Geum.ru

В рамках программы "пушкин" при поддержке министерства иностранных дел франции и посольства франции в россии ouvrage réalisé dans le cadre du programme

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   45

Так вот, чем дальше, тем яснее становится, что субъект, который говорит, находится по ту сторону эго.

1

Начнем с кульминации нашего образцового сновидения об инъекции Ирме. Поиск, который ведет сновидение, будучи продолжением поиска, который велся наяву, обрывается перед зияющей пропастью открытого рта, в глубине которого встречает Фрейда тот сложный и внушающий ужас образ, который уже сравнили мы с головой Медузы.

Пример этого сновидения не единственный. Находящимся здесь участникам моего прошлогоднего семинара наверняка придет здесь на память особый характер сновидения "человека с волками", который в анализе этого случая, взятом как целое, занимает место вполне аналогичное той кульминационной точке, которую обнаружили мы в сновидении об инъекции Ирме. Ведь возникает оно у "человека с волками" после долгого периода анализа, который сам Фрейд характеризует как чрез-

250

вычайно интеллектуализированный (слово, отсутствующее у него в тексте, но отлично передающее его мысль), как своего рода аналитическую игру, которая, являя собой искреннюю попытку субъекта найти ответ, остается долгое время поверхностной и как бы бездейственной. Анализ стоит на месте и кажется уже бесконечным, как вдруг является это, возобновленное в связи с определенным событием в жизни субъекта, сновидение -сновидение, приобретшее особое значение в связи тем, что начиная с определенного периода детства оно повторялось неоднократно.

Что же это сновидение собой представляет? За неожиданно распахивающимся окном открывается зрелище дерева, на ветвях которого сидят волки. В сновидении, как и на сделанном субъектом и воспроизведенном Фрейдом рисунке, волки эти выглядят настолько загадочно, что мы вправе усомниться в том, волки ли это, так как хвосты у них, на чем мы ранее уже останавливались, удивительно похожи на лисьи. Вы уже знаете, что сновидение это исключительно богато по содержанию и что вызванные им ассоциации позволят Фрейду и его пациенту ни больше и не меньше, как восстановить, путем чистого предположения и реконструкции, первоначальную сцену.

Первоначальная сцена восстанавливается исходя из возникающих в ходе анализа сопоставлений, она не переживается вновь. В памяти субъекта (относительно термина «память» разговор у нас еще впереди) ничего, что позволило бы говорить о воскрешении этой сцены, не возникает, но буквально все вселяет в нас убеждение, что именно так она и разыгрывалась. И с этой точки зрения провал между этой сценой, с одной стороны, и тем, что переживает субъект в сновидении, с другой, куда более многозначителен, нежели нормальная дистанция, отделяющая латентное содержание сновидения от содержания явного. В обоих случаях, тем не менее, мы имеем дело с видением, которое приводит субъекта в оцепенение, на какое-то время пленяя его, сводя его на нет.

В видении этом предстоит субъекту, по мнению Фрейда, его собственый оцепеневший взгляд. Во взгляде волков, внушающих рассказчику сновидения, судя по словам его, такой страх, Фрейд видит эквивалент детского взгляда, оцепеневшего при виде сце-

251

ны, которая запечатлелась в воображении ребенка необычайно глубоко и на уровне инстинктов вызвала в его жизни серьезные сдвиги. Перед нами своего рода откровение субъекта, откровение уникальное и решающее — откровение, в котором сосредоточено нечто неизреченное, в котором субъект на какое-то мгновение лопается, исчезает из вида. Как и в сновидении об инъекции Ирме, субъект здесь разлагается, растворяется, распадается на несколько самостоятельных я. После сновидения "человека с волками" мы становимся к тому же свидетелями первых шагов анализа, позволяющего разложить внутри субъекта на составные элемент личность настолько сложную, что даже на стиль описания она накладывает в данном случае оригинальный свой отпечаток. Как вы знаете, проблемы, сопряженные с этим анализом, окажутся столь серьезными, что впоследствии личности этой суждено будет стать жертвой психоза. Как я уже говорил вам, здесь законно встает вопрос о том, не связан ли этот последний с той тактикой, которая в анализе применялась. В обоих сновидениях перед нами своего рода предельное переживание, трепетное предвосхищение последнего, окончательного Реального. Все то, что в жизни Фрейда, его отношениях с женщинами, его отношениях со смертью служило для него источником наибольшей тревоги, оказалось в центральном видении этого сна спрессовано воедино и в принципе, путем ассоциативного анализа, могло бы быть из него выведено. Это и есть тот загадочный образ, в связи с которым Фрейд упоминает о пупе сновидения, о той глубинной связи с неведомым, которой всякое привилегированное, исключительное переживание оказывается отмечено, где некое Реальное воспринимается помимо всякого, будь то воображаемого или символического, опосредования. Можно сказать, одним словом, что исключительные переживания подобного рода (в особенности, похоже, это касается сновидений) характеризуются тем, что в них устанавливаются отношения с абсолютным другим — с другим, какой бы то ни было интерсубъективности совершенно потусторонним.

