Роман в четырех частях

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Тест по роману «Обломов» И. А. Гончарова., 55.06kb.
• Обломов Роман в четырех частях Часть первая, 5871.24kb.
• Идиот Роман в четырех частях Часть первая, 7878.62kb.
• Волк и семеро козлят, 53.28kb.
• Тарас дрозд роман с розой, 1524.74kb.
• Л. соболев его военное детство в четырех частях, 7805.99kb.
• Роман Москва «Детская литература», 3628.68kb.
• Библиотека Альдебаран, 4748.57kb.
• Конспект открытого урока по географии Класс: 6 Тема: Реки в природе и на географической, 68kb.
• Англ the Gothic novel, «черный роман», роман «ужасов» в прозе предромантизма и романтизма, 180.16kb.

II

Он ушел, а Обломов сел в неприятном расположении духа в кресло и долго,

долго освобождался от грубого впечатления. Наконец он вспомнил нынешнее

утро, и безобразное явление Тарантьева вылетело из головы: на лице опять

появилась улыбка.

Он стал перед зеркалом, долго поправлял галстук, долго улыбался, глядел

на щеку, нет ли там следа горячего поцелуя Ольги.

- Два "никогда", - сказал он, тихо, радостно волнуясь, - и какая

разница между ними: одно уже поблекло, а другое так пышно расцвело...

Потом он задумывался, задумывался все глубже. Он чувствовал, что

светлый, безоблачный праздник любви отошел, что любовь в самом деле

становилась долгом, что она мешалась со всею жизнью, входила в состав ее

обычных отправлений и начинала линять, терять радужные краски.

Может быть, сегодня утром мелькнул последний розовый ее луч, а там она

будет уже - не блистать ярко, а согревать невидимо жизнь; жизнь поглотит ее,

и она будет ее сильною, конечно, но скрытою пружиной. И отныне проявления ее

будут так просты, обыкновенны.

Поэма минует, и начнется строгая история: палата, потом поездка в

Обломовку, постройка дома, заклад в совет, проведение дороги, нескончаемый

разбор дел с мужиками, порядок работ, жнитво, умолот, щелканье счетов,

заботливое лицо приказчика, дворянские выборы, заседание в суде.

Кое-где только, изредка, блеснет взгляд Ольги, прозвучит Casta diva,

раздастся торопливый поцелуй, а там опять на работы ехать, в город ехать,

там опять приказчик, опять щелканье счетов.

Гости приехали - и то не отрада: заговорят, сколько кто вина выкуривает

на заводе, сколько кто аршин сукна ставит в казну... Что ж это? Ужели то

сулил он себе? Разве это жизнь?.. А между тем живут так, как будто в этом

вся жизнь. И Андрею она нравится!

Но женитьба, свадьба - все-таки это поэзия жизни, это готовый,

распустившийся цветок. Он представил себе, как он ведет Ольгу к алтарю: она

- с померанцевой веткой на голове, с длинным покрывалом. В толпе шепот

удивления. Она стыдливо, с тихо волнующейся грудью, с своей горделиво и

грациозно наклоненной головой, подает ему руку и не знает, как ей глядеть на

всех. То улыбка блеснет у ней, то слезы явятся, то складка над бровью

заиграет какою-то мыслью.

Дома, когда гости уедут, она, еще в пышном наряде, бросается ему на

грудь, как сегодня...

"Нет, побегу к Ольге, не могу думать и чувствовать один, - мечтал он. -

Расскажу всем, целому свету... нет, сначала тетке, потом барону, напишу к

Штольцу - вот изумится-то! Потом скажу Захару: он поклонится в ноги и

завопит от радости, дам ему двадцать пять рублей. Придет Анисья, будет руку

ловить целовать: ей дам десять рублей; потом... потом, от радости, закричу

на весь мир, так закричу, что мир скажет: "Обломов счастлив. Обломов

женится!" Теперь побегу к Ольге: там ждет меня продолжительный шепот,

таинственный уговор слить две жизни в одну!.."

Он побежал к Ольге. Она с улыбкой выслушала его мечты; но только он

вскочил, чтоб бежать объявить тетке, у ней так сжались брови, что он

струсил.

