Geum.ru

М. В. Ломоносова Факультет журналистики Единый государственный экзамен белаякнига

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   21

Александр Архангельский. Русская литература как последний рубеж // РИА Новости. – 2007, 12 июля


Политики, толкая друг друга локтями, втискиваются в уходящие партийные вагоны и готовятся к выборам, которые ничего не решают;

политологи ищут ответ на важнейший вопрос, что значит предстоящая отставка Игоря Сергеевича Иванова с поста руководителя Совбеза и как она связана с третьим путинским сроком;

бизнесмены гадают, что стоит за первым публичным выступлением Игоря Сечина на собрании акционеров Роснефти и не станет ли Сечин преемником вместо Нарышкина, благо фамилия у него еще более подходящая: тоже на «ин», но короче, из двух слогов – Ленин, Сталин, Ельцин, Путин, Сечин;

чекисты вместе с прокурорами начинают заочный суд над Березовским, а смертельно обиженные англичане никак не хотят понять, что и Лугового придется осудить заочно;

а в это самое время в Москве на пресс-конференции в РИА со скучноватым отчетом о ходе внедрения в школе ЕГЭ выступает Виктор Болотов, глава агентства, надзирающего над образованием. Ни всемирного охвата. Ни чекистов и другороссов. Ни Сечина. Ни третьего срока. Но от того, как будут решены некоторые второстепенные проблемы, поднятые в этом отчете, во многом зависит наше будущее. От этого – а не от того, как будет называться преемник и сколько лет получит Березовский.

В школьном курсе есть предметы, от которых ничего не зависит: ОБЖ, например. Есть предметы, от которых зависит ум: математика, химия. И есть предметы, от которых зависит жизнь: история и литература. Исторический курс формирует образ прошлого, из которого произошло настоящее и когда-нибудь прорвется будущее; всегда отчасти фактографический, отчасти идеологический, отчасти вынужденно мифологический, он очерчивает рамку представлений об исторической нации, о ее традициях и устоях. Курс литературы задает картину мира и вырабатывает систему общих смысловых векторов; про горе от ума, мертвые души, войну и мир знают профессор и рабочий, президент и его избиратель, чекист и диссидент. Плохо знают? Плохо. Но хоть так. На ключевые слова, ключевые имена – Онегин, Татьяна, Печорин, Раскольников, князь Андрей и Пьер Безухов, – отзывается не только сознание, но и подсознание любого человека, учившегося в русской школе; представление о России, о жизни в целом закодировано в этих именах.

История и литература, повторяем, это больше, чем предметы. Они изучают Закон Человеческий, как церковь преподает Закон Божий. В церковно-приходских школах всегда возникала проблема, что значит – знать о вере, что значит – контролировать это знание. А в школе светской всегда вставал трудноразрешимый вопрос: что значит – знать страну, ее историю, ее словесность? Как это знание оценивать? Насчет истории в школе мы не так давно писали; теперь пора сказать о школьном курсе литературы.

Когда-то компромисс между сверхзначимостью предмета и сверхтрудностью контроля был найден: детям велели писать сочинения. Да, в сочинениях часто встречались дурацкие темы, ныне сборники сочинений продаются на любом развале. Но даже дурацкая тема требовала некоторых полезных раздумий; каждый раз пятерочное сочинение скатывать не станешь, не получится, так что иногда приходится и книжку прочитать, и собрать свои куцые мысли, и сложить их в неловкую фразу. Теперь не то; теперь – ЕГЭ. Причем закон о Едином госэкзамене был составлен таким нечетким образом, что выпускное сочинение как жанр юридически обессмыслилось, пришло в противоречие с инструкцией. А тесты по литературе оказались полной профанацией предмета. Другими, впрочем, и быть не могли. Помнить, кто был владелец лошади Фру-Фру (Вронский: об этом публике напомнил федеральный агент Болотов во время пресс-конференции), похвально, но совершенно необязательно. А понимать художественные смыслы – обязательно, но вот ЕГЭ тут совершенно ни при чем. И чтение теперь вообще излишне; наковырял подконтрольных примеров, как изюм из булки, – и хватит.

