Сочинение по предмету Литература

2941. О романе Томаса Манна "Волшебная гора"
Сочинение, эссе Литература

И она возвращается, но не одна. Ее спутник, третий "педагог" Ганса Касторпа, огромный старый голландец мингер Пеперкорн, вовсе не вызывает у нашего героя ревности, наоборот, он чувствует, что величественный старик может дать его воспитанию новый поворот. Несмотря на свое подчеркнутое косноязычие, на первый взгляд невыгодно отличающее мингера Пеперкорна от Сеттембрини и Нафты, он чувствует себя в любом обществе царем и божеством (отчасти из-за своего огромного богатства), и почти все оставшиеся к этому времени в живых сотрапезники Ганса Касторпа, а также новички поклоняются этому экзотическому божеству. Только Сеттембрини и Нафта воротят нос, но и их побеждает обояние чудаковатого, но величественного старца. Даже любовь к вернувшейся вместе с мингером Клавдии Шоша отступает перед дружбой с таким значительным человеком, который, впрочем, вскоре кончает жизнь самоубийством, не выдержав собственной философии преклонения перед "простыми радостями жизни": обильной едой, еще более обильными возлияниями, женской любовью и активным приятием всего естественного и сильного в жизни. С кончиной мингера и окончательным отъездом мадам Шоша действие на Волшебной горе как будто замедляется, и последние три-четыре года пролетают совсем незаметно и почти бессобытийно.
2942. О романе Томаса Манна "Доктор Фаустус»
Сочинение, эссе Литература

Итак, дьявол удаляется, а новоиспеченный доктор Фауст действительно начинает писать одно за другим гениальные произведения. Он уединяется в одиноком доме в пригороде Мюнхена, где за ним ухаживает семья хозяйки и изредка посещают друзья. Он замыкается в себе (по характеру Леверкюн, конечно, шизоид-аутист, как и его создатель - см. характерология, аутистическое мышление) и старается никого не любить. Впрочем, с ним все-таки происходят две связанные между собой истории, которые заканчиваются трагически. Интимная связь имеет место, по всей видимости, между ним и его молодым другом скрипачом Рудольфом Швердфегером, на что лишь намекает старомодный Цейтблом. Потом Леверкюн встречает прекрасную женщину, Мари Годо, на которой хочет жениться. Однако от стеснения он не идет объясняться сам, а посылает своего друга-скрипача. В результате тот сам влюбляется в Мари и женится на ней, после чего его убивает бывшая возлюбленная. Интрига этой истории повторяет сюжет комедии Шекспира "Бесплодные усилия любви", на основе которой за несколько лет до происшедшего Леверкюн написал одноименную оперу, так что невольно приходит в голову, что он бессознательно (см. бессознательное) подстраивает, провоцирует свою неудачу. Сам-то он, разумеется, уверен, что все это проделки черта, который убрал с его жизненного пути (как в свое время врачей) двух любимых людей, поскольку Леверкюн пытался нарушить договор, в котором было сказано: "Не возлюби!"
2943. О романе Томаса Манна «Иосиф и его братья»
Сочинение, эссе Литература

Как видно из учения Т. Манна о спасении, это взаимное влияние не безгранично. Мировая гармония, учит нас автор романа, восстановится после того, как: "одержимая страстью душа вновь признает горнюю свою родину, выкинет из головы дольний мир и устремится в отечественную сферу покоя и счастья. В тот миг, когда это случится, дольний мир бесследно исчезнет; к материи вернется ее косное упрямство; не связанная больше формами, она сможет, как и в правечности, наслаждаться бесформенностью, и значит тоже будет по-своему счастлива." Из приведенных слов становится ясно, что бог не способен изменить материю, сделав ее пригодной для счастья . Заметим так- же, что это макрокосмическое счастье является здесь окончательным заменителем святой истины, существование которой, по сути дела, не признается Т. Манном, во всем этом огромном романе мы не найдем ни одного намека на то, что такая истина существует. Для достижения счастья не имеется никаких других препятствий, кроме собственного желания души пребывать вне счастья, что, впрочем, не искажает ее естественной природы и не лишает ее полноценного общения с богом.
2944. О романе Тургенева "Рудин"
Сочинение, эссе Литература

Характер Рудина раскрывается в слове. Это гениальный оратор. «Рудин владел едва ли не высшей тайной - тайной красноречия. Он умел, ударяя по одним струнам сердец, заставлять смутно звенеть и дрожать все другие». В своих философских речах о смысле жизни, о высоком назначении человека Рудин просто неотразим. Человек не может, не должен подчинять свою жизнь только практическим целям, заботам о существовании, утверждает он. Без стремления отыскать «общие начала в частных явлениях» жизни, без веры в силу разума нет ни науки, ни просвещения, ни прогресса, а «если у человека нет крепкого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит твердо, как может он дать себе отчет в потребностях, в значении, в будущности своего народа?».
2945. О русском языке
Сочинение, эссе Литература

В международных отношениях государства пользуются мировыми языками, юридически провозглашенными Организацией Объединенных Наций в качестве официальных и рабочих языков. Такими языками являются английский, французский, русский, испанский, китайский и арабский. На любом из этих шести языков могут осуществляться межгосударственные политические, хозяйственные, научные и культурные контакты, проводиться международные встречи, форумы, совещания, может вестись переписка и делопроизводство в масштабах ООН, СНГ и т. д. Мировое значение русского языка обусловлено богатством и выразительностью его лексики, звукового строя, словообразования, синтаксиса.
2946. О символистских источниках двух стихотворений Алексея Кручёных
Сочинение, эссе Литература

"М ы с л ь и р е ч ь н е у с п е в а ю т з а п е р е ж и в а н и е м в д о х н о в е н н о г о <...> - декларировал поэт. - Лилия прекрасна, но безобразно слово лилия захватанное и "изнасилованное". Поэтому я называю лилию еуы - первоначальная чистота восстановлена" (Крученых 2001, с. 17). В статье о "Теории 'моментального творчества' Алексея Крученых" Е. Бобринская отмечает: "Примечательной особенностью творчества А.Крученых является его погруженность в пространство чужих текстов и работа с темами, образами и стилями "чужих" языков. "Мы уподобились воинам напавшим тусклым утром на праздных неприятелей, " - писал он о футуристах в одном из манифестов. Эти метафоры вполне применимы к описанию его собственной методики творчества, которую в самом деле иногда можно уподобить вторжению на чужую - часто вражескую - территорию" (Бобринская 1998, с. 13). "Гром победы над культурой" (Фарыно 2000, с. 282), отчетливо слышимый в заумных стихотворениях Крученых часто блокирует ("заглушает") возможность интертекстуального анализа, который "тоже структурирует, только не данное произведение, а совсем другой объект - всю исполинскую совокупность текстов, складывающихся в культурный мир, к которому принадлежит данное произведение" (Гаспаров б/г).
2947. О символической образности в романе М.Е.Салтыкова-Щедрина «Господа Головлёвы»
Сочинение, эссе Литература

