Geum.ru

Китайский Эрос под ред. А. И

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   43
Потом подали четыре тарелки потрохов, вареную кровь, свиной рубец и

прочие кушанья.

Все принялись за еду, а Гуйцзе стала обносить вином.

- Я тебе и при батюшке вот что скажу, - обратился к ней Ин Боцзюэ. -

Не подумай только, будто я чего-то требую, нет. Батюшка насчет тебя в

управе разговаривал и все уладил. За тобой теперь никто не придет. А ко-

го ты благодарить должна, а? Мне должна спасибо говорить. Это я батюшку

насилу уговорил. Думаешь, стал бы он ни за что, ни про что хлопотать?

Так что спой, что тебе по душе, а я выпью чарку. Этим ты и меня за ста-

рание отблагодаришь.

- Вот, Попрошайка, вымогатель! - заругалась в шутку Гуйцзе. - Сам-то

блоха, а гонору хоть отбавляй! Так батюшка тебя и послушался!

- Ах ты, потаскушка проклятая! - закричал Боцзюэ. - Молитву не сотво-

рила, а уж на монаха с кулаками лезешь? Не плюй в колодец - пригодится

напиться. Не смейся над монахом, что он тещей не обзавелся. Да будь я

один, я бы с тобой расправился. Брось надо мной смеяться, потаскушка! Ты

на меня не гляди, у меня еще силы хватит.

Гуйцзе что было мочи хлопнула его веером по плечу.

- Сукин ты сын! - ругался шутя Симэнь. - Чтоб сыновья твои в разбой-

ники пошли, а дочери - в певички! Да и этого мало будет за все твои про-

делки.

Симэнь рассмеялся, а за ним и все остальные.

Гуйцзе взяла не спеша в руки пипа, положила ее на колени, приоткрыла

алые уста, в обрамлении которых показались белые, как жемчужины, зубы, и

запела на мотив "Три террасы в Ичжоу":

Какой же ты неверный!

Прежние клятвы забыл.

Повстречал красавицу, утренний цветок

И бросил меня в самую весеннюю пору.

Я в тоске одинокой

У перил стою.

Гадаю, почему же и весточки не шлешь,

Когда ко мне вернешься?

Должно быть, жребий мне несчастный выпал.

На мотив "Иволги желтый птенец":

Разве думала я...

Ин Боцзюэ вставляет:

- ...что в спокойной речушке лодку перевернет. Да такого и за десятки

лет не услышишь.

Гуйцзе продолжает: ...что так исхудаю,

Поблекну в тоске и увяну?

Боцзюэ:

- А твой милый, дорогой, тютю, уж под водой.

Гуйцзе:

Зеркальце стоит в пыли

И протереть мне нет охоты.

Не хочу ни пудры, ни румян,

Нет мочи приколоть цветок,

Лишь брови хмурю я в тоске...

Боцзюэ:

- Не зря говорят: посетит тысяча, а любовь отдашь одному. Сидишь, на-

верно, перед зеркалом, вздыхаешь тяжко. И страдаешь, и упрекаешь его. А

ведь когда-то любили так пылко. Что ж, нечего роптать! Теперь и постра-

дай.

Гуйцзе:

- Чтоб тебе провалиться! Не болтай чепухи!

Но не в силах снести...

Боцзюэ:

- Ты не в силах, а как же другие сносят?

Гуйцзе:

На вышке городской рожок играет,

Его напев мне сердце разрывает.

Боцзюэ:

- Ничего! Пока не разорвало. Скажи, меж вами связь порвалась.

Гуйцзе что было сил ударила Боцзюэ и заругалась:

- Ты, видать, совсем уж из ума выжил, негодник! Хватит приставать!

Сгинь совсем, разбойник!

Она запела на мотив: "Встреча мудрых гостей":

Яркий месяц освещает тихое окно,

К ширме припала в тоске одинокой.

Там, за башней, дикого гуся раздался вдруг крик,

Печаль неизбывную во мне он разбудил,

Стражи тянутся, нет им конца.

Не заметила, как светильник потух

И ароматные свечи сгорели, а я очей не сомкнула.

Где спит он так безмятежно и сладко?

Ин Боцзюэ:

- Вот глупая-то! А кто же ему мешает спать спокойным сном? Его никто

забирать не собирается. Он спит себе спокойно. Это ты в чужом доме скры-

ваешься и дрожишь день-деньской, как свечка. Вот уж из столицы привезут

вести, тогда и успокоишься. Гуйцзе не выдержала и обратилась к Симэню:

- Батюшка, ну что он ко мне пристал, Попрошайка? Покою не дает.

