Сол Беллоу. Герцог
| Вид материала | Документы |
- Указатель произведений литературы зарубежных стран (библиотека кф ат и со), 250.17kb.
- Имени александра солженицына, 12.94kb.
- ТӨЛҚҰжат жалпы мағұлмат Жалпы білім беру мекеме атауы, 129.08kb.
- Рецепция русской литературы и культуры в творчестве сола беллоу, 636.51kb.
- Первая мировая война, 75.62kb.
- Майкл Муркок, 1541.1kb.
- Екатерина и ее дети Карл, король Франции, его брат герцог Франсуа Алансонский, 880.21kb.
- Герцог Вильгельм, 423.28kb.
- Костанай мемлекеттік педагогикалық институты Тарих және өнер факультеті, 1671.52kb.
- Короли ночной вероны, 373.89kb.
| братом-то что? -- Не знаем,-- сказал папа.-- Откуда знать, какие черные дела творятся дома? (Герцог напомнил себе: он всегда говорил -- ии дер хейм (Дома).) Ворвались в дом. Все порубили -- искали валюту. Потом заразился тифом или уж как там -- не знаю. Мама прикрыла рукой глаза, как от света. Она ничего и не сказала. -- Я помню: замечательный был человек,-- сказал дядя Яффе.-- Пусть ему будет лихтикн Ган-Эйдн (Светлый Рай). Верящая в силу проклятия тетя Ципора сказала:-- Будь они прокляты, эти большевики! Весь мир хотят превратить в хорев (Развалины, руины). Пусть у них руки-ноги отсохнут. А Михайловы жена и дети где? -- Неизвестно. Письмо писал кузен, Шперлинг, он ходил к Михаилу в больницу. Сказав еще несколько жалостливых слов, Ципора продолжала в прежнем тоне: -- Да, деловой был парень. Какие деньги имел в свое время. Кого бы спросить, сколько он привез тогда из Южной Африки. -- Он поделился с нами,-- сказала мама.-- У брата была щедрая рука. -- Так легко же достались,-- сказала Ципора.-- Он же не ломал за них спину. -- Откуда ты знаешь? -- сказал папа Герцог.-- Что у тебя язык-то наперегонки с умом бегает, сестра? Но Ципору уже было не удержать.-- Он разбогател на несчастных черных кафрах! Вопрос -- как! А вам -- дача в Шевалово. Яффе служил аж на Кавказе. У меня самой больной ребенок на руках. А ты, Иона, катал по Петербургу, проматывал оба состояния. Да-да! Первые десять тысяч ты спустил за один месяц. Он дал тебе другие десять. И уж страх сказать, что он сам вытворял -- татары, цыгане, шлюхи, конина и еще Бог знает какие пакости. -- Да что ж в тебе столько злобы! -- вскипел папа Герцог. -- Я ничего не имею против Михаила. Я от него ничего плохого не видела,-- сказала Ципора.-- Просто он был доирьт v,., ная сестра. -- Этого никто не говорил,-- сказал папа Герцог.-- Но считай, как тебе хочется. Сосредоточенно замерев на стуле, Герцог вслушивался в мертвые распри мертвых. -- А ты как себе думаешь? -- сказала Ципора.-- Если б я с четырьмя детьми стала давать вам деньги и поощрила ваше мотовство, этому бы конца не стало. Не моя вина, что ты здесь бедняк. -- В Америке я бедняк, это верно. Посмотри, мне не на что прикрыть наготу как полагается. Мне за собственный саван нечем будет расплатиться. -- Твоя слабохарактерность виновата,-- сказала Ципора.-- Аз ду хост а швахн натур, вер из дир шульдиг? (сли у тебя слабая жила, кто тебе в этом виноват?) В одиночку ты пропадешь. Сначала на Сариного брата надеялся, теперь на меня. Вон Яффе на Кавказе служил. А финстерниш!(Ужас!) Там от холода даже собаки не выли. Один приехал в Америку, послал за мной. А ты? Тебе подавай але зибн гликн(Все семь удовольствий). Ты разъезжаешь с помпой в страусовых перьях. Ты эдельменш (Благородный человек). Чтобы ручки запачкать? Только не мы. -- Все правильно. Ин дер хейм я не разгребал навоз. Мне предложили это на земле Колумба. И я это делал. Научился запрягать лошадь, В три часа уже на ногах -- двадцать лошадей было на мне. Ципора только отмахнулась.-- А перегонный аппарат -- это как? Тебе уже приходилось бегать от жандармов. Теперь от фининспектора? При этом имеешь в напарниках гонефа(Жулик, вор). -- Воплонский честный человек. -- Это германец-то? -- Кузнец Воплонский был поляк. Германцем она звала его за бравые усы и немецкого покроя шинель до пят.