Geum.ru

Собрание сочинений в шести томах

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   36   37   38   39   40   41   42   43   ...   46


Оба, казалось бы, полярных воззрения имеют общий корень, каковым, согласно Выготскому, и служит картезианское учение о страстях. Оно — дитя научной революции XVII в., расшатав до основания средневековую модель человека и обеспечив прогресс познания, погрузило через два с лишним века новую, обретшую эмпирически-лабораторные контуры психологию в фясину глубокого кризиса.


ПОСЛЕСЛОВИЕ


Л. С. Выготский показал, что историческая рефлексия, обращая взор к давно изжившим себя представлениям (что может быть архаичнее декартовой гипотезы о животных духах, колеблющих мозговую железу!), обнажает благодаря раскрытию методологической инфраструктуры этих представлений источник современных коллизий. Она способна соотнести современность с исканиями прежних веков лишь потому, что сквозь конкретные воззрения и гипотезы проникает в глубь их категориальных схем, связующих седую старину с передним краем науки. Выготский был мастером такого проникновенного анализа. Методология науки и ее история теснейшим образом сопрягались в его мышлении. Методология рассматривалась как исторически обусловленная форма организации знания, история — как реализация в необратимом времени, в сменяющихся от эпохи к эпохе пластах конкретных событий, устойчивых методологических регулятивов познавательного процесса.


Историко-методологический анализ призван, согласно Выготскому, не только проследить зависимость актуально совершающихся в науке событий от ее «генетических» корней. Вскрывая закономерности развития науки, этот анализ обращен к будущему. Вместе с тем он позволяет оценить созданное в прошлые эпохи не только с точки зрения влияний, приведших к кризисным явлениям, но также и поисков решений, которые противостояли этим влияниям, однако не получили, несмотря на свою перспективность, развития из-за доминирования иных, антагонистических по отношению к ним идейных сил.


Такая ориентация определила центральное для всего исследования Выготского положение о том, что, наряду с декартовским учением о страстях, заведшим психологию в круговорот безысходных противоречий, XVII в. выработал другое учение, потенциал которого остался неиспользованным, хотя именно оно позволило бы перестроить современную психологическую теорию на началах, избавляющих от этих противоречий, от расщепления эмоций на низшие и высшие, от подведения одних под законы природы, других под законы духа, от противоположения каузальности, телеологии, объяснения описанию и т. д. Такое антикартезианское направление создал, согласно Выготскому, Спиноза.


Обоснование этого вывода требовало тщательно рассмотреть характер отношений между учениями двух великих философов с такой же настойчивостью и последовательностью, с какой Выготский доказывал единую картезианскую генеалогию двух лишь по видимости несовместимых теорий—висцеральной (периферической) теории эмоций, с одной стороны, феноменологической (интенциональ-ной)—с другой. Он противопоставляет методологическому стержню этих теорий линию, намеченную Спинозой, как ведущую изучение человеческих побуждений и переживаний в принципиально новое русло.


Если в «Трактате о Страстях души» Декарта Выготский усматривал источник современного психологического кризиса, то в «Этике» Спинозы—идеи, позволяющие преодолеть весь комплекс дуалистических версий об отношении психики и ее телесного субстрата, интеллектуального и аффективного (мотивационного), «высших» и «низших» форм эмоционального поведения, непроизвольного и произвольного. Выготский завершил лишь ту часть предпринятого им исследования, которая предусматривала выяснение методологической роли картезианской схемы в построении новейших конкретно-научных представлений.


О том, что с этой схемой несопоставима позиция Спинозы, Выготский не упускает случая напомнить читателю. Он подвергает решительной критике историков философии, трактующих Спинозу как преемника Декарта. В полемике с ними Выготский преувеличивает спиритуалистическую и недооценивает детерминистскую направленность декартова учения о страстях души.


Выготский говорит об «августинизме» Декарта. Верно, что интроспективное понятие о сознании зародилось в недрах религиозной метафизики — в трудах Плотина и Августина. У Декарта же оно очищается от религиозной интерпретации и становится «светским». Согласно плотино-августиновской концепции, человек использует явления своего сознания, чтобы вступить в контакт со всевышним как единственной неколебимой реальностью. У Декарта же единственным бесспорным объектом интроспекции становится ее собственная мысль. Можно сомневаться во всем — естественном или сверхъестественном, однако никакой скепсис не может устоять перед суждением «я мыслю», из которого неумолимо следует, что существует и носитель этого суждения — мыслящий субъект.