- Что? Батюшку пришлось вспомнить? - издевался Боцзюэ.

Гуйцзе, не обращая на него внимания, опять заиграла на пипа и запела

парные строфы:

Как вспомнится он,

Как вспомнится он,

Так сердце мое защемит...

Боцзюэ:

- Заденешь тебя за живое, так хочешь или нет - защемит. Гуйцзе:

Когда наедине останусь,

Когда наедине останусь,

Так жемчужинами слезы потекут...

Боцзюэ:

- Один во сне мочился. Умирает у него матушка. Он, как полагается,

постилает постель и ложится у ее гроба. Во сне и на этот раз случился с

ним грех. Пришел народ. Глядит: подстилка мокрая, хоть выжимай. "Это от-

чего?" - спрашивают. Он не растерялся. "Всю ночь, - говорит, - пропла-

кал. Слезы желудком и вышли". Так вот и ты. Пред ним ломалась, а теперь

втихомолку слезы проливаешь.

Гуйцзе:

- А ты знаешь? Ты видал? Эх ты, юнец бесстыжий, чтоб тебе провалиться

на этом месте.

Его во всем виню,

Его во всем виню,

О нем всего не скажешь...

Боцзюэ:

- Что ж не винишь судьбу? Скажи откровенно: много у него серебра вы-

манила, а? Да, а теперь вот скрываться приходится, заработки упускать.

"О нем всего не скажешь". Ты уж духов небесных обманывай. Они ведь все

равно ничего не соображают.

Гуйцзе:

Кто б знал, он меня первый бросил...

Боцзюэ:

- Вот я и говорю: поймала да из рук и выпустила. Гуйцзе:

Теперь себя ругаю я.

Зачем ему так верила тогда?

Боцзюэ:

- Глупышка! В наше время юнца желторотого не проведешь, а ты захотела

посетителя своего надуть. Была, говоришь, ему верна? Постой! Послушай,

что в "Южной ветке" говорится. Как раз о твоих похождениях идет речь:

Не узнать, кто честен, кто фальшив.

Ловчить мастак в наш век любой.

Все внешне искренни, правдивы,

А про себя готовы человека загубить.

Старуха-сводня мошну старается набить,

Прославиться стремится юная красотка.

Ей тяжко - хоть в омут головой.

Чашу горькую испить - ее удел.

Легче спину гнуть, как лошадь иль осел,

Нежели жизнь такую влачить!

Гуйцзе расплакалась. Симэнь ударил Боцзюэ веером по голове.

- Чтоб тебе, сукин сын, подавиться! - засмеялся Симэнь. - Поедом ест.

Эдак и человека погубить можно. - Он обернулся к Гуйцзе:

- А ты пой, не обращай на него внимания.

- Брат Ин, ты сегодня уж совсем разошелся, - заговорил Се Сида - За-

чем мою дочку обижаешь, а? Типун тебе на язык! Гуйцзе немного погодя

опять взяла пипа и запела на мотив "Бамбуковой рощи":

Кругом толкуют: честен он...

Ин Боцзюэ хотел что-то вставить, но Се Сида вовремя закрыл ему рот.

- Пой, Гуйцзе! - говорил Сида. - Не гляди на него. Гуйцзе продолжало:

А он меня увлек обманом,

Глаза его горели.

Говорил одно, желанья были другие...

Только Сида отнял руку, Боцзюэ опять стал перебивать:

- Если бы ты говорила то, о чем думаешь, ничего бы с тобой не случи-

лось. Только в пасти тигра ты откровенничаешь, да и то больше намеками.

- Откуда ж ты знаешь, красные твои глаза? - спросила Гуйцзе.

- Да как же мне не знать! - отвечал Боцзюэ. - В "Звездах радости" бы-

вать приходилось.

Все вместе с Симэнем рассмеялись.

Гуйцзе:

Клялся, уверял в любви,

А сам обманывал.

Из-за него чуть было

Не заболела от тоски...

Боцзюэ:

- Тоже мне! Ты других опутывать горазда, а себя в обиду не дашь. Та-

ких, как ты, тоска не иссушит!

Гуйцзе:

Обманщик!

Как ты притворялся!

Грядущее расписывал все мне.

