Geum.ru

Немцы в Прикамье. ХХ век: Сборник документов и материалов в 2-х томах / Т. Публицистика. Мы из трудармии

Вид материалаДокументы

Содержание


Соликамск стал родным Э.Г. Бернгардт Почетный гражданин Соликамска
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   42

Соликамск стал родным


Э.Г. Бернгардт

Почетный гражданин Соликамска1


Эдвин Александрович Гриб, председатель Соликамской общественной организации российских немцев «Возрождение»:

Родился я в 1925 г. в немецком селе Хойбуден (основано в 1824 г., по другим данным, в 1841 г.), по-русски – Сергеевка. Сейчас это на границе Донецкой и Запорожской областей. Мой отец проработал в этом селе учителем 24 года, был арестован в августе 1937 г. и уже 13 ноября расстрелян. Мать умерла еще в 1932 г., и фактически нас, троих братьев (я был самый старший), воспитала деревня. Все мы жили у одной хозяйки, и колхоз помогал ей за это.

Отец отдал нас в школу с пяти лет. В 1941 г. я уже окончил 10 классов Розовской (Розенбергской) средней школы. Насколько могу судить, получил хорошее образование – с 1-го по 4-й класс учился в немецкой школе, с 5-го по 7-й – в украинской, с 8-го по 10-й – в русской. И когда окончил школу, для меня не имело значения, немецкий язык, украинский или русский. В школе все учителя были мужчины. Это, я считаю, тоже большая удача. Уже с 7-го класса у нас было делопроизводство. Мы могли все что угодно написать, посчитать на счетах, на логарифмической линейке, на арифмометре «Феликс», который тогда был самым распространенным. Я и сейчас поддеваю молодежь: «Слушай, ты можешь на счетах квадратные корни извлекать?» Все говорят, что это невозможно, а я вот (смеется) умею.

5 сентября 1941 г. меня призвали в армию, а 24 сентября я оказался в Соликамске. Когда призывники разговорились, то оказалось, что все мы – немцы. Я впервые узнал, что немцы говорят на разных диалектах и могут друг друга не понимать. Сначала непонятно, но потом, когда прислушаешься, все-таки начинаешь понимать, а затем и разговаривать…

Соликамск – город древний, он основан в 1434 г. на месторождении поваренной соли у реки Кама, где из-под земли били ключи из рассолов. Когда мы приехали туда в 41-м, нас было 12 тыс. мужчин от 14 до 60 лет. Нам поручили построить завод по выпуску пороха для военных нужд, и уже в августе 42-го завод дал первый порох. Возведенный российскими немцами он был пущен быстрее других аналогичных предприятий, большинство из которых не удалось достроить даже к концу войны. Тогда все делалось достаточно примитивно, но завод до сих пор (!) дает продукцию.


Немцы вообще во всех условиях работали хорошо, продуктивно, оставив заметный след после себя. И не только как работники. Местное население переняло от них самые разные навыки: в поддержании чистоты в помещениях, в приготовлении пищи, в разведении огородов, которые на севере были развиты очень слабо, и т.д.

В 1942 г. прибыло еще 12 тыс. немецких мужчин-трудармейцев. Они были мобилизованы из тех мест, куда их выселили по Указу от 28 августа 1941 г. и последующим депортационным актом. Работали в основном в лесу. Из 12 тыс. трудармейцев, строивших завод, 7300 погибли от голода и тяжелых условий труда и быта…

Бернгардт: Трудармия всегда ассоциируется с трагедией, а были ли там какие-нибудь забавные эпизоды?

Гриб: В трудармии, т.е. в лагере, существовали комсомольская и партийная организации. Принимать в них не разрешали – можно было только исключать. А те, кто был принят еще до войны, продолжали числиться коммунистами и комсомольцами. Представьте себе партийную организацию за колючей проволокой, с каждодневной утренней командой «Шаг влево, шаг вправо считаются побегом – будем стрелять без предупреждения!» Разве это не смешно?!

