Собрание сочинений в шести томах
| Вид материала | Документы |
СодержаниеЛ. с. выготский Учение об эмоциях Л. с. выготский Учение об эмоциях Л. с. выготский Учение об эмоциях Л. с. выготский Учение об эмоциях |
- Собрание сочинений москва "педагогика" Л. С. Выготский собрание сочинений в шести томах, 6935.84kb.
- Издание: М. А. Алданов. Собрание сочинений в шести томах. Том Москва, Издательство, 932.59kb.
- Издание: М. А. Алданов. Собрание сочинений в шести томах. Том Москва, Издательство, 3896.66kb.
- Собрание сочинений в пяти томах том четвертый, 3549.32kb.
- Литература: Первоисточники: Киреевский И. В. Полное собрание сочинений. В 2-х томах., 36.73kb.
- Собрание сочинений в пятнадцати томах 5 «Собрание сочинений в пятнадцати томах»: Наука,, 7342.55kb.
- Иван Сергеевич Тургенев Дата создания: 1851. Источник: Тургенев И. С. Собрание сочинений., 194.74kb.
- Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 669.46kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 751.72kb.
Таким образом, если взять современную психологию чувств во всей ее полноте, если понять, с какой необходимостью механистическая теория низших чувств предполагает телеологическую теорию высших чувствований, как неизбежно учение о животной природе эмоций требует в качестве своего дополнения учения о вневитальных, внежизненных чувствах человека, станет ясно: современную психологию чувств, взятую в целом, никак нельзя обвинять в расхождении с картезианским учением. Напротив, она является его живым воплощением, продолжением и развитием в наукообразной форме. Нужды нет, что на долю Джемса—Ланге выпала задача развить только один из двух принципов этого учения, что их теория ограничилась приложением натуралистической точки зрения к объяснению эмоций. Так же точно, как в системе самого Декарта натуралистическое объяснение страстей души приводит к спиритуалистическому учению об интеллектуальных чувствах, так наиболее последовательная и натуралистическая теория эмоций в современной психологии создает на другом полюсе, в качестве своего противовеса, телеологическое учение о логике откровения высших чувств.
Равновесие, на котором держится картезианская система, снова восстанавливается в современной психологии эмоций, в которой натуралистический и телеологический принципы уравновешивают друг друга. Если прибавить, что Джемс не только не был враждебен второму способу рассмотрения человеческих чувств, но и весьма близко подошел к нему в учении о
Л. С. ВЫГОТСКИЙ
независимых от тела эмоциях и в исследовании многообразия религиозного опыта, можно легко убедиться в том, что и сам автор физиологической теории эмоций в сущности принимал картезианское учение во всей его полноте, хотя и развил преимущественно одну из его сторон. Таким образом, если говорить о принципиальной стороне дела, то и это расхождение Джемса с Декартом иллюзорно.
Окончательно убедиться в этом можно, вернувшись снова к картезианскому учению. Как мы установили раньше, его видимое расхождение с теорией Джемса начинается с проблемы человека. Декарт приписывает страсти только человеку и отрицает их у животных. Джемс, напротив, рассматривает эмоции человека как проявление его чисто животной жизни. Действительное, а не мнимое расхождение заключается только в том, что Джемс вместе со всей современной наукой отвергает картезианский взгляд на абсолютную раздельность человека и животных. Но если вспомнить, в чем состоит существо учения Декарта о страстях, легко видеть, что он решает проблему человеческих страстей совершенно в том же духе и в том же принципиальном плане, что и Джемс.
Иллюзорным оказывается и представление, будто Декарт, принимая страсти за основной феномен человеческой природы, присущий исключительно ей одной, в какой-либо мере не то что : решает, но хотя бы ставит проблему человеческих чувствований | во всей их специфичности. Дуализм между высшими и низшими чувствованиями, как мы старались установить выше, неизбежно? приводит к тому, что человек с его живыми и осмысленными страстями забывается и запирается наглухо в безжизненной психологии бесплотных духов и в бессмысленной психологий| бездушных автоматов.