ПОСЛЕСЛОВИЕ


Только человек новой формации мог придать индивидуальному сознанию столь независимый высокий статус. Этот социально-философский аспект Выготский оставил без внимания, сосредоточившись на раскрытии разящих противоречий в декартовой психологической концепции. Выготский считал, что ее облик определяют механицизм и дуализм, что детерминизм Декарта в трактовке страстей души исчерпывается моделью механически работающего неодушевленного тела (ведь из организации действий организма как природного тела участие души начисто изымалось). В противовес этому следует подчеркнуть, что определенная категория страстей, а именно те, которые по современной терминологии носят имя эмоций, вовсе не полагалась Декартом безразличной для активной регуляции человеческого поведения.


Согласно Декарту, под влиянием эмоций организм устремляется к тому, что для него полезно, либо уклоняется от вредных для него внешних воздействий. Декарт соединил понятие об эмоции с идеей самосохранения живого тела, которая, как мы увидим, имела принципиальное значение и для Спинозы. Самосохранение не реализуется автоматически. Оно обеспечивается аппаратом эмоций, выполняющих своего рода сигнальную функцию. Безотносительно к способности мыслить (рефлексировать) о пользе и вреде, эмоции в качестве порождаемых (неодушевленных) телом человека состояний ориентируют его в окружающем мире, направляя к одним объектам, отвращая от других, соответственно потребности в самосохранении. Тем самым в декартовой концепции эмоций зарождались представления, разрывающие сетку механодетерминистских категорий не с высоты вторгавшейся в нее извне бесплотной и субстанциональной активности сознания, а исходя из присущих организму природных свойств.


Среди этих свойств появились неведомые мышлению физика два сопряженных понятия: фактор потребности, нужды организма в том, чтобы «пристрастно» вести себя по отношению к миру с целью выжить в нем (в дальнейшем потребность вошла в состав категории мотивации), и фактор ценности, характеризующий уже не состояние организма, а свойства внешних объектов с точки зрения их значимости для него (их пользы или вреда). Эти нововведения Декарта остались Выготским незамеченными. Он также не рассмотрел эволюцию воззрений Декарта и такую важную ее особенность, как стремление преодолеть первоначальную трактовку организма в жестко физических понятиях и взгляд на животное как чистую машину.


Отступления Декарта от механицизма не привлекли внимания Выготского, который стремился реконструировать картезианское учение в заостренно последовательном выражении его принципов, поскольку именно механицизм и дуализм, а не попытки их преодоления со стороны самого Декарта повлияли на пути развития психологии.


Центральную задачу Выготский, как известно, усматривал в доказательстве того, что по всем параметрам спинозистская система идей антитетична картезианской, что именно последняя ввергла конкретные психофизиологические учения об эмоциональных процессах в ситуацию кризиса. Для его преодоления следует возвратиться к Спинозе, который, пройдя картезианскую школу, создал противоположное ее постулатам учение о человеке, о побудительных силах его поведения. Выготский считал: концепция аффектов Джемса — Ланге, как и альтернативная ей по видимости концепция переживаний Дильтея — Шелера, будучи картезианскими по сущности, удерживаются в психологии только потому, что в противовес им не выдвигаются другие концепции, способные возвыситься над картезианством. При этом имелись в виду не объяснения конкретных механизмов эмоционального поведения, не классификация его отдельных проявлений, не другие формы эмпирического знания о чувствах' человека, а общие философские ориентиры, от которых зависит трактовка этих механизмов, проявлений и т. п.


Главным ориентиром для Спинозы являлся, согласно Выготскому, натурализм, последовательный, бескомпромиссный, не допускающий никаких надприродных сущностей или сил и потому отвергающий воззрение на страсть (чувство, аффект) как самое непосредственное выражение двойственности человеческой натуры. Но проблема двойственности поведения (на уровне человека) не ограничивалась его эмоциональным аспектом.