Не то чтоб школьное начальство этого не сознавало; оно – сознает. Но позиция у него такая: да, литературный ЕГЭ нехорош, а сочинение все-таки хуже. Те литераторы, которые пишут письма против ЕГЭ и в защиту сочинений, на самом деле боятся, что их попросят ответить на тесты, а они не справятся. Сочинение-то можно сплести из красивых слов, а ты попробуй ответить про Вронского и Фру-Фру. Вот мы их осенью пригласим – и публично протестируем. Читай: опозорим. Потому что если согласятся – непременно провалятся. А если откажутся – значит, смертельно боятся провала. Ибо ничего не знают и не помнят. И постепенно назревает предложение: а давайте вообще не будем литературу контролировать. Ни через сочинение, ни через ЕГЭ. Просто сместим ее из федерального компонента в региональный. Понизим статус, зато снимем с себя ответственность за решение неразрешимой проблемы.

Если это случится, пиши пропало. Сослать предмет в региональный компонент – все равно что бросить партийного вождя на сельское хозяйство. Или сослать в Секретари Совета Безопасности. Литература перестанет быть серьезной темой; станет ненужным довеском к основному курсу. И единственное, что нас еще соединяет – русский язык, растворенный и воплощенный в русской словесности, будет смещен на обочину. Разумеется, «русский язык» как предмет останется в главном курсе – тот «русский язык», который грамматика, правила, склонения, спряжения и синтаксис; тем более что президент приказал любить всей душою а) великий б) могучий в) бессмертный русский язык. Знание грамматики можно четко контролировать с помощью ЕГЭ. А то, что грамматика производна от литературы, которая язык сформировала – неважно. Мотивация тут совершенно иная; не можем подмять словесность под систему формального контроля – гоним с глаз долой. Это как если бы церковь решила отменить вероучение на том лишь основании, что катехизис примитивен.

Впрочем, некоторая логика во всем этом есть. Литературу невозможно контролировать формальными методами, как нельзя формальными методами вертикального управления контролировать общество. Но ведь общество усыпили окончательно, чтобы оно не мешало удобству бюрократического управления. Почему бы теперь не убрать и словесность? Главный источник головной боли – сама голова, так что лучшее лекарство – гильотина.


Сергей Волков. Что останется на трубе? // Русский журнал. – 2007, 5 октября


В детской загадке, как мы помним, на трубе сидели А и Б. После их последовательного падения-исчезновения труба то ли пуста, то ли перешла во владение какой-то полумифической И, которую не сразу и заметишь. Что-то похожее происходит сейчас на экзаменационной ниве – в том сегменте, которой занимает литература.

О том, что школьная литература не впишется в формат ЕГЭ, как ее ни ломай через колено, не писал в последние годы только ленивый. Однако в Федеральной предметной комиссии, организованной в ФИПИ (Федеральном институте педагогических измерений), все эти годы тем не менее шла напряженная работа над составлением и апробацией контрольно-измерительных материалов (КИМов) по литературе. Они, как и в других предметах, включали в себя тесты с выбором ответа (часть А), тесты с открытым ответом (часть В) и текстовую часть (часть С). И если в других предметах между этими частями худо-бедно, но как-то находилось гармоничное соотношение, то на литературной «трубе» А, В, С не помещались никак, толкались локтями и норовили упасть все разом. Да к тому же еще обстрел их со всех сторон был таким мощным, что разработчикам КИМов удавалось оборонять разваливающуюся троицу только каким-то чудом.

Больше всего доставалось части А. Анекдоты про вопросы типа «Какого цвета были глаза Татьяны Лариной?» или «На каком плече была родинка у Элен Курагиной?» (естественно, с четырьмя вариантами ответа) в изобилии распространялись в педагогической и околопедагогической среде, вызывая раздражение разработчиков своей очевидной несуразностью. Однако эта несуразность лишь выявляла печальную истину: тест для литературы бессмыслен, потому что суть школьной литературы состоит не в вызубривании фактов и терминов. Проблема нелюбви подростков к чтению не решается усилением в школьном преподавании примитивно понимаемой литературоведческой составляющей. В литературе, как говорили многие педагоги, а также лишенные профессиональной узости взгляда родители, часто важнее понимать и чувствовать, чем знать. Тест же не способен по своей природе проверить это понимание и чувствование.