- Никому ни слова! - сказала она, приложив палец к губам и грозя ему,

чтоб он тише говорил, чтоб тетка не услыхала из другой комнаты. - Еще не

пора!

- Когда же пора, если между нами все решено? - нетерпеливо спросил он.

- Что ж теперь делать? С чего начать? - спрашивал он. - Не сидеть же сложа

руки. Начинается обязанность, серьезная жизнь...

- Да, начинается, - повторила она, глядя на него пристально.

- Ну, вот я и хотел сделать первый шаг, идти к тетке...

- Это последний шаг.

- Какой же первый?

- Первый... идти в палату: ведь надо какую-то бумагу писать?

- Да... я завтра...

- Отчего ж не сегодня?

- Сегодня... сегодня такой день, и уйти от тебя, Ольга!

- Ну хорошо, завтра. А потом?

- Потом - сказать тетке, написать к Штольцу.

- Нет, потом ехать в Обломовку... Ведь Андрей Иванович писал, что надо

делать в деревне: я не знаю, какие там у вас дела, постройка, что ли? -

спросила она, глядя ему в лицо.

- Боже мой! - говорил Обломов. - Да если слушать Штольца, так ведь до

тетки век дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом

дорогу, школы заводить... Этого всего в целый век не переделаешь. Мы, Ольга,

вместе поедем, и тогда...

- А куда мы приедем? Есть там дом?

- Нет: старый плох; крыльцо совсем, я думаю, расшаталось.

- Куда ж мы приедем? - спросила она.

- Надо здесь квартиру приискать.

- Для этого тоже надо ехать в город, - заметила она, - это второй

шаг...

- Потом... - начал он.

- Да ты прежде шагни два раза, а там...

"Что ж это такое? - печально думал Обломов. - Ни продолжительного

шепота, ни таинственного уговора слить обе жизни в одну! Все как-то иначе,

по-другому. Какая странная эта Ольга! Она не останавливается на одном месте,

не задумывается сладко над поэтической минутой, как будто у ней вовсе нет

мечты, нет потребности утонуть в раздумье! Сейчас и поезжай в палату, на

квартиру - точно Андрей! Что это все они как будто сговорились торопиться

жить!"

На другой день он, с листом гербовой бумаги, отправился в город,

сначала в палату, и ехал нехотя, зевая и глядя по сторонам. Он не знал

хорошенько, где палата, и заехал к Ивану Герасимычу спросить, в каком

департаменте нужно засвидетельствовать.

Тот обрадовался Обломову и без завтрака не хотел отпустить. Потом

послал еще за приятелем, чтоб допроситься от него, как это делается, потому

что сам давно отстал от дел.

Завтрак и совещание кончились в три часа, в палату идти было поздно, а

завтра оказалась суббота - присутствия нет, пришлось отложить до

понедельника.

Обломов отправился на Выборгскую сторону, на новую свою квартиру. Долго

он ездил между длинными заборами по переулкам. Наконец отыскал будочника;

тот сказал, что это в другом квартале, рядом, вот по этой улице - и он

показал еще улицу без домов, с заборами, с травой и с засохшими колеями из

грязи.

Опять поехал Обломов, любуясь на крапиву у заборов и на выглядывавшую

из-за заборов рябину. Наконец будочник указал на старый домик на дворе,

прибавив:

"Вот этот самый".

"Дом вдовы коллежского секретаря Пшеницына", - прочитал Обломов на

воротах и велел въехать на двор.

Двор величиной был с комнату, так что коляска стукнула дышлом в угол и

распугала кучу кур, которые с кудахтаньем бросились стремительно, иные даже

в лет, в разные стороны; да большая черная собака начала рваться на цепи

направо и налево, с отчаянным лаем, стараясь достать за морды лошадей.

Обломов сидел в коляске наравне с окнами и затруднялся выйти. В окнах,

уставленных резедой, бархатцами и ноготками, засуетились головы. Обломов

кое-как вылез из коляски; собака пуще заливалась лаем.

Он вошел на крыльцо и столкнулся с сморщенной старухой, в сарафане, с

заткнутым за пояс подолом:

- Вам кого? - спросила она.

- Хозяйку дома, госпожу Пшеницыну.

Старуха потупила с недоумением голову.

