Geum.ru

Всвязи с процессом модернизации сайта Сибагс, к сожалению, отсутствует техническая возможность обсуждения докладов конференции в закрытом режиме

Вид материалаДоклад
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17

ВЛАДИМИР АКУЛИНИН


доцент кафедры философии Новосибирского государственного университета, кандидат философских наук

Новосибирск, Россия

ПРИНЦИП МЕРЫ ЭТНОКУЛЬТУРНОГО НЕПРИЯТИЯ



Традиционно принято класть в основу анализа этнокультурного взаимодействия дихотомию субъект-объектного отношения «Мы» – «Они» (начало чего, очевидно, можно усмотреть в идеях Фихте). Результатом креативной активности субъекта «Мы», формирующего объект «Они», для подавляющего большинства исследователей становится тотально негативное представление о сущности последнего. Эта коллизия – между «Мы» и враждебными «Они» – определяет направление поисков понижения остроты возможного конфликта. В силу того, что вся негативная совокупность коннотаций «Они» (в качестве Ding fur uns) – плод субъективного (искаженного) восприятия «Мы»-субъекта, а по своей природе (как Ding an sich) «Они» единосущны «Мы»-субъекту, то для указанного направления поисков характерна адвокация «Они»-объекта. Ее предельная цель – понижение статуса враждебности «Они»-объекта за счет выявления его положительных свойств (или их приписывания). Такая метафизическая (во всех предосудительных смыслах этого слова) схематика и соответствующая ей методология мало продуктивны в силу своей неадекватности.

Количество примеров подобной неадекватности неисчерпаемо, мы укажем лишь на вопиющий, – почерпнутый из статьи «Германский вопрос и русское общество конца XIX в.», опубликованной в сборнике «Россия и Германия». «В немецкой диаспоре в России, – пишет ее автор, С. В. Оболенская, – сложился слой преуспевающих людей, активно способствовавших своей инициативой, традиционным усердием, предпринимательским духом, но главное – капиталами начинавшейся индустриальной трансформации России. В конкурентной борьбе с ними представители активных слоев русского населения часто проигрывали; немцы мешали им – в воображении или в действительности. Это создавало почву для германофобии и накладывалось на давнюю культурную традицию. В отношении к немцам в России всегда переплетались зависть и восхищение, признание за ними несвойственных русским высоких деловых качеств и в то же время уверенность в превосходстве русских»1.

В качестве комментариев к этому примеру вряд ли можно сказать что-то еще, кроме того, что это суждение не демонстрирует ни глубокомыслия, ни, даже, остроумия автора. Действительно, возможная рецептура лечения диагностированной болезни (германофобии) должна неминуемо вызвать отторжение: русские, обделенные судьбою «высокими деловыми качествами» должны перестать завидовать немцам, в свою очередь, судьбою же наделенным «инициативой, усердием, предпринимательским духом». А если учесть, что германофобия – не только русская «болезнь», то, чем лечить французов, англичан, датчан, чехов, тех, наконец, кто в германском колониальном праве назван «die Farbigen»? Ходульные представления автора вышеприведенной цитаты о русских и о немцах, несомненно, коренятся в «махровом» национализме. Чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться с другой статьей (В. Ветте «Образы России у немцев в XX в.») этого же сборника. В ней немецкий ученый констатирует, что «предположение, будто немцы превосходят русских (и славян в целом) в политическом, экономическом, военном и духовном отношении» было характерно для германских националистов – от экстремистского Пангерманского союза кайзеровских времен до фашистской НСДАП1.

Кажется, что бóльшими эвристическими возможностями будет обладать попытка отказа от представления о единстве «Они»-объекта. Собирательное «Они» должно иметь, как минимум, три ипостаси: «Они-дружественные», «Они-нейтральные» и «Они-враждебные». Это дает возможность представить динамику системы отношений «Мы   Они» и ее элементов, установить действительный механизм формирования терпимости, приятия и неприятия (враждебности).

Для «Мы» изначально объектность «Они» выступает в качестве нейтральной, в последующем она сохраняет свой статус или меняет его. Изменение в восприятии субъектом («Мы») объекта («Они») – результат нарушения меры нейтральности, вызывающий неприятия в одном случае, приятие – в другом.

Понятие меры мы используем в гегелевском смысле как единство качественной и количественной определенности. Нарушение меры меняет качество и превращает одно явление в другое. В нашем случае, нарушение меры «нейтральности» ведет к возникновению неприятия (или приятия). Нас интересует формирование тотально негативного представления.

Предположим, существует этнически и культурно гомогенная общность. С появлением в ней «чужаков», возникает межэтническое (межплеменное), межкультурное взаимодействие, формируется изначальное представление «своих» о «чужих». Как отмечено выше, первое представление оценочно нейтрально: констатируется лишь степень сходства/различия. Затем активную роль в формировании представлений о «Другом» начинает играть прецедент как результат первых взаимодействий. В случае негативного результата контакта с представителями «чужих», возникает отрицательное о них представление. Это представление теряет локальность и переносится на всю общность «чужих», предваряя оценку результата любого возможного с ними контакта, формируя алармизм восприятия «чужого» как враждебного. Конъюнктурно оно может быть закреплено в сознании «своих» при помощи идеологических, политических, символических и иных механизмов. Однако подобная «предвзятость» легко устраняется на рациональном уровне (даже, обыденного) сознания, и не она, в конечном итоге, становится основой неприятия.

