Роман в четырех частях

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Тест по роману «Обломов» И. А. Гончарова., 55.06kb.
• Обломов Роман в четырех частях Часть первая, 5871.24kb.
• Идиот Роман в четырех частях Часть первая, 7878.62kb.
• Волк и семеро козлят, 53.28kb.
• Тарас дрозд роман с розой, 1524.74kb.
• Л. соболев его военное детство в четырех частях, 7805.99kb.
• Роман Москва «Детская литература», 3628.68kb.
• Библиотека Альдебаран, 4748.57kb.
• Конспект открытого урока по географии Класс: 6 Тема: Реки в природе и на географической, 68kb.
• Англ the Gothic novel, «черный роман», роман «ужасов» в прозе предромантизма и романтизма, 180.16kb.

III

В конце августа пошли дожди, и на дачах задымились трубы, где были

печи, а где их не было, там жители ходили с подвязанными щеками, и наконец,

мало-помалу, дачи опустели.

Обломов не казал глаз в город, и в одно утро мимо его окон повезли и

понесли мебель Ильинских. Хотя уж ему не казалось теперь подвигом переехать

с квартиры, пообедать где-нибудь мимоходом и не прилечь целый день, но он не

знал, где и на ночь приклонить голову.

Оставаться на даче одному, когда опустел парк и роща, когда закрылись

ставни окон Ольги, казалось ему решительно невозможно.

Он прошелся по ее пустым комнатам, обошел парк, сошел с горы, и сердце

теснила ему грусть.

Он велел Захару и Анисье ехать на Выборгскую сторону, где решился

оставаться до приискания новой квартиры, а сам уехал в город, отобедал

наскоро в трактире и вечер просидел у Ольги.

Но осенние вечера в городе не походили на длинные, светлые дни и вечера

в парке и роще. Здесь он уж не мог видеть ее по три раза в день; здесь уж не

прибежит к нему Катя и не пошлет он Захара с запиской за пять верст. И вся

эта летняя, цветущая поэма любви как будто остановилась, пошла ленивее, как

будто не хватило в ней содержания.

Они иногда молчали по получасу. Ольга углубится в работу, считает про

себя иглой клетки узора, а он углубится в хаос мыслей и живет впереди,

гораздо дальше настоящего момента.

Только иногда, вглядываясь пристально в нее, он вздрогнет страстно, или

она взглянет на него мимоходом и улыбнется, уловив луч нежной покорности,

безмолвного счастья в его глазах.

Три дня сряду ездил он в город к Ольге и обедал у них, под предлогом,

что у него там еще не устроено, что на этой неделе он съедет и оттого не

располагается на новой квартире, как дома.

Но на четвертый день ему уж казалось неловко прийти, и он, побродив

около дома Ильинских, со вздохом поехал домой.

На пятый день они не обедали дома.

На шестой Ольга сказала ему, чтоб он пришел в такой-то магазин, что она

будет там, а потом он может проводить ее до дома пешком, а экипаж будет

ехать сзади.

Все это было неловко; попадались ему и ей знакомые, кланялись,

некоторые останавливались поговорить.

- Ах ты, боже мой, какая мука! - говорил он весь в поту от страха и

неловкого положения.

Тетка тоже глядит на него своими томными большими глазами и задумчиво

нюхает свой спирт, будто у нее от него болит голова. А ездить ему какая

даль! Едешь, едешь с Выборгской стороны да вечером назад - три часа!

- Скажем тетке, - настаивал Обломов, - тогда я могу оставаться у вас с

утра, и никто не будет говорить...

- А ты в палате был? - спросила Ольга.

Обломова так и подмывало сказать: "был и все сделал", да он знает, что

Ольга взглянет на него так пристально, что прочтет сейчас ложь на лице. Он

вздохнул в ответ.

- Ах, если б ты знала, как это трудно! - говорил он.

- А говорил с братом хозяйки? Приискал квартиру? - спросила она потом,

не поднимая глаз.

- Его никогда утром дома нет, а вечером я все здесь, - сказал Обломов,

обрадовавшись, что есть достаточная отговорка.

