Geum.ru

И. Вольская Вмире книг Толстого Москва,2008 г Аннотация Великие писатели всегда воплощали в книгах

Вид материалаКнига

Содержание


Из записок князя Д. Нехлюдова
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18

Из записок князя Д. Нехлюдова




Люцерн. 8 июля

Здесь нечто вроде путевого дневника. Путешествующий князь Нехлюдов приехал в Швейцарию, в старинный город Люцерн, лежащий на берегу озера, остановился в лучшей здешней гостинице Швейцергофе. Он подробно, может быть порой слишком, описывает все, что наблюдает: природу, гостиницу и ее посетителей, людей на улицах, переливы своего настроения, прежние свои путешествия.


Толстому, когда он это писал, было 29 лет. Он уже побывал на войне. Кавказ, война с горцами; потом защита Севастополя. Страдания, кровь... Что-то главное он уже понял или начинает понимать. Не для этого ли записки?


В грустном настроении князь гулял по набережной, и вдруг его «поразили звуки чрезвычайно приятной и милой музыки ...в полумраке на середине улицы» стоял окруженный толпой крошечный человек в черной одежде. Человек играл на гитаре, и тут под влиянием этой музыки в душе князя «как будто распустился свежий благоухающий цветок». Его охватила «беспричинная радость жизни».

Человек пел, аккомпанируя себе на гитаре, повсюду стояли люди, слушали. Потом певец вытянул руку с фуражкой, но подавали скупо, вернее, почти ничего не давали, и бесцеремонно смеялись над ним (только Нехлюдов дал ему несколько сантимов).

Вернувшись в гостиницу, князь встретил у входа богатое английское семейство. «И всем им, казалось, было так спокойно, удобно, чисто и легко жить на свете, такое в их движениях и лицах выражалось равнодушие ко всякой чужой жизни, и такая уверенность в том, что швейцар им посторонится и поклонится, и что, воротясь, они найдут чистую, покойную постель и комнаты, и что все это должно быть, и что на все это имеют полное право, — что я вдруг невольно противопоставил им странствующего певца, который, усталый, может быть, голодный, с стыдом убегал теперь от смеющейся толпы, — понял, что таким тяжелым камнем давило мое сердце, и почувствовал невыразимую злобу на этих людей».

Ну что ж, элементарное чувство справедливости есть у этого князя... Но он тут же стал действовать: побежал в темноте догонять певца, предложил ему пойти куда-нибудь вместе выпить бутылку вина.

Певец предпочел бы зайти в «простенькое кафе», «распивную лавочку», но князь упрямо повел его в «лучшую здешнюю гостиницу», где сам проживал.

Робкая, маленькая фигура певца почтения у обслуги не вызывала. Их отправили в «распивную комнату» для простого народа.

— Простого вина прикажете? — сказал кельнер «с знающим видом, подмигивая мне на моего собеседника...

— Шампанского, и самого лучшего, — сказал я, стараясь принять самый гордый и величественный вид».

О чем же поведал князю маленький нищий певец? И что вынес из этой встречи мыслящий (или начинающий мыслить) князь?

Певец в детстве потерял отца и мать, других родных у него нет. Обучался столярному ремеслу, но костоед в руке лишил его возможности работать. 18-й год странствует по Швейцарии и Италии, распевая перед гостиницами. Весь багаж — гитара и кошелек, в котором в данный момент всего полтора франка.

Лакеи поглядывали на певца насмешливо, и князь разъярился, отругал их всех и перешел со своим спутником в лучший зал — допивать вино.

«Паршивая ваша республика!.. Вот оно равенство!» — кричал разбушевавшийся князь. (Здесь все откровенно презирали бедность — и лорды и лакеи.)

Провожая затем артиста, он нарочно, чтобы лакеи видели, снял шляпу и «со всей почтительностью» пожал нищему артисту руку «с закостенелым отсохшим пальцем».


Потом князь в одиночестве ходил по набережной, размышляя о нелепостях общественного устройства.

«Спросите у кого хотите, у всех этих обитателей Швей­цергофа, что лучшее благо в мире? и все, или девяносто де­вять на сто... скажут вам, что лучшее благо мира — деньги».

«Седьмого июля 1857 г. в Люцерне перед отелем... в котором останавливаются самые богатые люди, странствующий нищий певец в продолжение получаса пел песни и играл на гитаре. Около ста человек слушало его. Певец три раза просил всех дать ему что-нибудь. Ни один человек не дал ему ничего, и многие смеялись над ним».

Факт отнюдь не самый ужасный, бывают пострашней. Но для князя Нехлюдова (он же, видимо, граф Толстой) это послужило поводом задуматься. «Отчего эти люди, в своих палатах, митингах и обществах горячо заботящиеся... о распространении христианства и образования в Африке, о составлении обществ исправления всего человечества, не находят в душе своей простого... чувства человека к человеку? Неужели нет этого чувства, и место его заняли тщеславие, честолюбие и корысть, руководящие этих людей в их палатах, митингах и обществах?.. И неужели это то равенство, за которое пролито было столько невинной крови и столько совершено преступлений?»

Человек брошен «в этот вечно движущийся, бесконечный океан добра и зла, фактов, соображений и противоречий»... (Как ему ориентироваться в этом бушующем океане?)

«У кого в душе так непоколебимо это мерило добра и зла, чтобы он мог мерить им бегущие запутанные факты?»... — размышлял одиноко бродивший по набережной Нехлюдов. — «А кто знает, что делается теперь в душе всех этих людей, за этими богатыми, высокими стенами? Кто знает, есть ли в них всех столько... радости жизни и согласия с миром, сколько ее живет в душе этого маленького человека?» (Этот человек рассказывал, что с детства стремился к пению, значит занимался своим делом и радовал окружающих.)


В автобиографической трилогии милый, трогательный Николенька Иртеньев постепенно меняется под влиянием окружающей среды. В «Юности» он уже стремится «показать себя с самой выгодной стороны». Что касается отношения к «простому народу» — «я их презирал совершенно». А вот на более позднем этапе развития героя Толстого, князя Нехлюдова, возмущает несправедливость наглых и благоденствующих.

Потом когда-нибудь и у этих рано или поздно приходят свои горести. Когда-нибудь хоть на миг является кроткое терпение...

Даже если бы Нехлюдов был не князем, а «из простых», он вряд ли стремился бы учинить кровавую революцию. Как-то иначе надо преобразовать общество и людей... Тогда устранится несправедливость.

1857