От учения об эмоциях протягивались незримые, но неразрывные нити к самым различным проблемам: онтологической (является ли бытие единой субстанцией),


ПОСЛЕСЛОВИЕ


гносеологической (какими способами это бытие познается), этической (как возможны действия человека в качестве свободной, нравственной личности), психологической (как соотносятся между собой различные психические функции: мышление, чувство, воля). Выготский доказывал, что по каждой из проблем решение Спинозы опровергает картезианское, и из этого неотвратимо следовала полярность их объяснения эмоций (страстей, аффектов).


VI


Работая над своей рукописью, Выготский проектировал вслед за критической частью изложить позитивную, с развернутым анализом тех методологических принципов, которые могут быть извлечены из «Этики» Спинозы, став основанием радикально нового направления в изучении эмоций как одной из центральных глав психологии. Об этом проекте Выготский неоднократно упоминает, отсылая читателя к последующему разделу рукописи, который ему уже не довелось написать. Неизвестно, наметил ли Выготский эскиз этого раздела или идеи, которые он предполагал представить в систематизированном виде, еще не сформировались. Для понимания пунктов, от которых отправлялся Выготский, и вектора его движения к цели, ради которой было предпринято все это исследование, надежный материал содержится только там, где при критике картезианства Выготский выбирает в союзники Спинозу. Попытаемся реконструировать возможные ходы мысли Выготского при анализе им философии Спинозы с точки зрения построения на ее основе новой теории эмоций.


Вступая в дискуссию с Декартом, Спиноза подспудно вкладывал в свои контраргументы собственные убеждения. Использованный Выготским набор этих контраргументов позволяет в известных пределах представить контуры тех положений, взаимосвязь которых могла бы образовать систему позитивных — антикартезианских — идей, способных, как надеялся Выготский, превратить раздел об эмоциях в интегральную часть целостного учения о человеческом сознании, свободного от противоречий, препятствовавших развитию детерминистской психологии (а никакая другая психология, согласно Выготскому, научной быть не может).


Первым решающим словом в этой системе был монизм. Спиноза — в противовес Декарту — провозгласил, что единственной субстанцией является природа. Тем самым он лишил психическое в любой его форме (будь то мышление, воля, сознание) субстанционального значения. Природа бесконечна. Протяжение, с которым Декарт ее идентифицировал, лишь один из ее бесчисленных атрибутов. Другой ее атрибут — мышление.


Какое, казалось бы, отношение имеет этот общефилософский постулат к специальному психологическому учению об эмоциональных реакциях человека? Но мы уже имели повод отметить, что за тем или иным развитием и смыслом этого «локального» учения скрыт весь комплекс глобальных философских проблем. Из онтологического воззрения на субстанцию как единую природу, открытую человеку в двух ее атрибутах, вытекала идея нераздельности психического и физического, а тем самым и невозможности воздействия одного из них на другое в качестве самостоятельных сущностей. В итоге снимался вопрос, создававший множество тупиков и «эпистемологических барьеров» не только в философии, но в самой гуще исследовательской практики психолога, занятого, в частности, выяснением детерминационных зависимостей между испытываемыми субъектом эмоциональными состояниями и происходящими при этом процессами в организме, в его различных системах.


Человек, согласно Спинозе, представляет целостное природное существо. И его мышление, и его протяженное тело включены в один и тот же каузальный ряд. Определяясь одними и теми же причинами, они не могут вступать между собой в детерминационные отношения. Имеется только одна закономерность и необходимость, один и тот же порядок и для вещей (включая такую вещь, как тело), и для идей.


Вопрос о взаимоотношении между двумя атрибутами субстанции (мышлением и протяжением) трактуется Спинозой как психофизическая, а не психофизиологическая проблема.


ПОСЛЕСЛОВИЕ


Речь идет о включенности единой «идеотелесной» вещи — человеческого организма— во всеобщий порядок мироздания, а не о корреляциях между индивидуальной душой и индивидуальным телом вне универсальной закономерности, которой неотвратимо подчинено и одно, и другое. Спиноза отвергает ложный ход мысли, когда сперва расщепляют нераздельное, гипостазируют его компоненты (психическое и телесное) в самостоятельные сущности (субстанции, вещи), а затем устремляются на поиск связи между тем, что после проделанной над целостной структурой операции уже невозможно понять как онтологически родственное и логически гомогенное.


