Geum.ru

Альберт Швейцер. Культура и этика

Вид материалаДокументы

Содержание


Viii. закладывание основ культуры в век рационализма
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   30

VIII. ЗАКЛАДЫВАНИЕ ОСНОВ КУЛЬТУРЫ В ВЕК РАЦИОНАЛИЗМА




Оптимистически-этическое мировоззрение, отражающее веру XVIII столетия

в прогресс, позволяет людям того времени выдвинуть идеалы культуры и

приступить к их осуществлению. Их отнюдь не трогает то, что попытки

обосновать этику с помощью разума оказались полностью неудовлетворительными,

если они вообще отдают себе в этом отчет. Убежденность в возможности

рационального познания мира в оптимистически-этическом духе помогает им

подняться над внутренними проблемами этики. Союз, который вера в прогресс и

этика заключили друг с другом в новое время, скреплен мировоззрением. И вот

они сообща берутся за дело. Разумные идеалы должны быть осуществлены.


Итак, этическое и оптимистическое становятся господствующими в

мировоззрении XVIII века, хотя в действительности они не были обоснованы.

Скептицизм и материализм, подобно непокоренным кочевым ордам, рыскают вокруг

крепости. Однако поначалу они еще неопасны. Обычно они сами воспринимают

значительную долю веры в прогресс и этического энтузиазма. Вольтер являет

собой пример скептика, который находится под воздействием свойственных его

эпохе оптимистических и этических идей.


Отдельные элементы мировоззрения рационализма совпадают с

оптимистически-этическим монизмом Конфуция и поздних стоиков. Но энтузиазм,

движущий мировоззрением рационализма, несравненно более силен, чем у

последних. Обстоятельства, при которых оно возникает, благоприятствуют

этому. В результате это мировоззрение становится популярной, элементарной

силой.


Под воздействием мировоззрения, основанного на благородной вере, но

подкрепленного вместе с тем и авторитетом познания, люди XVIII века

провозглашают и осуществляют идеалы культуры, знаменуя своей деятельностью

наступление величайшей эпохи в истории культуры человечества.


Характерным для этой рвущейся к действию веры в прогресс является

поразительное пренебрежение прошлой и настоящей действительностью. Эта

действительность во всех ее проявлениях представляется людям новой веры

несовершенной, подлежащей замене более совершенной.


Восемнадцатый век абсолютно неисторичен. Он отворачивается от того, что

было и что есть, от добра и зла, считая себя призванным выдвинуть взамен

нечто более этичное и разумное, а следовательно, и более ценное. Это

убеждение ведет к тому, что целая эпоха утрачивает дар постижения гениальных

творений человеческого духа. Готика, старая живопись, музыка Иоганна

Себастиана Баха и поэзия ушедших эпох воспринимаются как искусство,

возникшее во времена еще не облагороженного вкуса. Творчество, опирающееся

на рациональный фундамент, как полагают, приведет к рождению нового

искусства, которое во всех отношениях будет выше искусства прошлых эпох. В

угаре этой самонадеянности посредственный берлинский музыкант Цельтер

переписывает партитуры баховских кантат. В угаре этой самонадеянности

почтенные рифмоплеты перекраивают на свой лад тексты изумительных старых

немецких хоралов и заменяют своими жалкими опусами оригиналы церковных

песнопений.


Эта наивная попытка раздвинуть границы своих созидательных

возможностей, включив искусство в процесс перестройки, безусловно, была

заблуждением, причем неоднократно осмеянным. Однако насмешки не способны

были серьезно умалить значение созданного. Во всех областях, где речь идет о

преобразованиях на основе рациональных идей, - а работа, здесь проделанная,

значит для закладывания основ культуры намного больше, чем неудачи в

искусстве, - люди XVIII века оказываются способными к созидательной

деятельности, как никакое поколение на земле до них, да, пожалуй, и после

них. Предстоящая работа не пугает их. Во всем они добиваются поразительных

результатов.