- Не Ивана ли Матвеича вам надо? - спросила она. - Его нет дома; он еще

из должности не приходил.

- Мне нужно хозяйку, - сказал Обломов.

Между тем в доме суматоха продолжалась. То из одного, то из другого

окна выглянет голова; сзади старухи дверь отворялась немного и затворялась;

оттуда выглядывали разные лица.

Обломов обернулся: на дворе двое детей, мальчик и девочка, смотрят на

него с любопытством.

Откуда-то появился сонный мужик в тулупе и, загораживая рукой глаза от

солнца, лениво смотрел на Обломова и на коляску.

Собака все лаяла густо и отрывисто, и, только Обломов пошевелится или

лошадь стукнет копытом, начиналось скаканье на цепи и непрерывный лай.

Через забор, направо, Обломов видел бесконечный огород с капустой,

налево, через забор, видно было несколько деревьев и зеленая деревянная

беседка.

- Вам Агафью Матвеевну надо? - спросила старуха. - Зачем?

- Скажи хозяйке дома, - говорил Обломов, - что я хочу с ней видеться: я

нанял здесь квартиру...

- Вы, стало быть, новый жилец, знакомый Михея Андреича? Вот погодите, я

скажу.

Она отворила дверь, и от двери отскочило несколько голов и бросилось

бегом в комнаты. Он успел увидеть какую-то женщину, с голой шеей и локтями,

без чепца, белую, довольно полную, которая усмехнулась, что ее увидел

посторонний, и тоже бросилась от дверей прочь.

- Пожалуйте в комнату, - сказала старуха воротясь, ввела Обломова чрез

маленькую переднюю в довольно просторную комнату и попросила подождать. -

Хозяйка сейчас выйдет, - прибавила она.

"А собака-то все еще лает", - подумал Обломов, оглядывая комнату.

Вдруг глаза его остановились на знакомых предметах: вся комната

завалена была его добром. Столы в пыли; стулья, грудой наваленные на

кровать; тюфяки, посуда в беспорядке, шкафы.

- Что ж это? И не расставлено, не прибрано? - сказал он. - Какая

гадость!

Вдруг сзади его скрипнула дверь, и в комнату вошла та самая женщина,

которую он видел с голой шеей и локтями.

Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что

румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не

было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с

редкими светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение

лица; руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих

жил.

Платье сидело на ней в обтяжку: видно, что она не прибегала ни к какому

искусству, даже к лишней юбке, чтоб увеличить объем бедр и уменьшить талию.

От этого даже и закрытый бюст ее, когда она была без платка, мог бы

послужить живописцу или скульптору моделью крепкой, здоровой груди, не

нарушая ее скромности. Платье ее, в отношении к нарядной шали и парадному

чепцу, казалось старо и поношено.

Она не ожидала гостей, и когда Обломов пожелал ее видеть, она на

домашнее будничное платье накинула воскресную свою шаль, а голову прикрыла

чепцом.

Она вошла робко и остановилась, глядя застенчиво на Обломова.

Он привстал и поклонился.

- Я имею удовольствие видеть госпожу Пшеницыну? - спросил он.

- Да-с, - отвечала она. - Вам, может быть, нужно с братцем поговорить?

- нерешительно спросила она. - Они в должности, раньше пяти часов не

приходят.

- Нет, я с вами хотел видеться, - начал Обломов, когда она села на

диван, как можно дальше от него, и смотрела на концы своей шали, которая,

как попона, покрывала ее до полу. Руки она прятала тоже под шаль.

- Я нанял квартиру; теперь, по обстоятельствам, мне надо искать

квартиру в другой части города, так я пришел поговорить с вами...

Она тупо выслушала и тупо задумалась.

- Теперь братца нет, - сказала она потом.

- Да ведь этот дом ваш? - спросил Обломов.

- Мой, - коротко отвечала она.

- Так я и думал, что вы сами можете решить...

- Да вот братца-то нет; они у нас всем заведовают, - сказала она

монотонно, взглянув в первый раз на Обломова прямо и опустив опять глаза на

шаль.

"У ней простое, но приятное лицо, - снисходительно решил Обломов, -

должно быть, добрая женщина!" В это время голова девочки высунулась из

двери.