-- Что у тебя общего с кузнецом? У потомка Гершеля Дубровнера! И этот по-лишер шмид6 с рыжими усиками! Крыса, точно: крыса -- усатый, зубастый и еще палеными копытами воняет. Фу! Такой напарник. Погоди, он тебе еще покажет. -- Меня непросто обмануть. -- Правда? А Лазанский тебя не надул? Да как ловко. И кто тебе бока, интересно, намял? Лазанский был здоровенный возница из пекарни, выходец из Украины. Темный мужик, амхорец (Невежда), не знавший, как по-еврейски благословить хлеб; с трудом поместившись на зеленом хлебном фургончике, он рычал на свою конягу "трогай" и замахивался кнутом. Его густой голос рокотал, как мяч, бегущий к кегле. И лошадка трусила по берегу канала Лашин. На фургоне было написано: Лазанский -- Patisseries de choix (Бесподобные пирожные). -- Он, конечно, и намял,-- сказал папа Герцог. Он пришел к Ципоре и Яффе занять денег. Совсем лишнее ввязываться в ссору. Она, безусловно, разгадала, зачем они пришли, и старалась вывести его из себя, чтобы легче было отказать. -- Аи! -- сказала Ципора. Удивительно проницательная женщина, какие таланты пропадали в этой канадской дыре.-- Ты думаешь разбогатеть за компанию с жуликами, мошенниками и бандитами. Это ты-то! Ты же белая кость. Не могу понять, чего ты не остался в йешиве (Религиозное училище). Хотел ведь стать позолоченным барчуком. А я знаю этих хулиганов и разбойников. У них не как у тебя кожа, зубы и ногти: у них шкура, клыки и когти. Тебе никогда не сравняться с возницами и мясниками. Можешь ты застрелить человека? Папа Герцог молчал. -- Это если, избави Бог, придется стрелять,-- кричала Ципора.-- А хоть по голове-то можешь ударить? Подумай хорошенько. И ответь, газлан (Разбойник): можешь ты человека треснуть по голове? Тут и мама Герцог усомнилась. -- Я не слабак,-- сказал папа Герцог -- ив самом деле: решительное лицо, каштановые усы. Но весь свой боевой дух, Герцог-то знал, папа перевел на бурную свою жизнь, на семейные распри, на переживания. -- Эти лайт (Люди) будут иметь с тебя все, что им нужно,-- сказала Ципора.-- Так, может, самое время вспомнить про голову? Она у тебя есть -- клуб бист ду (Ты умный). Начни честно зарабатывать кусок хлеба. Пошли Хелен и Шуру работать. Продай пианино. Сократи расходы. -- Почему же детям не учиться, если есть способности, талант,-- сказала мама Герцог. -- Тем лучше для брата, если они толковые,-- сказала Ципора.-- Он же не сдюжит поднять балованых принцев и принцесс. Значит, ей жаль папу. Из самой бездонной глубины тот молил: помоги. -- Разве я не люблю детей,-- сказала Ципора.-- Иди ко мне, Мозес, сядь тетке на колени. Вот какой у нас славный малыш -- йингеле.-- Мозес сидит на ее шароварах, красные руки обхватили его за живот. Пугая его своей нежностью, она поцеловала его в шею.-- Ведь у меня на руках родился.-- Потом перевела взгляд на Шуру, стоявшего сбоку от матери. У того толстые, тумбочками ноги и все в веснушках лицо.-- А ты что? -- сказала ему Ципора. -- А что я? -- сказал напуганный и обиженный Шура. -- Не маленький, мог бы где и заработать доллар-другой. И папа уставился на Шуру. -- Я не помогаю? -- сказал Шура.-- А кто разносит бутылки? Клеит этикетки? Этикетки у папы были обманные. Обычно он весело объявлял: -- Ну, ребята, что у нас сегодня -- Белая Лошадь? Джонни Уокер? -- И каждый называл свою любимую. На столе стояла миска с клеем. Когда Ципора подняла на Шуру глаза, мать незаметно, а Мозес видел, тронула его за руку. На улице визжа носился с двоюродными братьями задыхающийся в помещении Уилли -- строили снежную крепость, бросались снежками. Солнце спускалось ниже, ниже. Протянувшиеся от горизонта красные полосы рябились на гребнях гололедного снега. В синей тени забора кормились козы соседа, продавца сельтерской. Ципорины куры собирались на насест. Проведывая нас в Монреале, она иногда приносила свежее яйцо. Одно. Вдруг кто из детей заболел. А в свежем яйце огромная сила. Раздраженная и порицающая, колченогая и крутобокая, всходила по лестнице на Наполеон-стрит женщина-буревестник, дщерь Судьбы. Раздраженно и по-быстрому целовала кончики пальцев и трогала мезузу. Войдя, она устраивала смотр маминому хозяйству.