Изобразительно-выразительные средства языка
Контрольная работа - Иностранные языки
Другие контрольные работы по предмету Иностранные языки
»ет, рубит, режет. / Бой барабанный, клики, скрежет, / Гром пушек, топот, ржанье, стон, / И смерть и ад со всех сторон.
Зевгма - ряд синтаксически однородных конструкций, в одной из которых реализован основной член, а в остальных -- опущен: меж тем совсем ясно, что политик обязан заниматься политикой, бизнесмен - своим делом, чиновник - искусством бюрократии, ученый - наукой.
Апосиопезис - стилистический прием, состоящий в недоговаривании, усечении, прерывании высказывания, сопровождающимся особой интонацией (на письме обозначается многоточием): Думал: срастется кость - встал и пошел! Оказывается, не так-то вдруг. Поломать просто, а вот поправить…
Прозиопезис - опущение отрезка речи, предшествующего высказыванию: ...плюс хорошее качество (рекламный текст).
языковой эмоциональный выразительность высказывание
Фигуры размещения
Инверсия - нарушение обыденного порядка слов: сказуемое оказывается впереди подлежащего, чтоб выделить в предложении новенькую информацию. Меж тем историю делают люди, а не какие-то конкретные законы истории
Парцелляция - расчленение исходного высказывания на два интонационно обособленных отрезка: На тацинский хлебозавод пришел новый директор. Третий за год.
Парентеза - расчленение исходного высказывания на две части с помещением меж ними вставки: Я полагаю - и не один раз заявлял об этом в прессе, - что недопоступление средств (выполнение доходов за первое полугодие 1995г. составило приблизительно 90%) во многом связано с недополоучением доходов от приватизации.
Литературная газета, выпуск №52 (6306) (2010-12-22)
РОМАН С КОНТРАБАСОМ
Завершение юбилейного чеховского года, как и статусное завершение культурного года Россия-Франция, пришлось на Новую сцену Большого театра, где в концертном исполнении прошла мировая премьера оперы Вишнёвый сад 58-летнего французского композитора Филиппа Фенелона.
Как ни странно, но стихийным анонсом этой работе Фенелона с либреттистом Алексеем Париным ещё в самом начале чеховского года прозвучал спектакль-фантазия Дмитрия Крымова Тарарабумбия. Изумительное это словцо, позаимствованное у милейшего Чебутыкина, легло на поверхность завершающего чеховский год оперного события масляной плёнкой поверх воды. Ну да, русско-французским связям, начиная с Сезонов Дягилева, вот-вот столетие. Однако в столетие это солидная чеховская дата, говоря по совести, не так уж и вписывается, если не сказать не согласуется, с ним вовсе. Прежде чем зарифмовывать самодостаточную драматургию Чехова с самодостаточным жанром оперы, стоило бы обдумать возможные смыслы возможных рифм. Времени на это у авторов, видимо, не было.
В очевидном неравенстве безразличной партитуры Фенелона неистребимой глубине чеховской драматургии, конечно, самый серьёзный просчёт проекта. Впрочем, разницы жизненных опытов и сочинительских масштабов никто ведь не отменял. Для Чехова его последняя пьеса - сплошь нежная оглядка на жизнь. Чеховский сад, брошенный брошенными, оставленный оставленными, расцветал последним гулом воспоминаний без заглядывания в будущее. Чем бы это ни было названо - у Чехова Вишнёвый сад, например, комедия, - невозможно не слышать в жанровом подтексте горьковатой чеховской самоиронии. Очевидный ему самому скорый уход из жизни профессиональный врач ни за что не назвал бы всерьёз трагедией. Такие тонкости, конечно, не подлежат внезапному изучению. Их можно только чувствовать. Или нет.
Для Фенелона последняя пьеса Чехова, как раз простодушно принятая им за комедию, оказалась чем-то вроде вынужденного посещения музея русской души. Душу эту ученик самого Оливье Мессиана выразил совершенно безликим академическим слогом. С диссонантными репликами оркестра, нарочитой антимелодийностью вокала, благостными хоровыми песнями, скреплявшими выходы десяти персонажей. Получилось что-то вроде концептуального концерта по прокофьевско-шостаковическо-свиридовско-денисовским мотивам. Общим знаком всей музыки ХХ века шла этакая депрессивная среднестатистическая унылость. Любопытно, что в первом акте линейно-дефилейный метод поставки персонажей на сцену ещё вызывал несогласие: в антракте зал опустел наполовину. Зато во втором отделении публика встроилась в вязковатый ритм появлений и уходов, не догадываясь, что регулярными аплодисментами лишь подчёркивает, а не затушёвывает нехитрую авторскую схему Фенелона-Парина.
С учётом Пролога и Эпилога двенадцать сцен и ровно девять действующих лиц - как и у Чехова, если выкинуть, как выкинули из оперы, Петю Трофимова, Епиходова с Симеоновым-Пищиком. Десятым же вернули в жизнь утопленника Гришу. Ругать оперное либретто за нелепости подобного рода было бы глупо, как глупо сетовать на искажения любых литературных первоисточников в опере. Война и мир Прокофьева тоже не воспроизводит одноимённый роман в точности. Другое дело, что литературным купюрам дельный композитор всегда найдёт обоснование в собственно музыкальной драматургии. К сожалению, как раз об этой категории в опере Вишнёвый сад говорить не приходится. Драматургию упрятали наравне с самой пьесой и чеховским текстом туда, куда и серый волк не забегал (цитата из заключительной арии Сусанина). Кстати, оперу как раз завершает игра в прятки, что, видимо, стоит понимать подсознательной проговоркой её создателей - Раз, два, три, четыре, пять - я иду искать. ?/p>