А трагичных… Я помню случай, когда за сутки в бараках умерло 29 человек… Вышли на работу, нас пересчитали, и столько же человек должно было возвратиться назад. Если кого-то нет, то вся бригада будет мерзнуть и искать его. Из-за скудости питания у нас такая болезнь была – куриная слепота: ночью человек ничего не видел. Если кто-то в какую-нибудь яму провалился, так в ней и остался. Все ведь идут вперед, конвой подгоняет: «Скорей-скорей!» Зима, холодно… Потом идем обратно, ищем этого человека до тех пор, пока не найдется. Очень многих находили уже мертвыми…

У нас было 5 лагерей. В первом из них сидели уголовники. Во втором и третьем были немцы – по 6 тысяч в каждом. В четвертом – «члены семей изменников Родины» (ЧСИР): жены, у которых мужей расстреляли, и их дети. Много было жен военных. В пятом – политзаключенные по 58-й статье. Все находились в одинаковых условиях. Как немцев сажали без суда и следствия, так и этих женщин. Их тоже заставляли работать. У них в лагере были садик и ясли. Когда ребенку исполнялось 7 лет, его из лагеря изымали и отправляли в детдом.

В 1943 г. к нам привезли женщин-трудармеек взамен выбывших из строя мужчин. Они работали на лесозаготовках, потом на Соликамском бумажном комбинате. Это были женщины, не имевшие детей младше трех лет. У нас в Соликамске есть матери, которые до сих пор не могут найти своих детей. Те попали в детдома, там им дали другие имена и фамилии. Бывает, что родители, наконец, находят детей, а они от них отказываются: «Ты – не моя мама!» Все это ужасно…

Когда закончилась война, трудармию постепенно распустили, но всех немцев взяли на спецучет, и мы еще почти 10 лет были спецпоселенцами без права выезда. В 1956 г. немцам разрешили уезжать, но только не туда, откуда они были выселены. Если посмотреть статистику населения, скажем, в Пермской области, то получается, что немцы-трудармейцы и спецпоселенцы – до поры до времени вообще за людей не считались. В результате в 56-м году, когда немцев «сняли» со спецпоселения, население нашего Боровска, где числилось 14 тыс. жителей, сразу же увеличилось на 30 тыс. человек. (В поселке Боровск Соликамского района находилось управление Соликамстроя НКВД, на объекте которого работали немцы-трудармейцы. – Ред.) В один день. Вроде мы до этого не существовали…

В 1950 г. я решил получить высшее образование, стать инженером-строителем, поскольку все это время работал на стройке. Так как выезд нам запрещали, то поехать на вступительные экзамены было невозможно. Но медалистов принимали без экзаменов, и я решил

еще раз пойти в школу (вечернюю), чтобы закончить ее с медалью. Несмотря на различные препятствия, это мне удалось, и в 1951 г. я отправил свои документы в Ленинградский (он тогда назывался Северо-Западным политехническим институтом), на факультет «Гражданское и промышленное строительство», на заочное отделение (об очном вообще нечего было думать).

Я был принят без экзаменов, и зимой 1951–52-е гг. меня вызвали на первую сессию. Обратился (такой был порядок) в МВД, чтобы мне разрешили выезд на экзамены. Был большой скандал: «Как ты посмел! – и т.д.» Никто ведь не знал о моем поступлении. В конце концов, мне разрешили выехать, но наложили резолюцию: «С сопровождающим…» И вот я в 1952–53-е гг. ездил на экзамены под конвоем. Сопровождающий передавал меня тамошнему спецкоменданту, у которого я должен был отмечаться каждую неделю, а на обратном пути снова брал под конвой. После смерти Сталина я уже один ездил. В 1958-м окончил институт и стал инженером-строителем.

Еще в трудармии, поскольку я имел блестящее по тем временам образование, меня назначили техником по безопасности. Тогда я впервые услышал, что есть такая должность. А через три дня произошел несчастный случай со смертельным исходом. Я уже думал: «Все! Посадят!» Но, к счастью, выяснилось, что я не виноват. Так и продолжал работать до нового ЧП.