К Декарту, таким образом, целиком применимы слова Шабрие»:| сказанные им по поводу теории Джемса: если нажать несколько! на формулы автора, можно заставить его признать, что его теорш|| ничего не может объяснить в человеческих чувствованиях. Дуа стическое решение проблемы человеческих страстей в картезиа ском учении, неразрешимость, с точки зрения этого учения! проблемы развития, проблемы человека и его жизни содержи уже в себе в сущности распадение современной психологв эмоций на объяснительную и описательную теорию человеческог чувства. За теорией Джемса — Ланге, прибегающей к закок физиологической механики как к последней объяснительно инстанции, и за теорией Шелера, прибегающей в качестве эт инстанции к метафизике телеологических интенциональных ев зей, снова встает во весь рост грандиозное противоречие, которс заложил великий философ в основу учения о страстях души.
19
Второй наиболее общей проблемой, с точки зрения которой должны подвести итоги нашему исследованию последних основав
284
УЧЕНИЕ ОБ ЭМОЦИЯХ
старой и современной картезианской психологии страстей, является проблема связей, зависимостей и отношений между страстями и остальной телесной и духовной жизнью человека. Эта проблема непосредственно связана с только что рассмотренной проблемой развития и специфических особенностей человеческих чувствований. Как мы уже видели, в ней на первый план выдвигается вопрос о причинном объяснении эмоций.
Истинное знание возможно только как причинное знание. Без него невозможна никакая наука. Выяснение причин принадлежит, как замечает Джемс, к исследованию высшего порядка, оно образует высшую ступень в развитии науки. Естественно поэтому, что и в психологии страстей, начиная с Декарта и кончая Джемсом и современными исследователями, проблема причинного объяснения человеческих чувствований выдвигается как центральная и основная проблема учения о страстях. Как же возможно причинное рассмотрение фактов эмоциональной жизни человека?
Мы уже упоминали язвительное замечание Шпрангера, одного из виднейших представителей описательной психологии, о том, что причинное объяснение, даваемое объяснительной психологией, чрезвычайно напоминает знаменитую пародию Сократа на неадекватное объяснение114. Этот пример может служить парадигмой в нашем рассмотрении проблемы причинности в картезианской и спинозистской психологии страстей и в их современных ответвлениях.
Как мы стремились показать выше, возможность причинного объяснения эмоций покупается Джемсом и Ланге очень дорогой ценой — ценой полного отказа от всякой осмысленной связи эмоций с остальной психической жизнью человека. То, что теория выигрывает таким образом в установлении, по мнению ее авторов, истинной причинной связи между физиологическими проявлениями и эмоциональными переживаниями, она теряет в возможности установить какую-либо понятную и осмысленную связь между чувством как функцией личности и всей остальной жизнью сознания. Не удивительно поэтому, что приводимое этой теорией причинное объяснение резко противоречит нашему непосредственному переживанию, действительной связи эмоций со всем внутренним содержанием нашей личности. Непосредственно переживаемая связь, выдвигаемая основателями описательной психологии как основа всякого постижения фактов духовного, исторического и общественного порядка, действительно неизбежно должна сделаться предметом совершенно особой науки, если причинное объяснение того типа, которое содержится в теории Джемса— Ланге, является единственно возможным в объяснительной психологии.
«От всех изложенных выше затруднений,— говорит Дильтей,— освободить нас может лишь развитие науки, которую я, в отличие от объяснительной и конструктивной психологии, предложил бы называть описательной и расчленяющей. Под описательной психологией я разумею изображение единообразно проявляюшихся во
Л. С. ВЫГОТСКИЙ
всякой развитой человеческой душевной жизни составных частей и связей, объединяющихся в одну единую связь, которая не примышляется и не выводится, а переживается. Таким образом, этого рода психология представляет собой описание и анализ 1 связи, которая дана нам изначально и всегда в виде самой жизни. I Из этого вытекает важное следствие. Предметом такой психологии является планомерность связи развитой душевной жизни. Она изображает эту связь внутренней жизни в некоторого рода типическом человеке» (1924, с. 17—18).
«Единообразие, составляющее главный предмет психологии j нашего века, относится к формулам внутреннего процесса. Могу- 1 чая по содержанию действительность душевной жизни выходит за ч пределы этой психологии. В творениях поэтов, в размышлениях о жизни, высказанных великими писателями, как Сенека, Марк Аврелий, Блаженный Августин, Макиавелли, Монтень, Паскаль, заключено такое понимание человека во всей его действительности, что всякая объяснительная психология остается далеко позади» (там же, с. 18).
