Представление субъекта в новоевропейском классическом дискурсе
Информация - Философия
Другие материалы по предмету Философия
этого пространства родится сам субъект и мир объектов, подобно кваркам в вакууме: Действительно, я создаю себя, создающим мысли отАж Но это символ, ибо на деле создавать себя невозможно, можно лишь даать действовать через себя бессубъектной силе сознания: все равно я будет продуктом действия божественной среды усилия (излучающей естественный свет разума) и синтеза, а не моим собственным. Символическая структура сознания. Рождение от чего? не от родителей, не телом и душой в натуральной цепи причин и следствий, а от божественных предметов и истин в поле матезис универсалистАж Но и Бог, и я лишь движение [31, 408]. Собственно в этом пункте и происходит генезис классического представления субъекта как символа, роли на сцене мира. Картезианство описывает возможность человека сыграть в субъекта, сыграть в мир. То есть человек действительно может быть субъектом, но невсерьез, играя, творя иллюзию своей субъектности, обнаруживая иллюзорность самого своего существования. Метафора я и псевдоструктура я. Естественный свет. Живьем, в натуре и феноменально полно представлено, хотя реально нет (курсив мой Н. Н.) [31, 417]. Мир классики имеет реальность иллюзии, то есть реальность искусства. Поэтому так важен переход вещей и мыслей в символы, осуществляющийся в картезианском эксперименте:
(1). некое свободное действие творения мира, полнота его (действия) всепронизывающего творческого присутствия;
(2). воспроизводство и сохраняемое пребывание (дление) вещей, опосредованное конечным воплощением бесконечного, имплицирующим понимание бытиятАж;
(3). снятие этих материализаций или овеществлений и превращение их в символы, символизация ими действий или осуществлений, материально или физически и психически невозможных, немыслимых [30, 102].
Тайна рациональности в немыслимости, пороге для мышления, который оказывается существованием, предстающем и представляющем трагедию бытия как представления (не как объекта, но как искусства).
3.4 Ars cartesianum.
В принципе может iитаться общепризнанным мнение, что картезианская философия была интеллектуальным ответом на сознание потерянности человека начала Нового времени, не восстановившего освященной религией стабильности мира и уже разочаровавшегося в творческом пафосе Возроддения. То есть философия Декарта пролегает между некими принципиальными установками, восстанавливая порядок из хаоса кризисного сознания. Декарт создавал свой метод, находясь между полюсами расслоения культурного сознания своей эпохи. XVII век вышел из кризиса и заложил духовный фундамент Нового времени благодоря некоей обретенной интуиции, которая позволила найти середину между поляризованными крайностями и каким-то образом переосмыслить три ведущие темы нового сознания: природу, разум и человека [19, 24]. Такая глобалистская интерпретация вынуждает находить буквальные картезианские следы во всех проявлениях культуры Нового времени, а картезианство понимать не как частную философию, но как экзистенциальный проек эпохи, о чем и говорит Эгон Фридель: Его школа неудержимо распространяла свое влияние. И не только через окказионалистов, как называли его ближайших последователей, не только через знаменитую логику Пор-Ройяля Искусство мыслить и задававшее тон Поэтическое искусство Буало; скорее его школой сделалась вся Франция во главе с королем-солнце. Государство, экономика, драма, архитектура, дела духовные, стратегия, садовое искусство все стало картезианским. В трагедии, где страсти боролись друг с другом; в комедии, где развивались алгебраические формулы человеческих характеров; в пространстве, окружающем Версаль, где господствовала абстрактная симметрия садов, в аналитических методах ведения войны и народного хозяйства, в, так сказать дедуктивном церемониале причесок и манер, танцев и светской беседы везде, как повелитель, неограниченно царил Декарт [19, 36]. Даже если подобная картина преувеличение, то значимое, ибо выражает мысль о кардинальном переустройстве мира, совершаемом внутри философии. Декарт оказывается потому столь весом и значителен, что со всей ясностью провозгласил положение об ином мире философии (что является собственно высшим философским архетипом: столь же весомый Платон открывает именно иной мир). Однако знание о мире ином, при продолжающемся существовании в мире этом, требует соответствующего изменения угла видения, дискредитирующего явления этого мира, понимания их как иллюзий восприятия. Картезианский человек оказывается на пересечении двух мнимостей: воображаемого мира философии и иллюзорного мира реальности. В этом смысле сама деятельность по интерпретации реальности как видимости (с позиции или имея ввиду иной мир) становится ведущей активностью человека поскольку он желает обрести устойчивое положение в бытии. А это положение и есть между, не скатываясь ни в один из миров, но интерпретирующее оба как представления, и там человек может быть субъектом. Можно сказать, что наука череiур поспешно приняла свои идеальные и идеализированные объекты за реальность, чем и спровоцированы современная ее критика. Искусство же остается в реальности своей иллюзии, и оно таким образом может выступить экзистенциальным коррелятом картезианской философии (и трактат Буало и труд Арно и Николя называются Искусство) как представления реальности, превращения ее в символическую картину