До недавнего времени общим местом, определявшим трактовку “пробуждения совести”, было представление об атеистических убеждениях Салтыкова, внимательного исключительно к нравственной стороне евангельской проповеди. В Салтыкове видели прежде всего моралиста, изображающего трагическую метаморфозу героя в финале для того, чтобы завершить суд над ним “моральным возмездием, но таким, которое содержит истинно великий катарсис, необходимое очищение античных трагедий” 10. В проблеске совести у Иудушки усматривался “лишь момент предсмертной агонии”, которая “исключает всякую возможность нравственного перерождения” 11, у героя, каким он показан в финале, нет “ни малейшей надежды на будущее возрождение, исцеление” 12. “Совесть” и “стыд” в трактовке Салтыкова “лишены примиряющего смысла. Наоборот, они воплощают идею нравственного возмездия, которое зло несёт в себе самом” 13. В финале в герое пробуждается не столько совесть, сколько “запоздалое ощущение собственной вины” 14.
2948. О систематизации и методах исследования фразеологических материалов
Сочинение, эссе Литература

Только словосочетания входят в круг наблюдений и становятся предметом исследования фразеологии. Однако не все, не всякие словосочетания. По мнению некоторых лингвистов, например проф. М. Н. Петерсона, свято блюдущего в этом вопросе заветы фортунатовской школы, предложение - один из видов словосочетания. Я же следую за сторонниками того взгляда, что предложение, как выражение завершенной мысли, - более сложная форма языкового единства, качественно отличимая от словосочетания, являющегося элементом предложения, выражающим неполную мысль, звено мысли. Поэтому синтаксис предложения и синтаксис словосочетания - самостоятельные и раздельные части синтаксиса всякого языка. Словосочетание, как языковое единство, стоит между словом (более элементарной единицей речи) и предложением. Словосочетания, как и слова, представляют материал для построения предложений. Как простейший вид выражения синтезирующей мысли, словосочетания являются расчлененными единствами речи, относящимися к синтаксису. Но те словосочетания, в которых внутренняя спайка составляющих слов обусловлена семантическим единством, смысловой целостностью, не могут быть объектом синтаксического изучения, - они настолько приближаются к лексике, как составные лексемы, что их надо рассматривать либо вполне самостоятельно - во фразеологии, либо в плане лексикологии, лексикографии, как это и делалось до недавнего времени. Словосочетание, как особый и своеобразный вид речевого единства, относительно недавно замечено и выделено языковедами. Далее, стало очевидным, что богатейший фонд словосочетаний любого языка неоднороден, что одна часть его тяготеет к предложению и относится к синтаксису, другая приближается к слову - это "неразложимые сочетания" (акад. А. А. Шахматов), "устойчивые сочетания" (С. И. Абакумов), т. е. тесные единства из нескольких слов, выражающие целостное представление. Они разложимы лишь этимологически, т. е. вне системы современного языка, в историческом плане. Эта часть словосочетаний должна быть выделена из синтаксиса, но не может быть передана в ведение лексикологии, - именно она и составляет предмет фразеологии.
2949. О сказках Льюиса и Толкиена
Сочинение, эссе Литература

Прежде всего надо сказать немного об этих двух людях. Они были учеными, филологами и преподавали в Оксфордском университете, где постепенно образовался дружеский писательский кружок. Еще в 20-х годах эти скромные, тогда совершенно незаметные филологи твердо воспротивились вкусам и мнениям времени. Позже Льюис назвал это время постхристианским. Дело не в том или не только в том, что многие уже не верили в Бога раньше, до первой мировой войны, до этого нравственного срыва, часто и справедливо говорили о том, что неверующие иногда нравственнее верующих. Они жили на христианский капитал; система их нравственных ценностей недалеко отошла от христианства. Чего-то они стыдились, что-то считали запрещенным, бить лежачего не разрешалось, защищать свое тоже. А тут былые слабости стали нравственным императивом. Оказалось, что подавлять желания вредно, стыдиться глупо. Возникали культ силы, культ пользы, культ похоти. Против этого и встали неизвестные оксфордские писатели, и они никогда не изменяли себе.
2950. О сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина
Сочинение, эссе Литература

Существует мнение, что, когда в творчестве выходит на первый план политическое содержание произведения, когда обращают внимание прежде всего на идейность, соответствие определенной идеологии, забывая о художественности, искусство и литература начинают вырождаться. Не потому ли сегодня малоизвестны “идейные” романы 2030-х годов, скажем “Цемент”, “Соть” и прочие? Салтыков-Щедрин считал, что литература это прекрасное средство в политической борьбе. Писатель убежден, что “литература и пропаганда одно и то же”. Салтыков-Щедрин продолжатель русской сатиры Д. И. Фонвизина, Н. А. Радищева, А. С. Грибоедова, Н. В. Гоголя и других великих писателей. Но он в своих произведениях усилил это художественное средство, придав ему характер политического оружия. От этого его книги были острыми и злободневными. Однако они сегодня, пожалуй, не менее популярны, чем в XIX веке.
2951. О смысле любви у Гоголя
Сочинение, эссе Литература