Таким образом, открытая объяснительной психологией воз-. можность причинного объяснения эмоций настолько исключает по своему существу возможность исследования переживаемой внутренней душевной связи эмоций, настолько закрывает двери к исследованию их содержания, что остается либо признать непосредственное свидетельство внутреннего опыта, переживаемое ежеминутно каждым человеком, за не имеющую никакого научного значения иллюзию, либо развить построенную на совершенно противоположных принципах вторую психологию, которая ценой отказа от причинного объяснения сумеет постигнуть внутреннюю % связь «могучей по содержанию» действительности наших чувстф -со всей остальной внутренней жизнью личности. J
Это обстоятельство не могли не заметить сами авторы органи- Ш ческой теории, гордые открытой ими возможностью причинного« объяснения. «Я не сомневаюсь,— говорит Ланге,— что мать, oima*|| кивающая смерть своего ребенка, будет возмущаться, может -f быть, даже негодовать, если ей скажут, что то, что от испытывает, есть усталость и вялость мускулов, холод в обее-кровленной коже, недостаток силы у мозга к ясным и быстрым „ мыслям—только все это освещено воспоминанием о причине» вызвавшей указанные явления. Однако горюющей матери нет никакого основания возмущаться: ее чувство одинаково сильно» глубоко и чисто, из какого бы источника оно ни истекало» (1896*|| с. 57).
Сказанные слова, пожалуй, самые простые, самые человечны и самые глубокие изо всего содержащегося в этом маленью этюде. Несмотря на то что они говорят о банальном примере школьных учебников психологии, они содержат глубочайш; проблему. В основе ее лежит несомненный для самого ~~ факт, требующий научного объяснения. Негодование и возм ние матери непосредственно вытекает из самого несомненного!
УЧЕНИЕ ОБ ЭМОЦИЯХ
самого очевидного сознания своего горестного переживания. Неужели оно, это непосредственное переживание горя, должно быть признано целиком и полностью ложным? Почему в таком случае мать, оплакивающая смерть ребенка, чувствует горе, а не «усталость и вялость мускулов и холод в обескровленной коже»?
Мы так подробно остановились на этом банальном примере, потому что он в наших глазах приобретает принципиальное значение, равного которому мы не могли бы признать ни за каким другим моментом рассматриваемой теории. В сущности говоря, воображаемую тяжбу матери, потерявшей сына, с механистической психологией продолжает уже в действительности вся описательная психология. Ее начальный и конечный пункты, весь смысл ее существования, единственное основание ее правоты, которого не может оспаривать ни один психолог, может быть, даже ни один человек, переживший когда-либо реальное горе, составляют тот факт, мимо которого с такой легкостью и чувством превосходства проходит Ланге. Вот уж поистине, если факты не согласуются с теорией, тем хуже для фактов.
Переживание горя есть факт живой и осмысленный. Сам Ланге понимает, что его нельзя счесть за не существующий в действительности призрак, за бред расстроенного воображения. Ведь он же не допускает сомнения в том, что мать, узнавшая о том, какое истолкование получает ее горе в свете периферической теории, будет возмущаться и негодовать, т. е. будет реагировать эмоционально. Возмущение и негодование — такие же несомненные эмоции, как и горе, хотя бы они и проявлялись в совершенно других мускульных и кожных ощущениях. Эмоции, возникающие из психических причин, по Ланге, ничем существенным не отличаются от подлинных эмоций, вызываемых физическим воздействием. Следовательно, переживание горя, способное вызвать у матери реальные эмоции гнева и негодования, есть самый доподлинный, самый реальный, самый неоспоримый факт психологической жизни.
Научная задача заключается в том, чтобы дать причинное объяснение этой непосредственно переживаемой связи. Здесь именно и сказывается окончательное банкротство современной психологии эмоций, распадающейся при первом столкновении с самым банальным, простым случаем человеческого чувства на две ничего не знающие друг о друге части, из которых одна не находит ничего лучшего, как повторить сократовскую пародию на причинное объяснение. Другая беспомощно разводит руками перед горем матери, не умея научно понять ту непосредственно испытываемую связь чувства с остальной жизнью сознания, которая придает ему смысл и значение, объявляя эту связь выходящей за пределы научного познания.
