — Да и с костюмом облом. Даже если мы уговорим этого монстра все три башки в одну варежку засунуть, это ещё проблемы не решит. Представьте, что будет, если ему в общественном месте кто-нибудь на ногу наступит? Раздуется ведь, гад, до размеров слона. Нас тогда точно тухлыми яйцами и битым кирпичом закидают.

— У меня предложение есть, — пискнул снизу Ахтармерз, обрадованный такой поддержкой со стороны кинолога. — Вы же меня сами все время с ящерицами сравнивали. Вот и посадите меня просто в мешок, а головы снаружи оставьте. Я буду трех рептилий сразу изображать. Обещаю не говорить ни слова и постараюсь не варьировать свои физические размеры!

Менты переглянулись и были вынуждены согласиться. Действительно, все равно ничего лучшего придумать не получалось, а так хоть ахтармерзовского торса людям не видно будет. Глядишь, и действительно за трех ящериц в одном флаконе сойдет. Под маскхалат Горынычу тут же приспособили старый пыльный мешок, найденный на скамейке у караулки, и трехглавый дебютант кукольного театра тут же забрался внутрь, предварительно сожрав двух пауков, решивших устроить внутри мешка загородную виллу.

Таким манером первая проблема была решена, но тут же возникла вторая. У Абдуллы, как и у всех прочих азиатов, в каждом городе по целому вагону родственников проживает, непоявление в домах которых считается почти что одним из смертных грехов. Едва менты успели спрятать Ахтармерза в мешок, как сарацин тут же плюхнулся на колени перед поповской телегой и попросил отпустить его в увольнение. Рабинович, из врожденной недоверчивости опасаясь, как бы Абдулла чего-нибудь способного доставить путешественникам неприятности не учудил на стороне, не хотел сарацина отпускать, но Попов на правах непосредственного начальника из чувства противоречия наложил на ворчание Рабиновича вето и отпустил Абдуллу к родне. А тот на прощание ткнул пальцем вдоль широкой улицы, уходившей куда-то в глубь Никеи.

— Караван-сарай там найдете, да благословит Аллах вашу лень и ментовский характер, — с низким поклоном, предварительно, естественно, поднявшись с колен, проговорил сарацин. — Я вернусь ещё до наступления темноты, и да не позволит всевышний к тому времени упасть хоть одному волоску с ваших мудрейших голов.

— Да-а, для Попова это было бы трагедией, — съязвил Сеня, а Абдулла снова поклонился и вприпрыжку помчался куда-то в сторону деревянных пирсов.

Прилегавшие к воротам районы, к удивлению путешественников, оказались удивительно безлюдными. Менты недоумевали, пытаясь понять, куда делся народ, и в итоге взяли на себя вину за это бедствие, но все оказалось гораздо проще. Друзья не успели проехать в указанном Абдуллой направлении и десятка метров, как над городом пронесся истошный протяжный вопль. Почти такой же, какой издает ленивый кот, когда ему определенные части тела какой-нибудь будущий Павлов выкручивать для эксперимента начинает. Вопль летел над Никеей и, едва затихнув в одном конце города, тут же возобновлялся в другом. Попов вздрогнул и завертел головой.

— Это ещё что такое? — удивленно поинтересовался он.

— А, внимания не обращай, — махнул рукой омоновец. — Муэдзины вопят. Намаз у них начался, все молятся, поэтому и людей в городе не видно.

— Так это что, и караван-сарай закрыт теперь? — обеспокоено поинтересовался вечно голодный криминалист.

— А хрен его знает, — пожал Ванюша плечами, а затем успокоил друга: — Откроем.

Впрочем, ломать в караван-сарае двери, как это было сделано при входе в город, ментам не пришлось. Заведение было открыто, и из распахнутых дверей лилась какая-то восточная музыка. Попов тут же определил, что играет зурна, и принялся расписывать достоинства этого инструмента, да так увлекся, что не заметил, как остался в одиночестве. Сеня с Жомовым, из всех музыкальных инструментов любившие только магнитофон, не слушая поповских рассуждений, следом за Мурзиком прошли внутрь караван-сарая.

— В натуре, блин, сарай, — буркнул Ваня, оглядывая обстановку средневекового мотеля. — Не понимаю я, как эти урюки в таких местах отдыхать могут?

Заведение разительно отличалось от любой европейской забегаловки подобного калибра. Во-первых, ни одного стула в помещении, естественно, не было. Те немногие посетители, что были в этот час клиентами караван-сарая, сидели, поджав ноги, на пестрых пушистых коврах, а то и вовсе лежали, опираясь на локти. Во-вторых, даже если бы стулья в никейском кабаке и присутствовали, то с тех низеньких тумбочек, которые заменяли здесь столы, сидя на стуле, есть было бы крайне неудобно. Ну а в-третьих, внутри забегаловки отсутствовало какое-либо подобие стойки бара или стола заказов. Его место — задняя стена караван-сарая — было задрапировано волнами розовой ткани и ярко освещено масляными лампами.

