Из тени в свет переступая

Вид материала

Документы

Содержание Диалог № 3 Самое лучшее — впереди Озарение

Подобный материал:

• Свет и тени в произведениях Булгакова, 124.07kb.
• Задания: Разделиться на 2 группы. Одной группе в качестве литературного материала использовать, 17.43kb.
• Короткими. Под деревьями, в тени, росла густая зеленая трава, колючая, как стая ежей, 1123.2kb.
• Титановый Рассвет, 1272.34kb.
• Новый Свет из Харькова. Ток "Новый Свет" Крым, Судак, Новый Свет *цена 2012, 91.24kb.
• "Свет и тени кредитной политики России", 27.81kb.
• Винер Перевод с английского Е. Замфир краткое, 294.35kb.
• Маленькое белое солнце висело прямо над головой, и поэтому тени были короткими. Под, 1197.87kb.
• Из книги «Свет и тени: от Ленина до Путина. Заметки о развилках и персонах российской, 1274.47kb.
• Реферат по географии на тему: «Проблемы животного мира на территории России», 279.04kb.

Диалог № 3

— Ты все еще храм расписываешь?

— Да, работы здесь много. Но ты не обращай внимания. Говори.

— Прочел твою книжку про старца Силуана.

— Ну, и какие самые сильные впечатления? Знаешь, приезжают друзья из-за границы, а я им задаю этот вопрос: что больше всего понравилось? Например, один приехал из Парижа и ответил — чистота. Всю неделю, говорит, ходил в белом костюме, так белым и остался, ни одной помарки. Другой после Парижа тоже сказал: мусорки у них там все как есть благоухают, потому что пакеты мусорные ароматизированные. Третий сказал — метро. Там есть два типа вагонов: нормальные и люкс. В люксах колеса резиновые, поэтому во время езды полная тишина и места сидячие вроде кресел.

— Интересно.

— Так что тебе больше всего у старца Силуана понравилось?

— А тот момент, когда приезжие на Афон католики и протестанты удивлялись уровню образования наших православных монахов. У католиков обычные наши книги только богословы читают.

— Удивительно! В книге о смирении ты сумел найти возможность для тщеславия! Ну, а про любовь к врагам что скажешь? Преподобный Силуан единственный, кто сказал четко и ясно: без любви к врагам ты не верующий. Это критерий истинной веры.

— Здесь я не согласен. Дай врагам волю, они тебя по стенке размажут.

— Размажут, конечно… Если рассчитывать только на свои силы. А если вспомнить, наконец, что есть Бог, и что все происходит согласно Его воле, — тогда враги ничего ни тебе, ни твоему окружению сделать не смогут. Бог защитит. Ведь если ты всех людей делишь не на друзей и врагов, а на познавших и не познавших Бога, то есть здоровых и больных, — тогда и врагов у тебя не будет. Как можно к больному человеку, к несчастному, который в помрачении, относиться агрессивно? Его жалеть нужно, как безумного или увечного. Тогда вместо ненависти к врагу в сердце останется любовь-жалость к больному. Кстати, я где-то читал, что в древнеславянском языке слова любовь не было, вместо него было понятие жалость.

— Жалость как-то уместна по отношению к слабому, тихому существу. А если враг ведет себя нагло? Если он открыто лжет в глаза? Если грабит твой народ, семью, тебя лично? Если он перед носом твоим размахивает автоматом или на поясе его бомбы, а в руке кнопка взрывателя? Тогда как?

— Все также. Бог один и тот же: и вчера, и сегодня. И в церкви, и за оградой. И в миру, и в монастыре. Мои знакомые, которые побывали в Чечне, рассказывали, что у солдат, которые молились, причащались, носили с собой иконы и молитву «Живый в помощи», — у них в самом страшном бою максимум легкое ранение было. Представляешь? Кругом сплошная мясорубка, а у наших православных только царапина. Вот недавно один мой знакомый оттуда вернулся. Месяц воевал. Его подразделение половину солдат потеряло. А ему хоть бы что. А почему? Молитва и надежда. Вера и смирение.

— Где же такую веру взять?