Теперь Ольга вздохнула, но не сказала ничего.

- Завтра непременно поговорю с хозяйским братом, - успокаивал ее

Обломов, - завтра воскресенье, он в присутствие не пойдет.

- Пока это все не устроится, - сказала задумчиво Ольга, - говорить ma

tante нельзя и видеться надо реже...

- Да, да... правда, - струсив, прибавил Обломов.

- Ты обедай у нас в воскресенье, в наш день, а потом хоть в среду,

один, - решила она. - А потом мы можем видеться в театре: ты будешь знать,

когда мы едем, и тоже поезжай.

- Да, это правда, - говорил он, обрадованный, что она попечение о

порядке свиданий взяла на себя.

- Если ж выдастся хороший день, - заключила она, - я поеду в Летний сад

гулять, и ты можешь прийти туда; это напомнит нам парк... парк! - повторила

она с чувством.

Он молча поцеловал у ней руку и простился с ней до воскресенья. Она

уныло проводила его глазами, потом села за фортепьяно и вся погрузилась в

звуки.

Сердце у ней о чем-то плакало, плакали и звуки. Хотела петь - не

поется!

На другой день Обломов встал и надел свой дикий сюртучок, что носил на

даче. С халатом он простился давно и велел его спрятать в шкаф.

Захар, по обыкновению, колебля подносом, неловко подходил к столу с

кофе и кренделями. Сзади Захара, по обыкновению, высовывалась до половины из

двери Анисья, приглядывая, донесет ли Захар чашки до стола, и тотчас, без

шума, пряталась, если Захар ставил поднос благополучно на стол, или

стремительно подскакивала к нему, если с подноса падала одна вещь, чтоб

удержать остальные. Причем Захар разразится бранью сначала на вещи, потом на

жену и замахнется локтем ей в грудь.

- Какой славный кофе! Кто это варит? - спросил Обломов.

- Сама хозяйка, - сказал Захар, - шестой день все она. "Вы, говорит,

много цикорию кладете да не довариваете. Дайте-ко я!"

- Славный, - повторил Обломов, наливая другую чашку. - Поблагодари ее.

- Вон она сама, - говорил Захар, указывая на полуотворенную дверь

боковой комнаты. - Это у них буфет, что ли; она тут и работает, тут у них

чай, сахар, кофе лежит и посуда.

Обломову видна была только спина хозяйки, затылок и часть белой шеи да

голые локти.

- Что это она там локтями-то так живо ворочает? - спросил Обломов.

- Кто ее знает! Кружева, что ли, гладит.

Обломов следил, как ворочались локти, как спина нагибалась и

выпрямлялась опять.

Внизу, когда она нагибалась, видны были чистая юбка, чистые чулки и

круглые, полные ноги.

"Чиновница, а локти хоть бы графине какой-нибудь; еще с ямочками!" -

подумал Обломов.

В полдень Захар пришел спросить, не угодно ли попробовать их пирога:

хозяйка велела предложить.

- Сегодня воскресенье, у них пирог пекут!

- Ну, уж, я думаю, хорош пирог! - небрежно сказал Обломов. - С луком да

с морковью...

- Пирог не хуже наших обломовских, - заметил Захар, - с цыплятами и с

свежими грибами.

- Ах, это хорошо должно быть: принеси! Кто ж у них печет? Это грязная

баба-то?

- Куда ей! - с презрением сказал Захар. - Кабы не хозяйка, так она и

опары поставить не умеет. Хозяйка сама все на кухне. Пирог-то они с Анисьей

вдвоем испекли.

Чрез пять минут из боковой комнаты высунулась к Обломову голая рука,

едва прикрытая виденною уже им шалью, с тарелкой, на которой дымился,

испуская горячий пар, огромный кусок пирога.

- Покорно благодарю, - ласково отозвался Обломов, принимая пирог, и,

заглянув в дверь, уперся взглядом в высокую грудь и голые плечи. Дверь

торопливо затворилась.

- Водки не угодно ли? - спросил голос.

- Я не пью; покорно благодарю, - еще ласковее сказал Обломов. - У вас

какая?