Люди оказываются достаточно смелыми, чтобы вторгнуться даже в сферу

религии. В расчлененности религии на различные борющиеся между собой

вероисповедания они усматривают факт, противоречащий ведению разума.

Традиционные формулировки религии, говорят они, могут пользоваться лишь

относительным, а не абсолютным авторитетом. Вера во всех своих разнообразных

проявлениях представляет собой лишь более или менее несовершенное выражение

сообразной с разумом этической религии, которая должна быть в равной мере

ясной и убедительной для всех людей. Следовательно, нужно стремиться к

рационалистической религии и признавать в вероисповеданиях истинным лишь то,

что ей соответствует.


Разумеется, церкви ополчаются против этого духа. Однако долгое время

противостоять напору столь широко распространившихся в ту эпоху новых

убеждений они не в состоянии. Протестантизм капитулирует первым, поскольку

он с самого начала доступен подобным веяниям. Ведь еще со времен гуманизма

Ульриха Цвингли (1488-1531) и итальянцев Лелия Социни (1525-1562) и Фауста

Социни (1539-1604) он таит в себе рационалистические течения *. Подавляемые

до сих пор, они вырываются теперь на свободу.


(* Свободная, отвергающая догмы религиозность социнианства сохранилась

главным образом в Польше, Голландии, Венгрии, Англии и Северной Америке. Ее

более близкие и более отдаленные последователи называли себя также

латитудинариями и унитариями. То обстоятельство, что религиозный рационализм

ранее нашел себе прибежище в литературе, облегчило его появление в XVIII

столетии.)


Католицизм проявляет большую сопротивляемость. Прошлое позволяет ему

быть независимым от духа времени. Сильная организация служит ему защитой. Но

и он вынужден во многом уступать новому духу времени и даже снизойти до

того, чтобы объявить свои учения, насколько это возможно, символическим

выражением рационалистической религии.


Если утилитаристская этика в основе своей является детищем английского

духа, то в формировании рационалистической религии участвует вся Европа.

Герберт Чербери (1583-1648), Джон Толанд (1670-1722), Антони Коллинз

(1676-1729), Мэтью Тиндаль (1657- 1733), Давид Юм (1711-1776), Пъер Бейль

(1647-1706), Жан-Жак Руссо (1712-1778), Вольтер (1694-1778), Дени Дидро

(1713-1784), Герман Самуэлъ Реймарус (1694-1768), Готфрид Вильгельм Лейбниц

(1646-1716), Христиан Вольф (1679-1754), Готхольд Эфраим Лессинг

(1729-1781), Моисей Мендельсон (1729-1786) и многие другие независимо от

того, в какой степени они солидаризируются с церковью и как далеко заходят в

критике, кладут свой камень в основание великого здания, в котором должно

обитать благочестие просвещенного человечества*.


(* Сочинение Тиндаля носит название "Христианство так же старо, как

сотворение мира..." ("Christianity as old the Creation...", 1730). Известное

произведение Пьера Бейля "Исторический и критический словарь" ("Dictionnaire

historique et critique") впервые было издано в двух томах в 1695-1697 гг.

Наиболее впечатляющим и, пожалуй, наиболее глубоким документом

рационалистической религии является глава "Исповедь савойского викария" в

романе Руссо "Эмиль" (1762).


Посвященные истории религии труды таких представителей немецкой

историографии, как Иоганн Заломо Землер (1725-1791), Иоганн Давид Михаэлис

(1717-1794) и Иоганн Август Эрнести (1707- 1781), содержат научные данные,

облегчающие разграничение в религии вечных истин и обусловленных временем

убеждений.


Вероисповедание рационалистической религии представляет собой не что

иное, как оптимистически-этическое мировоззрение в христианской

формулировке, выдержанной в духе христианского теизма и веры в бессмертие.