На кирпичном заводе – подсобном предприятии Соликамстроя – кирпич обжигался в кольцевых печах Гофмана. Чем скорее кирпич оттуда выгрузишь и снова загрузишь, тем больше оборот печи. При температуре в печи свыше 100 градусов возле нее стоял человек с палкой и буквально загонял туда трудармейцев: «Иди, работай!» Я написал предписание, запрещающее там работать, так как при этом грубо нарушались правила техники безопасности. Директор шум поднял: «Я тебя уволю!» Я все это сообщил в вышестоящие инстанции. Главный инженер Управления написал: «Товарищ Щеткин, не занимайся чепухой, Гриб должен работать…» Когда я передал эту бумагу директору, то, конечно, боялся – он ведь мог со мной сделать все что угодно. А тот вызвал меня и говорит: «Ты мне нравишься, ты настойчивый. Таким и нужно быть». С этим директором я потом работал до его ухода на пенсию, был даже начальником снабжения. В общем, трудился там, куда назначали.

Когда получил диплом инженера-строителя, сразу же поставили начальником производственного отдела на стройке, через шесть месяцев – начальником СМУ. В 1977 г. я стал заместителем директора по капитальному строительству и на пенсию вышел с этой должности.

Комбинат наш был построен в самом начале войны как подсобное предприятие Соликамстроя. Он выпускал все, что нужно для стройки. Абсолютно все! В цехе ширпотреба делали спички, сапожный крем, ручки для учеников… Изготовляли фурнитуру, двери, окна… Единственное, что мы не успели построить, – стекольный цех. В 1946 г. наш комбинат стал самостоятельным предприятием, на котором работали практически одни немцы. Они его построили, а потом и дети их стали тут работать. Это было прекрасное предприятие, считавшееся очень престижным.

В июне 1990 г., когда пошли послабления (до этого наша область (Пермская. – Сост.) была закрыта для иностранцев), меня вдруг вызвали и сказали, что приезжает г-н Адамс из Посольства ФРГ, и всех немцев приглашают в Дом культуры. Там нам впервые объявили, что мы теперь полноправные граждане: мол, можете песни свои петь, на своем языке разговаривать. В сентябре (я уже на пенсии был) мы организовали Общество немцев города Соликамска, и меня избрали председателем. Поскольку я 16 лет был депутатом Горсовета (а затем, вплоть до недавнего времени, Городской Думы), меня в городе все знали. Строители – люди (смеется) всегда известные!


Я убежден, что главная наша забота – это работа в тесном контакте с администрацией. Не быть нахлебниками, не требовать для себя слишком многого, а нормально сотрудничать. Это, мне кажется, нам удалось.

Правда, в последнее время все наши наработки – в центре культуры, оздоровительно-реабилитационном центре, в деятельности художественной самодеятельности – сходят на нет из-за ухудшения общей ситуации в стране. Дома культуры и больницы закрываются, стадионы зарастают травой. Гибнет вся социально-культурная сфера, а вместе с ней погибает и национальная…

Поэтому я не возлагаю никаких надежд и на организацию национально-культурных автономий. Мы всегда работали вместе с другими национальностями, решали задачи, которые перед нами стояли, и, как мне кажется, очень многое успели сделать. Когда в администрацию области поступил Закон «о национально-культурной автономии», отдел национальных программ собрал представителей всех национальных организаций. Был подготовлен план создания НКА. Мы пришли к выводу, что в нашей области нужно создать 17 НКА. Разработали график – кто, что должен делать, мы этой работой занимались. И вдруг в конце 1997 г. в администрацию приходят два письма из Миннаца за подписью замминистра В. Бауэра, в которых он просит содействовать скорейшему созданию НКА российских немцев в Пермской области.