То, что является для межсубъектных отношений потусторонним, достигается преимущественно в плане воображаемого. Речь идет о чем-то лишенном всякого подобия в принципе, что,

252

не являясь ни дополнением подобного, ни его восполнением, представляет собой образ субъекта по самому существу своему вывихнутого, растерзанного. Субъект уходит теперь по ту сторону того стекла, в котором является ему, среди других, его собственный образ. Исчезает все, что выступает посредником между субъектом и миром. Возникает чувство, что налицо переход в нечто а-логическое, но тут-то как раз проблема и возникает, ибо мы видим, что нас-то самих там нет. Логос, между тем, окончательно своих прав не теряет — ведь именно в этот момент и проявляется главное значение сна, его высвобождающая роль, именно после этого находит Фрейд способ избавиться от подспудного чувства вины. То же происходит и с пациентом Фрейда: лишь оставив кошмарное переживание сновидения с волками позади, наконец, ему удается найти ключ к своим проблемам. Это и есть тот самый вопрос, с которым столкнулись мы в нашем маленьком ученом собрании вчера вечером — в какой мере символическая связь, связь языковая, сохраняет свое значение по ту сторону субъекта, о котором справедливо было бы сказать, что в центре его самим же ego поставлено ego, предназначенное для alter-ego?

Человеческое познание, а тем самым и вся сфера связей сознания, определяется опредмеченными отношениями с той структурой, которую мы называем эго — структурой, вокруг которой строятся наши воображаемые отношения. Эти последние научили нас тому, что просто субъектом эго никогда не является, что по существу своему оно представляет собой соотношение с другим, что именно в другом берет оно свое начало и получает точку опоры. Именно из этого эго все объекты рассматриваются.

Но лишь субъекту, субъекту изначально рассогласованному с этим эго, им расчлененному, бывают объекты желанны. Субъект не может желать, не претерпев при этом распада и не видя тем самым, как в череде бесконечных смещений - я имею здесь в виду то, что можно кратко назвать фундаментальной неупорядоченностью человеческих инстинктов, — объект этот от него ускользает. Именно в напряженных взаимоотношениях между субъектом - который не мог бы желать, не будучи принципи-

253

ально со своим объектом в разлуке, - и эго, откуда на объект этот направлен взгляд, берет свое начало диалектика сознания.

Я попытался сейчас создать на ваших глазах миф о сознании без эго — того эго, определить которое можно как отражение горы в озере. Ведь появляется оно, эго, в мире объектов - в качестве, конечно, объекта привилегированного. Человеческое сознание и есть по сути дела не что иное, как напряжение между двумя полюсами: отчужденным от субъекта эго, с одной стороны, и восприятием, которое принципиально от него ускользает, чистым percipi, с другой. Если бы не эго, которое словно из самого восприятия этого вызывает субъекта к жизни в напряженном ему противостоянии, субъект был бы этому восприятию строго тождествен. При определенных условиях воображаемое противостояние это достигает того предела, за которым эго испаряется, растворяется, распадается, разлагается. Субъект оказывается вынужден столкнуться лицом к лицу с тем, что с повседневным опытом восприятия несопоставимо, что мы могли бы назвать словом id, но будем, во избежание путаницы, именовать просто quod, или что это такое? Вопрос, которым мы займемся сегодня, как раз и касается встречи субъекта по ту сторону эго с тем quod, которое в анализе стремится выйти на свет.