Часть В тоже попадала в зону критики. Во-первых, опять же тест. Во-вторых, литературный текст тем и интересен, что предполагает неоднозначность подходов и трактовок. В части же В ученику предлагалось дать точный ответ, часто одним словом. Чтобы ответ этот был более или менее корректным, составителям приходилось оставлять за рамками части В огромный пласт вопросов по тексту – не потому что так правильно с точки зрения предмета, а потому что «не вписывается в формат». Неслучайно поэтому постоянно шел разговор о выхолащивании и сужении литературы в ЕГЭ.

Часть С, если откинуть разные малосущественные уточнения, представляла собой всегда что-то похожее на обычное школьное сочинение.

В этом году произошло, кажется, невозможное. Разработчики ЕГЭ добились, чтобы в ЕГЭ по литературе вообще убрали часть А. Во всех предметах она есть – а в литературе нет. Сделать это было, судя по всему, очень непросто: ведь ЕГЭ по разным предметам делался по одному типу и вышел, как сказал руководитель Рособрнадзора В. Болотов, «на инвариант». Литература одна шагает не в ногу.

Может быть, поэтому именно литературе было уделено такое пристальное внимание на расширенном заседании ученого совета ФИПИ, которое прошло 2 – 3 октября в стенах лицея № 1535. Обсуждение нового варианта ЕГЭ по литературе на секции словесников вели директор института А. Г. Ершов и его зам Г. С. Ковалева.

Литература действительно сейчас головная боль для руководителей образования разных рангов. Более или менее выстроившаяся система ЕГЭ по все предметам, в общем и целом готовая к введению в штатный режим в 2009 году, дает сбой как раз в литературе. И отмахнуться от этого не получается: ведь этот предмет всегда был в нашей школе одним из основных, системообразующих. И часов выделялось много, и представлен он был на всех ступенях образования, и экзамен по литературе был и пока остается обязательным.

Но с переходом к ЕГЭ ситуация «подвисла»: обязательным стал русский язык, предмет со своими задачами и инструментами проверки, если и пересекающийся с литературой, то только в некоторых своих зонах. ЕГЭ по русскому сдает сегодня три четверти российских выпускников, что и понятно: во все вузы нужен сертификат ЕГЭ по государственному языку. А литература? Она тоже сдается обязательно всеми, но в разных формах: кто пишет сочинение, кто отвечает устно по билетам, кто защищает реферат, кто выбирает формат ЕГЭ (в 2007 году на это решилось 8 938 экзаменуемых – в 100 раз меньше, чем по русскому языку). Сегодня это скорее дань традиции.

Сохранится ли эта традиция в 2009 году, когда в штатный режим войдет ЕГЭ? Что станет с литературой? Будет ли экзамен по предмету обязательным? В какой он будет проходить форме? Вот какие вопросы волновали специалистов, собравшихся обсуждать новую версию ЕГЭ. И быстро отталкиваясь от конкретных заданий нового экзамена (кстати, посмотреть их и отзывы на них можно на сайте www.fipi.ru), они начинали говорить о более общем и важном. Поговорим об этом и мы.

Зачем нужен обязательный экзамен по литературе? Может быть, как полагают некоторые, стоит как раз отменить его, чтобы дети с учителями бескорыстно, для интереса читали и обсуждали на уроках книги и спорили о высоком? Специалисты, которые хорошо знают реалии сегодняшней школы, практически в один голос говорят – это самообман. Для того чтобы состоялся урок литературы, нужно, чтобы в его основание лег прочитанный текст. А тексты бывают большие. И читать их не всегда легко. Еще и потому, что процесс настоящего чтения – очень сложный и многоаспектный, он требует вживания, он требует размышлений и читательской работы. Ведь, читая текст, да еще такой сложно организованный, как текст художественный, мы вступаем с автором в диалог, мы пытаемся его понять – а для диалога нужна общая культурная платформа, нужно стремление понять. И нужно уметь владеть инструментами понимания.