- Своя, домашняя: сами настаиваем на смородинном листу, - говорил

голос.

- Я никогда не пивал на смородинном листу, позвольте попробовать!

Голая рука опять просунулась с тарелкой и рюмкой водки. Обломов выпил:

ему очень понравилась.

- Очень благодарен, - говорил он, стараясь заглянуть в дверь, но дверь

захлопнулась.

- Что вы не дадите на себя взглянуть, пожелать вам доброго утра? -

упрекнул Обломов.

Хозяйка усмехнулась за дверью.

- Я еще в будничном платье, все на кухне была. Сейчас оденусь; братец

скоро от обедни придут, - отвечала она.

- Ах, a propos о братце, - заметил Обломов, - мне надо с ним

поговорить. Попросите его зайти ко мне.

- Хорошо, я скажу, как они придут.

- А кто это у вас кашляет? Чей это такой сухой кашель? - спросил

Обломов.

- Это бабушка; уж она у нас восьмой год кашляет.

И дверь захлопнулась.

"Какая она... простая, - подумал Обломов, - а есть в ней что-то

такое... И держит себя чисто!"

До сих пор он с "братцем" хозяйки еще не успел познакомиться. Он видел

только, и то редко, с постели, как, рано утром, мелькал сквозь решетку

забора человек, с большим бумажным пакетом под мышкой, и пропадал в

переулке, и потом, в пять часов, мелькал опять, с тем же пакетом, мимо окон,

возвращаясь, тот же человек и пропадал за крыльцом. Его в доме не было

слышно.

А между тем заметно было, что там жили люди, особенно по утрам: на

кухне стучат ножи, слышно в окно, как полощет баба что-то в углу, как

дворник рубит дрова или везет на двух колесах бочонок с водой; за стеной

плачут ребятишки или раздается упорный, сухой кашель старухи.

У Обломова было четыре комнаты, то есть вся парадная анфилада. Хозяйка

с семейством помешалась в двух непарадных комнатах, а братец жил вверху, в

так называемой светелке.

Кабинет и спальня Обломова обращены были окнами на двор, гостиная к

садику, а зала к большому огороду, с капустой и картофелем. В гостиной окна

были драпированы ситцевыми полинявшими занавесками.

По стенам жались простые, под орех, стулья; под зеркалом стоял

ломберный стол; на окнах теснились горшки с еранью и бархатцами и висели

четыре клетки с чижами и канарейками.

Братец вошел на цыпочках и отвечал троекратным поклоном на приветствие

Обломова. Вицмундир на нем был застегнут на все пуговицы, так что нельзя

было узнать, есть ли на нем белье или нет; галстук завязан простым узлом и

концы спрятаны вниз.

Он был лет сорока, с простым хохлом на лбу и двумя небрежно на ветер

пущенными такими же хохлами на висках, похожими на собачьи уши средней

величины. Серые глаза не вдруг глядели на предмет, а сначала взглядывали

украдкой, а во второй раз уж останавливались.

Рук своих он как будто стыдился, и когда говорил, то старался прятать

или обе за спину, или одну за пазуху, а другую за спину. Подавая начальнику

бумагу и объясняясь, он одну руку держал на спине, а средним пальцем другой

руки, ногтем вниз, осторожно показывал какую-нибудь строку или слово и,

показав, тотчас прятал руку назад, может быть оттого, что пальцы были

толстоваты, красноваты и немного тряслись, и ему не без причины казалось не

совсем приличным выставлять их часто напоказ.

- Вы изволили, - начал он, бросив свой двойной взгляд на Обломова, -

приказать мне прийти к себе.

- Да, я хотел поговорить с вами насчет квартиры. Прошу садиться! -

вежливо отвечал Обломов.

Иван Матвеич, после двукратного приглашения, решился сесть,

перегнувшись телом вперед и поджав руки в рукава.

- По обстоятельствам я должен приискать себе другую квартиру, - сказал

Обломов, - поэтому желал бы эту передать.

- Теперь трудно передать, - кашлянув в пальцы и проворно спрятав их в

рукав, отозвался Иван Матвеевич. - Если б в конце лета пожаловали, тогда

много ходили смотреть...

