Религиозные идеи романа "Мастер и Маргарита" М. Булгакова и романа Л. Леонова "Пирами...
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
7,195].
Воланд то постоянное зло, которое необходимо для существования добра и вечной справедливости в мире. Такова диалектика исторического развития и человеческого познания с древа добра и зла. Воланд олицетворяет вечность, бесконечность времени, которое всех рассудит, все расставит по местам, каждому воздаст по заслугам. То, что однажды весною, в час небывалого жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах[8,70] появился Воланд, определивший весь ход действия московских сцен романа, в которых он со своей свитой оказывается в человеческом облике современников Булгакова 1920 х. годов, раскрывает глубинный смысл происходящего. Появление Воланда в самый разгар великого перелома, а затем и Большого террора это попытка спроецировать время, бесконечное, справедливое время, на всех участников событий в романе Булгакова и за его пределами, в самой жизни; это попытка осуществить справедливость поверх страшных реальностей эпохи, вне времени и пространства, - реализовать силой великого и вечного искусства воздаяние и возмездие. Фантастические картины романа Булгакова это прежде всего суд времени, суд истории.
Все, на что обращает свой взгляд Воланд, предстает в своем истинном свете. Воланд не сеет и не внушает зла. Он всего лишь вскрывает его, разоблачая, снижая, уничтожая то, что действительно ничтожно. Суд вечности, вершимый Воландом, просвечивает всех персонажей романа, в том числе и Мастера.
Судьба его очевидным образом связана с героем его романа Иешуа Га-Ноцри. Мастера и Иешуа связывает их бездомность, бесприютность (Мастер теряет свою квартиру), и травля, заканчивающаяся в обоих случаях доносом и арестом, и предательство (Алоизий Могарыч явный аналог Ииуды из Кириафа ); и мотив Ученика (Иван Бездомный смысловая параллель Левия Матвея ).
Мастер не заслужил света и с христианской точки зрения, поскольку за смертным порогом продолжал оставаться слишком земным. Он не преодолел в себе человеческого, телесного начала. Это выразилось, в частности, в том, что он оглядывается назад, на свою земную любовь Маргариту, он хотел бы с нею делить свою будущую неземную жизнь. Классический прецедент в мировой литературе известен: Данте в Божественной комедии тем, кто был предан земной любви, отказал в свете, поместил или в Ад или в Чистилище. Этот и подобные сюжеты в различных вариациях восходят, в частности, к библейской притче о Лотовой жене, оглянувшийся назад, на город, гибнущий в огне, и превратившейся в соляной столп. По христианским представлениям земные заботы, печали и радости не должны отягощать покидающего грешную землю.
Свет как награда исстрадавшемуся, уставшему Мастеру не соответствовал бы и художественно-философской концепции романа и был бы односторонним решением проблемы добра и зла, света и тьмы, был бы упрощением диалектики их связи в романе.
1.2.Осмысление нетрадиционных (еретических) мотивов в ткани романа
Четыре главы последней редакции (вторая, шестнадцатая, двадцать пятая и двадцать шестая) история одних суток весеннего месяца нисана, фрагмент Страстей Господних, исполненный булгаковской рукой.
Иешуа Га-Ноцри, Понтий Пилат, Левий Матвей, Иуда четыре персонажа вечной книги, включая главного, становятся героями булгаковского повествования. Эти шестьдесят пять страниц (шестая часть текста) смысловое и филосософское ядро Мастера и Маргариты и в то же время предмет самой острой полемики, конфликта интерпретаций.
Справедливо, что Евангелие от Михаила апокриф, не совпадающий с официальным вероучением. Но, в отличие от автора Сына Человеческого А.Меня, смиренно предлагавшего книгу, которая поможет читателю лучше понять Евангелие, пробудить к нему интерес, автор Мастера и Маргариты вовсе не ставил такой цели. Булгаков строит, конструирует художественную реальность, сознательно отталкиваясь от канонических текстов. Евангелие от Михаила помнит о своих родственниках от Матфея и от Иоанна, но использует их как материал, трансформирует в соответствии с собственными задачами. Фонетические замены привычных евангельских названий и имен (Ершалаим, Иешуа) лишь внешний знак того обновления образа, которое нужно Булгакову в древних главах.
Иисус евангельский знал, откуда он пришел, кем послан, во имя чего живет и куда уйдет. Он имел дело с толпами, пророчествовал, проповедовал, совершал чудеса и усмирял стихии. Его страх и одиночество в Гефсиманском саду были лишь эпизодом, мгновением, понятным для смертного человека, но не для богочеловека.
Иешуа моложе своего евангельского прототипа и не защищен от мира ничем. Он совершенно одинок, не знает родителей (Родные есть? Нет никого. Я один в мире), имеет всего одного верного ученика, боится смерти (А ты бы меня отпустил, игемон, я вижу, что меня хотят убить) ни одним словом не намекает на покровительство высших сил, а его проповедь сводится к одной-единственной максиме: человек добр, злых людей нет на свете.
Смыслом объективно-живописной, отстраненно-драматической картины становятся все те же вечные вопросы, но опять-таки в булгаковской художественно-еретической аранжировке.
Булгаковский Иешуа не Сын Божий и даже не Сын Человеческий. Он сирота, человек без прошлого, самостоятельно открывающий некие истины и, кажется, не подозревающий об их, этих истинах, и о своем будущем.
Он гибнет потому, что попадает между жерновами духовной (Каифа и синедрион) и