— Она похожа на костер: чем больше хворосту подкладываешь, тем горячее разгорается пламя. Так что собирай хворост и — в костер.

— Да где же его набирать?

— Всюду. Господь повсюду оставил нам Свои следы. Они светят как маяки во тьме и указывают дорогу путнику. Иногда это настоящие следы, как, например, след от стопы Спасителя на горе Вознесения или в Почаеве — от стопы Богородицы. Здесь и Туринская плащаница, иконы, мощи святых, храмы и монастыри, святые источники. Это явные следы. Но имеется множество вторичных. Возьми историю. Пока народ с Богом, он крепнет и богатеет. Отворачивается от Бога — его настигают войны, землетрясения, эпидемии, вымирание, рассеяние.

— Это действительно интересно! Надо бы заняться.

— Если постоянно собирать эти свидетельства, то откроется нечто грандиозное.

— Что же?

— Ты поймешь, что вселенная буквально пронизана светом, льющимся из Царства Небесного. В каждом человеке от рождения заложена мечта о рае. Поэтому мы узнаем райский свет. Мы видим отражения этого света на иконах, полотнах великих художников, в детских рисунках и красотах природы. Вокруг непрестанно звучат нежные райские мелодии. Их отголоски мы слышим в церковном пении, в музыкальных произведениях вдохновенных композиторов, в детском смехе и щебетании птиц. Райские ароматы узнаем в запахе цветов и трав. Вкус райских плодов — в ягодах и фруктах.

Разум человечества непрестанно просвещается Словом Истины. Отражения Его ― в Библии, писаниях святых отцов и у великих мыслителей. И все это — лучи, исходящие от божественного Источника. Как белый свет преломляется каплями дождя на множество радужных цветов, так свет божественный украшает наше серое грешное существование и делает его богатым, многообразным и …разноцветным .

И все для того, чтобы благодать во всех ее проявлениях доходила до каждого и согревала наши души. И пока мы способны воспринимать этот свет, — мы живем, надеемся, верим и возрастаем духом.

Самое лучшее — впереди

Озарение

День субботний выдался солнечным и тихим. Ольга с детьми поехала к теще, потом на рынок, потом еще куда-то. В доме наступила хрупкая тишина. Петр неторопливо прочел, нет, пропел, утреннее правило. Получилось хорошо. Завтрак и уборка квартиры заняли еще с час. За полчаса он пробежался по магазину и ближайшим киоскам на колесах, заполнил холодильник. Все. Кажется, он свободен.

Взял блокнот, книгу на всякий случай, и вышел из дому. Подумав, направился в сквер, в котором мутноватой лужицей поблескивало озеро. Прошелся вдоль берегов, заглянул в полиэтиленовые пакеты рыбаков — там в воде плавали мелкие рыбешки. «Не бойся, дорогой, заходи, я коту мойву из магазина принесла!» Ладно, хоть такие водятся, подумал он. По асфальтовой дорожке вдоль берега резвились длинноногие подростки на роликах и велосипедах. Собачники выгуливали диковинных существ.

Интересно, хмыкнул он, сколько времени нужно уродовать волка, чтобы в итоге получить вот этого розового поросенка с акульей челюстью или вон тот лысый скелетик, обтянутый морщинистой кожицей, — элитные породы ценой с деревенский дом где-нибудь в глубинке. Или, спрашивается, сколько лет требуется лупить волка разделочной доской по носу, чтоб зверь от переживаний усох на девяносто процентов, а евонная морда стала плоской, как у этой китайской уродицы, катившейся прямо под ноги Петру? Но и эти существа задумчиво глядели на Петра и с затаенной надеждой ожидали чего-то. А китаянка, подметая шерстью асфальт, подбежала к нему, ткнулась черной расплющенной рожицей в подставленные ладони и доверчиво засопела о своем, девчоночьем.

Петр пожалел несчастную уродочку, погладил пальцем крохотную кудлатую головку и участливо произнес: «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне…» (Рим. 8, 19-22) «Щинёк! Собака! — закричала хозяйка. Клубок шерсти утробно вздохнул, чихнул и, поблагодарив большого дядю взором больших черных глаз, покатился к тощенькой хозяйке в розовой пижаме.