Боцзюэ:

- Да, насчет грядущего трудно загадывать. Впрочем, он на днях, может,

и полководцем станет. Гуйцзе запела на мотив "Янтарной кошечки":

С каждым днем мы дальше друг от друга,

Когда ж теперь настанет встречи час?

Зачем меня заставляет томиться и ждать?

Боцзюэ:

- Обожди денек-другой. Небось, не опоздаешь. Вот в столице уладят, и

вернешься к себе в кромешный ад. Гуйцзе:

На Уской горе свиданью не бывать!

Обрек на страданья, изменник!

Феникс бросил подругу свою,

Бросил феникс подругу.

Заключительная ария:

Какой неверный ты!

Заставляешь страдать одинокую.

Любовь и ласки - все прошло,

Остались одни воспоминанья.

- Чудесно! - воскликнул Се Сида и позвал Хуатуна: - Возьми пипа, а я

поднесу чарочку Гуйцзе.

- А я закусочками ее попотчую, - подхватил Боцзюэ. - Не в моем это,

правда, обыкновении, ну да ладно уж! За твое усердие потружусь.

- Убирайся, Попрошайка! - крикнула Гуйцзе. - Не нуждаюсь я в твоем

внимании! Сначала изобьет, потом синяки разглаживать начинает.

Сида поднес Гуйцзе три чарки подряд.

- Нам еще партию в двойную шестерку доигрывать надо, - сказал он Боц-

зюэ.

Они сели за игру, а Симэнь, подмигнув Гуйцзе, вышел.

- Брат! - крикнул Боцзюэ. - Принеси ароматного чайку. А то после чес-

ноку изо рта больно несет.

- Откуда я тебе ароматного чаю возьму?! - воскликнул Симэнь.

- Меня, брат, не обманешь! - не унимался Боцзюэ. - Тебе ж экзаменатор

Лю из Ханчжоу вон сколько прислал. Хочешь один наслаждаться? Нехорошо

так, брат.

Симэнь засмеялся и пошел в задние покои. За ним последовала и Гуйцзе.

Она нарочно остановилась у причудливого камня, делая вид, будто срывает

цветок, и исчезла.

Между тем Боцзюэ и Сида сыграли три партии, но Симэнь все не возвра-

щался.

- Что там батюшка в задних покоях делает? - спрашивали они Хуатуна.

- Сейчас придет, - отвечал слуга.

- Придет? А где он все-таки? - не унимался Боцзюэ и обратился к Сида:

- Ты здесь побудь, а я пойду поищу.

Сида с Хуатуном сели играть в шашки. Надобно сказать, что Симэнь за-

шел на короткое время к Пинъэр, а когда вышел, у аллеи вьющихся роз за-

метил Гуйцзе и повел ее прямо в Грот весны. Они закрыли дверь и, усев-

шись на постель, принялись весело болтать. Надобно сказать, что Симэнь

заходил к Пинъэр принять снадобье. Он обнял Гуйцзе и показал свои доспе-

хи.

- Это от чего? - спросила она, устрашенная.

Он рассказал о снадобье чужеземного монаха и попросил ее наклонить

голову и поиграть на свирели. Потом осторожно взял то, что любят тысячи,

чем наслаждаются десятки тысяч, - ее маленькие, как раз в полшпильки, в

три вершка золотые лотосыножки, остроносые, как шило или нежные ростки

лотоса, ступающие по ароматной пыльце и танцующие на рассыпанной бирю-

зе...

Она была обута в ярко-красные атласные туфельки на толстой белой по-

дошве. Повыше виднелись подвязанные шелковым шнурком узорные штаны с зо-

лотою бахромой. Симэнь посадил Гуйцзе на стул, и они принялись за дело.

Тем временем Ин Боцзюэ обыскал все беседки и павильоны, но Симэня

нигде не было видно. Миновав небольшой грот в бирюзовой горе, он вошел в

аллею вьющихся роз, а когда обогнул виноградную беседку, очутился в гус-

тых зарослях бамбука, укрывших грот весны. Откуда-то доносились едва

уловимые смех и шепот. Боцзюэ подкрался ближе, отдернул занавес, скры-

вавший дверь в грот, и стал прислушиваться (илл. 121).

Из грота слышался дрожащий голос Гуйцзе, во всем потрафлявшей Симэню.

- Дорогой мой! - шептала она - Кончай быстрей, а то еще увидят.

Тут Боцзюэ с оглушительным криком распахнул дверь и предстал перед

любовниками.

