Мемуары и воспоминания
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
?ия Пришвина.
В 1990 г. в издательстве ЦК КПСС "Правда" вышли в свет дневники М.М. Пришвина. Годом же ранее записи за 1930 г. были опубликованы в журнале "Октябрь". Их сравнение показывает, что правдинская публикация вышла с серьезными купюрами.
Вот, например, что записал Пришвин в 1930 г. и что показалось правдинским редакторам "не существенным": Вчера нащупалось: с самых разных противоположных сторон жизни поступают свидетельства о том, что в сердце предприятия советского находится авантюрист и главное зло от него в том, что "цель оправдывает средства", а человека забывают. Или еще: ...узкий путь "генеральной линии" - единственный, по которому революция может двигаться вперед: это путь личной диктатуры и войны. Можно думать, что личная диктатура должна завершить революцию неизбежно, потому что как из множества партий у нас после падения царизма в конце концов взяла верх одна и уничтожила все другие - так точно и внутри партии происходит отбор личностей, исключающий одного, другого до тех пор, пока не останется личность одна. Есть и другие интересные места, которые безжалостно выкинуты "Правдой".
Уже нет никакой цензуры, но, видимо, бессмертна идея партийности литературы, согласно которой всегда должна быть инстанция, говоря словами самого Пришвина, "умнее писателя, направляющая его полет в желательную сторону".
Дневники Пришвина не вписывались в созданный образ "певца природы", далекого от политики. Смелые мысли Пришвина пугали партийных церберов даже 60 лет спустя!
Дневники Пришвина и даже их сегодняшняя судьба свидетельствуют о том, в какое страшное время мы жили и продолжаем жить.
Важно особо отметить мужество писателя. Дело в том, что многие известные люди, работая над своими дневниками или мемуарами, втайне или открыто надеются, что их "личный поверенный тайн" будет рано или поздно, хотя бы и после смерти автора, все же опубликован. А это обстоятельство накладывает вполне определенный отпечаток. Авторы хотят выйти в свет не в "халате", а "при полном мундире" с надлежащей косметикой, чтобы как можно пристойнее выглядеть перед будущим читателем. Пришвин же и вовсе не скрывал своей заинтересованности в публикации дневников. И тем не менее не предпринимал усилий для ретуширования явно "непроходимых" страниц, ибо правда и только правда руководила им. И он надеялся, что настанут времена, когда написанное им станет достоянием общества.
Записи, подобные пришвинским, в те годы делать было небезопасно. Бумаге не доверяли. Боялись.
На сей счет весьма примечательны слова Лидии Чуковской из ее предисловия к своим "Запискам об Анне Ахматовой". Она писала: Мои записи эпохи террора примечательны, между прочим, тем, что в них воспроизводятся полностью одни только сны. Реальность моему описанию не поддавалась; больше того - в дневнике я и не делала попыток ее описывать. Дневником ее было не взять, да и мыслимо ли было в ту пору вести настоящий дневник? Содержание наших тогдашних разговоров, шепотов, догадок, умолчаний в этих записях аккуратно отсутствует... Реальная жизнь, моя ежедневность, в записях опущена, или почти опущена; так, мерцает кое-где, еле-еле. Главное содержание моих разговоров со старыми друзьями и с Анной Андреевной опущено тоже... Записывать наши разговоры? Не значит ли это рисковать ее жизнью? Не писать о ней ничего? Это тоже было бы преступно. В смятении я писала то откровеннее, то скрытнее, хранила свои записи то дома, то у друзей, где мне казалось надежнее. Но неизменно, воспроизводя со всей возможной точностью наши беседы, опускала или затемняла главное их содержание: мои хлопоты о Мите, ее - о Леве; новости с этих двух фронтов; известия "о тех, кто в ночь погиб".
Литературные разговоры в моем дневнике незаконно вылезали на первый план: в действительности имена Ежова, Сталина, Вышинского, такие слова, как умер, расстрелян, выслан, очередь, обыск и пр., встречались в наших беседах не менее часто, чем рассуждения о книгах и картинах. Но имена великих деятелей застенка я старательно опускала, а рассказы Анны Андреевны о Розанове, или Модильяни, или даже всего лишь о Ларисе Рейснер, или Зинаиде Гиппиус - записывала.
Мало сохранилось записей военных лет. В армии во время войны вообще запрещалось делать какие-либо записи.
Но главное - над всеми довлел страх. Правда, имеется уникальный случай, когда автор не опасался своих записей, а, напротив, уповал на них. Так, драматург А.Н. Афиногенов в ожидании ареста вел лихорадочные дневниковые записи, надеясь ими убедить следователей и судей в своей невиновности. Однако случай этот - не исключение из правила, а его подтверждение: ведь на поверку выходит, что двигал-то человеком все тот же панический страх.
Страх на грани помешательства.
И все же смельчаки находились. Они не думали о последствиях своих поступков. Вспомним записи М.М. Пришвина. А вот дневниковые записи писателя и дипломата Александра Аросева (отца известной актрисы Театра сатиры), которые он вел в 1932-1936 гг. Там есть удивительные места. Читаем запись от 16 августа 1936 г.: "На моих глазах история сделала большие зигзаги. Люди по своим настроениям и мыслям (многие) оказались в тылу у своих собственных мыслей и настроений. Революционеры стали реакционерами. Меня иногда бросает в жар от желания дать картину такого падения, и в мыслях получается захватывающая картина... Но на бумагу, на бумагу - трудно изложить".
И такие свидетельства прошлого, наверное, не еди