В первом случае, следуя за объяснительной психологией, надо вырвать с корнем всякие свидетельства непосредственно внутреннего опыта и — «рассудку вопреки, наперекор стихиям» — рассматривать плачущее существо, согласно картезианскому пра-
Л. С. ВЫГОТСКИЙ
вилу, как бездушный автомат, измеряя силу, глубину и чистоту его мускульных и кожных ощущений и утешаясь на развалинах живой психологической жизни сомнительным утешением, что эти, ощущения могут быть такими же сильными, глубокими и чисты-.j ми, как и самая безграничная печаль. Во втором случае, идя вслед! за описательной психологией, нам не остается другой возможно-! сти, как отказаться от гордого желания научного познания объяснения и непосредственно слиться с плачущей матерью/! полностью перенестись в ее душевное состояние, вчувствоваться B:i переживаемую ею скорбь и объявить это простое сочувствие « постороннего прохожего человека новой психологией, которая наконец, способна превратить наши познания психической жизннщ в науку о духе.
В первом случае для того, чтобы сохранить жизнь чувства, мы| должны отказаться от его смысла. Во втором случае, чтобыJ сохранить переживание и его смысл, мы одинаково должнь отказаться от жизни. В обоих случаях мы одинаково должны| отказаться от всякой надежды когда-либо научно постигну человека и настоящее значение его внутренней жизни.
Путь объяснительной психологии эмоций, который заводит на в тупик бессмысленного причинного объяснения, мы уже исследс вали тщательно и подробно. Он известен нам во всех СВОШЕ! точках, и к нему можно более не возвращаться. Короткс проследим путь, ведущий к другому тупику — к отказу от всякого! причинного объяснения и к признанию абсолютной безжизненно сти чувства, т. е. путь описательной психологии эмоций. Описав тельная психология эмоций начинается с вопроса о природе высших чувствований. Представляют ли высшие эмоции сложные комбинации и модификации элементарных или нечто новое, требует совершенно особого научного подхода? Описательна психология принимает в качестве основной предпосылки втору» часть дилеммы, выдвигая интенциональность высших чувствов ний, их направленность, их осмысленную понятную связь своим объектом как главнейшее отличительное свойство. Бе|Ц осмысленной связи с объектом, непосредственно переживаемс нами, высшее чувствование перестает быть самим собой.
В одной из ранних работ Шелер именно на этом основыва проводимое им различение между высшими и низшими чувствал Связь низших чувств с объектами оказывается всегда опосредс ванной, устанавливаемой последующими актами отнесения. Этс чувству не имманентна никакая направленность. Иногда приход» ся даже отыскивать предмет нашей печали. Напротив, высше чувство всегда направлено на нечто совершенно так же, представление. Это осмысленный процесс, принципиально дост> ный только пониманию, в то время как элементарные чувственнь состояния допускают лишь констатирование и каузальное объя нение.
Когда я радуюсь или печалюсь, переживания ценное! вызывают определенные чувства. Интенциональными в строжа
288
УЧЕНИЕ ОБ ЭМОЦИЯХ
Шем смысле, как указывал уже Ф. Брентано115, являются любовь и ненависть. Мы любим не о чем-либо, а что-либо,
Таким образом, высшие чувствования требуют не констатирующего и каузально-объясняющего психологического исследования, но только понимающей психологии, не имеющей другой цели, кроме постижения непосредственно переживаемых связей. Переживание ценности вызывает определенные высшие чувствования не по логической связи между тем и другим, наподобие связи, объединяющей в силлогизме посылки и заключения. Связь здесь оказывается телеологической. Природа сознательной жизни организована таким образом, что я отвечаю радостью на все переживаемое, как имеющее известную ценность, что тем самым моя воля побуждается к соответствующим стремлениям. Эта связь допускает только понимание, соединенное с переживанием ее целесообразности; напротив, для нас остается непонятной та связь, согласно которой сладкое вызывает удовольствие, а горькое— неудовольствие. Эти связи я могу только принять как факты, которые сами по себе не являются для меня понятными.
Принципиальная непонятность основных, или примитивных, чувствований, как мы уже упоминали, составляет один из краеугольных камней картезианского учения о страстях. Декарт утверждает, что печаль и радость как страсти не только отличны от боли и удовольствия как ощущений, но и могут быть полностью отделены от них. Можно себе представить, что боль будет переживаться с тем же эмоциональным безразличием, как самое обычное ощущение. Можно даже удивляться тому, что боль так часто сопровождается печалью, а удовольствие — радостью. Можно удивляться тому, что голод, это простое ощущение, и аппетит, это желание, так интимно связаны между собой, что всегда сопутствуют друг другу. Современная описательная психология эмоций, таким образом, только повторяет устами Шелера старый картезианский тезис о полной бессмысленности элементарных эмоций, принципиально исключающих всякую возможность их понимания, утверждая привилегию только в отношении высших чувствований.