-- Все здоровы? -- спрашивала она.-- Я принесла детям яйцо.-- Открывалась большая сумка и доставался гостинец, завернутый в кусок газеты на идише ("Дер Канадер адлер" ("Канадский орел")). Посещение тетушки Ципоры действительно походило на военный смотр. Потом уже, отсмеявшись, мама даже всплакнет: -- За что мне такая ненавистница? Что ей нужно? Нет у меня сил бороться с ней. Их несхожесть, считала мама, была мистической, на уровне душ. Мамин дух питала древность, старинные предания с ангелами и демонами. Само собой, реалистка Ципора отказала -- и правильно отказала -- папе Герцогу. Он затеял везти свое бутлегерское виски на границу, сорвать крупный куш. С Воплонским они назанимали денег, загрузили ящиками тележку. Но до Раузиз-пойнт они не добрались. По дороге их ограбили, избили и бросили в канаву. Папе Герцогу досталось больше, потому что он сопротивлялся. Грабители изорвали ему одежду, выбили зуб и еще потоптали ногами. В Монреаль они вернулись на своих двоих. Он зашел к Воплонско-му в кузницу привести себя в порядок, но распухший, залитый кровью глаз не спрячешь. Во рту дырка. Пальто порвано, рубашка и нижнее белье в крови. В таком виде он предстал в темной кухне на Наполеон-стрит. Мы были все в сборе. Стоял пасмурный март, да и вообще свет не баловал это помещение. Пещера и пещера. И мы как бы пещерные люди.-- Сара!-- сказал он.-- Дети! -- Он показал порезанное лицо. Развел руки, чтобы мы увидели клочья одежды и белое тело под ними. Вывернул пустые карманы. Кончив показывать, он заплакал, и мы все заплакали вокруг него. Для меня было невыносимо, чтобы кто-то поднял злую руку на него -- на отца, на святое, на короля. Для нас он, конечно, был король. У меня захолонуло сердце от такого ужаса. Любил ли я еще кого-нибудь так же? Потом папа Герцог рассказал, как все было. -- Они поджидали нас. Перегородили дорогу. Стащили нас с повозки. Все отобрали. -- Зачем ты защищался? -- сказала мама Герцог. -- Все, что у нас было... Все, что я набрал взаймы... -- Тебя же могли убить. -- Они закрыли лица платками. Мне кажется, я узнал... Мама была не в силах поверить.-- Ландслайт (Земляки)? Не может быть. Евреи не поступят так с евреем. -- Нет? -- закричал папа.-- Почему -- нет! Кто сказал -- нет! С какой стати им не поступить так! -- Только не евреи! -- сказала мама.-- Никогда. Никогда! Они не решатся на это! Никогда! -- Дети, не надо плакать. Бедный Воплонский, он еле забрался в постель. -- Иона,-- сказала мама,-- тебе надо бросать все это. -- А чем жить? Ведь надо жить. Он стал рассказывать свою жизнь -- с детства до сегодняшнего дня. Рассказывая, он плакал. Четырех лет его отдали учиться, взяли из дому. Кормил вшей. В йешиве мальчиком жил впроголодь. Стал бриться, заделался европейцем. Юношей работал у тетки в Кременчуге. В Петербурге по подложным документам десять лет вкушал призрачное счастье. Сидел в тюрьме с уголовниками. Бежал в Америку. Голодал. Чистил конюшни. Побирался. Жил в вечном страхе. А балхов -- вечный должник. Спасается от полиции. Берет в жильцы пьяницу. Жену превратил в прислугу. И теперь вот что принес домой детям. Вот что имеет им показать -- клочья одежды и синяки. Закутанный в дешевую пеструю рубаху Герцог предавался размышлениям, туманящим глаза. Под босыми ногами лежал половичок. Локти уперлись в хрупкий стол, голова понурилась. Всего несколько строк написано Нахману. Эту историю Герцогов, думал он сейчас, я выслушивал, наверно, раз десять в год. Иногда рассказывала мама, иногда он сам. Так что