Сергей Довлатов (1941—1990). Жизнь. Творчество. Воспоминания современников
Реферат - Литература
Другие рефераты по предмету Литература
то служит пружиной для развития сюжета. Например, в повести Компромисс автор описывает, как он работал журналистом в республиканской газете Советская Эстония. Повесть состоит из отдельных рассказов, каждый из которых предваряется газетной заметкой о том или ином событии политическом или культурном. Автор заметок и есть рассказчик. Затем читатель узнаёт, как оно было на самом деле*. Что же стоит за всей этой липовой благообразностью?
Один из рассказов Компромисса начинается некрологом:
ТАЛЛИНН ПРОЩАЕТСЯ С ХУ-БЕРТОМ ИЛЬВЕСОМ. Вчера на кладби-ше Линнаметса был похоронен верный сын эстонского народа, бессменный директор телестудии, Герой Социалистического Труда Хуберт Вольдемаре-вич Ильвес.
Вся жизнь Хуберта Ильвеса была образном беззаветного служения делу коммунизма... Над свежей могилой звучат торжественные слова проша-ния... Память о Хуберте Ильвесе будет вечно жить в наших сердцах.
Дальше идёт собственно рассказ, ко-торый представляет собой цепь несуразностей. Сначала герой (Довлатов) вместо своего коллеги отправляется на похороны. Там ему надлежит держаться так, будто хорошо знал покойного... Потом он получает бумажку с готовым текстом надгробной речи, которую следует произнести... В довершение всего хоронят не директора телестудии Ильвеса, а бухгалтера рыболовецкого колхоза Гаспля (в морге перепутали гробы).
Обманутое ожидание становится главной темой и Невидимой книги (1977 г.). Позже, вместе с Невидимой газетой, она вышла под названием Ремесло (1985 г.). Здесь герой тот же, что и в Компромиссе, Довлатов. Те же автобиографические черты, та же судьба. Бесконечные попытки опубликоваться. Переезд из Ленинграда в Эстонию. Журналистика. Компромиссы.
Однажды герой решил на время забыть о чести, чтобы напечататься в толстом журнале. Он накатал два авторских листа тошнотворной елейной халтуры:
В Неве мой рассказ прочитали и отвергли... Я был озадачен. Я решился продать душу сатане, а что вышло? Вышло, что я душу сатане подарил. Что может быть позорнее?..
При всей драматичности ситуации автор-герой сохраняет способность к юмору. Противостоять абсурду помогает творчество.
Довлатов по воспоминаниям современников: PRO и CONTRA.
Ася Пекуровская: Будучи человеком застенчивым с оттенком заносчивости, к концу третьего семестра в Ленинградском университете, то есть к декабрю 1959 года, я не завела ни одного знакомства, исключая, пожалуй, некий визуальный образ гиганта, идущего вверх по лестнице вестибюля университета в сопровождении хрупкой, бледнолицей шатенки, чьи светлые глаза и тонкие, укоризненно поджатые губы робко выглядывали из-под гигантового локтя, монолитно и рука в руку влекущего их за собой. Было очевидно, что сопровождение гиганта, Мила Пазюк, возникло там не по воле случая слепого, а по предопределению свыше, и они оба прекрасно вписывались в сюжет влюбленная пара, привлекая всеобщее внимание и сами ни в ком не нуждаясь.
Вероятно, картина суверенного великана так засела в моем воображении, что, когда я услышала вопрос, адресованный явно ко мне: Девушка, вам не нужен ли фокстерьер чистых кровей? и увидела Сережино участливое лицо, я охотно и поспешно откликнулась: Фокстерьер у меня уже есть, а вот в трех рублях сильно нуждаюсь. Моментально мы почувствовали себя уже давно знакомыми людьми, и Сережа пригласил меня к себе домой: покормить и познакомить с мамой - по-кавказски, но на Сережин манер, то есть в соответствии с ритуалом, о котором расскажу позже. Заручившись моим согласием, Сережа начал было спускаться по лестнице, как вдруг, то ли под бременем свободы как осознанной необходимости, то ли, наоборот, поддавшись самой этой необходимости, отвергающей свободу, он вспомнил об академической задолженности по немецкому языку, срок которой истекал в соседней аудитории в пандан с течением нашей беседы. (...)
Видите ли, - решился на признание Сережа, - тут есть одно досадное, хотя и не непредвиденное обстоятельство: у меня с немецким языком живого контакта так и не состоялось, как, впрочем, и с любым другим иностранным языком. Я имею в виду, в рамках университета. (Сережа учился тогда на финно-угорском отделении.) А за рамками? - спрашиваю я. - Тоже нет. На что же вы надеетесь? - поддерживаю беседу. - Честно говоря, ни на что, хотя я, при прочих скромных способностях и ординарной внешности, обладаю незаурядной памятью. При благоприятном стечении обстоятельств мне не составит труда удержать в памяти содержание этой книжки (откуда-то извлекается роман Германа Гессе). Однако не буду вводить вас в заблуждение, утверждая, что моя память беспредельна: все будет бесследно утрачено в момент, когда зачет окажется в книжке.
Чего же вы ждете? - решаюсь я на своего рода мнение. -Подходящего момента... Скажем, попадись мне сейчас Абелев или Азадовский, готовые исполнить свой товарищеский долг перед Довлатовым и перевести прозаика Гессе на доступный Довлатову, то есть общечеловеческий язык, буду считать, что момент наступил. Тогда не пройдет и получаса, как я окажусь в вашем распоряжении... (Тут Сережа делает паузу.) Разумеется, при условии, что вы согласитесь провести эти полчаса здесь (взгляд падает на угол деревянной скамьи университетского вестибюля) в тоскливом ожидании меня.
Зная немецкий язык в степени, достаточной для перевода Сережиного текста, я предложила свои услуги, которые были приня