Учение об интенциональной природе высших чувствований, развитое Брентано, Шелером, А. Пфендером 11ь, М. Гейгером117 и другими, заложило основы современной психологии эмоций. С помощью этого учения описательная психология эмоций пытается преодолеть зашедшую в тупик натуралистическую теорию чувства, которая склонна рассматривать высшие чувствования как комплекс или продукт развития более простых психических элементов. Ошибку данной теории Шелер видит не в том, что она неверно объясняет факты из жизни высших чувствований, а в том, что она просто не видит этих феноменов, слепа по отношению к ним. Если бы натуралистическая теория просто видела феномены святой или душевной любви, она бы вместе с тем видела, что их никак нельзя ни понять из любых фактов, относящихся к сфере витальной любви, ни вывести из них. Но в
Л. С. Выготский
Л. С. ВЫГОТСКИЙ
том и заключается основной недостаток этого и других мнений натуралистической теории: вся ее установка делает ее слепой к тому, что в ходе развития жизни человека возникают совершенно новые акты и качества, что они могут постоянно возникать, что эти качества представляются нам возникшими в самом существенном содержании скачкообразно и никогда не могут рассматриваться как простое, постепенное развертывание старых форм, как это допустимо по отношению к телесной организации живого существа. Установка натуралистической теории делает ее слепой по отношению к тому, что в ходе жизненного развития могут выступать принципиально новые и более глубокие ступени бытия и ценности и на их основе могут развиваться новые области объектов и ценностей для саморазвивающейся жизни, что только по мере развития жизни эти новые области бытия и ценности начинают раскрывать и заключать в себе всю полноту определяющих их качеств. Каждое новое качество означает для этой теории новую иллюзию. Она, как и всякая натуралистическая философия, представляет собой принципиальную спекуляцию, играющую на понижение.
В жизни чувств описательная психология находит самый глубокий и живой объект. «Тут мы видим перед собой подлинный центр душевной жизни. Поэзия всех времен находит здесь свои объекты. Интересы человечества постоянно обращены в сторону жизни чувств. Счастье и несчастье человеческого существования находятся в зависимости от нее, поэтому-то психология XVII в., глубокомысленно направившая свое внимание на содержание душевной жизни, и сосредоточилась на учении о чувственных состояниях — ибо это и были ее аффекты» (В. Дильтей, 1924, с. 56).
В. Дильтей исходит из того, что чувственные состояния настолько же упорно противостоят расчленению, насколько они важны и центральны. Наши чувства по большей части сливаются в общие состояния, в которых отдельные составные части уже неразличимы. Наши чувства, как и побуждения, не могут быть произвольно воспроизведены или доведены до сознания. Возобновлять душевные состояния мы можем только так, что экспериментально вызываем в сознании те условия, при которых соответствующие состояния возникают. «Из этого следует, что наши определения душевных состояний не расчленяют их содержания, а лишь указывают на условия, при которых наступают данные душевные состояния. Такова природа всех определений душевных состояний у Спинозы и Гоббса. Поэтому нам надлежит прежде всего усовершенствовать методы этих мыслителей. Определение, точная номенклатура и классификация составляют первую задачу описательной психологии в этой области. Правда, в изучении выразительных движений и символов представлений для душевных состояний открываются новые вспомогательные средства: в особенности сравнительный метод, вводящий более простые отношения в чувства и побуждения животных и первобытных народов, позволяет выйти из пределов антропологии XVII в. Но даже
УЧЕНИЕ ОБ ЭМОЦИЯХ
применение этих вспомогательных средств не дает прочных точек опоры для объяснительного метода, стремящегося вывести явления данной области из ограниченного числа однозначно определяемых элементов» (там же, с. 57).
Здесь Дильтеи допускает логически никак не оправдываемое смешение трех положений, которые совпадают в практических выводах, но которые с теоретической стороны не только не могут быть объединены, но, напротив, представляют самый яркий образец внутренне противоречивой анекдотической логики. Во-первых, он устанавливает, что фактические попытки объяснения жизни наших чувств находятся между собой в состоянии борьбы, выхода из которой решительно не предвидится. Уже основные вопросы об отношении чувств к побуждениям и воле и об отношении качественных чувственных состояний к сливающимся с ними представлениям не допускают убедительного решения. Таким образом, объяснительная психология чувств оказывается фактически несостоятельной и еще не осуществленной на деле.