Наконец, он отыскал свободную лавочку и присел. Бездумно смотрел на зеленую воду с мелким мусором на поверхности и чутко прислушивался к себе. Ничего. На душе стоял мертвый штиль. Он взял блокнот и перелистал страницы, исписанные шальными фразами. Ни одна не сдетонировала, не вызвала цепной реакции или хотя бы слабого горения в душе. Ти-ши-на…

Открыл книгу и рассеянно полистал. Строчки царапали глаза, не желая проникать вглубь сознания. Что такое? Еще час-другой назад его переполняли свежие идеи, искрометные мысли. Но самое главное — это поднимающееся из глубины души предчувствие чего-то очень светлого. Все пропало. Ти-ши-на.

Петр встал и побрел в глубь сквера. Побродил среди могучих лип и тополей. Всюду бегали дети и собаки. Взрослые гуляли, разговаривали с попутчиками. Старики на длинной лавке играли в шахматы. Вроде бы все хорошо. Но… не очень. Когда в душе такой омут, — это плохо.

Ладно, попробуем что-то предпринять. Он вышел к ларькам и забрел в цветочный магазинчик. Тут в парной духоте томились цветы и скучная женщина. Он прошелся вдоль стеллажей, плотно уставленных растениями. Подхватил какой-то махонький кустик, облепленный мелкими красными цветами, удивился, что они приятно пахнут, и расплатился. Женщина одними пальцами приняла деньги и отсчитала сдачу, не изменив позы.

Дома он снял тяжелый керамический поддон с балкона и понес его в ванную. Безжалостно выдернул полузасохшие уродливые стебли львиного зева. Разлепил новый цветок на несколько саженцев и воткнул их в черную землю. Полюбовался композицией и остался доволен. Поднял поддон и понес обратно на балкон. Вдруг его нога наступила на что-то мягкое. Оно крякнуло и протяжно мяукнуло. Чтобы не раздавить животное, он шагнул в сторону. Пальцы правой ноги со всего размаху с хрустом впечатались в ребро шкафа. Теперь уже он кряхтел и протяжно выл. Перед глазами плавали противные зеленоватые искры. Опираясь на пятку, он донес поддон до балкона и поставил его на стол. Хватит.

Дохромал до дивана, осторожно снял носок и посмотрел на распухшие пальцы. И в этот миг ему так стало жаль себя! «Вот я со сломанной ногой, голодный и всеми брошенный. Один, как волосок на лысине. Как бродячий пес. Как зимний волк…»

В ноге что-то запульсировало, заныло, горячим теплом хлынуло в голову. Он лег на диван и мгновенно заснул. Ему приснился знойный полдень. Он прыгал по раскаленному песку и, обжигаясь от каждого касания ноги, внутренне рыдал. А вокруг все громко смеялись. Ему стало так одиноко наедине со своей болью… Он проснулся, проковылял в ванную и пустил сильную струю холодной воды. Сунул под нее распухший палец ноги. Но стало еще больней. Что делать? Наступало время вечерней службы. Он вспомнил совет одной мудрой старушки: когда станет плохо, иди в храм.

Помазал больной палец лампадным маслом, надел пару мягких носков и осторожно сунул ногу в старый растоптанный ботинок. С трудом дохромал до лифта, спустился и осторожно прошагал десяток ступеней вниз. Ничего, идти можно. И он пошел. Отныне появилась цель: дойти и, если нужно, умереть в храме. Да, пусть умереть, но лучше это сделать там, где Бог, где добрые люди. И он дошел. И, даже не присев на свободную скамью, отстоял службу, не отрывая умоляющих глаз от Казанской иконы Богородицы. Именно это его успокоило. Этот материнский взгляд. Он даже ничего не просил, только смотрел. Но все равно полегчало.

У выхода его окликнула женщина в платочке. Только подойдя поближе, он узнал старую знакомую — жену школьного друга Евгению. Раньше эта дама работала в престижной зарубежной фирме, ездила на иномарке и часто выезжала за границу. Петр даже побаивался ее. Бывало, она приходила домой, когда они с другом сидели за столом и пили отнюдь не чай. Одно появление Евгении, один спокойный взгляд подбрасывал старых пьяниц, и заставлял срочно свернуть компанию. Потом, как сообщал друг, Женя потеряла работу, сильно переживала и даже болела.