Агафья Матвеевна с угрозой, украдкой кивнула ей головой, и она

скрылась.

- А где ваш братец служит?

- В канцелярии.

- В какой?

- Где мужиков записывают... я не знаю, как она называется.

Она простодушно усмехнулась, и в ту же минуту опять лицо ее приняло

свое обыкновенное выражение.

- Вы не одни живете здесь с братцем? - спросил Обломов.

- Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году

да девочка по шестому, - довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней

стало поживее, - еще бабушка наша, больная, еле ходит, и то в церковь

только; прежде на рынок ходила с Акулиной, а теперь с Николы перестала: ноги

стали отекать. И в церкви-то все больше сидит на ступеньке. Вот и только.

Иной раз золовка приходит погостить да Михей Андреич.

- А Михей Андреич часто бывает у вас? - спросил Обломов.

- Иногда по месяцу гостит; они с братцем приятели, все вместе...

И замолчала, истощив весь запас мыслей и слов.

- Какая тишина у вас здесь! - сказал Обломов. - Если б не лаяла собака,

так можно бы подумать, что нет ни одной живой души.

Она усмехнулась в ответ.

- Вы часто выходите со двора? - спросил Обломов.

- Летом случается. Вот намедни, в Ильинскую пятницу, на Пороховые

Заводы ходили.

- Что ж, там много бывает? - спросил Обломов, глядя, чрез

распахнувшийся платок, на высокую, крепкую, как подушка дивана, никогда не

волнующуюся грудь.

- Нет, нынешний год немного было; с утра дождь шел, а после

разгулялось. А то много бывает.

- Еще где же бываете вы?

- Мы мало где бываем. Братец с Михеем Андреичем на тоню ходят, уху там

варят, а мы все дома.

- Ужели все дома?

- Ей-богу, правда. В прошлом году были в Колпине, да вот тут в рощу

иногда ходим. Двадцать четвертого июня братец именинники, так обед бывает,

все чиновники из канцелярии обедают.

- А в гости ездите?

- Братец бывают, а я с детьми только у мужниной родни в светлое

воскресенье да в рождество обедаем.

Говорить уж было больше не о чем.

- У вас цветы: вы любите их? - спросил он.

Она усмехнулась.

- Нет, - сказала она, - нам некогда цветами заниматься. Это дети с

Акулиной ходили в графский сад, так садовник дал, а ерани да алоэ давно тут,

еще при муже были.

В это время вдруг в комнату ворвалась Акулина; в руках у ней бился

крыльями и кудахтал, в отчаянии, большой петух.

- Этого, что ли, петуха, Агафья Матвевна, лавочнику отдать? - опросила

она.

- Что ты, что ты! Поди! - сказала хозяйка стыдливо. - Ты видишь, гости!

- Я только спросить, - говорила Акулина, взяв петуха за ноги, головой

вниз, - семьдесят копеек даст.

- Подь, поди в кухню! - говорила Агафья Матвеевна. - Серого с

крапинками, а не этого, - торопливо прибавила она, и сама застыдилась,

спрятала руки под шаль и стала смотреть вниз.

- Хозяйство! - сказал Обломов.

- Да, у нас много кур; мы продаем яйца и цыплят. Здесь, по этой улице,

с дач и из графского дома все у нас берут, - отвечала она, поглядев гораздо

смелее на Обломова.

И лицо ее принимало дельное и заботливое выражение; даже тупость

пропадала, когда она заговаривала о знакомом ей предмете. На всякий же

вопрос, не касавшийся какой-нибудь положительной, известной ей цели, она

отвечала усмешкой и молчанием.

- Надо бы было это разобрать, - заметил Обломов, указывая на кучу

своего добра...

- Мы было хотели, да братец не велят, - живо перебила она и уж совсем

смело взглянула на Обломова. "Бог знает, что у него там в столах да в

шкафах... - сказали они, - после пропадет - к нам привяжутся..." - Она

остановилась и усмехнулась.

- Какой осторожный ваш братец! - прибавил Обломов.

Она слегка опять усмехнулась и опять приняла свое обычное выражение.

Усмешка у ней была больше принятая форма, которою прикрывалось

незнание, что в том или другом случае надо сказать или сделать.