Посетители караван-сарая удивленно уставились на вошедших — дикари, ментов никогда не видели, а те, в свою очередь, замерли в дверях, давая возможность глазам привыкнуть к полумраку. Единственным в компании, кому адаптация зрения не требовалась, был Мурзик. Он не стал задерживаться в дверях, а сразу прошел внутрь и, обнюхав один из низких столиков, расположился около него. И тут раздался дикий крик!

— Ай, иблисово отродье, — закричал кто-то из глубины зала. — Кто, да заберет у него Аллах остатки денежного довольствия, пустил в заведение этого шелудивого пса, да родится у его матери кошка?!

Менты не видели, кто именно орал, но этот человек явно не ведал, что творит. Будь друзья не сотрудниками российских правоохранительных органов, а какими-нибудь буддийскими далай-ламами, они бы, наверное, простили крикуну его врожденное скудоумие, но в этот раз тому не повезло. Менты, они и в Африке менты, да и в Никее с наглецами церемониться не будут.

В этот раз первым драку начал Мурзик, а не Жомов. Что, собственно говоря, и не удивительно. Крикуну надо было выбирать, какое именно потомство пожелать собачьей матери! Пес с низким рычанием сорвался с места и нырнул куда-то под розовую драпировку. Через секунду оттуда раздался жуткий грохот и дикие крики, перемежающиеся женским визгом. Еще через десять секунд из-за портьер выскочил кривоногий толстяк и помчался к выходу, держась за укушенное седалище. Мурзик преследовал мужичка, сдергивая у того на ходу остроносые тапочки с ног.

Неизвестно, куда разгневанный пес загнал бы хамоватого толстяка, который физически не мог исчезнуть, как это делал Лориэль, но далеко сбежать ему не дали менты. Не желая садиться на корточки, для того чтобы стукнуть коротышке кулаком в нос, Ваня просто поднял ногу, предоставив толстяку возможность поцеловаться с подошвой берца. Нежно её облобызав, мужичонка отлетел прямо в руки Рабиновичу. Сеня легко оторвал толстяка от пола и, пинком придав ему дополнительное ускорение, отправил коротышку подышать свежим воздухом.

Однако удовольствие от предстоящего полета толстяку испортило поповское брюхо, не вовремя появившееся в дверях. Мужик ударился об Андрюшин живот головой и отскочил обратно. Жомов с Рабиновичем расступились, давая возможность коротышке упасть на пол, прямо под острые клыки оскорбленного Мурзика. Однако пес дожевывать наглеца побрезговал и, пустив ему на морду слюну, — пусть ещё спасибо скажет, что метку не поставил! — вернулся на облюбованный ранее ковер. Перешагнув через поверженного толстячка, менты проследовали за своим четвероногим другом. Жомов, правда, на секунду задержался в дверях, надеясь, что найдется хоть кто-нибудь, желающий заступиться за мужичонку, но посетители караван-сарая старательно отводили глаза в сторону, и омоновец с тяжелым вздохом разочарования присоединился к друзьям.

Большинство российских граждан знают, что такое менты в гневе. Жители Никеи это только начинали понимать, но уже, в силу ещё не полностью убитого цивилизацией звериного чутья, постарались держаться от вновь прибывших подальше. А трое друзей, развалившись на коврах, обвели забегаловку наглыми и бесстыжими зенками. Вдоволь насмотревшись, Рабинович очень вежливо поинтересовался:

— Ну и кто нас обслуживать будет, мать вашу в КПЗ уборщицей?! Мы до утра тут куковать будем? Где хозяин, блин?

— Туточки я, да благословит Аллах ваше долготерпение, — простонал коротышка-толстяк, поднимаясь с пола. — Чего изволите, люди добрые?

— Еды, — заявил Попов. — Много.

— Водки! — Омоновец хлопнул по столу кулачищем так, что тот наполовину ушел в пол, оставив над коврами только крышку. — Еще больше.

— А мне и того и другого, пожалуйста. — Все-таки не зря Кобелев считает Рабиновича примером для подражания. — В ограниченных количествах.

— Плов, люля-кебаб, халва, шаурма? — загибая пальцы, начал перечислять меню толстяк, то и дело притрагиваясь правой рукой к рельефному отпечатку подошвы Ваниного ботинка у себя на щеке. — Шашлык, гамбургеры, осетринка? Котлетка по-киевски?..

— Тащи все, мы сами разберемся, — оборвал его Попов.

— В ограниченных количествах, — с нажимом закончил фразу криминалиста Рабинович и выразительно посмотрел на друга. — Андрюша, за все, что сверх нормы сожрешь, сам расплачиваться будешь.

Коротышка кротко поклонился и помчался было за портьеру, но его остановил грозный рык омоновца.

— Ты про водку не забыл, беляш самоходный? — поинтересовался Ваня у хозяина караван-сарая.