Всеведущий и всемилостивый создатель сотворил мир и поддерживает в нем

разумный порядок. Люди наделены свободой воли и открывают в своем сердце и в

своем уме нравственный закон, призванный вести индивидов и человечество к

совершенству и осуществить на земле высшие цели бога. Каждый человек носит в

себе неуничтожимую душу, воспринимающую его этическое поведение как высшее

счастье и начинающую после его смерти чистое, духовное существование.


В прошлом эта вера в бога, добродетель и бессмертие в наиболее чистом

виде была представлена в учении Иисуса. Ее элементы встречаются во всех

высокоразвитых религиях.


Господство оптимистически-этического мировоззрения в XVIII веке

объясняется удачной трансформацией христианства в это мировоззрение - при

одновременном исключении содержащегося в христианском учении миро- и

жизнеотрицания. Представители нового мировоззрения считают Иисуса

открывателем рационалистической религии, с самого начала и затем в течение

столетия остававшегося непонятым и лишь теперь нашедшим подлинное понимание.


Достаточно перечитать выдержанные в рационалистическом духе

жизнеописания Иисуса, принадлежащие Францу Фолькмару Рейнгарду (1753-1812) и

Карлу Генриху Вентурини (1768-1849) *. (* Р. V. R e i n h a r d, Versuch

ueber den Plan, welchen der Stifter der christlichen Religion zum Besten der

Menschheit entwarf (1781). К. H. V e n t u r i n i, Natuerliche Geschichte

des grossen Propheten von Nazareth (1800-1802). Выдержки из этих

рационалистических жизнеописаний Иисуса приводятся в книге: Albert

Schweitzer, Geschichte der Leben-Jesu-Forschung (1906).). Оба автора

прославляют Иисуса как поборника просвещения и народного счастья.

Трансформация исторической картины облегчается благодаря тому, что в

евангелиях доминируют этические наставления, в то время как составляющее их

основу позднеиудейско-пессимистическое мировоззрение большей частью изложено

лишь в общих чертах.


Как непосредственный результат стирания конфессиональных различий с

середины XVIII столетия вступает в права веротерпимость там, где незадолго

до того еще практиковалось преследование инакомыслящих. Последним жестоким

актом конфессиональной нетерпимости является изгнание протестантов из

Запьцбургского края зальцбургским архиепископом графом фон Фирмианом в

1731-1732 годах. (* Изгнание иезуитов из Португалии завершилось в 1759 году,

из Франции - в 1764, из Испании и Неаполя - в 1767 и из Пармы - в 1768

году.).


С середины столетия начинается также движение против ордена иезуитов,

признанного врагом терпимости. Оно привело в 1773 году к упразднению ордена

папой Климентом XIV. Не ограничиваясь борьбой с нетерпимостью,

рационалистическая религия выступает и против суеверий. В 1704 году философ

и юрист из Галле Кристиан Томазий (1655-1728) публикует свои тезисы против

процессов над ведьмами*. (* Christian Thomasius, Kurze Lehrsatze von dem

Laster der Zauberei mit dem Hexenprozess.). К середине столетия суды в

большинстве государств Европы уже отказываются разбирать дела по обвинению в

колдовстве. Последний смертный приговор вынесен колдунье в 1782 году в

Гларусе в Швейцарии.


К концу XVIII столетия считается уже хорошим тоном выражать отвращение

ко всему, что хоть в какой-то мере связано с убеждениями, основанными на

суеверии.

Воля к прогрессу, столь характерная для XVIII столетия, сокрушает

наряду с религиозными также и национальные предрассудки. Передовые умы века

зовут к ломке национальных рамок и указывают на человечество как на

величину, с которой следует соразмерять идеалы. Образованные люди привыкают

видеть в государстве не столько национальный организм, сколько правовую и

экономическую организацию. Пусть правительства воюют между собой - в

сознании народов укореняется идея братства народов.