науку беды мы проходили всерьез. Тот крик души для меня и сейчас не пустой звук. Он теснит грудь, перехватывает горло. Хочется открыть рот и выпустить его наружу. Но все это древнее -- да-да, это еврейские древности, идущие от Библии, от библейского понимания личного опыта и судьбы. То, что принесла война, упразднило папины претензии на исключительность его страданий. Были приняты куда более жесткие критерии, в очередной раз окончательные критерии, безразличные к личностям. Усердно и даже радостно излился человеческий дух в этот параграф разрушительной программы. Стоит ли помнить эти частные истории, старые были про старые времена. Я помню. Обязан. А кто еще -- кому это важно? Миллионы, сонмища людей погибают в ужасных муках. Духовное же страдание им ныне заказано. Личность хороша лишь для юмористической разрядки. А я все так же прикован к папиной боли. Как говорил о себе папа Герцог! Другой без смеха не будет слушать. Сколько достоинства было в его "я". -- Тебе нужно бросать это,-- плакала мама.-- Бросать. -- И что я тогда буду делать? Работать в похоронном бюро? Как семидесятилетний старик? У которого только и есть сил, что присесть к смертному одру? Это -- я? Мыть трупы? Я? Или пойти на кладбище и за грош пристроиться к плакальщикам? Читать Эл малэ рахамим (Боже милостивый (иврит) -- начало заупокойной молитвы) -- я? Да пусть земля разверзнется и поглотит меня. -- Пойдем, Иона,-- ровным, увещевающим голосом говорила мама. -- Я поставлю тебе компресс на глаз. Приляжешь. -- Как я прилягу? -- Тебе нужно. -- Что детям будет есть? -- Пойдем, тебе нужно прилечь. Сними рубашку. Она молча сидела рядом. Он лежал в серой комнате на железной кровати, укрытый стареньким красным русским одеялом -- красивый лоб, ровный нос, каштановые усы. И как тогда из темного коридора, так и сейчас эти люди перед его глазами. Нахман, снова начал он и прервался. Куда он собирается писать Нахману? Лучше дать объявление в "Вестник Виллиджа". И если на то пошло, куда ему слать все остальные письма? Он пришел к заключению, что жена Нахмана умерла. Видимо, так. Худенькая, длинноногая девушка с темными синусоидами бровей и дугообразным большим ртом покончила с собой, и Нахман потому и убежал (кто его осудит?), что пришлось бы все рассказать Мозесу. Бедняжка, бедняжка, теперь, видимо, и она на кладбище. Зазвонил телефон -- пять, восемь, десять звонков. Герцог взглянул на часы. Поразительно: около шести часов. Куда девался целый день? Телефон звонил, бил прицельно. Он не хотел брать трубку. Но брать надо -- он какой-никакой отец двоих детей. Он протянул руку и услышал Рамону, нетерпеливые нью-йоркские провода донесли ее веселый голос, звавший наслаждаться жизнью. И не простое наслаждение сулилось, но метафизическое, трансцендентальное, равнозначное разгадке существования. В этом вся Рамона -- не заурядная сенсуалистка, но теоретик, жрица в испанском костюме американского кроя, цветочница с прекрасными зубами, румяная, с копной густых, курчавящихся, волнующих черных волос. -- Алло, это Мозес? Какой это номер? -- Комитет помощи армянам. -- А, Мозес! Это ты! -- Из твоих знакомых я один такой старый, что помню Комитет помощи армянам. -- В прошлый раз ты назвался городским моргом. Наверно, ты повеселел. Это Рамона... -- Узнал.-- У кого еще такой очаровательно-заморский, с порхающими верхами голос? -- Госпожа испанка. -- La navaja en la liga. -- Я забыл, какие бывают ноги, Рамона. -- Ты определенно в хорошем настроении. -- Намолчался за день. -- Я собиралась позвонить, но в магазине минуты свободной не было. Где ты был вчера? -- Вчера? Где я был... Надо вспомнить... -- Я думала, ты дал деру. -- Я? С какой же стати? -- То есть, ты не собираешься сбегать от меня? Сбегать от душистой, сексуальной, великодушной Рамоны? Да никогда в жизни. Рамона прошла ад содомский и постигла серьезность наслаждения. Когда мы, цивилизованные существа, станем поистине серьезны? -- говорил Кьеркегор. Только познав ад досконально. В противном случае гедонизм и легкомыслие сделают адскими все наши дни. Впрочем, Рамона не признает никаких грехов, кроме одного: грех перед телом, истинным и единственным храмом духа. -- Ты же уезжал вчера из города,-- сказала Рамона. -- Откуда ты знаешь, ты приставила ко мне детектива? -- Мисс Шварц видела тебя на Большом Центральном с чемоданом в руке. -- Какая мисс Шварц--маленькая такая, из твоего магазина? -- Она самая. -- Скажите пожалуйста...