— Извините, уважаемый, да простит мне Аллах три класса церковно-приходской школы, но я не знаю, что такое водка, — растерянно пробормотал никейский трактирщик и, на всякий случай, спрятал голову под мышку.

— Водка — это алкалоидная смесь, — не удержался Горыныч, уставший изображать ссорящихся друг с другом ящериц, — состоящая из очищенного этилового спирта, дистиллированной воды и приготовленная…

Попов, которому было поручено заботиться о «зверушках», вмиг вырубил у второгодника микрофон тремя смачными щелчками. Ахтармерз обиженно зашипел и заткнулся, а Андрюша закончил за него фразу, глядя прямо в глаза оторопелого коротышки:

— Любой алкоголь, короче, тащи!

— Так у нас же вечный сухой закон, — замялся было тот, но вовремя вспомнил о жомовских берцах. — Ничего, если я вам вино в чайнике подам?

— По хрену, — согласился омоновец. — Только чайник выбери побольше. Жажда меня томит.

Прочие посетители заведения, увидев, что бить больше никого не будут, расслабились и вернулись к своим разговорам, суть которых, впрочем, все равно заключалась в обсуждении появления новых гостей. На ментов косились, но подойти к ним не осмелился никто. И друзья после демонстрации милицейских методов решения проблем уже не знали, из-за восточного ли гостеприимства их никто не тревожит или же из-за обычного страха любого живого существа перед человеком в милицейской форме.

Впрочем, о том, что, кроме них, в караван-сарае есть кто-то еще, друзья быстро позабыли — им принесли заказанную еду. Причем быстро и с хорошим оформлением. Ровно через две минуты после того, как коротышка скрылся за портьерой, оттуда выплыли сразу шесть девиц, одетых в полупрозрачные шальвары и сверкающие блестками топики. Подносы с едой они несли на головах, но на кушанья друзья и не смотрели. Как, впрочем, и на лица, укрытые плотной вуалью. Все менты, даже вечно голодный Попов, словно громом пораженные, смотрели на обнаженные животы девиц, жившие какой-то своей, не ведомой другим жизнью. Девицы подплывали к столику ментов по очереди, плавно опускали подносы и, кланяясь, уступали место следующей полуголой натуре. Затем, так и не переставая вращать поясницей, караван-сарайские официантки скрывались за занавесью. И лишь когда из поля зрения ментов исчезла последняя, все трое пришли в себя. Причем лучше всех это удалось Рабиновичу.

— Ничего особенного, — проговорил он, глядя в сторону ушедших и плотоядно облизывая губы. — Обычные танцовщицы.

Жомов сглотнул комок, засевший в горле после демонстрации дамами местного сервиса, и потянулся к трехлитровому медному чайнику с длинным носиком. Попов густо покраснел и, опустив голову к тарелкам, принялся искать столовые приборы. Так и не найдя их, он удивленно посмотрел на Рабиновича.

— Сеня, похоже, тут все руками едят, — слегка растерянно проговорил криминалист.

— Естественно, — съязвил Рабинович. — Или ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь пищу ногами в рот запихивал?

— Да не о том я, идиот! — обиделся Попов. — Эта жирная свинья — (о-па! нашел на ком отыграться), — нам ни ложки, ни вилки, ни ножа не дала.

— Ну так сходи и разберись, — отмахнулся от него кинолог. — Можешь ты хоть раз в жизни что-нибудь сделать самостоятельно?

Андрюша хотел обидеться и что-нибудь нелицеприятное другу сказать, но передумал. Действительно, зачем лишний раз с язвительным евреем связываться, если можно просто пойти и самому все сделать? Попов лениво поднялся с ковра и, проглотив ведро слюны, выделенное железами от вида аппетитной пищи, собрался идти в подсобные помещения, но затем выругался и плюхнулся обратно.

— На хрена мне это надо? — неизвестно у кого поинтересовался криминалист под удивленными взглядами друзей. — Хозяин, сюда. Быстро!

Коротышка действительно появился перед столиком излишне буйных гостей через секунду после крика Попова. Андрюша полчаса ему объяснял, что нужно цивилизованному человеку для принятия пищи, но ничего путного так и не добился. Единственное, на что оказался способен владелец караван-сарая, это принести друзьям ножи и огромные ложки, больше напоминающие половники. Попов на все плюнул, оставил для сервировки стола режущие предметы, а остальное всунул обратно в руки коротышки.

— Иди отсюда, чучело, — проговорил он. — И чтобы больше я тебя не видел.

Шеф заведения испарился с глаз долой, а менты наконец приступили к трапезе. Вино, конечно, не водка и русской душе не близко, но за неимением лучшего и оно вполне сгодилось. Выпив по пиале терпкого кроваво-красного напитка, трое доблестных сотрудников удовлетворенно вздохнули и принялись неспешно закусывать. Ваня, как обычно, попытался быстренько отправить вторую порцию алкоголя вслед за первой, но Рабинович вовремя успел выдернуть у него из-под рук чайник с вином. Жомов поворчал, но поскольку деваться было некуда, стал кушать и ждать, когда Сеня соизволит разлить ещё по пиале вина.