Любовь занимает весьма заметное место в гоголевских произведениях. Вакула говорит Оксане в "Ночи перед Рождеством": "Что мне до матери? Ты у меня мать и отец и все, что ни есть дорогого на свете". Ему вторит Андрий в "Тарасе Бульбе", обращающийся к возлюбленной с такими же безоглядными словами: "А что мне отец, товарищи и отчизна?.. Отчизна моя - ты!.. И, все что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну!". И, с другой стороны, нельзя не вспомнить знаменитый призыв из "Мертвых душ": "Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит". Неслучайно именно на эту гоголевскую формулу христианской любви ссылаетсяв своей беседе "О таинстве брака" митрополит Сурожский Антоний. О небесной любви рассуждает писатель в последней главе "Выбранных мест из переписки с друзьями" "Светлое воскресенье", а в другом знаменитом своем произведении "Размышлении о Божественной Литургии" провозглашает ту единственную любовь, которая помогает преодолевать "ненавистную рознь мира сего": "И если общество еще не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримою ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть Божественная Литургия, напоминающая человеку о святой, небесной любви к брату. А потому кто хочет укрепиться в любви, должен, сколько можно чаще, присутствовать, со страхом, верою и любовию, при Священной Трапезе Любви".
В "Старосветских помещиках" ("Миргород") речь идет о той вполне земной, и может быть даже приземленной, любви, которую герои этой повести - супруги, Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна Товстогубы, испытывают друг к другу.
Древние христианские писатели (Мефодий Патарский, Евсевий Кесарийский и др.) полагали, что почти все дохристианское человечество видело смысл, главную цель брака в потомстве. Можно вспомнить, например, такой древний институт как левират, существовавший у древних греков, индусов и евреев, суть которого состояла в том, что в случае бесплодия или даже смерти мужа древние законы рекомендовали отцу или брату бесплодного или покойного взять его жену и потомство от такого "брака" считалось потомством мужа. В определенном смысле подобная древняя точка зрения на детей как на цель брака повлияла и на христианских авторов, особенно на Западе. Ее, к примеру, защищал блаженный Августин, утверждавший, что причина брака есть рождение детей, а там, где нет детей, нет и брака. Фома Аквинат также полагал, что наиболее существенным элементом брака является потомство, все же остальное - производно и второстепенно. Учение о деторождении как главной цели брака было признано в католичестве официально (см., напр., Codex juris canonici, s. 1013).
Особенно впечатляющие примеры подобного отношения к браку можно найти у основателей протестантизма, уверенных в том, что слова "плодитесь и размножайтесь" (Быт 9.7) являются устанавливающей брак заповедью. Так, Карлштадт писал Лютеру: "Нечего попусту совеститься. Будем двоеженцами и троеженцами, будем иметь столько жен, сколько можем прокормить". Сам же Лютер советовал жене бесплодного мужа сойтись с его родственником или даже с посторонним человеком, а мужу слишком воздержанной жены - с другой женщиной или служанкой.
В восточной, святоотеческой традиции на первый план выступила идеальная, духовная сторона брака. Св. Иоанн Златоуст указывал: "Тот, кто не соединен узами брака, не представляет собой целого, а лишь половину. Мужчина и женщина не два человека, а один человек". "Свойство любви таково, что любящий и любимый составляют не двух разделенных, а одного какого-то человека". Эта точка зрения нашла отражение во многих канонических памятниках православной церкви, например, в Модестиновском определении брака, где говорится о браке как о полном и всестороннем союзе супругов, но вообще не упоминается о потомстве (см. подробнее: С.Троицкий. Христианская философия брака. Paris /б.г./).
Литература, по сути дела, прошла мимо изображения счастливой семейной жизни. А.П.Платонов заметил: "Образа семьянина, художественно равноценного Дон-Жуану, не существует в мировой литературе. Однако же образ семьянина более присущ и известен человечеству, чем образ Дон-Жуана". Это наблюдение можно распространить и на фольклор (ср. с традиционно лаконичной "послесвадебной" концовкой русских народных сказок: "Стали они (молодые) жить-поживать да добра наживать"). Весьма характерен пример со Львом Толстым. В конце 1850-х гг. писатель работал над романом, который так и назвал "Семейное счастье". Однако этой истории о далеко не простых и уж совсем не безмятежных отношениях внутри молодой семьи, когда героиня (от ее лица ведется повествование) испытывала к мужу не только любовь, но и ненависть, вряд ли подходило название, данное автором. Знаменательно, что сама героиня, определив прошедший период жизни как "роман с мужем" и заявив о "начале уже совершенно иначе счастливой жизни", рассказывать о ней не стала. Собственно, свой литературный и жизненный "семейный" опыт Толстой обобщил в знаменитой фразе, открывающей "Анну Каренину": "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". Отсюда же, по существу, следовало, что литературный интерес может вызывать только оригинальность "несчастливой семьи", оставляя тривиальное семейное счастье скучной повседневности. Подтверждением такого умозаключения и служила почти вся история мировой литературы. Ведь она основывалась либо на "сказочной" схеме "любви до брака" (Гоголь) со счастливым "свадебным" финалом, либо - при изображении семейной жизни - на адюльтере, любовном треугольнике.
Редким примером изображения "сильной, продолжительной любви" (Гоголь), семейного счастья в мировой литературе является образ благочестивой фригийской четы Филемона и Бавкиды из "Метаморфоз" Овидия. Гостеприимные старики, в отличие от нерадушных соседей, приютили в своем бедном доме странствующих Юпитера с Меркурием. За это небожители наградили их (а соседей покарали потопом) долгой и счастливой семейной жизнью как ни в чем не нуждающихся жрецов храма Юпитера и смертью в один день, точнее, превращением в два зеленых древа, растущих от единого корня.
Некоторые эпизоды истории Филемона и Бавкиды, например их "преображение" из бедной и скромной четы в "изорванных одеждах" в жрецов великолепного храма, Гоголь мог с детства знать по "живым картинам", представлявшимся в соседних имениях в честь высоких гостей, о чем вспоминала в одном из своих писем М.И.Гоголь. Во всяком случае, описывая в "Старосветских помещиках" Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну, автор отметил: "Если бы я был живописец и хотел изобразить на полотне Филемона и Бавкиду, я бы никогда не избрал другого оригинала, кроме их". Современные исследователи усматривают целый ряд знаменательных перекличек между классическим образом идеальной семейной пары и героями гоголевской повести, свидетельствующих о живой, сохранившейся на века памяти идиллической традиции. Но во второй части "Фауста" Гете предложил совершенно иной, трагический вариант судьбы античных героев. Они появились на страницах этого произведения под собственными именами, остались столь же идилличными, благочестивыми и гостеприимными стариками, но стали смотрителями маяка и церкви при нем. Спасая странствующих по морским хлябям, Филемон и Бавкида и не думают, что колокольный звон раздражает Фауста, охваченного преобразовательной лихорадкой и мечтающего переселить стариков, завладеть их землей и выстроить там каланчу с бельведером. Мефистофель, разделяя ненависть своего патрона к колокольному звону и выполняя приказ о выселении, сжигает лачугу с ее обитателями, убивает и гостя - странника, прибывшего к старикам с благодарностью за спасение. Так приносится строительная жертва во имя осуществления утопии Фауста. По мнению некоторых исследователей, рассказывая историю Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, Гоголь мог учитывать и интерпретацию судьбы Филемона и Бавкиды автором "Фауста" (отсюда появление в повести наследника-реформатора и т.д.), во всяком случае, очевидна актуализация этого образа в европейской литературной традиции, прямо предшествующей созданию "Старосветских помещиков".
История замысла повести, вероятно, прямо связана с одним из главных сюжетов переписки Гоголя и его друга А.С.Данилевского в течение почти всего 1832 г.: обсуждением поэтической и прозаической стороны женского идеала, любви до и после брака и т.д. "Прекрасна, пламенна, томительна и ничем не изъяснима любовь до брака, - пишет Гоголь в одном из писем, - но тот только показал одну попытку к любви, кто любил до брака. Эта любовь не полна; она только начало, мгновенный, но зато сильный и свирепый энтузиазм, потрясающий надолго весь организм человека". Идеальная "любовь до брака" ни в коем случае не отвергается: она должна присутствовать в жизни, облагораживать ее, составлять ее поэзию, что подтверждается творческой практикой, например, романтиков (отчасти и самого Гоголя в "Вечерах на хуторе близ Диканьки"). Но она явно ограниченна (в первую очередь, во временном плане): "страстная", "томительная" "любовь до брака", как правило, не имеет продолжения ("она только начало, мгновенный < … > энтузиазм") - романтический культ неразделенной любви его просто не предуcматривает, при благоприятном стечении обстоятельств, конечно, возможен счастливый финал любовной страсти, но это именно и всего лишь финал (свадьба) без какого-либо движения вперед. В письме от 30 марта 1832 г. явное предпочтение отдается супружеской жизни ("любви после брака"). Парадоксальность ситуации (холостяк Гоголь проповедует неженатому Данилевскому достоинства "любви после брака") писателя не останавливает: отсутствие личного жизненного опыта искупается убежденностью в собственной правоте и ссылкой на литературные авторитеты. "Но вторая часть, или лучше сказать самая книга - потому что первая только предуведомление к ней - спокойна и целое море тихих наслаждений, которых с каждым днем открывается более и более, и тем с большим наслаждением изумляешься им, что они казались совершенно незаметными и обыкновенными. Это художник, влюбленный в произведенье великого мастера, с которого он уже никогда не отрывает глаз своих и каждый день открывает в нем новые и новые очаровательные и полные обширного гения черты, изумляясь сам себе, что он не мог их увидать прежде".
Такая достаточно необычная для романтика апология семейной жизни представляет собой как бы предварительный эскиз картины "незаметного и обыкновенного" семейного счастья Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны Товстогубов. Сохранится в повести и заявленное в письме противопоставление "любви до брака" "любви после брака". Первая получит свое воплощение во вставной истории или романтической новелле о страстно влюбленном безымянном юноше с ее разоблачительным, антиромантическим эпилогом (см. об этом ниже), вторая станет "самоей книгой", повествующей о "спокойной и уединенной жизни" старосветских помещиков после свадьбы.
Гоголь подкрепляет свое рассуждение литературными параллелями. По его мнению, "любовь до брака - стихи Языкова: они эффектны, огненны и с первого раза уже овладевают всеми чувствами. Но после брака любовь - поэзия Пушкина: она не вдруг обхватит нас, но чем более вглядываешься в нее, тем она более открывается, развертывается и наконец превращается в величавый и обширный океан, в который чем более вглядываешься, тем он кажется необъятнее, и тогда самые стихи Языкова кажутся только частию, небольшою рекою, впадающею в этот океан". Для объяснения могут пригодиться и примеры из собственного творчества. "Ты, я думаю, - обращается писатель к Данилевскому, - уже прочел Ивана Федоровича Шпоньку. Он до брака удивительно как похож на стихи Языкова, между тем, как после брака сделается совершенно поэзией Пушкина".
Шутливый тон этого обескураживающего заявления не должен вводить в заблуждение, так же как и явно "отрицательное" сравнение кроткого Ивана Федоровича с "огненной" поэзией Языкова (Гоголь уже пользовался подобным приемом, сравнивая, например, заведомо несовместимых Булгарина и Байрона в письме к Пушкину 21 августа 1831 г.). Суть гоголевского указания заслуживает серьезного внимания, ведь как бы ни относиться к незаконченности "Ивана Федоровича Шпоньки", сам писатель пусть явно иронически, но "продолжает" биографию своего героя "после брака", на что наталкивал читателя и подчеркнуто открытый для такого рода предположений финал повести, да и ее интригующее вступление.