В правоведении воля к прогрессу также становится господствующей. Идеи

Гуго Гроция завоевывают признание. Выше всех традиционных правовых норм люди

XVIII века ставят в своем сознании право, основанное на разуме. Только такое

право должно обладать постоянным авторитетом, и на него должны быть

ориентированы правовые нормы. Основные, одинаково обязательные для всех

правовые принципы надлежит выводить из природы человека. Соблюдение этих

принципов и тем самым гарантирование каждому человеку его личного

достоинства и неприкосновенного минимума неотъемлемых свобод является первой

задачей государства. Провозглашение "прав человека" североамериканскими

штатами и Французской революцией лишь санкционирует то, что уже созрело в

умонастроениях времени.


Первым государством, в котором отменяются пытки, становится Пруссия.

Эта мера предписана личным указом Фридриха Великого в 1740 году. Во Франции

применение пыток сохраняется вплоть до революции... и даже после нее. При

Директории в ходе допросов роялистских заговорщиков практикуется

выкручивание пальцев*. (* См.: G. L е n e t r e, Les Agents royalistes sous

La Revolution, "Revue des Deux Mondes", 1922.) Наряду с борьбой против

бесправия и негуманного права развертывается движение за целесообразность

права. Бентам поднимает свой голос против законов, поощряющих

ростовщичество, против бессмысленных таможенных барьеров и жестокости

колонизации.


Наступает эра авторитета целесообразности и нравственности.

Чиновничество усваивает понятия долга и чести, вновь забытые в наше время.

Без шума проводятся коренные, давно лелеемые реформы в управлении.

Осуществляется великий процесс воспитания в человеке гражданина.

Общественное благо становится мерилом велений правителей и послушания

подданных. Одновременно прилагаются усилия к тому, чтобы каждый человек

воспитывался в духе, соответствующем его человеческому достоинству и его

благу. Начинается борьба с невежеством.


Рациональное прокладывает себе дорогу также в материально-бытовой сфере

жизни. Дома строятся уютнее, поля лучше обрабатываются. Усовершенствования

такого рода проповедуют даже с церковных кафедр. Теория, согласно которой

разум дан человеку для последовательного и всестороннего его использования,

играет в те времена важную и благотворную роль при толковании евангелия,

хотя форма, в которую это выливается, вызывает порой недоумение. Так,

нередко случается, что в проповедях попутно сообщается о наилучших способах

удобрения почвы, об обводнении и дренаже лугов. Если дженнеровская

противооспенная прививка в некоторых местностях получает столь быстрое

признание, то происходит это благодаря разъяснительной деятельности

проповедников.


Для века рационализма характерно возникновение тайных обществ, ставящих

своей целью содействие материальному и нравственному прогрессу человечества.

В 1717 году группа представителей аристократии Лондона реорганизует

братство, образовавшееся некогда в результате объединения членов

средневековых цеховых братств каменщиков и к описываемому времени уже

отмиравшее, в так называемый "франкмасонский орден", перед которым ставит

задачу содействовать рождению нового человечества. К середине столетия

масонство распространяется по всей Европе, переживая период расцвета.

Князья, чиновники и ученые вступают в этот орден и черпают в нем вдохновение

для своей реформаторской деятельности. Аналогичные цели преследовал

основанный в 1776 году в Баварии орден иллюминатов (просветленных),

деятельность которого была запрещена в 1784 году реакционным баварским

правительством, находившимся еще под влиянием иезуитов. По замыслу

создателей назначение ордена иллюминатов - служить духовным противовесом

ордену иезуитов, организационную структуру которого он, однако, заимствовал.