Но законно ли вообще задаваться вопросом о quod окончательном, о quod опыта бессознательного субъекта как такового — субъекта, о котором мы понятия не имеем, что он собой представляет? Сама эволюция анализа ставит нас здесь в положение крайне затруднительное, поскольку те самые тенденции субъекта, которые рассматриваются анализом как последние, ни к чему не сводимые данные, предстают вместе с тем как проницаемые, преодолимые и структурированные в качестве означающих в той игре, которую по ту сторону Реального, в регистре смысла, используя эквивалентность означающего и означаемого в его наиболее материальном аспекте, игру слов, шутки, каламбуры, тот же анализ ведет — итогом чего становится, в конечном счете, упразднение гуманитарных наук, ибо последнее слово игры слов состоит в том, чтобы продемонстрировать верховную власть субъекта над самим означающим, проделывая с ним что угодно, играя с ним с единственной целью уничтожить его.

254

Существует одна очень поучительная для нас сфера опыта, на которую мне хотелось бы обратить ваше внимание и которая станет для нас первым шагом в выяснении того, о чем именно вопрошает непонятный нам quis в той потусторонней для воображаемых отношений области, где другой отсутствует, а интерсубъективность исчезает бесследно.

2

Вы прекрасно знаете, какое значение придается в кибернетике вычислительным машинам. Дело дошло до того, что их назвали машинами мыслящими, поскольку иные из них действительно способны решать некоторые проблемы логики. Надо сказать, впрочем, что проблемы эти специально сформулированы так, чтобы сбить человеческий разум на какое-то мгновение с толку, так что неудивительно, если машины эти справляются с ними ловчее нас.

Но сегодня мы в эти арканы углубляться не станем. Напролом здесь идти бесполезно, и чтобы вы с самого начала не почувствовали к этому занятию отвращения, я попытаюсь ввести вас в эту область, придумав что-нибудь занимательное. К занимательной физике и математике мы всегда относились с уважением -они способны нам дать очень многое.

Наряду с машинами думающими и вычислительными люди придумали еще один, заманчивый своей оригинальностью тип - это машины играющие, поведение которых вписано в рамки определенной стратегии.

Уже сам факт, что машина может следовать некоей стратегии, ставит нас напрямую перед нашей проблемой. Ведь что, собственно, такое стратегия? Каким образом может машина принимать в ней участие? Я попытаюсь сегодня помочь вам ощутить некоторые элементарные вещи, которые отсюда следуют.

Насколько я слышал, создана уже машина, которая играет в чет и нечет. Поручиться за это я не могу, так как своими глазами ее не видел, но обещаю, что когда наши семинары закончатся, непременно пойду на нее посмотреть - мой друг Риге заверил меня, что он нашу встречу устроит. О таких вещах нужно знать

255

на собственном опыте — нельзя говорить о машинах, не присмотревшись к ним, не увидев, что они дают, не сделав для себя несколько, пусть наивных, открытий. Самое удивительное, что машине, о которой я рассказываю, удается выигрывать! В чем состоит игра, вы знаете, если школьные годы не выветрились еще из вашей памяти. Зажав в кулаке два или три шарика, вы протягиваете его противнику со словами: чет или нечет? Если у вас, скажем, два шарика, а он говорит печет, то он должен вам один шарик отдать, после чего игра продолжается.

Попробуем на минутку представить себе, что означает способность машины играть в чет и нечет. Мы не можем из собственной головы все с самого начала воспроизвести - это было бы в данных обстоятельствах праздным занятием. На помощь нам, однако, придет один текст Эдгара По, некоторый интерес к которому кибернетики, насколько я заметил, уже проявляли. Текст этот можно найти в рассказе Украденное письмо — вещи, бесспорно, сенсационной, а для психоаналитика, можно сказать, основополагающей.

Поисками украденного письма, к которому я вскоре вернусь, занимаются в рассказе два героя. Один из них префект полиции - то есть, как и положено по литературным канонам, полный тупица. Другой никакой должности не занимает - это сыщик-любитель, по имени Дюпен, человек поразительного ума, прообраз Шерлока Холмса и других подобных ему героев, с которыми вы и по сей день коротаете ваш досуг. Рассуждает этот

герой следующим образом:

«Мне знаком восьмилетний мальчуган, чья способность верно угадывать в игре "чет и нечет" снискала ему всеобщее восхищение. Это очень простая игра: один из играющих зажимает в кулаке несколько камешков и спрашивает у другого, четное ли их количество он держит или нечетное. Если второй играющий угадает правильно, то он выигрывает камешек, если же неправильно, то проигрывает. Мальчик, о котором я упомянул, обыграл всех своих школьных товарищей. Разумеется, он строил свои догадки на каких-то принципах, и эти последние заключались лишь в том, что он внимательно следил за своим противником и правильно оценивал степень его хитрости. Например, его заведомо глупый противник поднимает кулак и спрашивает: "Чет или нечет?" Наш школьник отвечает "нечет" и проигрывает. Однако в