Современные исследователи датируют время работы над "Иваном Федоровичем Шпонькой" летом 1831 г., когда с конца июня до середины августа Гоголь жил в Павловске, а по соседству, в Царском Селе, жили Пушкин и Жуковский. Этот период "отказа от культа романтической исключительности… в пользу прозаического взгляда на жизнь и права человека на обыкновенное простое счастье" был весьма важен для Пушкина не только в творчестве, но и личной жизни. Говоря о последней, биографы подчеркивают значение сватовства и женитьбы Пушкина, а также первого года супружества, когда поэт занимался активным жизнестроительством своей молодой семьи.
По свидетельству самого Гоголя, летом 1831 г. он "почти каждый вечер" встречался с Пушкиным и Жуковским, по всей видимости, чаще в доме у первого - Жуковский квартировал в Александровском дворце. Едва ли можно предположить, что Гоголь часто наблюдал семейный быт своего литературного кумира, но исключить того, что и при редких посещениях жизнь пушкинской четы могла произвести на молодого писателя определенное впечатление, нельзя. Впрочем, если верить воспоминаниям К.Брюллова, правда, относящимся к гораздо более позднему времени, после знакомства с поэтом в начале мая 1836 г. (в данном случае хронология принципиальной роли не играет), Пушкин был порой не прочь продемонстрировать даже перед не очень близкими людьми идиллическую картину своего семейного счастья. На Брюллова, к слову сказать, такая доверчивая открытость произвела обратный эффект: художник-романтик, убежденный в невозможности искренней "любви после брака", счел увиденную сцену "натянутой".
Обобщая разнообразные свидетельства о пушкинской семейной жизни, Ю.М.Лотман отметил: "В III главе "Евгения Онегина" Онегин иронически характеризует Ленскому семейство Лариных словами "простая русская семья". Сейчас <в 1830-е гг.> Пушкин сходными словами мог бы охарактеризовать свой идеал семейной жизни".
Но это ценное указание на связь пушкинской "прозы жизни" с его поэзией и на возможность преображения иронического и чуть ли не сатирического образа в собственный идеал отсылает к описанию в III главе "Евгения Онегина" (1827) картины семейной жизни, во многом напоминающей образ существования будущих "старосветских помещиков". И не только явно близкими чертами своего уклада:
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор…
- хотя и этого нельзя не заметить. Белинский в своем отзыве о "Старосветских помещиках" сразу же обратил внимание на связь между рассуждениями рассказчика о любви-привычке Афанасия Ивановича, оказавшейся много долговечнее любви-страсти безымянного юноши из вставной новеллы, и пушкинской сентенцией по поводу семейной жизни Прасковьи Лариной из II главы "Евгения Онегина" (строфа XXXI):
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
Разумеется, речь не идет о том, чтобы представить литературное семейство Лариных или тем более реальную семью Пушкиных в качестве прототипов Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны Товстогубов. Можно говорить лишь об определенной близости понимания Пушкиным и Гоголем в этот период семейного счастья, "любви после брака" и о возможном влиянии "теории" и "практики" пушкинской семейной жизни на решение этой проблемы в "Старосветских помещиках". Поставлена же она в повести в рамках традиционной романтической оппозиции: "поэзия и проза", "необыкновенное и обыкновенное" в жизни, приобретя здесь характер противопоставления "любви-страсти" и "любви-привычки".
Именно пушкинский переход к изображению "более спокойного и гораздо менее исполненного страстей быта русского", предпочтение "необыкновенному обыкновенного" подчеркивал и приветствовал Гоголь в статье "Несколько слов о Пушкине". Вывод, сделанный им в результате анализа творческой эволюции поэта, явно распространялся и на собственную писательскую практику: "…Чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было между прочим совершенная истина".
Собственно романтическое противопоставление "необыкновенного обыкновенному" в этом рассуждении снимается: самая обыкновенная жизнь заключает в себе необыкновенные ценности, и задача писателя в том и состоит, чтобы "извлечь" их (ср. с тем, что писал Гоголь Данилевскому 30 марта 1832 г. о "незаметных и обыкновенных" наслаждениях "любви после брака" и в связи с этим о "художнике", открывающем "новые и новые" черты в "произведеньи великого мастера").
Пушкинский отказ от культа романтической исключительности проходил под знаком двух излюбленных поэтом афоризмов из повести Ф.Шатобриана "Рене, или Следствия страстей" (1802, рус. пер. 1827), с которой Гоголь, в свою очередь, скорей всего, познакомился еще в гимназические годы: "Счастье лежит лишь на общем для всех пути" и "Если бы я еще верил существованию счастья, то искал бы его в привычке" (на вторую из этих сентенций на языке оригинала Пушкин ссылался в примечании к строкам о привычке из "Евгения Онегина"). Поэт неоднократно цитировал эти афоризмы в начале 1830-х гг. в своих произведениях, частной переписке, альбомных записях, в том числе и в связи с собственной судьбой. Так, он писал 5 апреля 1830 г. своей будущей теще Н.И.Гончаровой из Москвы: "Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери" (ориг. на фр. яз.). Эти афоризмы отражали общую тенденцию изменения умонастроения поэта в это время: "необыкновенное" счастье, по Пушкину, на земле невозможно (ср.: "На свете счастья нет…", 1834), достижимо лишь счастье "обыкновенное" на путях "общих для всех", точнее, его замены: "покой и воля", "привычка" и т.п.
И Гоголь явно наследует Пушкину, ведь именно как привычку определяет рассказчик "Старосветских помещиков" чувство, заставившее Афанасия Ивановича испытывать "такую долгую, такую жаркую печаль" и после "пяти лет всеистребляющего времени", прошедших после смерти Пульхерии Ивановны. А на вопрос: "Что же сильнее над нами: страсть или привычка?" в "Старосветских помещиках" дан вполне определенный ответ: "… В это время мне казались детскими все наши страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной привычки".
Вынеся на суд читателя два параллельных жизнеописания - развернутое, художественно полноценное старосветских помещиков, любящих друг друга "по привычке", и конспективно краткое, иллюстративно схематичное страстно влюбленного юноши из вставной новеллы - Гоголь проводит своих героев через испытание временем и смертью любимых. Критерий оценки истинности чувства в обоих случаях один - его стойкость, неподвластность переменам. Сопоставление "привычки" и "страсти" проводится вполне серьезно. Более того, сами эти понятия (и "жизнеописания" с ними связанные) явно стремятся перерасти условные литературные рамки и приобрести жизненный, бытовой характер (по крайней мере, во всем, что касается столь "нелитературной" темы как описание счастливой семейной жизни "по привычке"), хотя и остаются в пределах идиллической традиции.
Шиллеровская трактовка идиллии в статье "О наивной и сентиментальной поэзии" не раз привлекала внимание исследователей "Старосветских помещиков". Однако не меньший интерес в связи с той же проблемой представляет интерпретация образа библейского рая в статье Ф.Шиллера "Нечто о первом человеческом обществе по данным Моисеева Пятикнижия" (1792).
В этой статье немецкий поэт настаивает на "низменных" и даже "животных" чертах "счастливейшей" первобытной жизни. У прародителей не было свободы "действий и поступков" и, "следовательно, нравственности", но если бы "Провидение остановило" человека во времени, то "в сладостном покое <…> протекала бы его жизнь, и круг, в котором бы он неизменно вращался, был бы предельно тесен: от желания к наслаждению, от наслаждения к покою и от покоя снова к наслаждению".
Конечно, далеко не христианская характеристика райской жизни в "границах, положенных миру животных", идет у Шиллера от Руссо, а, может быть, и от Шекспира (ср. в монологе Гамлета: "Что человек, когда он занят сном и едой / Животное и только…" - д.IV, явл.4), но то, что "райская жизнь" Адама и Евы, по Шиллеру, напоминает "тесный круг" существования старосветских помещиков - очевидно. Однако, если "растительно-животная" жизнь Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны "рай", а так ее характеризуют многие исследователи, то его обитатели оказались как раз в том положении, о котором предупреждал первоисточник шиллеровской статьи: "Когда будешь есть и насыщаться, <…> то смотри, чтобы не надмилось сердце твое и не забыл ты Господа, Бога твоего…" (Втор 8,12-14; 6,12; 31,20; 32,15). Об этом же Гоголь писал родным 3 апреля 1849 г. из Москвы: "Довольство во всем нам вредит <…> Заплывет телом душа - и Бог будет забыт" (ср. в письме к ним же 4 марта 1851 г. упоминание о том, что "собственная земля" производит "достаточно для того, чтобы не только наесться, но даже и объесться", и призыв в связи с наступившим Великим постом не забывать "Святое слово").
Идиллический мир старосветских помещиков - это своего рода заведомо обреченная на провал попытка "возвращения" земного рая, Эдема: "сокращенным Эдемом" называл украинские селения гоголевский гимназический учитель И.Г.Кулжинский в своей книге "Малороссийская деревня" (М., 1827). Как и положено, земной рай "загражден и замкнут", у врат Эдема после изгнания Адама и Евы из рая был поставлен херувим с огненным мечом (Быт 3,24). Старосветский мир вполне включается в традицию "освящения вещественного, телесного начала", которая, по мнению С.С.Аверинцева, связывалась с образом "земного рая" для "христианства (особенно сирийского, византийского и русского)". Мотив "целящих или утешающих плодов, занесенных из рая", отразившийся в многочисленных легендах, перекликается в "Старосветских помещиках" с "перечетом" Пульхерией Ивановной "целебных свойств" "аптеки" из наливок и настоек, которыми она была всегда готова пользовать обитателей и гостей своего дома. Сад старосветских помещиков, где одновременно плодоносят вишни, сливы, цветет черемуха и сушатся яблоки (ср. с "райским" пейзажем в стихотворении М.Ю.Лермонтова "Когда волнуется желтеющая нива…" (1837), где созревающие колосья и плоды ["малиновая слива"] соседствуют с весенним "ландышем сребристым"), напоминает "райские сады" легенд о "блаженных землях", где все произрастает всегда и само собой "во изобилии", отразившиеся и в книжной утопической традиции.
Но по своему национальному колориту "райское" существование старосветских помещиков, естественно, ближе всего к изображению "райского изобилия" в "Энеиде" И.Котляревского, которую Гоголь знал с детства. В одном из набросков к статье "Взгляд на составление Малороссии", не вошедшем в окончательный текст, Гоголь дал "кулинарную" характеристику первоначальной жизни малороссийского народа: "Все, что до наслажденья относилось, все это имел народ. Он в этом не отказывал себе никогда. Разнообразие разных блюд, совершенно <…> отличных в разные времена года, в разных случаях".
Возможно, с "райской" жизнью старосветских помещиков (Эдем до грехопадения) связана их бездетность - хотя тут явно присутствует и овидиевская традиция изображения "благодатной четы", в которой Вл. Соловьев увидел высокий смысл, присущий многолетней и счастливой любви: "Верное поэтическое чутье действительности заставило и Овидия, и Гоголя лишить потомства Филемона и Бавкиду, Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну". С ним, в сущности, согласился православный богослов, проф. канонического права С.В.Троицкий, полагавший главную цель христианского брака в "достижении внеличного единства и полноты бытия" (второстепенная - "размножение" - должна обязательно "координироваться" с главной), также сославшийся на пример гоголевских Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны. Ср. с тем, что записал 20 декабря 1940 г. в свой дневник М.М.Пришвин: "Одна любовь ограничена любовью к детям, как в природе, другая, усиливаясь, соединяется с вечностью, с Богом <…> В одной человеку необходимы дети, чтобы через них продолжаться, в другой дети не являются необходимостью: Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна были бездетны".
К ряду "самых ярких образов" бездетной любви (Филемон и Бавкида, Тристан и Изольда, Данте и Беатриче, Ромео и Джульетта и др.), приведенному С.В.Троицким, необходимо добавить имена блгв. кн. Петра, в иночестве Давида, и кн. Февронии, в иночестве Евфросиньи, Муромских чудотворцев (память 25 июня) - героев древнерусской "Повести о Петре и Февронии". Эта идеальная семейная пара, давно уже напоминающая исследователям Тристана и Изольду, дожила в любви и согласии до смерти в один день (подобно Филемону и Бавкиде) и является в русской литературе едва ли не единственным (до Гоголя) примером многолетней, чудесной "любви после брака".
2952. О современной японской литературе
Сочинение, эссе Литература