Существование тайных союзов, деятельность которых направлена на

совершенствование человечества на основе разума и нравственности,

представляется людям XVIII века настолько естественный, что они предполагают

существование таких союзов и в прошлом. В целом ряде рационалистических

жизнеописаний Иисуса высказывается мнение, что секта ессеев на Мертвом море,

о которых сообщает иудейский историк Иосиф Флавий (1 век н. э.), была одним

из подобных орденов и поддерживала связи с такими же братствами в Египте и

Индии. Ею якобы воспитан и подготовлен к роли мессии Иисус, который должен

был, обладая авторитетом почитаемой народом святой личности, действовать в

интересах подлинного просвещения. В известном сочинении Карла Вентурини,

посвященном жизнеописанию Иисуса, это предположение разрабатывается во всех

подробностях. Вентурини считает, что братья из тайного союза инсценировали

чудеса Иисуса. То обстоятельство, что воля к прогрессу воплощается в тайные

союзы, охватывающие всю Европу, разумеется, во многом содействует ее

дееспособности.


Нельзя не признать, однако, что люди века рационализма мельче своих

дел. Конечно, у каждого из них есть свое лицо, но их индивидуальностям не

хватает глубины. Этих людей формирует энтузиазм, который присущ мышлению

времени и который они разделяют со многими современниками. Индивид обретает

лицо, принимая готовое мировоззрение, служащее ему опорой и определяющее его

идеалы. Единственное, что он вносит своего, - это умение воодушевлять.

Поэтому столь поразительно сходны между собой люди того времени. Все они

пасутся на одном пастбище.


Никогда еще идеи целесообразного и этического не обладали такой властью

над действительностью, как среди этих людей с их плоским оптимизмом и

наивной моралью. Но ни одно сочинение не отразило их завоеваний с точки

зрения зарождения, характера, масштабов и значимости. Лишь мы можем в полной

мере осознать это - мы, переживающие трагедию утраты наиболее ценного из

завоеванного ими и не имеющие сил возместить потерю. Они господствовали над

фактами в такой мере, какую мы не можем себе даже представить.


Только мировоззрение, способное сделать то, что оказалось под силу

мировоззрению рационализма, имеет право судить его. Величие этой философии -

в ее мозолистых руках.


Великая 1 реформаторская деятельность не доводится до конца, во-первых,

в силу внешних обстоятельств, препятствующих этому, а во-вторых, потому, что

мировоззрение рационализма расшатывается изнутри. Чрезмерная уверенность в

очевидности разумного ведет к недооценке сил, отстаивающих

неприкосновенность существующего, и побуждает проводить реформы даже там,

где они еще недостаточно подготовлены работой мысли. За такими неудачными

попытками следуют срывы, надолго задерживающие движение вперед. Нечто

подобное происходит в Юго-Восточной Европе. Иосиф II - австрийский

император, правивший с 1764 по 1790 год, - являет собой тип

государя-реформатора. Он отменяет пытки, выступает против смертной казни,

упраздняет крепостное право, предоставляет евреям гражданские права, вводит

новое законодательство и новое судопроизводство, ликвидирует классовые

привилегии, борется за равенство всех перед законом, защищает угнетенных,

создает школы и больницы, предоставляет свободу печати и свободу

передвижения, отменяет все формы государственной монополии, содействует

развитию земледелия и промышленности.


Но Иосиф II восседает на троне, не имеющем опоры. Он декретирует

перечисленные реформы - и притом одну вслед за другой - в стране, которая,

находясь еще целиком под духовной властью тогдашней католической церкви, не

была к ним готова и вдобавок отличалась особой отсталостью, так как лежала

на границе между тогдашней Европой и Азией. От сословий, которые должны были

поступиться своими привилегиями, Иосиф II не мог ждать готовности к

самопожертвованию, а от простого люда - понимания и сочувствия. Стремясь

организовать монархию на единой и целесообразной основе, он вступает в

конфликт с составляющими ее национальностями. Введением свободы печати,

государственной системы просвещения и ограничением числа монастырей, которое

было продиктовано экономическими соображениями, он навлекает на себя

недовольство церкви. Благородный государь-реформатор, пытавшийся строить на

песке, умирает, надломленный многочисленными неудачами. Итак, в Австрии воля

к прогрессу в период своего наивысшего подъема приводит в силу обстоятельств

лишь к тому, что проблемы этого государства становятся окончательно

неразрешимыми, а положение в Европе еще более осложняется.