Как раз в тот момент, когда дело дошло до третьей порции, в караван-сарай ввалился новый посетитель. Одет он был в белую холщовую куртку, такого же цвета и квинтэссенции шаровары и подпоясан красным кушаком с прикрепленным к нему кривым мечом. Увидев ментов, он на секунду застыл на пороге, а затем бросился прямиком в подсобные помещения никейской забегаловки. Ваня вопросительно посмотрел на кинолога, дескать, кто это был такой и что ему нужно, но Сеня в ответ только пожал плечами и вернулся к поглощению пищи. Минуты три их никто не тревожил, а затем из-за портьеры показался пузатый коротышка, след подошвы берца на лице которого уже начал принимать восхитительный фиолетовый оттенок. Толстяк прокашлялся.

— Уважаемые господа, минуточку внимания, — проговорил он, и разговоры за столиками затихли. — Только что я получил известие о том, что среди гостей нашего заведения находятся исключительные люди. Они пришли к нам с далекого севера, где, говорят, ещё в ходу российский рубль. Все эти люди исключительно могущественные колдуны, маги и заклинатели джиннов. К тому же их беспримерный героизм на поле боя уже стал притчей во языцех, да пошлет им Аллах соседей-алкоголиков… — Последнее, впрочем, было сказано толстяком себе под нос. А вслух он произнес иное: — Позвольте вам их представить. — Хозяин забегаловки махнул рукой в сторону ментов. — Вот они, эти выдающиеся люди!

Все до единого посетители караван-сарая после этих слов захлопали, засвистели, заулюлюкали. Три особо оживленных сарацина вдобавок к этому ещё и вскочили на ноги и затянули песню российских футбольных патриотов «Оле, оле, оле, оле! Россия, вперед!». Захмелевший Попов, как номинант «Оскара», попытался встать и поклониться в ответ на приветствие, но Рабинович поймал его за штаны и усадил обратно. А Ваня Жомов рявкнул:

— А ну, цыц все, в натуре. Дайте поесть спокойно.

Посетители заведения мгновенно утихли и вернулись к продолжению банкета, и лишь коротышка не хотел успокаиваться. Обратно на кухню он не ушел. Вместо отступления толстяк занял оборонительные позиции на подмостках и терпеливо ждал, пока музыкант настроит инструмент, при этом заранее закрывая владельца зурны свои телом от тухлых яиц и гнилых персиков. Ну а когда музыкант наконец справился с этим, хозяин караван-сарая объявил:

— А теперь в честь наших гостей Сектем-акын сыграет мелодию их родины.

Коротышка отступил чуть в сторону, по-прежнему оставаясь поблизости от музыканта, чтобы в случае крайней необходимости успеть прикрыть его собой. Да, видимо, много он этому лабуху платил! Зурнист ещё раз тронул струны своего инструмента, а когда в заведении наступила почти полная тишина, виртуозно выдал «на ура» «Катюшу». Ваня несколько секунд морщился, как от зубной боли, а затем взвыл в голос и швырнул в музыканта медным тазом с остатками плова. Хозяин забегаловки, никак не рассчитывавший на такие метательные снаряды, отскочил в сторону, и тазик угодил точно в морду зурнисту. Хорошо, остатками плова, а не донышком.

Музыканту, впрочем, этого хватило. Выронив из рук инструмент, он кувыркнулся через голову и остался лежать, запутавшись в портьерах, а остальные посетители, видимо, приняв Ванин бросок за часть национальных ритуалов, тут же полностью завалили музыканта объедками пищи. Жомов плюнул и улегся обратно на свое место.

— Ты чего это? — удивленно поинтересовался у друга Рабинович.

— А-а, ненавижу, в натуре, — огрызнулся омоновец. — Блин, как кто-то в Голливуде решил, что «Катюша» — наш национальный гимн, так теперь в каждом фильме про русских эту идиотскую музыку играют. Задолбали все уже со своей простотой.

— Понятно, — хмыкнул кинолог и задумчиво посмотрел на засыпанного продуктами зурниста. — Ну, хоть поест теперь мужик на халяву.

Попов согласился с другом, что это достойное утешение, и продолжил трапезу. Не возражал и музыкант, принявшийся обедать прямо на месте, не выбираясь из кучи продуктов. Зато хозяин забегаловки был против. Видимо, имея с зурнистом какие-то свои счеты, он зло зашипел на него и, вытащив за ноги из-под гастрономических завалов, увез волоком куда-то в подсобку. Посетители караван-сарая бурно поаплодировали этому номеру, а затем вдруг обнаружили, что в порыве страсти перекидали свои заказы на сцену и теперь остались ни с чем. Треть посетителей тут же обиженно надула губы и вышла прочь, треть принялась тяжко раздумывать, заказать ли ещё что-нибудь или идти домой, а представители оставшейся части, видимо, самые ленивые, завалились спать прямо там же, где до этого обедали.