В онтологическом плане идея психофизического единства требовала вычленить общий принцип, которому подчинена любая вещь как целое (в обоих открытых человеческому разуму атрибутивных характеристиках — и как психическое, и как физическое). В качестве универсального закона существования и изменения любой конкретной вещи Спиноза утверждает стремление к самосохранению — могучую побудительную («мотивационную») силу, заложенную природой в каждую из ее индивидуальных реалий.


Мы уже встречались с представлением о том, что страсти души рождаются из присущего телу стремления к самосохранению. Ее высказал Декарт. У Спинозы эта идея получает дальнейшее развитие соответственно непреклонно отстаиваемому им психофизическому монизму. Из принципа существования любой конкретной вещи она трансформируется в движущее — по существу единственное — начало человеческого поведения. Это начало (вытекающее, подчеркнем еще раз, из универсального принципа самосохранения) обретает статус влечения, которое «есть не что иное, как самая сущность человека» (Б. Спиноза, 1957, с. 464).


Влечение есть психофизиологический феномен, ибо оно относится и к душе, и к телу.


Здесь нераздельность атрибутов единой субстанции выступает не в «космических» масштабах, не применительно к неисчерпаемому мирозданию в целом, а применительно к поведению конкретного человека во всем многообразии его страстей, аффектов, чувств.


В современной терминологии феномен, названный Спинозой влечением, относится к категории мотивации. Стало быть, переводя философский принцип психофизического единства на рабочий научный язык, можно сказать, что в ткани реального исследования и объяснения фактов жизнедеятельности человека мотивация приобретала основополагающий характер. В ней единство психического и физического, телесного и духовного получало конкретное воплощение. Именно здесь протягивалась прямая нить от общего понимания места человека в природе к анализу каждого из конкретных актов психофизиологической регуляции его поведения.


Эти мотивационные акты выступали у Спинозы под именем аффектов. «Под аффектами я разумею состояния тела, которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний» (там же, с. 456).


Тело, с точки зрения Спинозы, представляет собой целостную, психофизическую, динамическую систему, которая претерпевает изменения, переходя от меньшего совершенства к большему и обратно. Течение душевных состояний не только отражает сдвиги в этой системе, но и направлено на увеличение ее способности к действию. Из этого следовало, что душа как бы служит телу. Она стремится иметь образы того, что благоприятствует ему и, напротив, она «отвращается от воображения того, что уменьшает либо ограничивает способность ее тела» (там же, с. 467).


Влечение к самосохранению, согласно Спинозе, внутренне связано с двумя другими основными аффектами — радостью и печалью. Эти аффекты отражают переход человека от меньшего совершенства к большему. Положительные аффекты увеличивают способность тела к действию, а души — к познанию, отрицательные— уменьшают. Поэтому влечение к самосохранению (самоактуализации) означает в контексте спинозистской интерпретации стремление не к равновесию (сохранению достигнутого), а к «саморасширению», к повышению, непрестанному усилению активности как в отношении тела, гак и в отношении души. Из такого понимания принципа самосохранения следовало, что базальный мотив поведения выражен не в стремлении достичь равновесия со средой, а в установке на


ПОСЛЕСЛОВИЕ


преодоление ее сопротивления, на усиление способности человеческого тела к саморазвитию, к развертыванию своих психофизических потенций.


Поставив в центр своей психологической системы мотивацию, Спиноза стремился преодолеть не только дуализм телесного и психического в структуре поведения, но и дуализм низших (генерируемых телом как физической вещью) и высших (проистекающих из сферы чистой воли) побудительных сил.


«Воля и разум (интеллект)—одно и то же» (там же, с. 447). Этот вывод не следует истолковывать в том смысле, будто Спиноза отстаивал интеллектуализм в противовес волюнтаризму. Ведь интеллект вовсе не является для него самостоятельной силой или способностью. Он неотделим от тела, поскольку атрибут мышления неотделим от атрибута протяжения. Им, как и всем остальным в человеческом поведении, движут аффекты. Среди них имеются эмоциональные (психофизические) акты различного уровня, но, как бы они ни различались, их природа едина.


