Бунин
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
анно вела свою тайную работу.
Каждая из пяти книг Жизни Арсеньева заключает в себе этапы, вехи этой духовной работы, происходящей в герое. Дом, родители; окружающая природа; первая увиденная смерть; религия; чтение Пушкина и Гоголя; преклонение перед братом Георгием; казенщина и серость гимназии; первые влюбленности; стремление познать мир и первые путешествия. И уже со школьных лет (а может быть, и еще раньше?) смутное желание выразить, сказать себя, томление от невозможности это сделать, первые мечты о творчестве. Арсеньеву хочется что-нибудь выдумать и рассказать в стихах, понять и выразить что-то происходящее в нем самом.
Вторая книга начинается с описания дороги и нового чувства маленького героя: Я впервые почувствовал поэзию забытых больших дорог, отходящую в преданье русскую старину. И далее: В чем заключалось очарованье того… что я почувствовал тогда? В ощущенье России и того, что она моя родина? В ощущенье связи с былым, далеким, общим, всегда расширяющим нашу душу, наше личное существование, напоминающим нашу причастность к этому общему? Эти слова рождают множество мыслей и ассоциаций: большие дороги России, ощущение связи с нею, с ее прошлым, сознание своей сопричастности всему этому, не утраченному до конца дней. В этом истоки дней. В главе II тема повторяется: Очень русское было все то, среди чего я жил в мои отроческие годы.
Самая важная часть Жизни Арсеньева книга пятая. В ней говорится об окончательном формировании Арсеньева в поэта. Бунин опускает тяжелые годы своей жизни, годы нужды, случайной и неинтересной работы, душевной депрессии. Арсеньев как бы перешагивает весь этот период. Оставшись наедине с самим собой после расставания с любимой, он весь отдается борьбе с неосуществимостью: с самим собой и с миром, с тем, что он стремится выразить в слове и что не дается ему. И эта борьба за самое главное счастье научиться образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания заслоняет все другие чувства и стремления. И в один прекрасный день счастье творчества вдруг открывается ему, когда на место душевных терзаний и мучительных поисков приходит спокойствие и очень простое решение: без всяких притязаний, кое-что вкратце записывать всякие мысли, чувства, наблюдения. Так рождается художник-лирик, поэт, который должен писать обо всем, что наблюдает и чувствует. Так рождается чувство долга художника, столь же органичное, сколь и сама потребность творчества.
Художник, навечно запечатлевший ужасающую сирость крестьянской Руси, ее исторически предельный тип идиотизма деревенской жизни, он ныне вспоминал: Россия в мои годы жила жизнью необыкновенно широкой и деятельной, число людей работающих, здоровых, крепких все возрастало в ней. Однако разве не исконная мечта о молочных реках, о воле без удержу, о празднике была одной из главнейших причин русской революционности? И что такое вообще русский протестант, бунтовщик, революционер, всегда до нелепости отрешенный от действительности и ее презирающий, ни в малейшей мере не хотящий подчиниться рассудку, расчету, деятельности невидной, неспешной, серой? Как! Служить в канцелярии губернатора, вносить в общественное дело какую-то жалкую лепту! Да ни за что карету мне, карету! Говорит писатель и о давно известной пагубной страсти русских выпивке. Мужики так и говорят по водку: “Как можно! От ней в человеке развязка делается!” Знаменитое “Руси есть веселие пити” вовсе не так просто, как кажется. Не родственно ли с этим “велением” и юродство, и бродяжничество, и радения, и самосжигания, и всяческие бунты… А, учитывая, что первобытно подвержен русский человек природным влияниям, то вольность… была присуща в прежние времена на Руси далеко не одному дворянству…
Но несмотря на все недостатки, все парадоксы русской души, писатель гордился тем, что он русский: Гордость чем? Тем, конечно, что мы… русские, подлинные русские, что мы живем той совсем особой, простой, с виду скромной жизнью, которая и есть настоящая русская жизнь и лучше которой нет и не может быть… И даже находясь вдали от своей родины (как раз во время создания романа), он никогда не забывал об этой гордости: …Гордости Россией и всем русским … было.. в излишестве. И не один Ростовцев мог гордо побледнеть тогда, повторяя восклицание Никитина: “Это ты, моя Русь державная!“ Роман Жизнь Арсеньева служит еще одним подтверждением этому.
Теперь для него гордость за Россию это гордость за Россию прежнюю, какой она была до революции. Но не могло величие такой могучей страны бесследно кануть в Лету? Поэтому еще раз хочу повторить вопрос, который лейтмотивом проходит через, наверное, все произведения Бунина эмигрантского периода: Куда она девалась позже, когда Россия гибла? Как не отстояли мы всего того, что так гордо называли мы русским, в силе и правде чего мы, казалось, были так уверены? Следует отметить: употребляя местоимение мы, писатель берет на себя ответственность за творящееся в России наравне со всеми остальными. Мне кажется, он в некоторой степени даже винит себя за то, что случилось.
Вина же наша в том, что мы забываем уроки, которые дала нам история. Мы снова и снова повторяем те же ошибки. И не случайно писатель все время наказывает нам: нужно помнить и блюсти свою кровь.
В эмиграции вопрос о будущем оставался для Бунина подернутым густой мглой, он иногда лишь смутно возникал.