— Прости меня, Петя, — начала она смущенно, — мне нужно тебя поблагодарить.

— Меня? — удивился он. — За что, Женя?

— Ты… Твоя книга… спасла меня от самоубийства. Мне было очень плохо. Я потеряла работу. Муж сильно пил. На душе был какой-то мрак и ужас. Каждый день я думала о том, как мне руки на себя наложить. И вот однажды во время уборки мне в руки попалась твоя книга. Ну, помнишь, ты ее нам по почте прислал? Я раскрыла ее — и оторваться не могла. Понимаешь, мне открылась совсем другая жизнь. Я поняла, что должна попробовать все изменить. У меня появилась надежда. И тогда я пошла в церковь, рассказала все батюшке, исповедалась… Это было такое облегчение! Словом, теперь у меня другая жизнь. Ты понимаешь! Появился свет в конце туннеля, надежда, смысл. Это так здорово.

— Ну, ты, Женя, понимаешь, что я здесь ни при чем, — остановил он нежелательные восторги.

— Да, прости меня, я все понимаю: «не мне, не мне, но имени Твоему слава». Только это очень сильная книга. А ты знаешь, я ведь с ее помощью храм построила.

— Ты не того… — промямлил он осторожно. — Не путаешь?

— Как же, спутаешь! — кивнула она иронично. — Вот послушай. Мы теперь живем в пригороде на даче. Вокруг нас — одни «новые русские». Решили мы построить небольшой храм-часовню. Стали собирать деньги. Придешь к богатенькому, попросишь, а он тебе протянет полсотни долларов и все. Тогда я даю им прочитать твою книгу. И что ты думаешь? Сами приходят и сразу тысячу, а то и две, предлагают. Да еще просят: возьми, пожалуйста, на святое дело. Так что храм уже почти достроили. Да ты приезжай — сам увидишь.

— Спасибо, обязательно приеду.

— Ты прости меня, если что не так сказала. Я так благодарна тебе… твоей книге…

— Прошу твоих молитв обо мне, гибнущем во грехах.

По дороге домой Петр благодарил Господа за эту нечаянную радость и… ругал себя последними словами. Очень кстати «смиряла» боль в ноге. Домой вернулся спокойным. Присел за стол и взялся читать Псалтирь. Даже вставал на каждой «Славе» и осторожно клал поклоны. После девятой кафизмы в молитве он прочел слова: «…и сице предстану неосужденно пред страшным престолом Твоим, славя и воспевая пресвятое Твое имя во веки. Аминь». В тот миг Петр понял, что он верит в эти слова. И в подтверждение того в голове прозвучало: «По вере твоей воздастся тебе».

Да, он верил! Ничего не зря у Бога. Ни боли, ни бессонные ночи, ни слезы, ни молитвы, ни стояния в храме, когда взгляд молит без слов. Всегда есть ответ на мольбу. Пусть не сразу, пусть через боль и ожидание — но ответ придет. Мать не бросит больное дитя. Отец защитит сына, просящего о помощи. Иначе быть не может. Да не будет!

Позвонила Ольга и растерянно сообщила, что им нужно остаться у бабушки и помочь ей. В разговор ворвалась дочь:

— Пап, ты не скучай. Мы только о тебе говорим и думаем.

— Хорошая ты моя… Ничего. Я в полном порядке. Не волнуйтесь.

— А Вадим опять к Танюшке укатил. Счастливый! Па, а мне ты когда жениха найдешь?

— Когда подрастешь.

— … И покроюсь целлюлитом, — продолжила дочь.

— … И перестанешь пялиться в телевизор.

— Ладно, перестану, — вздохнула Вика. — Чего не сделаешь для созидания счастливой семьи.

— Моя дочурка взрослеет прямо на глазах.