Ну а коротышка праздничную программу заканчивать не собирался. Видимо, в голове у него ещё шевелились остатки мозгов, которые он пока не подал посетителям в качестве деликатеса, и хозяин караван-сарая решил доставить опасным гостям максимум наслаждения. Просто так, на всякий случай. А то вдруг колдунам что-то не понравится, и они всю забегаловку по кирпичику разнесут! Выйдя на площадку у задрапированной стены, он снова прокашлялся, а затем объявил:

— А сейчас наш праздничный вечер, посвященный визиту северных имамов, продолжит несравненная Фатима. Встречайте!..

Та часть гостей, которая ещё раздумывала, тут же отбросила прочь сомнения и засвистела, одновременно шлепая ладонями по спящим соседям. Те подобную экзекуцию, естественно, терпеть не собирались, проснулись и поначалу попытались лезть в драку, так что Жомов даже обрадовано руки начал потирать, но затем, узнав, в чем дело, присоединились к всеобщему шуму. Орали они изрядно. По крайней мере, их воплей было достаточно для того, чтобы не только вернуть ушедшую треть обратно, но ещё и заманить с улицы новых посетителей.

— Так чего, драться в общественном месте никто не будет? — спросил у Рабиновича раздосадованный омоновец.

— Ваня, перед тем как в Египет попасть, мы в маленький отпуск собирались, — вежливо напомнил другу Сеня, а затем рявкнул: — Мы ещё до сих пор на отдыхе находимся. Поэтому брось свои замашки новичка-пэпээсника и отдыхай!

— А то ты не знаешь, какую форму отдыха я предпочитаю, — обиженно буркнул Жомов.

Кинолог хотел язвительно прокомментировать Ванины пристрастия, но ему самым наглым образом помешали. Наученный горьким опытом зурнист с истинно восточным именем осторожно высунул нос из-за портьеры, посмотрел по сторонам и попытался побренчать на своем инструменте, но, видимо, получив хорошего пинка под зад, пробкой вылетел почти в центр караван-сарая и только там начал исполнять какую-то замысловатую мелодию.

Гонитель талантов Ваня Жомов брезгливо поморщился и подумал о том, не швырнуть ли в ресторанного лабуха ещё чем-нибудь, но и этого сделать не успел. Буквально с первых аккордов посетители забегаловки задули масляные лампы у себя на столиках. Зал погрузился во мрак, и освещенной осталась лишь площадка у задрапированной стены. Вот туда и выплыла из-за портьер объявленная коротышкой звезда программы. Ваня сначала удивленно открыл рот, затем протер глаза и лишь после того, как понял, что видение не исчезнет, крамольно подумал о том, что рано женился.

Впрочем, до мыслей об измене жене Жомов так и не дошел (однолюб, блин!), а грязные мыслишки, которые у него лишь на миг промелькнули в голове, разбежались по караван-сараю, и менее стойкие люди, чем служащие российского ОМОНа, от этих дум начали пускать слюни. Ваня же, преодолев искушение, облегченно вздохнул и задумчиво начал выискивать в Фатиме что-то такое, из-за чего мог бы сказать потом, что эта дамочка не в его вкусе.

Сделать это было трудно. Не невозможно, поскольку для любого омоновца ничего невозможного нет, но помучиться Ване пришлось. А вот Рабинович даже не напрягался. Внешне невозмутимый, как и положено российскому менту, кинолог слюни, конечно, не пустил изо рта, но глядел на Фатиму такими глазами, что если уж подобный взгляд не способен раздеть женщину, то её уже не разденет ничто!

Как любит говорить сам Рабинович, на вкус и цвет товарищей нет. Однако Фатима выглядела на самом деле очень впечатляюще. Все в ней было в меру, а в нужных местах даже чуть больше. Черноволосая и черноглазая танцовщица кому-то показалась бы чуть полноватой, но зато двигалась с такой грацией и пластикой, какая не всякой кошке даже снилась. И все время, пока Фатима исполняла свой номер, выделывая на радость публике животом самые невероятные пассы, в караван-сарае ни один посетитель, кроме чмоканья губами, иных звуков не издавал. Первым заговорил омоновец — ровно за мгновение до того, как Фатима снова скрылась за портьерой.

— Нашел, блин! — радостно провозгласил он на всю забегаловку. — Нашел, е-мое, мужики!

— Чего ты нашел, Архимед хренов? — рявкнул Рабинович, крайне недовольный тем, что его таким бесцеремонным образом выдернули из сладких мечтаний.

— Родинку у пупка! — Ваня выглядел так, словно был готов от радости запрыгать на одной ноге. — Ненавижу родинки у пупка и не понимаю, как вы можете даже смотреть на баб с такими дефектами. Извращенцы хреновы!