Во Франции на троне восседают люди, не способные к проведению реформ.

Здесь идеи энергично подготавливают почву для реформ. Но они, тем не менее,

не проводятся, так как властители решительно не понимают духа времени и

ведут государство к развалу. Борьба за реформы кончается насилием, а власть

ускользает от образованных и попадает в руки черни, из которых ее принимает

гений - Наполеон. Этот уроженец острова, лежащего на стыке тогдашней Европы

и Африки, - человек, не получивший глубокого образования и не испытавший на

себе влияния всего богатства идей своего времени. Движимый лишь

властолюбием, он предопределяет течение событий в Европе и ввергает ее в

войны, в результате которых она окончательно нищает. Итак, с востока и

запада на здание, воздвигаемое волей к прогрессу, валится одна беда за

другой.


В то время повсюду бесшумно и исподволь происходит многообещающее

преображение. В умах людей подготовляется нечто в высшей степени ценное. При

сколько-нибудь нормальных условиях перед народами Европы могла бы открыться

исключительно благоприятная перспектива развития. Вместо этого наступает

хаотический период истории, в течение которого воля к прогрессу вынуждена

так или иначе приостановить свою работу и стать безучастным зрителем. Первый

натиск идеи реформ, во всем сознательно ориентированных на целесообразное и

этическое, ослабевает.


Воле к прогрессу суждено было столкнуться с фактом, к которому она

оказалась совершенно не подготовленной. До сих пор ей приходилось бороться

лишь с более или менее отжившей действительностью. Однако во время

Французской революции и последующих событий она сталкивается с

действительностью, подвластной стихийным силам. До сих пор она признавала

лишь гений рационалистического мышления. В Наполеоне она вынуждена признать

в качестве силы личную творческую гениальность.


Проведя свою огромную, однако, чисто административно-техническую

реорганизацию Франции, Наполеон создает новое государство. Разумеется, его

деятельность также подготовлена работой рационализма, поскольку последний

потряс устои старого и выдвинул идею необходимости нового. Однако новое

государство, становящееся теперь фактом, является не этически-рациональным,

а лишь технически хорошо функционирующим государством. Его достижения

вызывают восхищение. Цветник, который воля к прогрессу заложила, чтобы

выращивать благородные растения, превращают в обычную пашню, приносящую

хороший урожай. То, что элементарно действующие силы столь грандиозно

утверждают себя, внушает благородному и возвышенному, но не гениальному духу

времени неуверенность, от которой он уже не может избавиться. Гегель,

увидевший Наполеона после Иенского сражения, говорит, что узрел мировой дух

восседающим на коне. В этих словах - выражение духовного смятения того

времени.


Последующее развитие идет вразрез с духом времени. Казавшийся

неоспоримым авторитет идеала, согласующегося с разумом, начинает сдавать

свои позиции. Признание завоевывают силы действительности, не

ориентирующиеся на этот идеал.


В течение того времени, когда воля к прогрессу является изумленным

наблюдателем событий, вновь поднимается авторитет исторически данного, с

которым, как полагали, было покончено. В религии, в искусстве и в нраве

опять начинают - на первых порах весьма и весьма робко - смотреть на прошлое

другими глазами. Оно уже не рассматривается лишь как нечто подлежащее

замене. Теперь уже решаются признать, что оно таит в себе немало

оригинального и ценного. Повсюду силы действительности, захваченные ранее

врасплох, начинают оказывать сопротивление. Завязывается партизанская война

против воли к прогрессу.


Вероисповедаиия перестают признавать свою капитуляцию перед

рационалистической религией. Исторически сложившееся право начинает

восставать против рационалистического права. В атмосфере накала страстей,

которую создают наполеоновские войны, национальная идея приобретает новое

значение. Она направляет на себя всеобщее преклонение перед идеалами и

начинает его поглощать. Бои, которые теперь ведут между собой не кабинеты, а

народы, становятся роковыми для идеалов мирового гражданства и братства

народов. Возрождение национальной идеи делает неразрешимыми многие

политические проблемы европейского значения. Теперь становится невозможной

наряду с превращением Австрии в монолитное современное государство и

цивилизация России. Началось роковое движение Европы навстречу собственной

гибели под воздействием находящейся в ней не-Европы.