- Мне долго ждать его прихода, - сказал Обломов, - может быть, вы

передадите ему, что, по обстоятельствам, я в квартире надобности не имею и

потому прошу передать ее другому жильцу, а я, с своей стороны, тоже поищу

охотника.

Она тупо слушала, ровно мигая глазами.

- Насчет контракта потрудитесь сказать...

- Да нет их дома-то теперь, - твердила она, - вы лучше завтра опять

пожалуйте: завтра суббота, они в присутствие не ходят...

- Я ужасно занят, ни минуты свободной нет, - отговаривался Обломов. -

Вы потрудитесь только сказать, что так как задаток остается в вашу пользу, а

жильца я найду, то...

- Нету братца-то, - монотонно говорила она, - нейдут они что-то... - И

поглядела на улицу. - Вот они тут проходят, мимо окон: видно, когда идут, да

вот нету!

- Ну, я отправляюсь... - сказал Обломов.

- А как братец-то придут, что сказать им: когда вы переедете? -

спросила она, встав с дивана.

- Вы им передайте, что я просил, - говорил Обломов, - что, по

обстоятельствам...

- Вы бы завтра сами пожаловали да поговорили с ними... - повторила она.

- Завтра мне нельзя.

- Ну, послезавтра, в воскресенье: после обедни у нас водка и закуска

бывает. И Михей Андреич приходит.

- Ужели и Михей Андреич приходит? - спросил Обломов.

- Ей-богу, правда, - прибавила она.

- И послезавтра мне нельзя, - отговаривался с нетерпением Обломов.

- Так уж на той неделе... - заметила она. - А когда переезжать-то

станете?

Я бы полы велела вымыть и пыль стереть, - спросила она.

- Я не перееду, - сказал он.

- Как же? А вещи-то куда же мы денем?

- Вы потрудитесь сказать братцу, - начал говорить Обломов

расстановисто, упирая глаза ей прямо в грудь, - что, по обстоятельствам...

- Да вот долго нейдут что-то, не видать, - сказала она монотонно, глядя

на забор, отделявший улицу от двора. - Я знаю и шаги их; по деревянной

мостовой слышно, как кто идет. Здесь мало ходят...

- Так вы передадите ему, что я вас просил? - кланяясь и уходя, говорил

Обломов.

- Вот через полчаса они сами будут... - с несвойственным ей

беспокойством говорила хозяйка, стараясь как будто голосом удержать

Обломова.

- Я больше не могу ждать, - решил он, отворяя дверь.

Собака, увидя его на крыльце, залилась лаем и начала опять рваться с

цепи.

Кучер, спавший опершись на локоть, начал пятить лошадей; куры опять, в

тревоге, побежали в разные стороны; в окно выглянуло несколько голов.

- Так я скажу братцу, что вы были, - в беспокойстве прибавила хозяйка,

когда Обломов уселся в коляску.

- Да, и скажите, что я, по обстоятельствам, не могу оставить квартиры

за собой и что передам ее другому или чтоб он... поискал...

- Об эту пору они всегда приходят... - говорила она, слушая его

рассеянно.

- Я скажу им, что вы хотели побывать.

- Да, на днях я заеду, - сказал Обломов.

При отчаянном лае собаки коляска выехала со двора и пошла колыхаться по

засохшим кочкам немощеного переулка.

В конце его показался какой-то одетый в поношенное пальто человек

средних лет, с большим бумажным пакетом под мышкой, с толстой палкой и в

резиновых калошах, несмотря на сухой и жаркий день.

Он шел скоро, смотрел по сторонам и ступал так, как будто хотел

продавить деревянный тротуар. Обломов оглянулся ему вслед и видел, что он

завернул в ворота к Пшеницыной.

"Вон, должно быть, и братец пришли! - заключил он. - Да чорт с ним! Еще

протолкуешь с час, а мне и есть хочется и жарко! Да и Ольга ждет меня... До

другого раза!"

- Ступай скорей! - сказал он кучеру.

"А квартиру другую посмотреть? - вдруг вспомнил он, глядя по сторонам,

на заборы. - Надо опять назад, в Морскую или в Конюшенную... До другого

раза!" - решил он.

- Пошел скорей!