Сеня от такого заявления не просто ошалел, а ошалел конкретно. Минуты три, наверное, он мог лишь с тихим мычанием открывать и закрывать рот, совершенно утратив способность к разговору. Потом, осознав, что выразить Жомову свое мнение о его умственных способностях словами так и не сумеет, Сеня сначала покрутил пальцем у виска, а затем, когда и это не подействовало, беспомощно махнул рукой и залпом осушил полную пиалу вина. Не чокаясь! Жомов хмыкнул.

— Ну ты и алкаш, — восхитился он и тут же последовал Сениному примеру. Правда, стараясь сохранить пропорции между ростом, весом и количеством поглощенного алкоголя, выпил не пиалу, а целый чайник.

— Мог бы и мне глоточек оставить, — буркнул Анд-рюша, тряся перед ухом медную винную емкость. — Трактирщик, чтоб тебе Аллах обе ноги оторвал, вина сюда. Быстро!

Трактирщик на зов не явился, зато прислал вместо себя достойную замену — плавно виляя бедрами, чайник с вином ментам вынесла Фатима. Увидев её, все посетители караван-сарая тут же заулюлюкали и попытались если не ущипнуть девицу за мягкое место, то хотя бы по оному пошлепать. Однако Сеня обвел этих ценителей женской красоты таким выразительным взглядом, что добрая половина поклонников танцовщицы выскочила прочь из забегаловки. История умалчивает о том, что именно этим людям померещилось во взгляде кинолога и куда они после того, как встретились с Сеней глазами, подевались, но на следующее утро на никейском главном минарете имени Последнего Неверного появился длинный список пропавших без вести людей с надписью: «Их разыскивают жены. Кто увидит — передайте, пусть лучше не возвращаются!» Впрочем, это было утром. А оно пока не наступило. Зато наступила Фатима. Прямо на ногу омоновцу.

— Здравствуй, красавчик, — напевно проговорила она, наклоняясь к Ване. — Как тебя зовут?

Жомов, которому достался страшный удар декольте по стойкой морали, несколько секунд не моргая смотрел в вырез топа, затем растерянно оглянулся, пытаясь понять, к кому обращается девица. И лишь осознав, что Фатима говорит именно с ним, начал заикаться.

— Р-р-рабинович! — неожиданно рявкнул он. Сеня от такой наглости оторопел.

— Так ты еврей? — удивилась девица.

— Это я еврей! И я Рабинович, — завопил кинолог, тщетно пытаясь пнуть Ивана ногой, на которой сидел.

— Я и так вижу, что ты еврей, — фыркнула танцовщица, бросив на сохнущего на глазах Ромео лишь мимолетный взгляд и сконцентрировав все внимание на омоновце. — Неужели и ты еврей, красавчик? Что-то не похож.

— Похож! То есть, конечно, нет, — запутался Жомов. — Русский я. — И зачем-то ткнул пальцем в Попова: — А он наполовину хохол.

— Никогда не слышала о таких народах, но уже и то хорошо, что вы не евреи. — Фатима сделала такой глубокий вдох, что её декольте едва не выбило из головы омоновца остатки моральных устоев. — Так как же тебя зовут, русенький?

— Дурная башка его зовут! — встрял в разговор Сеня, взбешенный двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что Фатима нагло липла к Жомову, у которого, как всем известно, в отличие от некоторых, собственная жена есть. А во-вторых, Рабиновича покоробила неприязнь девки к евреям. В конце концов, все к сынам Израилевым, значит, нормально относятся, а эта швабра что-то против имеет! Впрочем, Фатиму его душевное состояние не интересовало. Снова лишь стрельнув по Рабиновичу мимолетно-неприязненным взглядом, девица спросила у омоновца:

— Милая Дурная Башка, почему ты разрешаешь каким-то там иудеям находиться в своем обществе?

— А вот это тебя не касается. — Жомов умел и за друзей обижаться. — И вообще, бабонька, шла бы ты отсюда. У меня жена и трое детей по лавкам титьку просят.

— Одна жена? — деловито поинтересовалась танцовщица.

Ваня, хоть и не собирался с ней больше общаться, невольно кивнул головой. Фатима рассмеялась:

— Ну так я младшей женой буду. А дитятей твоих выкормим. Груди у меня функциональные. Можешь потрогать. Только недолго, люди смотрят.

Жомов невольно протянул обе руки к предполагаемым объектам досмотра, но, вовремя опомнившись, отдернул их так, будто по пьянке в туалете чужой инструмент для справления нужды из ширинки вытащил. Девица удивленно посмотрела на него и ещё на пару сантиметров выдвинула из топа груди. Науке неизвестно, что в таких случаях может натворить женатый омоновец. Самые лучшие психоаналитики и психиатры отдали бы свои гипнотические маятники за возможность лишь одним глазком взглянуть на этот эксперимент, но, во-первых, в караван-сарай их никто бы и не пригласил. А во-вторых, Жомову не пришлось дальше испытывать крепость своих нервов, так как в забегаловку ввалилась целая толпа вооруженных сарацин.