Иными словами, для урока литературы нужна большая и серьезная предварительная работа. Без прочитанной (или читаемой) книги он невозможен. А перспектива экзамена – ну да, она стимулирует. Чего тут притворяться? Она позволяет учителю – нет, вовсе не размахивать кнутом – но все-таки мотивировать труд читателя-ребенка. А самому ученику помогает организовывать этот труд, находить для него время, помещать его в иерархии своих занятий все-таки на какое-то достойное место. И скажу вам по своему учительскому опыту, для многих встреча с книгой, которая стоит в обязательном списке и к которой ребенка – ну да, в каком-то смысле притянули за ухо – оказывается интересной и нужной, своевременной. «А он интересен, этот ваш Чехов!..», «Не думал, что меня может заинтересовать Островский, но после спектакля, на который мы сходили, сдаюсь – ваша взяла. Я был захвачен. Перечитаю…» – мало ли таких и подобных им высказываний приходилось слышать мне и моим коллегам? Это маленькие педагогические победы, и их в нашей профессиональной жизни достаточно много – скажу об этом прямо, несмотря на то, что многие сейчас скептически зачмокают губами: «Ну да, ну да, знаем мы, как они читают! Сейчас вообще дети не читают, не врите!». Приходите на уроки, посмотрите.

Но чтобы встреча с книгой не оказалась профанацией, чтобы ее вообще можно было устроить, у нас в учебном плане должны быть заложены часы, и желательно какие-то осмысленные, не по одному уроку в неделю. А количество этих часов, так же как и статус предмета, тоже каким-то волшебным образом связан у нас с наличием/отсутствием экзамена. Вот и для этого статуса экзамен нужен. Грубо, но это правда.

А еще экзамен – только осмысленный по форме – позволяет в течение продолжительного времени, готовясь к нему, тренируясь, формировать какой-то нужный навык. Литература дает почву для массы таких навыков. И самый важный из них связан все с той же проблемой понимания, о которой уже шла речь. Может быть, самое важное, чему может научиться ребенок на литературе, это понимать другого, стоящего за текстом. И это свое понимание выражать – так, чтобы оно тоже было доступно пониманию. Вот этим стоит заниматься для жизни. Экзамен лишь поможет сделать эти занятия ритмичными и замотивированными.

Пресловутые школьные сочинения, давно превратившиеся в массовом варианте в списывание, на самом деле, при осмысленном подходе, при адекватной организации процесса, при понимании задачи учат школьника связно и аргументированно сообщать о понимании им сложно построенного текста. Моя задача как учителя состоит в том, чтобы помочь подростку состояться в слове, чтобы он через свое слово о чужом слове научился общаться с миром. Для этого я должен придумывать темы, которые «цепляли» бы, над которыми хотелось бы думать. Я должен как-то запустить в дело азарт. Тогда из тупой принудиловки сочинение превращается во что-то другое, что вынашивается, что мучит и жжет, но что становится чуть ли не свидетельством о существовании личности, внутреннего человека, что ученик предъявляет как «Я есмь».

Мне и ученику для этого нужен экзамен – он сообщает всей цепи наших встреч-уроков «напряжение» необходимого вольтажа, без которого ничего не произойдет. Но мне не нужен такой экзамен, который год за годом предлагается в идеологии ЕГЭ. Там – приоритет точного знания, как правило, сухой терминологии. Там – идея четкого следования опорным вопросам-костылям, часто неуклюже и плохо сформулированным. Там – представление о литературном произведении как об «идейно-тематическом содержании», нашедшем свое воплощение в «изобразительно-выразительных средствах». Там – скука.

И не только обо мне, привередливом, речь. Новая версия ЕГЭ многими выступавшими в ФИПИ и приславшими рецензии критиковалась именно за эти вещи. (Любопытно, что одобрительные рецензии, которые есть на сайте ФИПИ, написаны в целом короче и обобщеннее, чем отрицательные. Авторы похвал словно бы не дали себе труда вчитаться в предложенный им текст и заметить там и элементарные ошибки, и стилистику заданий.) Да, хорошо, что убрали тесты части А – но шаги дальше надо делать решительнее. Экзамен должен быть сделан так, чтобы работа над ним была осмысленной и интересной. Особенно если речь идет о литературе.