256

следующей попытке он выигрывает, потому что говорит себе: "Этот дурак взял в прошлый раз четное количество камешков и, конечно, думает, что отлично схитрит, если теперь возьмет нечетное количество. Поэтому опять скажу - нечет!" Он говорит "нечет!" и выигрывает. С противником чуть поумнее он рассуждал бы так: "Этот мальчик заметил, что я сейчас сказал "нечет", и теперь он сначала захочет изменить четное количество камешков на нечетное, но тут же спохватится, что это слишком просто, и оставит их количество прежним. Поэтому я скажу - "чет!"" Он говорит "чет" и выигрывает. Вот ход логических рассуждений маленького мальчика, которого его товарищи окрестили "счастливчиком". Но, в сущности говоря, что это такое?

- Всего только, - ответил я, - уменье полностью отождествить свой интеллект с интеллектом противника.

- Вот именно, - сказал Дюпен. - А когда я спросил у мальчика, каким способом он достигает столь полного отождествления, которому он и обязан своим успехом, тот ответил следующее: "Когда я хочу узнать, насколько умен, или глуп, или добр, или зол вот этот мальчик или о чем он сейчас думает, я стараюсь придать своему лицу точно такое же выражение, которое вижу на его лице, а потом жду, чтобы узнать, какие мысли или чувства у меня в соответствии с этим выражением возникнут." Этот ответ маленького школьника заключает в себе все, что скрывается под мнимой глубиной, которую усматривали у Ларошфуко, Лабрюйера, Макиавелли и Кампанеллы.

- А отождествление интеллекта того, кто рассуждает, с интеллектом его противника, - сказал я, - зависит, если я правильно Вас понял, от точности, с какой оценен интеллект этого последнего*.

Такой способ рассуждать ставит перед нами целый ряд проблем.

На первый взгляд, речь идет о простом психологическом проникновении, своего рода мимесисе со стороны эго. Субъект занимает в зеркале определенное положение, позволяющее ему угадывать поведение своего противника. Тем не менее сам метод этот предполагает наличие еще одного измерения — измерения интерсубъективности: субъект должен знать, что перед ним находится другой субъект, в принципе однородный ему. Вариативные особенности, носителем, субъектом которых он может оказаться, куда менее важны здесь по сравнению с вре-

257

менными тактами, в которых позиция другого может меняться. Другой опоры для психологической аргументации найти нельзя.

Каковы же эти такты? В первом из них я предполагаю, что другой субъект находится точно в том же положении, что и я, думая то же, что думаю я в тот самый момент, когда я об этом думаю. Допустим, мне показалось, что другому было бы естественнее изменить выбор - перейти, скажем, от чета к нечету. В первом такте я предполагаю, что он именно так и поступит. Важно, однако, что может иметь место и второй такт, в котором субъективность обнаруживается в куда более чистом виде. Субъект способен здесь, поставив себя на место другого, сообразить, что тот, будучи его другим я, думает как и он сам и что ему необходимо занять какую-то третью позицию, выйти из этого другого, являющего собой лишь его собственное зеркальное отражение. В качестве третьего я обнаруживаю, что если этот другой от перемены выбора воздержится, то противник окажется обманут. И тогда я опережаю его, делая ставку на позицию противоположную той, которая казалась мне на протяжении первого такта

наиболее естественной.

Можно, однако, предположить, что за вторым тактом следует третий, делающий продолжение такого рода рассуждения по аналогии чрезвычайно трудным. В конце концов какой-нибудь умник всегда может сообразить, что вся хитрость в том и состоит, чтобы делая умный вид, играть как дурачок, возвращаясь, таким образом, к первой формуле. Что это означает? А вот что. Пока игра в чет и нечет идет на уровне пары играющих, эквивалентных друг другу как ego и его alter ego, легко убедиться, что на вторую ступень игру вывести невозможно, поскольку стоит вам подумать о третьей, как вы тут же колебательным движением отбрасываетесь на первую. Это не исключает возможности того, что в самой технике игры найдется нечто такое, что мифической идентификации с противником будет способствовать. Но отсюда ведут два принципиально различных пути.