И все это почему, потому что причина только одна: у нас не было школы нормального перевода на русский язык с японского языка. Потому что, главное, что я для себя всегда ставил, благодаря моему отцу, который у меня, кстати, преподаватель, он меня всегда учил одному, что ты должен переводить так, чтобы уже на второй странице читатель забывал о том, что это вообще переводная литература. Потому что, если это хороший русский язык это все. Вот тогда ты и донес то, что хотели сказать японцы. Когда русский читает, и уже не думает, японец это пишет, или не японец, да он жил там, но говорить он должен на русском языке. Я сейчас хочу, чтобы вы озаботились очень интересной проблемой, озаботились в своей голове, озаботились на личном уровне. Вернувшись из Японии в 2000 году, я поехал в Москву потому, что у меня уже какие-то книгоиздательские сделки туда настроились. И получилось что, что я попал в книжный бум. В Москве сейчас золотой век книгоиздательства, издаются самые интересные книги в самом интересном виде, переводные, переводчики с европейских языков, как принято сейчас говорить поднялись просто, потому что, наконец-то, Советский Союз понял, что те 50 лет после войны, когда было «этого нельзя» «этот диссидент» «этого издавать нельзя потому, что он был гомосексуалистом», то есть по разным советским соображениям половина, если не больше, мировой литературы у нас просто была отнята. В том числе и японская, естественно. И сейчас заполняется эта ниша постепенно, а вот с Японией дело плохо, я выпустил перевод Мураками в 88-ом и, в принципе, мало что изменилось с тех пор, с японского языка переводить литературу народ не хочет. Отчасти потому что не знает, отчасти потому что «а черт его знает, что там творится». Сейчас, в последние годы, народ начал активно ездить, у них есть шанс стажировки, в общем-то в любом относительно вузе, если он захочет, он может и в Токио постажироваться и, в частности, на Хоккаидо. У нас такого варианта не было. Я помню даже где-то на 3-ем курсе у нас люди устраивались на суда полотерами. Неделю он драит палубу, сюда едет, потом обратно неделю драит чтоб только два дня посмотреть с бортика «Япония... японец побежал...». И тогда самое интересное, интереса, что ли было больше, в любом случае, с чем мы имеем дело сейчас. Сейчас мы имеем дело с тем, что в Москве вообще очень странная ситуация происходит. Журнал «Огонек», который читает вся Россия, я купил просто почитать. Открываю, и думал у меня просто едет крыша, потому что некая Елена Ахрамова, таких в Москве пруд пруди, ни языка японского не знает, ничего, на недельку девочка вывалилась в Токио, для чего, я не знаю. И вот она описывает впечатления. Дело в том, что перевраны все названия географические. Очень странная подача материала, но самое ужасное, зачитываю: «Если присмотреться внимательно, легко можно проследить безразмерное Токио, четко очерченные районы и накрепко закрепленных за ними обитателей», или допустим такое «и будьте уверены, девушка будет нести на согнутом сгибе локтя». То есть, ребята, вот так нам подают Японию в Москве. Я уже не говорю о содержании материала, они с родным языком не умеют обращаться. То есть, всей России Москва как бы объясняет, что такое Япония. Это безобразие. Есть Владивосток, есть Сахалин, но нет моста, где люди, которые видят Японию перед собой, перед своим носом, объясняли бы всей России, что такое Япония. Это нам надо делать сахалинцам и владивостокцам, понимаете... Поэтому, все требования сводятся к тому, если вы меня сейчас спросите, а как же на практическом уровне это все сделать, если у вас есть желание, допустим, заняться, поэкспериментировать с какими-то текстами, любыми, современной литературы, пишите мне. С мая месяца, я буду в Токийском университете переводить очередную вещь Мураками. У меня под руками будут материалы. То есть, если есть интерес, действительно, пишите мне, я вам буду подбирать эти образцы. Пожалуйста, работайте, дальше я вам даже уже не нужен. Вы можете просто попробовать, если у вас это идет, если вам это нравится. Есимото Банана мы сделали, правда поздновато, ведь перевод с японского на русский, именно, очень важно, чтоб был адекватен и по языку и по стилю. В общем, нужно чтоб переводчик болел действительно вещью. Что у нас получилось с Есимото Банана, если вы отслеживали, не доходило еще? Полгола назад она в Москве вышла, в общем, это яркий пример как загублена может быть вещь. После Мураками, когда вся Москва вздрогнула, действительно бум начался, они начали пытаться найти еще какого-нибудь автора японского, которого можно точно также включить, чтоб народ опять на уши встал. Вот начали Есимото Банана переводить. Есимото Банана это женщина, которая первую свою вещь написала в 32-33 года. Это современная токийская женщина большого мегаполиса со своей нервной организацией, со своей интерактивной, межкультурной средой в которой она живет, она все это языком, похожим на макраме, действительно очень тонко создает. И вот ее переводит японист-мужчина, который никогда не был в Японии, который сидел в Ленинградском Университете и был счастлив. Человек, который никогда не был в Японии, не знает японского языка, мало того он не знает даже современного русского языка, на котором говорит 32-ух летняя женщина в этом случае. То есть вот они создали большую рекламу, два месяца всем говорили все, сейчас будет еще одна еще японская авторша, ожидайте, как говорится... Народ посмотрел... Не получилось... Во всем этом кто виноват? Перевод. Не донесли. Но самое ужасное, что эта книга теперь официально издана, народ официально знает, что такое Банана Есимото, что-то этакое непонятное, но она там стоит у них на полке и все, она больше не будет переиздаваться, потому что есть деньги, которые за нее заплатили, уже поставили регистрационный номер, все в ближайшие 20 лет никто к ней не вернется. Книга загублена. Вот пример как можно убить хорошую вещь. Поэтому очень важно, чтобы каждый выбрал своего автора, ведь это высший пилотаж на самом деле, для любого переводчика. В любом роде деятельности, чем бы вы ни занимались, есть так называемый гамбургский счет, знаете такое выражение? Это еще в царской России, в 19-ом веке, не только в России, но и в Европе были борцы, которые хорошо устраивались. Там сидели хозяева, которые деньги между собой делили, и говорили: «Вася, вот ты сегодня победишь, Джон завтра, но так, чтобы денег всем было поровну». То есть это было шоу, и проходил отбор в городе Гамбург, все цирковые борцы Европы собирались, чтобы выяснить, кто же на самом деле сильнее, то есть по гамбургскому счету. В каждой профессии, в любой, чем бы вы ни занимались, уйдете ли вы в конец, уйдете ли вы в любую область деятельности, оттачивая свой подчерк, тебе хочется, чтобы это было лучше всех. Это общечеловеческое, поэтому для любого человека, который занимается переводами по рыбе ли, по нефти, по лесу, по чему угодно, он знает, есть хотя бы один непереведенный роман, мой любимый, который может я еще не нашел, но который я сделаю так, что народ действительно получит большой кайф. Только я, больше никто, у меня получилось так, и я вам желаю это обалденное чувство пережить. Ищите своего автора, если вам это интересно. Если вы сюда пришли, то мы будем говорить о литературе, правильно? Дальше я, отдельный раз поблагодарю Курода-сан за просто прекраснейший прием и сейчас буду перед ним извиняться. Курода-сан, извините пожалуйста, моя профессия немножко не позволяет мне полностью выполнить вашу вчерашнюю просьбу. Потому что вчера, извините, что я рассекречу наш разговор, это очень интересная тема, о которой можно поговорить, подумал я сегодня утром, вместо того, чтобы задумываться, как бы выполнить вашу просьбу я решил, а давайте подискутируем. В конце концов, нормальное общение это нормальная дисскуссия. Не будем сейчас делить японцы там, русские, дипломатические там какие-то вежливости. Это интересная тема на самом деле. А что вчера было: Курода-сан сказал: «Мураками-сан все-таки не совсем японская литература. Если можете, то сделайте, пожалуйста, такой акцент, что есть японская литература, а есть Харуки Мураками.» И вот тут я задумался: чем же я занимаюсь последние несколько лет... Японцем по национальности, часть жизни прожившим в Европе, несколько лет он преподавал в Прингстноском Университете в США, а потом все-равно вернулся в Японию и всю дорогу писал по-японски, думал по-японски и писал для японской аудитории. И продают его в Японии миллионными тиражами. Курода-сан, это японский писатель? Люди, которые старше 40-ка лет в Японии открещиваются от него, говорят, что он «бата-кусай», знаете такое выражение? Это означает «воняет маслом». Япония сейчас ест масло, но в традиционной японской пище нет масла, молочных продуктов, ничего похожего. Потому что до Мэйдзи коров не было. Итак, «бата: кусай» - выражение «воняющий маслом», означает все не наше, все прозападное, чуждое, чужое, пришедшее из вне. Что же получилось, вот сколько здесь народу кто читал хотя бы «Охоту на овец», поднимите руки. Немного. Ладно, тогда сдвинемся немножко в начало. В городе Кобэ, после войны в 50-е годы рос мальчик, у которого был папа преподаватель японского языка и литературы. И мальчик этот очень не любил японскую литературу. А город Кобэ это был один из нескольких портов, которые сразу после войны были открыты для контактов с зарубежьем, то есть основные грузы, все основные контакты с заграницей часто шли через Кобэ, были также Осака и некоторые другие порты. Ворота, как говорится, в заграничный мир для японцев, а Япония, как мы представляем, только в конце 19 века начала открываться для мира. Это закрытая страна. Из-за этого у нее какие-то свои минусы возникли и из-за этого очень много плюсов интереснейших.
2953. О современном состоянии типологии
Сочинение, эссе Литература