В результате получается какой-то замкнутый круг. Все говорят о необходимости сохранения экзамена по литературе. За прошедший год по этому вопросу высказались многие заинтересованные лица: писатели – в январе [«Литература – высшая форма языка; вот пусть и сдают дети один единый (раз уж чиновникам хочется пользоваться этим термином) государственный экзамен – сочинение»; ЛГ, № 304]; участники «круглых столов» в МГУ – в феврале [«Необходимо изменить форму ЕГЭ по филологическим дисциплинам и признать оправданным проведение обязательного ЕГЭ по русскому языку и литературе (объединённый экзамен) в форме традиционного сочинения с критериальной системой оценивания»]; члены Общественного совета при Министерстве образования – в мае («Невозможно без ущерба для качества аттестации выпускника заменить сочинение какой-либо другой формой аттестации», «Общественный совет считает необходимым рекомендовать Министерству образования рассмотреть возможность проведения совмещённого экзамена по русскому языку и литературе, где части А и В отведены языку, а часть С – литературе»). И вот сейчас это же стремление к обязательному экзамену подтвердили участники обсуждения в ФИПИ.

Но вот каким должен быть этот экзамен по форме, не знает никто. Одни продолжают работать над ЕГЭ. Другие так же последовательно доказывают, что работа эта бессмысленна. Кто-то выступает за сохранение сочинения – с обновленными темами и по-другому организованной технологией его проведения. Кому-то по душе устный экзамен. Кто-то настаивает на защите рефератов и самостоятельных исследовательских работ. Есть и еще одно предложение: сдавать объединенный ЕГЭ по русскому и литературе, где части А и В были бы отданы русскому языку, а часть С – литературе. Но тут в боксерскую стойку встают русисты и не пущают литераторов в свои владения…

Как говорил незабвенный Лопахин, «мы друг перед другом нос дерем, а жизнь знай себе проходит». И решать все равно что-то будет нужно, тем более что и время поджимает.

Сейчас очень нужны свежие идеи и новые ходы. Нужно вовремя и к месту сказанное слово. Нужно найти точку если не компромисса, то опоры.

В надежде на поиск этой точки издательский дом «Первое сентября», выпускающий методические газеты по всем направлениям школьной жизни и в течение 15 лет являющийся одной из самых мощных площадок в стране для обсуждения педагогических идей, совместно с Ассоциацией гимназий Санкт-Петербурга при активной информационной поддержке РЖ проводит в Москве 7 – 8 ноября Форум словесников России. Главный вопрос Форума – судьбы выпускного экзамена. В оргкомитет уже сейчас поступили заявки от представителей 20 регионов – от Мурманска до Якутии. Есть надежда, что в итоговых документах Форума будет сформулирована консолидированная позиция профессионального сообщества в отношении экзамена по одному из самых важных для российского образования предметов. И есть надежда, что эта позиция будет принята во внимание людьми, от кого зависит окончательное решение вопроса – что же в результате останется на «литературной трубе».


Инна Кабыш. ЕГЭ. Ни жив ни мёртв. К доске! // Литературная газета. – 2007. – № 45, 14 ноября


В нынешнем учебном году завершается идущий уже более пяти лет эксперимент по совмещению итоговой школьной аттестации и вступительных испытаний в вуз. В следующем, согласно внесённым поправкам в законы, касающиеся образования, государственный экзамен в форме тестов станет не только единым, но и обязательным. Однако целесообразность нововведения по-прежнему вызывает большие сомнения. Недавно, выступая в Висбадене, ректор МГУ Виктор Садовничий совершенно однозначно заявил: пока идёт эксперимент, ни главный университет страны, ни другие ведущие вузы учитывать при приёме студентов результаты ЕГЭ не будут.