Естественно возник вопрос: а почему это так срочно нужно именно немцам? Он поясняет, что прочие имеют свои территориальные образования, а у российских немцев территории нет, и потому, мол, для них надо незамедлительно создать НКА. Еще больше меня удивило, когда съезд по созданию Федеральной НКА российских немцев был назначен на 19–20 декабря 1997 года. Нам этот срок показался вообще неприемлемым, поскольку дело было буквально накануне самого главного нашего праздника – Рождества.

Эта поспешность нас просто поражает. Мы всегда считали, что НКА надо создавать снизу. Уже много раз убеждались: когда что-то создается под нажимом сверху, то оно оказывается нежизнеспособным. Поэтому возникают серьезные сомнения – будет ли способствовать решению проблем российских немцев создаваемая НКА?

К тому же я считаю, что не надо финансировать и уделять внимание одной нации за счет других. Это приводит только к межнациональным трениям, и даже к конфликтам. Если поставить вопрос так: мол, мы создали НКА, давайте нам теперь деньги, то ни один орган, утверждающий бюджет, не выделит средства только для немецкой НКА. А другие национальности? Ведь Закон об НКА дает им точно такие же права! Спешка в этом деле ни к чему хорошему не приведет.

И еще. Получается, что представители нескольких регионов сформировали Федеральную НКА. А как быть тем регионам, где не успели быстро создать свои автономии? Они ведь тоже имеют право на создание НКА. Вопрос должен был решаться снизу. Много немцев живет не в городах, а на селе, в бесчисленных лесных поселках и т.д. Они оказались исключенными из этого процесса. Пока мы туда дойдем, пока им объясним, что и как надо создавать, пройдет немало времени…

Может, надо было все делать иначе? Создать местные автономии, зарегистрировать их, потом региональные, а уж они сформировали бы всероссийский оргкомитет. И уже этот комитет (не из одних только представителей Москвы, как вышло фактически) подготовит съезд по учреждению федеральной автономии. А на деле госорганы приняли решение «Срочно создать!» И в результате Федеральная НКА сформировалась не снизу, а сверху…

Поспешными действиями можно легко разрушить то, что уже отлажено – работу Общества «Видергебурт», Международного союза немецкой культуры, немецких культурных центров «Возрождение», – не создав ничего взамен.


К сожалению, в последние годы лучшие представители нашего народа уезжают в Германию. Им там тоже несладко. Мало кто работает по специальности и удовлетворен своим положением. Там нет проблем с квартирами, с питанием, государство заботится о стариках, детях. Но удовлетворения у большинства наших переселенцев нет…

Очень плохо, что Россия теряет хороших работников, а они там, в Германии, не находят применения своим способностям. Они сравнивают себя с местными и видят, что находятся в каком-то униженном положении. Если у нас в стране жизнь станет чуть-чуть лучше, легче, количество возвращающихся будет расти. Поэтому нужен закон, определяющий статус переселенца, вернувшегося в Россию.

Сейчас я занимаюсь жертвами политических репрессий. Это почти все жители Соликамска, ведь сюда ссылались люди самых разных национальностей. Через мои руки проходит множество документов, свидетельствующих, что не только российские немцы, но и остальное население испытало много горя. Сажали и расстреливали людей всех национальностей. У немцев это, может быть, заметней, потому что их выселили почти в один момент.

Бернгардт: Да, горя хлебнули все. Но никого ведь не наказали только за то, что он, к примеру, русский. А за то, что немец, наказывали.

Гриб: Хотелось бы обратить внимание на то, что о нашей истории пишут только газеты, издающиеся для немцев… В библиотеках такой литературы нет. Издавая книги, брошюры, газеты, вы должны посылать нам и экземпляры для местных библиотек, чтобы представители других национальностей тоже получили представление о нашей истории. Ведь до сих пор люди образованные порой спрашивают: «Почему вы остались здесь после войны?» Они думают, что немцы, живущие в России, просто не захотели в свое время вернуться в Германию.

Люди должны знать, кто такие российские немцы, как они здесь появились, как себя проявили и что сделали для России.

А. Клоц