- А-а-а!.. - кричал он, - Воды скорее! Сцепились, водой не разольешь!

- У, ворвался, как разбойник! - заругалась Гуйцзе. - До чего же напу-

гал!

- Быстрее, говоришь, кончай, да? - начал Боцзюэ. - Легко сказать, да

нелегко сделать. Боишься, значит, как бы не увидали? - А я вот и увидел.

Ладно, кончайте. Я подожду. Я с тобой потом займусь.

- Убирайся сейчас же, сукин сын! - крикнул Симэнь. - Брось дура-

читься! Еще слуги увидят.

- Уйду, если потаскушка попросит, как полагается, - заявил Боцзюэ. -

А то так заору, что и хозяйки знать будут. Они ж тебя как дочь приняли,

приют дали, а ты с хозяином путаешься. Тебе это так не пройдет!

- Ступай, Попрошайка! - крикнула Гуйцзе.

- Уйду. Поцелую тебя и уйду.

Он привлек к себе певицу, поцеловал и вышел.

- Вот сукин сын! - крикнул ему вслед Симэнь. - И дверь не закрыл.

Боцзюэ вернулся.

- Делай свое дело, сын мой! - приговаривал он, закрывая дверь. - На

меня внимания не обращай.

Боцзюэ вышел было в сосновую аллею, но вернулся опять к двери.

- Ты ж мне ароматного чаю обещал, - сказал он.

- Вот сучье отродья - не выдержал Симэнь. - Да погоди же! Выйду и

дам. Отстань!

Боцзюэ расхохотался и ушел.

- Вот противный! Какой нахал! - говорила Гуйцзе.

Симэнь с Гуйцзе наслаждались в гроте, должно быть, целую стражу, ла-

комились красными финиками, прежде чем настал конец утехам.

Тому свидетельством стихи:

Передаст художник,

Как иволги на яблоне порхают,

Как щебечут ласточки под сенью бамбука.

Лишь юную красотку не в силах он писать.

Вскоре они поправили одежду и вышли из грота, Гуйцзе залезла к Симэню

в рукав, достала целую пригоршню ароматного чая и сунула его себе в ру-

кав. Покрытый испариной Симэнь, тяжело дыша, пошел по нужде к клумбе.

Гуйцзе достала из-за пояса зеркальце, поставила его на окно и принялась

поправлять волосы, после чего пошла в задние покои. Симэнь направился к

Пинъэр мыть руки.

- Где же ароматный чай? - опять спросил Боцзюэ.

- Ну что ты пристаешь, Попрошайка негодный? - одернул его Симэнь. -

Чтоб тебе подавиться!

Симэнь дал ему щепотку чаю.

- Это всего? - не удовлетворился Боцзюэ. - Ну ладно уж. Погоди, я у

Ли - потаскушки еще выпрошу.

Пока шел разговор, появился Ли Мин и отвесил земной поклон.

- А, Ли Жисинь! - протянул Боцзюэ. - Откуда пожаловал? Не с новостями

ли пришел? Как поживаешь?

- Батюшку благодарить надо, - начал певец. - Никто эти дни нас по де-

лу Гуйцзе не беспокоил. Ждем из столицы известий.

- А потаскуха Ци Чан появилась? - спросил Боцзюэ.

- Все у Ванов скрывается, - отвечал Ли Мин. - А Гуйцзе у батюшки спо-

койно. Кто сюда за ней придет!

- То-то и оно! - поддакивал Боцзюэ. - Нам с дядей Се спасибо должна

говорить. Знаешь, сколько нам батюшку пришлось уговаривать. Без наших

хлопот где бы ей голову приклонить?!

- Что и говорить! - вторил ему певец. - Без батюшки горя бы хлебнула.

На что у нас мамаша, и та ничего бы не сделала.

- Да, у вашей хозяйки, кажется, скоро день рождения? - подхватил Боц-

зюэ. - Я батюшку подговорю, мы вместе придем ее поздравить.

- Не извольте беспокоиться! - говорил певец. - Как дело уладится, ма-

маша с Гуйцзе всех вас пригласят.

- Одно другому не мешает. Поздравить и лишний раз стоит, - продолжал

свое Боцзюэ и подозвал Ли Мина: - На, выпей за меня чарочку. Я нынче це-

лый день пил, больше не могу.

Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел

Циньтуну поднести ему еще.

- Ты, может, есть хочешь? - спросил Боцзюэ. - Вон на столе сладости

остались.

Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и

пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со

словами:

- Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.

- Ну дай же ему все, что есть, - вмешался Симэнь. - К чему на столе

оставлять?

- Ишь какой! - возразил Боцзюэ. - После вина проголодаюсь, сам еще

съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах

застрянет, потом попробуй понюхай - благоуханье! Отдай - легко сказать.

Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только у брата и доводится лако-

миться.

В это время Хуатун внес четыре блюдца - с водяными орехами, каштана-

ми, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притро-

нуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.

- Мне-то хоть немножко оставь, - сказал Се Сида и высыпал в рукав во-

дяные орехи.

Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а

остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы,

Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись

сладостями, он взял гусли и заиграл.

- Спой "Там, за перилами, цветы и радость", - заказал Боцзюэ.

Ли Мин настроил струны и запел:

У пруда на свежей травке

По перилам нервно я стучу,

Кому сердечные муки поведать?

Молчат цветы

И мотыльки безмолвны.

Разлука мне душу терзает.

Дух Весны, почему милого не задержал?

Мне тяжело: опадают цветы, летит ивовый пух,

Нежно льнут к цветам мотыльки,

Все как и прежде кругом,

Жизнь ликует, как и всегда.

Какая тишина! Был бы милый рядом!

Помню: в начале весны мы расстались.

Яблони только начинали цвести,

Едва-едва раскрывались бутоны.

Неожиданно разнеслось гранатов благоуханье,

Погрузился красный лотос в глубину пруда.

Пришла жара. Без веера ни шагу,

А вот и ветер налетел на золотые хризантемы,

Сорвал листья, оголил платаны.

Зимние сливы уже зацвели, падают снежинки.

В теплых дворцах благовонья струят аромат.

Сколько за год дум! Сердце гложет досада.

Где мой милый, узнать бы,

Страдает один-одинешенек,

Где томится в тоске?

Радость первой встречи, потом тяжкие вздохи.

Упускают молодые юные годы любви.

Пока весна, мы все безмятежны,

Но страшит нас сумерек приход.

Нас посещает в сумерки досада.

Тосковать несчастной мне одной,

Благовония курить,

С кем ложе мне делить?

Ночь бесконечно длинна,

А постель холодна, холодна.

Я, как и ты, почиваю одна.

Надеюсь на свиданье лишь во сне.

На мотив "Коробейника":

Сбудется когда-нибудь жизни мечта,

Мы, Небу благодарные, свадьбу сыграем.

В этой жизни нам обоим

Союз счастливый предначертан,

А пока мы в одиночестве тоскуем,

Печалью жжет наши сердца.

Заключительная ария на мотив

"Сладостной мечтой упоена":

За прошлые грехи страдаю,

Терзает душу мне тоска.

Помню, клялся горячо под звездою

Юноша пылкий, бросивший меня.

Когда в любви сольемся однажды,

Устроим счастья пышный пир.

Не расстанемся навек мы тогда.

Под пологом рядом забьются сердца.

Не забудь же, как страдала я!

В тот день пропировали до самых фонарей. Боцэюэ и Сида дождались,

когда им подали горошек с рисом, стали собираться.

- Ты завтра занят, брат? - спросил Боцзюэ.

- Да, с утра еду на пир в поместье смотрителя гончарен Лю, - отвечал

Симэнь. - Их сиятельства Ань и Хуан вчера приглашали.

- Тогда Ли Чжи и Хуан Пин пусть послезавтра придут, - говорил Боцзюэ.

Симэнь кивнул головой в знак согласия. - Только пусть после обеда

приходят, - добавил он.

Боцзюэ и Сида ушли. Симэнь велел Шутуну убрать посуду, а сам напра-

вился к Юйлоу, но не о том пойдет речь.

Симэнь встал рано, позавтракал и, нарядившись в парадное платье, с

золотым веером в руке верхом отбыл не в управу, а на пир к смотрителю

гончарен Лю, который жил в поместье в тридцати ли от города. Хозяина

сопровождали Шутун и Дайань, но не о том пойдет речь.

Воспользовавшись отсутствием Симэня, Цзиньлянь договорилась с Пинъэр,

чтобы та добавила к трем цяням, полученным от Цзинцзи, своих семь цяней.

Они велели Лайсину купить жареную утку, пару кур, на один цянь закусок,

а также жбан цзиньхуаского вина, кувшин белого вина, на один цянь пирож-