Больше всего нареканий, и не только у несговорчивых ректоров, вызывают тесты по литературе. В мае проблема проверки знаний по этому предмету рассматривалась на заседании Общественного совета при Министерстве образования и науки РФ. Заметив, что «невозможно без ущерба для качества аттестации заменить сочинение какой-либо другой формой», члены совета порекомендовали министерству выработать новую модель. К осени она была создана. Представляем точку зрения нашего постоянного автора, учителя словесности и поэта.


Поверить гармонию алгеброй

Разобраться с проблемой ЕГЭ по литературе меня заставила в полном смысле слова кровная заинтересованность: мой сын учится в 10-м классе, и ему на будущий год этот экзамен сдавать. К тому же детям, которым я преподаю, тоже не так долго осталось до того же самого ЕГЭ: они у меня девятиклассники.

Первый вопрос, который приходит в голову и который я задала председателю федеральной предметной комиссии профессору Зинину, – почему вообще возникла необходимость отказаться от традиционного сочинения? Сергей Александрович ответил, что, как ни печально это констатировать, сочинение как форма проверки знаний, умений и мировоззрения учащегося изжило себя. Его погубили бесчисленные «решебники» по литературе, книги вроде «100 золотых сочинений» и им подобные.

Не работай я в школе, может быть, и усомнилась бы в правоте слов профессора. Но я своими глазами вижу учеников, которые из урока в урок, из года в год списывают или скачивают сочинения. А в 11-м классе происходит следующее: 1 июня наши выпускники, нарядные и с цветами, получают темы сочинений (как известно, по телевизору), выбирают одну из них, потом, простите мне невольный прозаизм, отпрашиваются в туалет, где на унитазном бачке их ждут пресловутые «100 золотых сочинений», и… дальше, я думаю, читатель может домыслить…

Сочинения же медалистов, претендующие на уровень более высокий, чем явлен в вышеупомянутом пособии, просто-напросто правят, а то и пишут сердобольные учителя.

Поэтому, несмотря на то что первоиюньская традиция – вещь очень красивая, от неё придётся отказаться. И слава богу. А то у нас жалеют всё: традиции, детей, – но почему-то никто не жалеет русскую литературу.

Да, литература плохо поддаётся формализации, впихиванию в прокрустово ложе тестов и схем. На то она и гармония, чтобы с трудом поверяться алгеброй. И всё же. Ничего не понимают в искусстве (и, в частности, в литературе) те, кто считает его, искусство, областью субъективного, областью одних лишь чувств и эмоций. Искусство столь же объективно, как и наука: оно формирует духовные законы, как наука – законы физические. И Леонардо да Винчи, и Ломоносов, и Пушкин творили, руководствуясь не только вдохновением, но и логикой, знанием, точностью. Как писал великий Леонардо, «чем точнее познание, тем пламеннее любовь». Недаром кто-то из великих назвал Данте «великим геометром».

Так что литературу, как и алгебру с геометрией, можно изучать с одной стороны и проверять – с другой.

Другое дело, что с ней больше возни: она, как Восток, дело тонкое.

Но здесь следует заметить, что Единый государственный экзамен по литературе претерпел изрядную эволюцию. На сегодняшний день его разработчики отказались, например, от тестов (под кодовым названием «А») с выбором готовых ответов, считая, что такие задания не учитывают особенностей литературного анализа. Ученику предлагается фрагмент эпического или драматического произведения и текст произведения лирического. К каждому отнесено три задания, на которые нужно дать развёрнутый ответ (до десяти предложений). В заключение выпускник должен связно высказаться на литературную тему, сформулированную в форме проблемного вопроса.

Таким образом, во-первых, охватывается (а значит, проверяется) большой материал – в демонстрационном варианте ЕГЭ-2008 содержится отрывок из «Войны и мира», стихотворение «Послушайте», вопросы по Гончарову и Солженицыну (а не одна тема, как это было в сочинении), во-вторых, задания затрагивают и проблематику произведения (его идею), и средства её воплощения, и место произведения в литературном контексте.

Грубо говоря, ученик проверяется вдоль и поперёк, точнее, вширь и вглубь, чего, несомненно, достоин проверяемый предмет.

Copyright © 2023. All rights Reserved.