Мысль об извечном антагонизме между плотью и духом вела к расщеплению сферы мотивации на противостоящие друг другу силы. В противовес этой концепции Спиноза доказывал телесную сущность мотивов (аффектов) любого порядка. В глазах противников материализма это означало возвеличивание низменных, плотских влечений в ущерб высшим ценностям и идеалам.


Действительный же замысел спинозистской концепции выражала надежда на то, чтобы превратить эти ценности в регуляторы реального, стало быть, телесного поведения. Ее автор еще ничего не знал о нервных и гуморальных механизмах мотивации, о взаимодействии корковых и подкорковых структур и т. д. Но, не зная конкретных психофизиологических характеристик эмоционального поведения, он утверждал общий принцип, без которого сами эти характеристики не могли быть выработаны.


Исходя из постулата о неотделимости души от тела, законом жизни которого является стремление к самосохранению, испытывание радости при возрастании способности к действию и печали при ее уменьшении, Спиноза тем самым полагал, что поведение всегда имеет аффективную тональность, всегда мотивировано.


У Спинозы принцип примата разума, интеллектуальной стороны в сфере познания (чувственный опыт он относил к низшей ступени), не превратил человека в созерцательное, бездеятельное существо в сфере поведения. Фактором развития психики, согласно Спинозе, является деятельность тела. «Кто, как ребенок или мальчик, имеет тело, способное к весьма немногому и всего более стоящее в зависимости от внешних причин, тот имеет душу, которая, рассматриваемая сама по себе, почти ничего не знает ни о себе, ни о боге*, ни о вещах; и, наоборот, имеющий тело, способное весьма ко многому, имеет душу, которая, рассматриваемая сама по себе, обладает большим познанием и себя самой, и бога, и вещей» (там же, с. 615).


Знание не только о других вещах, но и о самой душе ставилось в прямую зависимость от способности тела к действию. Таким образом, принцип каузальности сочетался у Спинозы с принципом активного действия, расширяющего возможности как физического тела, так и образующей с ним нераздельное целое психической организации.


К сожалению, из-за незавершенности рукописи Выготского трудно определить спектр идей, которые были выделены автором в спинозистском учении в качестве отправных для выработки собственных решений, относящихся к проблеме движущих сил человеческого поведения. Тем не менее магистральные линии прочерчиваются отчетливо. Это прежде всего детерминизм. Для Декарта этот прицип означал механодетерминизм, что повлекло за собой трактовку эмоций как страдательных состояний (страстей) души, вызываемых изменениями в «машине тела». Что же касается истинно человеческих активных состояний (мышление, воля), то они относились, согласно картезианской концепции, к бестелесным актам, конечная каузальная инстанция которых — индивидуальный субъект.


Преодоление механодетерминизма и его неизбежных спутников — эпифеноменализма (все психическое, порождаемое телом, может быть только последствием, результатом, но самостоятельного причинного значения не имеет), индетерминизма в трактовке высших функций (поскольку из механического


* Спиноза считал бога идентичным природе.


ПОСЛЕСЛОВИЕ


взаимодействия физических тел они невыводимы), дуализма (противоположения непроизвольных психических процессов произвольным) — таковой представлял Выготский (как явствует из дошедшего до нас текста) историческую миссию Спинозы.


Поскольку же Спиноза был величайший детерминист, то из представлений Выготского следовало, что в философии Спинозы рождалась новая форма детерминизма — как методологическая основа новой психологической теории, свободной от родимых пятен картезианского способа мышления. Эта теория, согласно Выготскому, имеет своим предметом человека как целостное и активное, стремящееся к саморазвитию психофизическое существо, движимое едиными телесно-духовными потребностями. Ее ключевой категорией является понятие о мотивации. Ее главным методом служит бескомпромиссно-причинное объяснение (а не описание, понимание и т. п.). Раскрыв исторический смысл крупного шага, сделанного Спинозой на пути, позволяющем устранить кризисные явления в современной психологии (порожденные преодоленной Спинозой картезианской традицией), Выготский, однако, нигде не говорит об ограниченности этой теории, о том, что она строилась на основе натурализма, а не служившего для Выготского путеводной звездой историзма.