Первый подход отчетливо проведен у Э. Сепира. В своей книге [38] он подвергает критике старую классификацию и приводит новую, многоступенчатую. Самым важным критерием для него является, с одной стороны, степень синтеза, т. е. соединения элементов в слова, а с другой стороны - техника этого синтеза, т. е. тесное или свободное соединение элементов в слове. В соответствии с первым критерием можно различать сочетания аналитические (известные из французского, английского и других языков), синтетические (существующие в латинском, греческом и языках банту) и полисинтетические (представленные в некоторых американских языках). В соответствии со вторым критерием Сепир различает сочетания изолирующие (элементы по отношению друг к другу вполне самостоятельны, например в китайском), агглютинирующие (или нанизывающие), где связь прочнее, фузионные (очень прочные связи, соответствующие примерно нашей "флексии"), символические (что соответствует нашему термину "внутренняя флексия"). С этим связано также деление, согласно которому в языках реализуются основные языковые элементы (предметы, действия, качества), деривационные элементы, конкретно-реляционные и чисто-реляционные элементы. В некоторых языках наряду с основными реализуются прежде всего чисто реляционные элементы (китайский, эве), в других - чисто реляционные и деривационные элементы (турецкий, полинезийские языки), в третьих - конкретно-реляционные (языки банту, французский), наконец, в четвертых - деривационные и конкретно-реляционные элементы (английский, латынь, семитские языки). На основе этого возникает сложная шкала, в которой факты все время дополняются пояснительными замечаниями (типа mildly, strongly, tinge, weakly и т. п.).
2954. О специфике фантастического в "Мастере и Маргарите"
Сочинение, эссе Литература