Зверского вида аборигены в белых одеяниях, красных чалмах и кушаках такого же цвета вмиг выстроились вдоль главного прохода, оттесняя прочих посетителей от ментов. Облегченно вздохнув, Ваня вскочил с места, отцепляя «демократизатор» от пояса. Злой Рабинович тут же оказался рядом, да и криминалист не подвел — ровно через секунду вырос рядом с друзьями, с дубинкой в руках и бараньей ногой между крепких челюстей. Трое ментов приготовились к драке, но изувечить кого-нибудь в этот раз им не довелось. Следом за стражей в караван-сарай вальяжно вошел чернобородый мужик, одетый в шитый золотом халат. Подойдя к ментам, он склонился в почтительном поклоне.

— Великий Кылыч-Арслан, да благословит Аллах плодородием полторы тысячи его жен, просит уважаемых чужестранцев посетить его крохотный дворец, да пошлет Аллах пылесос в каждую из полутора тысяч комнат, — не разгибаясь, проговорил бородач. — Несравненный султан сельджукский завтра отбывает в Каппадокию и нижайше просит вас посетить скромный пир, да не даст Аллах испортиться всем полутора тысячам перемен блюд, которые приготовлены в честь этого события.

— Мужик, вали отсюда, — фыркнул в ответ Жомов. — Мы уже и так пируем.

— Не обращайте на него внимания, он в подворотне воспитан, — ткнув Ивана локтем в бок, улыбнулся Рабинович посланнику султана. — Конечно же, мы принимаем приглашение. Показывайте дорогу!

Все время пути до дворца сельджукского султана Сеня с Жомовым ругались. Рабиновичу никак не удавалось убедить омоновца, что к местному пахану они пошли не из-за Сениной трусости, а из политической необходимости. Особенно усложняло задачу то, что кинолог и сам был готов кое-кого покусать, словно его верный пес, за то, что Фатима предпочла омоновца изысканному еврею. Это до чего же грубым человеком нужно быть?!

В общем, Сене пришлось очень постараться, чтобы не дать омоновцу перебить сопровождающих и спокойно дойти до дворца Кылыч-Арслана. Собственно говоря, и ежу было понятно, зачем отправился на эту встречу Рабинович. Дураком кинолога назвать вряд ли кто решился бы. Сеня очень быстро умел ориентироваться в обстановке и сейчас прекрасно понимал, что основные силы крестоносцев ещё далеко и все окрестные земли подчиняются сельджукскому султану. А что может способствовать максимально быстрому путешествию в Палестину по земле сарацин, кроме сопроводительной бумаги от их Главного Начальника?.. Вот Сеня и хотел добиться того, чтобы Кылыч-Арслан устранил все препятствия на их пути.

Жомов успокоился и перестал называть Рабиновича «лохом» только тогда, когда впереди показались ворота дворца сельджукского правителя. Как и все восточное, на взгляд нормального мента, они были слишком пестры и вызывающи, но никто со своим уставом в чужой монастырь лезть не собирался. Поэтому друзья ворота не обгадили, а просто вошли внутрь и проследовали за сопровождающим в пиршественные покои.

Обеденный зал султанского дворца от убранства караван-сарая мало чем отличался. Разве что размерами да общей стоимостью ковров. А в остальном атмосфера пиршественного зала целиком и полностью соответствовала туземному колориту. Гостей у Кылыч-Арслана собралось немало, не меньше батальона, по оценке Жомова, и все они дружно обернулись в сторону вошедших в зал ментов. Танцовщицы в центре зала тоже замерли, с любопытством разглядывая чужестранцев. Сеня не оставил их взоры без внимания и тут же отметил для себя пышногрудую блондиночку, невесть как затесавшуюся в строй черноволосых девиц. Впрочем, рассмотреть её получше он не успел — из глубины зала навстречу друзьям поднялся худощавый сарацин со стриженной под Ильича бородкой.

— Здгавствуйте, товагищи! Пгисаживайтесь, — картавя произнес он, указывая ментам на ковер около своего стола. — Извините, что обходимся без стульев, но их отменили, как пегежиток бугжуазной Евгопы. Так что пгиучайтесь жить пгосто, по-нагодному. Что будете? Водочки нету, матгосня выпила, зато винища навалом. Ггеческого или гимского? А может, «Букет Кубани» пгедпочитаете?

— Ни хгена… — изумился Жомов, невольно подстроившись под манеру речи султана, а потом сплюнул, покосившись на Рабиновича. — Тьфу ты. Пристанет же, зараза! Говорю, ни хрена себе сервис. Может быть, у него и «шафран» тут найдется? Или рябиновка.