- Я был, да вас не было, - перебил Обломов.

- Сестра сказывала, - прибавил чиновник. - Да вы не беспокойтесь насчет

квартиры: здесь вам будет удобно. Может быть, птица вас беспокоит?

- Какая птица?

- Куры-с.

Обломов хотя слышал постоянно с раннего утра под окнами тяжелое

кудахтанье наседки и писк цыплят, но до того ли ему? Перед ним носился образ

Ольги, и он едва замечал окружающее.

- Нет, это ничего, - сказал он, - я думал, вы говорите о канарейках:

они с утра начинают трещать.

- Мы их вынесем, - отвечал Иван Матвеевич.

- И это ничего, - заметил Обломов, - но мне, по обстоятельствам, нельзя

оставаться.

- Как угодно-с, - отвечал Иван Матвеевич. - А если не приищете жильца,

как же насчет контракта? Сделаете удовлетворение?.. Вам убыток будет.

- А сколько там следует? - спросил Обломов.

- Да вот я принесу расчет.

Он принес контракт и счеты.

- Вот-с, за квартиру восемьсот рублей ассигнациями, сто рублей получено

задатку, осталось семьсот рублей, - сказал он.

- Да неужели вы с меня за целый год хотите взять, когда я у вас и двух

недель не прожил? - перебил его Обломов.

- Как же-с? - кротко и совестливо возразил Иван Матвеевич. - Сестра

убыток понесет несправедливо. Она бедная вдова, живет только тем, что с дома

получит; да разве на цыплятах и яйцах выручит кое-что на одежонку

ребятишкам.

- Помилуйте, я не могу, - заговорил Обломов, - посудите, я не прожил

двух недель. Что же это, за что?

- Вот-с, в контракте сказано, - говорил Иван Матвеевич, показывая

средним пальцем две строки и спрятав палец в рукав, - извольте прочесть:

"Буде же я, Обломов, пожелаю прежде времени съехать с квартиры, то обязан

передать ее другому лицу на тех же условиях или, в противном случае,

удовлетворить ее, Пшеницыну, сполна платою за весь год, по первое июня

будущего года", - прочитал Обломов.

- Как же это? - говорил он. - Это несправедливо.

- По закону так-с, - заметил Иван Матвеевич. - Сами изволили подписать:

вот подпись-с!

Опять появился палец под подписью и опять спрятался.

- Сколько же? - спросил Обломов.

- Семьсот рублей, - начал щелкать тем же пальцем Иван Матвеевич,

подгибая его всякий-раз проворно в кулак, - да за конюшню и сарай сто

пятьдесят рублей.

И он щелкнул еще.

- Помилуйте, у меня лошадей нет, я не держу: зачем мне конюшня и сарай?

- с живостью возразил Обломов.

- В контракте есть-с, - заметил, показывая пальцем строку, Иван

Матвеевич.

- Михей Андреич сказывал, что у вас лошади будут.

- Врет Михей Андреич! - с досадой сказал Обломов. - Дайте мне контракт!

- Вот-с, копию - извольте получить, а контракт принадлежит сестре, -

мягко отозвался Иван Матвеевич, взяв контракт в руку. - Сверх того, за

огород и продовольствие из оного капустой, репой и прочими овощами, считая

на одно лицо, - читал Иван Матвеевич, - примерно двести пятьдесят рублей...

И он хотел щелкнуть на счетах.

- Какой огород? Какая капуста? Я и знать не знаю, что вы! - почти

грозно возражал Обломов.

- Вот-с, в контракте: Михей Андреич сказали, что вы с тем нанимаете.

- Что же это такое, что вы без меня моим столом распоряжаетесь? Я не

хочу ни капусты, ни репы... - говорил Обломов вставая.

Иван Матвеевич встал со стула.

- Помилуйте, как можно без вас: вот подпись есть! - возразил он.

И опять толстый палец трясся на подписи, и вся бумага тряслась в его

руке.

- Сколько всего считаете вы? - нетерпеливо спросил Обломов.