Первое проявление необычного в романе это рассказ консультанта-иностранца в главе 2 о событиях евангельской истории, предстающих здесь в своеобразной, неканоничной версии. Сам по себе рассказ не несет в себе ничего сверхъестественного, если не задаваться вопросом: откуда все это известно загадочному консультанту. Однако по ходу повествования возникает тонкая игра с удивительным, пребывающим на грани чудесного, порождающая то самое сомнение, о котором писал Тодоров. Это проявляется в сцене допроса Пилатом Иешуа, когда последний угадывает мысли прокуратора и излечивает его от приступа мучительной головной боли. Что это свидетельство причастности бродячего чудака-философа к высшему порядку бытия или просто удивительная психологическая проницательность? Булгаков поддерживает в этом отношении плодотворное сомнение. Характерно, что Пилат, сознающий, что арестант, стоящий перед ним, не только прочел его мысли, но и исцелил его, спрашивает Иешуа об одном: «Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?» И получает в ответ вполне рациональное объяснение, не снимающее, правда, ощущения того, что произошло нечто сверхъестественное: «Это очень просто, ответил арестант по-латыни, ты водил рукой по воздуху, арестант повторил жест Пилата, как будто хотел погладить, и губы...»
2955. О стабилизационных процессах в русском литературном языке 90-х годов XX века
Сочинение, эссе Литература