Необратимость идентификации «чужих» как враждебных связана с возрастанием их количества до критической величины. Если количество «пришлых» достигает этой величины, то каждый элемент множества «Они» априорно обретает для каждого элемента множества «Мы» значение, тождественное всей совокупности отрицательных характеристик (вне зависимости от действительных характеристик элемента или их множества в целом: «Они» – все «плохи» для «Нас», не смотря на то, что могут быть «хороши», сами по себе). С определенными оговорками, эту устойчивую зависимость изменения оценочного статуса (от нейтрального к отрицательному) можно проиллюстрировать, обратясь к образу «бледнолицего» у автохтонов Северной Америки, «албанца» у серба Косово, к образу «бëра» во Франции, наконец.

Принять во внимание эту зависимость на рассудочном (а не интуитивном) уровне – значит иметь возможность избежать нежелательных последствий тех или иных политических решений, избежать решений, принятых a posteriori, ценность которых весьма сомнительна. В данном случае речь может идти, применительно к России, не только о «Кондопоге» или желании видеть «коренных» на продовольственных рынках, но и об иммиграционной политике в целом.

Говоря обобщенно, имиграционная политика ситуативна и экономически конъюнктурна. Если есть нужда в рабочих руках, то – иммиграция приветствуется, если нужда отпадает, то вводятся ограничения, цензы, ужесточающие визовый режим и т.п. Но экономика, удовлетворяя свои потребности за счет изменения этнокультурной структуры конкретного общества, не имеет механизмов ее оптимизации. Гэри С. Беккер в своей нобелевской лекции отметил, что даже такой механизм как рыночная дискриминация, опосредованно направленная на регулирование численности меньшинства, перестает работать, потому что «если представители меньшинства составляют весомую долю в общей численности населения, тогда их дискриминация со стороны большинства будет наносить ущерб как тем, так и другим»1. Крайний случай количественного роста «чужих» – вторичная этнокультурная сукцессия (полное вытеснение автохтонов пришлой этнокультурной общностью).

Мера неприятия имеет, наряду с количественной, и качественную составляющую. Еще в конце XIX в. Ф. У. Тауссиг предложил иерархизировать профессиональную деятельность (в области легального сектора экономики) по степени ее престижности. На вершине пирамиды престижности – профессии, сопряженные с минимумом прилагаемых физических усилий и максимумом контролирующих возможностей. Качество «чужих» мы примем за степень их агрегированности в сферах деятельности, имеющих высокий статус престижа.

Предположим вновь, существует этнически и культурно гомогенная общность. С появлением в ней «чужих», не достигших еще количественно «критической массы», у «автохтонов», тем не менее, формируется устойчивое их неприятие. Как возможна такая ситуация? Она возможна при условии, если род занятий этого (малого) количества «чужих» сосредоточен в «престижных» сферах деятельности (или, вопреки легальному сектору хозяйствования, в любой сфере незаконной деятельности, криминальной). Наиболее впечатляющий пример нарушения меры приятия в качественном отношении – конфликт между хуту и тутси в Руанде. Менее экзотический для России пример – образ «цыгана» (конокрада в царской России, наркоторговца сегодня).

Понимая принцип меры этнокультурного неприятия как совокупность нарушения количественной и качественной определенности, вернемся к «объяснению» С.В. Оболенской германофобии в России.

Для А. И. Герцена, немцы «являются самыми тяжелыми, и, что еще хуже, самыми тупыми, и, что всего хуже, самыми смешными филистерами»1. Для И. В Киреевского, «нет, на всем земном шаре нет народа плоше, бездушнее, тупее и досаднее немцев!»2, «одни немцы говорят об ней <Германии, – В. А.> правду, когда называют ее землею дубов (das Land der Eichen), хотя дубов в Германии, кроме самих немцев, почти нет. За то эти изо всех самые деревянные»3. А были еще «немцы» Ломоносова, «немцы» Бакунина, Салтыкова-Щедрина и Достоевского… Вопрос, можно ли объяснить «завистью» этих русских к немецкому «усердию» тотальное неприятие немцев, выраженное в крайне оскорбительной, инвективной форме? – конечно же, риторический. Но если обратить внимание на «качество» немцев (в нашем понимании, а не по С. В. Оболенской), начиная от Бирона, Миниха, Остермана, через Шумахера, Миллера, Модераха к Бенкендорфу, то нарушение определенности «меры приятия» станет очевидным. В равной степени это касается и количественной определенности (достаточно вспомнить немецкую колонизацию черноземного юга России, начатую Екатериной II). Принцип меры этнокультурного неприятия позволяет не только объяснить одну их причин возникновения и особенности бытования тотально негативного образа «чужого» («Они»-объекта), но и, как было сказано выше, может способствовать повышению уровня рациональности решений этнополитических задач.