Он положил трубку и совсем успокоился. Наверное, и это не зря. Значит нужно, чтобы их не было дома. И Петр перебрался на балкон. Здесь происходило нечто необычное: на красно-синих облаках в дождевой пыли сверкала огромная двойная радуга. Он глянул вниз. Там в песочнице стояли малыши. Мамаши сидели рядом на лавке. Тихо покачивалась на качелях парочка подростков. Футболисты замерли, забыв о мяче. И все, запрокинув головы, смотрели на яркую радугу. Непривычная тишина повисла в воздухе. Он сел в кресло, прикрыл глаза, и его унесло куда-то очень далеко.

Там, куда он попал в этот дивный вечер, все было не так, как в обычной жизни. Там всюду жил свет и все друг друга любили. Петр повстречал знакомых. Они вовсе не удивились ему, не бросились на шею. Но он видел, чувствовал, как они ему рады. Как он дорог им, а они ему. Такое случается в обычной жизни, но быстро уходит, тает, улетучи­вается. Здесь же это было нормальным. Люди в этом мире жили, как дети весной.

Глубокая ночь опустилась на город. Петр Андреевич вернулся на балкон в старое, продавленное кресло. Его охватило смешанное чувство легкой досады и обретения большого богатства. Это, как в юности: сегодня ты расстаешься с любимой, но знаешь, что завтра снова встретишься с ней. Он сидел неподвижно и боялся нарушить хрупкий мир в душе — неосторожным движением тела, нечистой мыслью, грубым звуком.

Густая синеватая темнота окружала его. На сером небе лишь три-четыре звезды поблескивали как-то вяло и неубедительно. Глаза его наблюдали бурую темноту, разбавлен­ную рыжими огнями уличных фонарей. А внутри оставался жить свет… оттуда. Он охранял свет в себе. Он ограждал тишину мира в душе осторожной Иисусовой молитвой. Это был тот самый редкий случай, когда слово «помилуй мя» звучало как «слава Тебе».

Он удерживал в себе это хрупкое равновесие покоя, сколько мог. С радостью удивлялся, как долго это продолжалось. Дальним эхом прозвучала мысль: ради такого можно потерпеть и сломанный палец и много чего еще…

Этот дивный мир в душе воспринимался благодатной почвой, из которой вот-вот что-нибудь должно произрасти. Он не знал что, не понимал как, но только ждал и все.

…И дождался. Из далекой дали детства, из утреннего предчувствия, из дневной мертвенности, из вечерней боли, из ночной тишины — просиял тонкий лучик радужного света и… зазвучал:

«Самое лучшее — впереди».

Боже, какие простые слова! Он и раньше их слышал. Но только сейчас они стали откровением.

Забыв о сломанных пальцах, он встал и в темноте заходил по квартире, из комнаты в комнату, оттуда на балкон и обратно.

«Понимаешь, все, что было, — шептал он, обращаясь к самому себе, — это только начало, детство, младенчество. Самая большая радость, самое большое счастье земной жизни — это крохотные капли из того океана, который ожидает нас в будущем. Самый яркий свет — это лишь полумрак, малая часть того луча, который сквозь земную пыль пробился из бесконечного моря света. Да и сама земная жизнь — это краткое мгновение из той бесконечности, которая впереди.

Да! Самое лучшее — еще впереди! Только так. Иначе бессмысленны наши страдания, это беспробудное одиночество в толпе людей, все наши страхи, болезни, печаль… И эта пронизывающая нашу жизнь надежда на лучшее — не может быть зря. Наша вера, наши чаянья, ожидания… Наше терпение, наконец, когда годами, стиснув зубы, несешь в себе, в сердце, тупую боль — зачем?

Конечно, никто из нас, тем более, я сам, не достойны вечной будущей весны. Но Господь даровал нам веру — этот мост из нынешнего уродства в то блаженство, которое будет. Да, конечно, обязательно будет! Иначе, зачем всё?..

И только так все встает на свои места и обретает смысл. Когда приходят из вечности и все объясняют простые слова: «Самое лучшее — впереди!»

«Слава, Тебе, Господи!» — сказал он удивленно.

«Слава, Тебе, Господи!» — повторил он с радостью.

«Слава, Тебе, Господи!» — засмеялся он, как дитя.

«Слава, Тебе, Господи!» — вздохнул он, засыпая.