- Еще за окраску потолка и дверей, за переделку окон в кухне, за новые

пробои к дверям - сто пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек

ассигнациями.

- Как, и это на мой счет? - с изумлением спросил Обломов. - Это всегда

на счет хозяина делается. Кто же переезжает в неотделанную квартиру?..

- Вот-с, в контракте сказано, что на ваш счет, - сказал Иван Матвеевич,

издали показывая пальцем в бумаге, где это сказано. - Тысячу триста

пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями всего-с! - кротко

заключил он, спрятав обе руки с контрактом назади.

- Да где я возьму? У меня нет денег! - возразил Обломов, ходя по

комнате. - Нужно мне очень вашей репы да капусты!

- Как угодно-с! - тихо прибавил Иван Матвеевич. - Да не беспокойтесь:

вам здесь будет удобно, - прибавил он. - А деньги... сестра подождет.

- Нельзя мне, нельзя по обстоятельствам! Слышите?

- Слушаю-с. Как угодно, - послушно отвечал Иван Матвеевич, отступив на

шаг.

- Хорошо, я подумаю и постараюсь передать квартиру! - сказал Обломов,

кивнув чиновнику головой.

- Трудно-с; а впрочем, как угодно! - заключил Иван Матвеевич и,

троекратно поклонясь, вышел вон.

Обломов вынул бумажник и счел деньги: всего триста пять рублей. Он

обомлел.

"Куда ж я дел деньги? - с изумлением, почти с ужасом спросил самого

себя Обломов. - В начале лета из деревни прислали тысячу двести рублей, а

теперь всего триста!"

Он начал считать, припоминать все траты и мог припомнить только двести

пятьдесят рублей.

- Куда ж это вышли деньги? - говорил он.

- Захар, Захар!

- Чего изволите?

- Куда это у нас все деньги вышли? Ведь денег-то нет у нас! - спросил

он.

Захар начал шарить в карманах, вынул полтинник, гривенник и положил на

стол.

- Вот, забыл отдать, от перевозки осталось, - сказал он.

- Что ты мне мелочь-то суешь? Ты скажи, куда восемьсот рублей делись?

- Почем я знаю? Разве я знаю, куда вы тратите? Что вы там извозчикам за

коляски платите?

- Да, вот на экипаж много вышло, - вспомнил Обломов, глядя на Захара. -

Ты не помнишь ли, сколько мы на даче отдали извозчику?

- Где помнить? - отозвался Захар. - Один раз вы велели мне тридцать

рублей отдать, так я и помню.

- Что бы тебе записывать? - упрекнул его Обломов. - Худо быть

безграмотным!

- Прожил век и без грамоты, слава богу, не хуже других! - возразил

Захар, глядя в сторону.

"Правду говорит Штольц, что надо завести школу в деревне!" - подумал

Обломов.

- Вон у Ильинских был грамотный-то, сказывали люди, - продолжал Захар,

- да серебро из буфета и стащил.

"Прошу покорнейше! - трусливо подумал Обломов. - В самом деле, эти

грамотеи - все такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да

чаи...

Нет, рано школы заводить!.."

- Ну, куда еще вышли деньги? - спросил он.

- Почем я знаю? Вон, Михею Андреичу дали на даче...

- В самом деле, - обрадовался Обломов, вспомнив про эти деньги. - Так

вот, извозчику тридцать да, кажется, двадцать пять рублей Тарантьеву... Еще

куда?

Он задумчиво и вопросительно глядел на Захара. Захар угрюмо, стороной,

смотрел на него.

- Не помнит ли Анисья? - спросил Обломов.

- Где дуре помнить? Что баба знает? - с презрением сказал Захар.

- Не припомню! - с тоской заключил Обломов. - Уж не воры ли были?

- Кабы воры, так все бы взяли, - сказал Захар уходя.

Обломов сел в кресло и задумался. "Где же я возьму денег? - до

холодного пота думал он. - Когда пришлют из деревни и сколько?"

Он взглянул на часы: два часа, пора ехать к Ольге. Сегодня положенный

день обедать. Он мало-помалу развеселился, велел привести извозчика и поехал

в Морскую.