— Ваня, заткнись, — зашипел на него кинолог, обеспокоенный странными манерами султана. — Помолчи и не мешай умным людям разговаривать! — А затем повернулся к Кылыч-Арслану: — Спасибо, уважаемый, но сначала дела, а потом банкет. И никак иначе.

— Как скажете, гости догогие, да благословит Аллах антиалкогольную кампанию, — широко улыбнулся Кылыч-Арслан. — Пгавда, я думал, что менты ничего на тгезвую голову не гешают, но, навегное, ошибался. Пгошу! — Он ещё раз сделал широкий жест в сторону своего персонального лежбища…

Собственно говоря, Рабинович догадывался, зачем именно сельджукский султан пригласил их в свои апартаменты, и Кылыч-Арслан эти догадки только подтвердил. При этом даже умудрился удивить ментов своей осведомленностью. Друзья, конечно, предполагали, что султану станет известно об их участии в разборке правоверных с неверными под Цивитотом и о способе проникновения ментов в закрытую Никею, но они не ожидали, что Кылыч-Арслану уже известна и масса других подробностей.

— Я, конечно, должен был бы пгиказать казнить вас за вмешательство во внутгенние дела султаната, — проговорил султан, когда менты расположились во главе пиршественного зала.

Жомов собрался было продемонстрировать Кылыч-Арслану, что именно он думает по поводу таких обещаний, но Рабинович остановил омоновца, не дав ему подняться с места. А бородач, совершено не обратив внимания на Ванин порыв, продолжил:

— Я бы непгеменно сделал это десять лет назад, но вгемя — это лучший наставник на пути к мудрости. И я был бы пгосто счастлив, чтобы моим учителем была вечность. Кстати, знаете, что такое вечность? — И, не дожидаясь ответа ментов, пояснил: — Представьте себе оггомную алмазную гогу и маленькую птичку, которая газ в тысячу лет пгилетает точить о неё клюв. Вот когда птичка источит гогу, тогда и пгойдет одна секунда вечности, да пгостит меня Аллах за кражу цитаты!

— Ты давай перестань дерматологию разводить и переходи к делу, — оборвал его Ванюша, и Попов едва не подавился от смеха, услышав такое заявление. Впрочем, тыкать носом Жомова в недостатки его образования криминалист не стал. Без толку! Омоновца даже пенсия не исправит. А Ваня продолжил: — Зачем звал, в натуре?

— Ай-ай-ай, какие мы тогопыги, — покачал головой Кылыч, он же Арслан, он же султан сельджукский. — Но куда от вас деваться?..

Бородач очень кратко рассказал о своих задумках. Кылыч-Арслан был прекрасно осведомлен о том, что отряды Петра Пустынника были не единственными частями крестоносцев, собиравшихся огнем и мечом насадить кресты в его владениях. Сам султан был страшно занят организацией сотой свадьбы своего двоюродного брата и просто не мог возглавить войну с неверными. Руководство боевыми действиями он поручил Илхану (кривоносый турок, сидевший справа от Кылыч-Арслана, почтительно кивнул головой при упоминании собственного имени) и собирался подобрать в помощь тому надежных и доблестных людей.

— У вас есть собственный дгакон, вы можете вызывать и изгонять джиннов. К тому же не каждый богатыгь сможет одолеть вас в рукопашном бою, — перечислил султан достоинства вновь прибывших гостей, и Сеня тут же ткнул Попова кулаком в бок.

— Я твоего Абдуллу на портянки порву! — шепотом пригрозил он.

— За что боролся, на то и напоролся, — ехидно ответил Попов. — Я тебе говорил, нечего этого недоумка с собой брать!

А султан, не обращая внимания на их перешептывания, закончил свою речь:

— В общем, пгедлагаю вам наняться в мои мюгиды. Загплата исключительно от выгаботки, но жильем в го-годе и дачей под Цивитотом я вас обеспечу. Дам ещё по тги… — Кылыч-Арслан почесал маковку. — Нет, по пять наложниц каждому. Ну, и плюс кагьегный гост. Что скажете?

— Извини, султан, однако задерживаться в одном месте надолго мы не можем, — прежде чем омоновец успел послать правителя Никеи в район Сахалина, проговорил кинолог. — Но у меня к тебе другое предложение. Ты нам даешь документы, позволяющие с максимальной быстротой добраться до Палестины, а мы обещаем не воевать против тебя на стороне крестоносцев. Идет?

— И почему я никак головы вам не гешусь отгубить? — с тяжелым вздохом вместо ответа поинтересовался у ментов Кылыч-Арслан. — Ну да ладно. За неимением лучшего я согласен на то, что вы мне пгедложили. Завтга утгом получите нужные документы, а пока гуляем, и да отвегнется Аллах в сто гону, пока мы пьем вино!..

Часть II

ОМОН мышей не давит, Горыныч мух не ловит

Blog

Оица ментов в составе кинолога Сени Рабиновича, омоновца Вани Жомова и криминалиста Андрюши Попова на переднем крае обороны вселенных от временного катаклизма