Можно, конечно, допустить, что имеет место нечто вроде угадывания (что, кстати, весьма проблематично) субъектом намерений своего противника путем своего рода симпатической связи с ним. Не исключено, что мальчишка наш, выигрывавший чаще, чем по статистике полагалось, - что, кстати, и является

258

единственным подходящим в данном случае определением слова «выигрывать» - действительно существовал. Суть проблемы следует, однако, искать не в воображаемой интерсубъективности, а в совершенно ином регистре.

То, что субъект представляет себе другого себе подобным и рассуждает именно так, как, по его мнению, должен рассуждать тот - в первом такте так, во втором эдак, - является исходным положением, обойтись без которого просто нельзя. Положения этого, тем не менее, совершенно не достаточно, чтобы дать нам хоть какой-то ключ к пониманию того, где может таиться залог успеха. Значение психологического опыта я в этом случае не исключаю, но опыт этот, ограниченный хрупкими рамками воображаемых взаимоотношений с другим, заведомо недостоверен. Внутри этих рамок любой опыт безнадежно от нас ускользает. Никакому логическому анализу он не поддается. вспомните диалектику игры с черными и белыми кругами на спинах трех персонажей, каждый из которых должен, видя круги на спинах товарищей, угадать цвет своего собственного - вы легко убедитесь, что здесь перед нами явление того же порядка.

Мы пойдем другим путем - путем, поддающимся логическомy расчету и словесному обоснованию. Если партнером вашим является машина, то без него вам, очевидно, не обойтись.

Совершенно ясно, что интересоваться тем, является ли машина умной или глупой, повинуется ли первому импульсу или второму, совершенно бессмысленно Что касается машины, то и она, в свою очередь, не реагирует на поведение своего человечecкого партнера.

Что значит играть с машиной? Внешний облик ее, сколь бы привлекательным он ни был, мало что нам подскажет. Выйти из положения, попытавшись с ней идентифицироваться, мы не можем. В результате нам с самого начала остается лишь путь языка, путь расчета возможной для машины комбинаторики. Как известно, благодаря удивительным, работающим на принципах электроники, реле, а также транзисторам, о которых (в коммерческих, разумеется, целях, но не ставя ни под малейшее сомнение качество этих изделий) прожужжали нам все уши журналы, машина способна осуществить целую серию соединений с исключительной быстротой.

259

Но прежде чем угадывать, что станет делать машина, спросим себя, в чем же именно проигрыш или выигрыш в чет и нечет состоит.

В отношении одной-единственной партии рассуждать об этом просто нет смысла. Если ответ ваш действительно соответствует тому, что находится у вашего противника в руке, то это ничуть не более удивительно, чем если бы дело обстояло наоборот. Относительно одной попытки говорить о проигрыше и выигрыше — дело чисто условное. Чет, нечет — все это на самом деле здесь совершенно не важно. Вспомните, хотя бы, что лучшим воплощением нечетного номера служит номер второй, который радуется тому, что он нечетный, и не напрасно, так если бы повода для радости это не давало, он не был бы и четным тоже. Стоит, таким образом, преобразовать эту игру в другую, типа «проигравший выигрывает», чтобы эквивалентность проигрыша и выигрыша стала здесь очевидной.

Что более удивительно, так это проиграть или выиграть два раза подряд. Ибо если в первой попытке вероятность того и другого составляет 50%, то вероятность повторить результат во

второй попытке составляет лишь 25%.

+ +

+ -

- +

Что же касается третьей попытки, то здесь вероятность очередного подряд выигрыша или проигрыша падает до 12,5%.

Все это, впрочем, чистая теория, так как, обратите внимание, мы вовсе не находимся теперь в области реального - мы находимся в регистре символического значения, которое сами же посредством этих минусов-плюсов и задали. С точки зрения Реального шансы выиграть и проиграть в каждой очередной попытке одни и те же. Само понятие вероятности и шанса предполагает введение в Реальное некоторого символа. В Реальном каждая очередная попытка дает вам те же шансы выигрыша и проигрыша, что и предыдущая. Вполне может оказаться, что вы по чистой случайности выиграете десять раз подряд. Смысл во всем этом появляется не раньше, чем вы пишете некий знак, и пока некому его написать, ни о каком выигрыше нечего гово-