Древние философы утверждали, что "любовь и голод правят миром"

Вид материала

Содержание

Эротика. страсть к запрету
Секс и культура

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 42

составляет подлинно новое в воспитании вообще. Вторая сторона ("цель

обучения - нежность") в сущности не нова, она учитывалась и

пропагандировалась и раньше - во множестве этических и религиозных доктрин

(хотя, конечно, интерпретации любви раньше и сейчас могут существенно

различаться). Поэтому отчужденно-объективное описание и изображение

сексуальности можно считать ядром современного полового воспитания.

Расцвет порнографии, расцвет сексологии и расцвет идей полового

воспитания оказались практически одновременными. Они оказались полезными

друг другу и тесно друг с другом связаны. Так что неудивительно, что

объективная сексология оценивает порнографию скорей позитивно, чем

негативно, и признает ее полезность в деле полового воспитания молодежи.

Объективность такого механически-статистического подхода сомнений не

вызывает. В таком случае не должно вызывать сомнений и суждение о том, что

порнография не ведет к анормальному сексуальному поведению, не порождает

преступность, не вызывает патологические реакции. Статистика свидетельствует

об этом неопровержимо. Но если порнографии нельзя ставить в вину

перечисленные неприятные явления индивидуальной и социальной жизни, то можно

поставить в вину другие - те, что неоднократно отмечались внимательными

наблюдателями: она лишает человека сексуальной фантазии, крадет у него

ощущение уникальности и неповторимости сексуального переживания, де

драматизирует его эротическую жизнь, переводит ее на уровень банальной

моторики, можно сказать, "деинтегрирует" ее. Об этих пагубных последствиях

порнографии объективная сексология ничего не говорит, во-первых, потому, что

у нее нет объективно-научных процедур, которые могли бы точно зафиксировать

степень банальности и уникальности переживания, ощущение драматизма жизни,

уровень интимности при совершении таких, казалось бы, "массовых" действий,

и, во-вторых, потому, что пропаганда и широкое распространение научной

сексологии и ее объективного видения сексуальности ведут к точно таким же

печальным последствиям: дедраматизации и банализации пола. Через посредство

сексологии это "отчужденно-порнографическое" видение пола реализуется и в

половом воспитании. Все это вместе и составляет содержание либерализации

сексуальной морали и сексуального поведения, чем так гордится современная

цивилизация, и что - как это ни странно может показаться на первый взгляд -

ведет к обеднению эротической жизни современного человека.

ЭРОТИКА. СТРАСТЬ К ЗАПРЕТУ

Либерализация сексуальной морали и сексуального поведения предполагает

свободу от рестриктивных норм, свободу вообще от всякого подавления и

"свободное развертывание" человеческой сексуальности. Предполагается, что

эта свобода как бы приводит человека (в сексуальном отношении) к самому себе

и гарантирует наслаждение в сексе. Эту цель, собственно, и преследуют

половое воспитание и просвещение. Их лозунг - снятие запретов через

просвещение, освобождение через познание. За этим лежит целая грандиозная

просвещенческая программа, отнюдь не сводящаяся только к половому

просвещению - программа деидеологизации, ликвидации всяческих табу и

запретов, "возвращения", таким образом, человека к самому себе.

Однако все это не так просто. Мало сказать, что человек - не только

рациональное существо, и познание часто не означает освобождения. Фактом

является то, что в области секса отсутствие запретов и табу часто приводит

не к "освобождению", а, напротив, к подавлению сексуальности. Это явление

отмечено в том же самом фрейдовском тезисе о "всеобщем унижении любовной

жизни": страсть реализуется там, где есть запреты, где их приходится

нарушать - там же, где нет драмы, а есть "ровная" любовь, страсть гаснет. Та

же самая ситуация наблюдается в случае длительных отношений - уровень

напряженности, страстности, и, соответственно, уровень сексуального

удовлетворения со временем неизбежно падает. В таких случаях люди часто ищут

средства возбуждения гаснущей страсти, которые состоят либо в изобретении

новых табу, либо в нарушении оставшихся.

Как пишет немецкий философ М Даннекер, "за спиной половых просветителей

люди ищут исчезнувшие табу и неустанно инсценируют маленькие сексуальные

драмы. Они, наверное, понимают, что половое наслаждение - это не абстрактная

величина. Наслаждение в сексе нормальными конкретными людьми либо

испытывается, либо не испытывается. Оно не обеспечивается автоматически

путем удаления всех препятствий с пути секса. Так же как к категории

наслаждения (Lust) можно прийти только опосредованно через категорию

страдания (Unlust), субъективное переживание наслаждения, чтобы стать

пережитым, должно указывать на свое негативное. Само по себе тождественное

наслаждение - это отсутствие такового. Сексуальное наслаждение неотделимо от

ограничения, от предуготавливающего страдание запрета" [23].