Наполеоновские времена, уходя, оставляют Европу в жалком состоянии.

Идеи далеко идущих реформ не могут ни выдвигаться, ни тем более

осуществляться. Актуальны лишь рассчитанные на данный момент паллиативные

начинания. В итоге воля к прогрессу не может по-настоящему собраться с

силами. Роковым для нее оказывается также то, что теперь все более или менее

независимо мыслящие личности подпадают под власть этой новой оценки фактов

действительности и начинают болезненно реагировать на одностороннее

доктринерство рационалистического образа мыслей.


Однако положение, в котором очутилась воля к прогрессу, далеко еще от

того, чтобы называться критическим. Романтика и чувственное восприятие

действительности навязывают ей пока только мелкие стычки. Долгое время

власть еще принадлежит ей. Бентам остается великим авторитетом. Русский

император Александр I, правивший страной с 1801 по 1825 год, предписывает

учрежденной им комиссии по разработке нового законодательства во всех

сомнительных случаях испрашивать совета у англичанина. Мадам де Сталь

считает даже, что роковое время, в которое она жила, потомки назовут не

веком Бонапарта, а веком Бентама *.(* Высказывание ее воспроизведено в

английском журнале "Атлас" 27 января 1828 года.)


Самые благородные умы того временя все еще непоколебимо верят в близкую

и окончательную победу целесообразно-нравственного. Включенный якобинцами в

список приговоренных к смертной казни философски мыслящий математик и

астроном маркиз Жан Антуан де Кондорсе (1743-1794), укрывшись в темной

каморке на Рю де Фоссуайер в Париже, пишет свой "Эскиз исторической картины

прогресса человеческого разума" *. (* В 1795 году, после смерти автора, эта

работа была опубликована на средства Национального конвента [русск. пер.-

М., 1936].)


Затем, преданный, он блуждает в каменоломнях Кламара, где рабочие

признают в нем аристократа, несмотря на его отнюдь не аристократическое

одеяние, и гибнет в тюрьме Бур-ля-рен, приняв яд. Его сочинение, проникнутое

верой в этический прогресс, завершается описанием близкого будущего, когда

прочное господство разума обеспечит каждому человеку права, гарантирующие

его человеческое достоинство, и создаст во всех отношениях целесообразные и

этические условия жизни людей.


Конечно, Кондорсе и его единомышленники многого не учитывают. Их вера в

благоприятный исход развития была бы оправданна, если бы воле к прогрессу

угрожали только неблагоприятные внешние обстоятельства - новый подход к

оценке действительности и романтическая идеализация прошлого. Но реальная

угроза намного серьезнее. Уверенность рационализма основана на том, что он

считает оптимистически-этическое мировоззрение доказанным. Однако оно отнюдь

не доказано, а зиждется, подобно мировоззрению Конфуция и поздних стоиков,

на наивном толковании мира. В результате любое более глубокое мышление, даже

если оно не направлено против этого мировоззрения или стремится упрочить

его, должно в конечном счете действовать на него разлагающе. Поэтому-то

столь роковую роль в расшатывании его основ сыграли Кант и Спиноза. Кант

подрывает основы оптимистически-этического мировоззрения, стремясь глубже

обосновать сущность этического. Спиноза - мыслитель XVII века-вносит в него

сумятицу, когда его натурфилософия через сто лет после его смерти становится

предметом изучения.


На стыке веков, задержавшись перед препятствием, обусловленным внешними

и духовными причинами, оптимистически-этическое мировоззрение начинает

прозревать открывающиеся в нем тяжелые проблемы.