-- Герцог был не расположен продолжать этот разговор. Рамона сказала: -- Наверно, какая-нибудь красотка напугала тебя в поезде, и ты вернулся к своей Районе. -- А-а...-- сказал Герцог. Постоянный ее мотив: она в силах сделать его счастливым. Вспоминая сейчас ее пьянящие глаза, крепкую грудь и коротковатые ладные ножки, ее лукаво-обольстительные ужимки Кармен и постельную сноровку (посрамляющую невидимых соперниц), он решил, что она не преувеличивает своих возможностей. Факты подтверждают ее заявку. -- Говори: убегал? -- сказала она. -- Чего ради? Ты изумительная женщина, Рамона. -- Тогда ты очень странный, Мозес. -- Да уж, таких странных поискать. -- Хорошо, я не ударяюсь в амбицию и ничего не требую. Жизнь научила меня смиряться. Герцог закрыл глаза и поднял брови. Вот оно, начинается. -- Наверно, это образование внушает тебе чувство превосходства. -- Образование! Да я ничего не знаю... -- Твои свершения. Ты есть в "Кто есть кто". А я всего-навсего лавочница, мелкая буржуазия. -- Ты сама не веришь тому, что говоришь, Рамона. -- Тогда почему ты устраняешься и вынуждаешь меня охотиться за тобой? Я так понимаю, ты должен вести игру. После больших неприятностей я так и делала, чтобы внутренне окрепнуть. -- Спесиво мыслящая глупость, обывательщина... -- Ты о ком? -- О себе -- о ком же еще? Она продолжала: -- А когда возвращается уверенность в себе, узнаешь простую силу простых желаний. Умоляю, Рамона, хотелось сказать Мозесу, все у тебя есть: прелестная, душистая, сексуальная, шелковая. Но не надо нотаций! Ради Бога, Рамона,-- прекрати! Но она все говорила. Герцог поднял глаза к потолку. Пауки серьезнейше обработали лепнину -- что твои рейнские берега, только вместо гроздей винограда свисают капсулы с мухами. Я сам навлек это на себя, поведав Районе свою жизнь, -- как из ничтожества я восходил к полному краху. Но когда человек напорол множество ошибок, он обязан прислушиваться к замечаниям друзей. Таких, как Сандор, горбатая крыса. Или Валентайн, помешавшийся на собственном величии моралист и пророк израильский. К таким настоятельно велят прислушиваться. Лучше нахлобучка, чем ничего. Хоть не так одиноко. Рамона прервалась, и Герцог сказал:-- Это верно, мне учиться и учиться. Но я прилежный ученик. Я стараюсь и свидетельствую о неуклонном улучшении. Полагаю, что на смертном одре я стану само совершенство. Хорошие умирают молодыми, а мне предоставлено время поработать над собой, и к своему концу я подойду ослепительно хорошим. Ветераны-покойники будут гордиться мной... Я войду в число бессмертных ХСМЛ (Христианский союз молодых людей). Только бы сейчас не потерять вечность. -- Ты слушаешь? -- сказала Рамона. -- Конечно. -- Что я только что сказала? -- Что я должен больше доверять своим влечениям. -- Я сказала, что зову тебя пообедать. -- А-а. -- Почему я не сука! Тогда бы ты ловил каждое мое слово. -- Но я сам хотел... позвать тебя в итальянский ресторан.-- Он нескладно сочинял. Проклятая рассеянность. -- Я уже купила все,-- сказала Рамона. -- Каким образом, если дотошная мисс Шварц в синих очках застукала меня на Большом Центральном?.. -- То есть почему я тебя ждала? Я решила, что ты уехал на день в Нью-Хейвен -- в Иельскую библиотеку или еще что... Давай приходи. Составь компанию. Не то придется есть в одиночестве. |