Эту точку зрения можно было бы назвать "новым консерватизмом" в понимании

секса. Она, во всяком случае, более "диалектична" в понимании пола во всей

полноте его социальных опосредований. Идеология сексуального просвещения

делает упор на отрицательной роли запретов, из чего следует необходимость их

отмены. Француз Жорж Батай, наоборот, показывает, что роль запрета в этой

сфере, по крайней мере, неоднозначна: "Непостижимо! Любить себя запрещено.

Значит, это делается в тайне. Когда мы делаем это в тайне, оказывается, что

запрет искажает и освещает свой предмет одновременно гибельным и

божественным светом". И далее: "Запрет наделяет предмет, к которому он

относится, значением, которым он первоначально не обладал. Запрет переносит

свой собственный вес, свою собственную ценность на затронутый им предмет.

Часто в тот самый момент, когда я намереваюсь нарушить запрет, я думаю, не

провоцирует ли меня сам запрет на это нарушение" [24]. Другими словами,

запретное сексуальное действие получает благодаря самому факту запрета

значение, которым оно само по себе не обладает. Этим, собственно, и

объясняется вообще роль сексуальности в жизни человека и общества, поскольку

практически вся человеческая сексуальность (за исключением, может быть,

элементарных проявлений в самом раннем возрасте) развивалась и развивается

под знаком запретов и табу. Этим объясняется и роль сексуальности в

культуре, в частности в литературе и искусстве. В индивидуальной

человеческой жизни запрет драматизирует сексуальную активность, наделяет ее

жизненным смыслом вообще, делает элементом - часто решающим - жизненной

драмы.

Сами по себе эти соображения могут показаться достаточно банальными,

особенно если сослаться еще на народную мудрость: "запретный плод сладок".

Но они приобретают достаточно глубокий смысл сегодня, в период торжества

идей полового просвещения и достаточно плоской половой педагогики, массового

распространения порнографии, которая под воздействием, в частности, полового

просвещения, перестает быть запретной и обретает в глазах многих "позитивную

ценность". Эти просвещенческие представления о сексуальности как о чем-то

простом, доступном и безвредном, сами по себе не безвредны: они опасны

"банализацией" секса, "нейтрализацией" сексуальности, а значит и снижением

уровня сексуального переживания. В западном обществе, можно сказать, эта

нейтрализация уже достигнута в части гетеросексуальной активности.

Порнография, сексология и сексуальное просвещение сыграли свою роль в

"обобществлении" секса. Страсть к запретам, или, что то же самое, поиск

утраченной остроты наслаждений ведет к росту гомосексуальной эротики. Но,

как пишут многие исследователи, благодаря опять же сексуальному просвещению,

гомосексуальность также сталкивается с перспективой обобществления и

нейтрализации. Результатом становится, как отмечают, эпидемическое

распространение садомазохистских практик.

Парадоксальная ситуация: необобществленная, "неприрученная"

сексуальность, состоящая под давлением множества табу и запретов, является

источником более богатой и страстной эротической жизни, чем свободная,

"нерепрессивная", просвещенная сексуальность. Нечего и говорить о том, что

она является источником большей части культурного богатства человечества

(согласно фрейдовской теории сублимации). Это, конечно, не опровергает идеи

о важности сексуального просвещения и воспитания, но, во всяком случае,

заставляет отнестись к этим вещам более внимательно, рассмотреть их с точки

зрения антропологии, истории культуры, задуматься о конечных целях и

ценностях человеческой жизни и только после этого выносить суждение о

формировании политики в сфере сексуальной морали. Ясно, по крайней мере,

одно: "научно доказанная" средствами сексологии безвредность порнографии,

так же как и половое просвещение, ведущее к снятию всех и всяческих табу,

могут обернуться снижением качества человеческой чувственной жизни, что

грозит потрясениями буквально антропологического масштаба, хотя и не

фиксируемыми на уровне сексологии, психологии и социологии бихевиористской

ориентации.

ИОНИН Л. Г. Укрощенная эротика.

Журнал "Человек", М., 1992, N 3.

Станислав ЛЕМ

СЕКС И КУЛЬТУРА

Все видовые свойства человека в каком-то смысле сопоставимы - как части

единого целого, ответственного за поддержание гомеостаза, и их можно

сравнивать по их вкладу в поддержание гомеостаза - непрерывности и

самотождественности организма перед лицом деформирующих воздействий. Эта

"табель о рангах" сформулирована строго фактуально - в терминах видовой

анатомической и физиологической нормы, - но различные культуры накладывают

на нее свои ценностные иерархии, не всегда совпадающие с биологической

данностью. Если комплекс биологически данных нам свойств сравнить с колодой

карт, то культуры уподобятся наборам правил, позволяющих пользоваться одной

и той же колодой в самых разнообразных играх. И как в одной игре старшей

оказывается одна масть, а в другой козырем объявляется другая, - так в

разных культурах высшие места в иерархии ценностей достаются разным

биологическим свойствам. Эффективно воспрепятствовать выполнению каких-то

жизненно важных функций никакой культуре не под силу. Но во власти культуры

- объявить такое выполнение делом сугубо частным - или общественно значимым;

окружить его ореолом возвышенности, а то и святости - или лишь молчаливо

допустить как нечто неизбежное, но нежелательное. Степень вмешательства

культурных запретов в исполнение биологических функций зависит от характера

каждой конкретной функции, от ее связи с общей задачей поддержания

гомеостаза. Чем быстрее и неотвратимее расплата за ее подавление - тем

меньше у культуры простор нормотворчества. Потому-то не было и нет культуры,

которая вмешивалась бы, например, в процессы дыхания: ведь человек может

дышать лишь так, как это запрограммировано физиологически в его организме, и

за любым серьезным нарушением неизбежно последует быстрая смерть. Напротив,

чем длиннее биологическая цепочка, связывающая функцию с ее биологическим

назначением, - тем податливее она к оформляющим воздействиям культуры. При

выборе напитков, компенсирующих потерю влаги организмом, диапазон возможных

отклонений от биологической нормы - питья чистой воды - куда уже, чем при

выборе продуктов питания. С чем бы ни смешивать воду, - в любом напитке,

призванном утолять жажду, ее всегда будет достаточно много. Компенсации

энергетических потерь организма варьируются куда шире, - ив кулинарии

возможны самые разнообразные по составу блюда, равно полноценные как

источники питания. Поэтому культура может предписывать своим носителям самые

разные рационы питания, но запретить им пить воду - не может.

Дальше всего с этой точки зрения отстоит от своего биологического

назначения сексуальная активность: здесь причины связаны с результатом

совсем не так, как при удовлетворении других биологических потребностей. Ни

дыхание, ни - в сколько-нибудь значительных масштабах - кулинария не дают

простора для извращений. Серьезное изменение способа или ритма дыхания

вызовет немедленную гибель, а потребность в калориях с этой точки зрения

отличается от потребности в кислороде лишь тем, что дышать можно

исключительно воздухом, а питаться - самой разнообразной пищей. Но все

равно, пища эта должна быть достаточно питательной и калорийной. Если

продукт не имеет биологической ценности, - утолить им голод невозможно.

Напротив, сексуальная практика может быть сколько угодно долго оторвана от

своего биологического назначения - продолжения рода. Противозачаточные

средства таят угрозу лишь той особи, которая из-за них не появится на свет,

но отнюдь не тем, кто их применяет.

Таково первое биологическое отличие секса от остальных функций организма.

Другое связано со сферой чувственности. Средства принуждения, которые

выработала эволюция, чтобы заставить нас дышать или пить воду и тем

поддерживать свое существование, в корне отличны от механизмов принуждения,

встроенных в программы сексуальной активности. В обычных условиях ни питье

воды, ни дыхание не доставляют нам наслаждения. Эмоции здесь связаны скорее

с отсутствием воздуха или воды - оно вызывает страдание. Альгедонистический

контроль, выработанный эволюцией, основан в основном на негативных стимулах:

недостаток воздуха сразу ощущается как мучение, а вот поступление воздуха

организм никакими специальными ощущениями не вознаграждает. В случае секса,

напротив, наслаждение от него не меньше, а то и больше, чем страдание от его

отсутствия. Иными словами, здесь действуют оба полюса контролирующего

аппарата: сексуальный голод доставляет мучение, сексуальное удовлетворение -

наслаждение. Такое положение может объясняться чисто инструментально. Дело в

том, что, если воспользоваться метафорой, во всех физиологических процессах

индивидуальный интерес особи совпадает с эволюционно-видовым "интересом".

Исключение составляет лишь половая сфера. Дышит, ест, пьет любое существо

"для себя" и только "для себя". А вот совокупляется, напротив, "не для

себя". Чтобы и эту функцию организм стал выполнять "как бы для себя", - она

должна вознаграждаться максимальным чувственным наслаждением. Мы не хотим

сказать: "Так замыслила эволюция" - она ведь не Конструктор, обладающий

индивидуальностью. Мы просто пытаемся воспроизвести решения и расчеты, к

которым неизбежно пришел бы любой создатель, вздумай он сделать что-то

похожее на царство людей и животных.

Итак, чем дальше отстоит процесс исполнения функции от ее

телеологического назначения, тем легче вмешаться в этот процесс. И культуры

всегда следовали этому правилу. Потому-то дыхание культурно абсолютно

нейтрально, кулинария уже дает определенный простор для действия культурных

нормативов, сфера же сексуального открывает возможности для наиболее

радикальных вмешательств. Соответственно, дыхание ни в одной культуре не

подлежало оценке и не нуждалось в санкционировании - известно ведь, что

необходимость дышать абсолютна, и нельзя обнаружить ни одной культуры, где

дыханию отводилось бы какоето место в иерархии ценностей как занятию

высокодостойному и благородному или, напротив, гнусному и гибельному. Секс

же в различных культурах именно таким образом перебрасывали из угла в угол

ценностных иерархий. А в нашей культуре, что расцвела под солнцем

христианства, он стяжал себе, быть может, больше уничижении, чем в любой

другой.

* * *

Все сказанное может показаться весьма странным вступлением к разговору об

эротически-сексуальной тематике в фантастической литературе. Но нас фантазия

интересует именно в той мере, в какой она исходит из действительности,

укоренена в ней и пытается в ней разобраться. И прежде, чем мы займемся

анализом фантазий в данной сфере, нужно как-то сориентироваться в ее

собственном реальном содержании. Выше мы попытались в наиболее общем виде

охарактеризовать принципы комбинаторики видовых черт человека. Теперь

попробуем набросать концептуальную сетку, с помощью которой можно было бы

уяснить место секса в системе нашей культуры. Вот одна из возможных схем.

Есть виды деятельности, у которых разные формы как бы размыты по вертикали

ценностей: от самых возвышенных до наиболее вульгарных, низменных. К таким

"градиентным" областям принадлежат, в частности, сфера половых отношений и

сфера отношений с "трансцендентным". В рамках подобной схемы индивидуальная

половая любовь и религиозная вера займут исключительно высокое место. Причем

на высших ступенях кульминации они все больше сближаются, перетекают друг в

друга, сплавляются в трудноразделимую амальгаму: как хорошо известно

религиеведам, характерное для мистической религиозности состояние экстаза

практически неотличимо от состояния высокосублимированного полового чувства.

Начав спускаться по ступеням обеих иерархий, мы открываем целостный

континуум переходов, осложненный многомерностью каждого из двух

"пространств" - эротического и религиозного. Ни в том, ни в другом случае

вниз не ведет какая-то одна-единственная колея. В обоих "пространствах"

можно выделить центральную полосу "нормы", т.е. поведение, расценивающееся

как "нормальное", и разнообразные отклонения.

В сфере пола "нисхождению" соответствует прогрессирующая деперсонализация

партнера: из личности он все более явно превращается в объект, инструмент

утоления сексуального голода. Градиент направлен таким образом, что на

вершине иерархии половое отношение воспринимается как неповторимое, т.е.

партнера невозможно заменить никаким другим: такой идеал задан нашей

культурой. Чем ниже мы спускаемся, тем легче заменить участника акта любым

другим индивидом того же пола; в конце концов его физические характеристики

становятся всем, а духовные - ничем.

Перевес половых признаков партнера над личностными чертами еще не

рассматривается как нечто патологическое - он лишь определяет меньшую

ценность подобных отношений в рамках данной культуры, Спускаясь еще ниже, мы

подходим к уровням, где полностью депсихологизированная телесность партнера

сама начинает сегментироваться: ведущую роль приобретает уже не его тело как

некое соматическое единство, а исключительно половые признаки. Будучи

выражена достаточно сильно, такая концентрация на генитальных чертах

партнера уже приобретает статус патологии, называемой фетишизмом (хотя

фетишем не обязательно служат именно гениталии: свойственный психической

деятельности символизм позволяет тасовать символы столь бесцеремонно, что в

роли полового объекта может оказаться практически любой предмет - от косы до

ботинка, очков, дождевого плаща). На другой, религиозной лестнице

деперсонализации и разъятию объекта либидо соответствует "насыщение

реальностью" предметов культа: из символов, которые "замещают" нашему

сознанию трансцендентное, они превращаются как бы в материализованные

частицы этого трансцендентного. Теперь уже культовые объекты перестают быть

лишь простым средством контакта с трансцендентным - контакт с ними самими

оказывается вполне самодостаточным; они уже не знак метафизического

предмета, но сам предмет. На дне этого пространства - магия с ее характерным

репертуаром магических предметов.

Ниже "нулевого уровня", "под дном" обнаруживаются, с одной стороны,

крайние сексуальные извращения, с другой, - разного рода предрассудки,

суеверия, вера в духов, в сглазы, в загробную месть, в привидения и т.п.

Грань между нулевым и "отрицательным" уровнями мы проводим, основываясь лишь

Blog

Древние философы утверждали, что "любовь и голод правят миром"

Содержание