Существительное беспредел употребляется с обобщенным значением 'крайняя степень беззакония, беспорядка (в ОШ-1997 регистрируется это значение с пометой «разг.«). В словообразовательном плане беспредел соотносится с такими словами, как предел, беспредельный, беспредельно, беспредельность. Это существительное включается и в определенный синонимический ряд слов, обозначающих высшую степень проявления чего-либо, исключительность, чрезвычайность по силе выражения чего-либо: безграничность, беспредельность, безмерность, бесконечность и под. И соответственно в силу семантической связи однокоренных слов, с прилагательными безграничный, безмерный, бесконечный… При ориентации же на обобщенное значение ('крайняя степень беззакония, беспорядка) слова беспредел оно четко соотносится с таким рядом прилагательных, как беспощадный, жуткий, зверский, немилосердный, страшный, чудовищный и под. Идеографически беспредел как 'полное беззаконие, произвол; развал всякого общественного порядка и власти; непристойность (именно так осмысляется это слово в современном его употреблении) соотнесен со словом и понятием закон, выступающим в русском языковом сознании в качестве концепта национальной культуры (ср.: ««Закон есть предел» вот ядро концепта 'Закон в русском сознании» [Степанов 1997: 427]). Благодаря этим соотносительным связям со словами литературного языка проясняется внутренняя форма существительного беспредел и оно сравнительно быстро приживается в устной и письменной литературной речи 90-х гг.
2956. О стихотворении Н. Заболоцкого "Зелёный луч" (1958)
Сочинение, эссе Литература

Заболоцкий несомненно учитывал также серьезность оккультных интересов Даниила Хармса в тесной связи с верой в народные приметы: "Я О, я сиръ, я исъ / Я тройной/ научи меня / чтению. Вот это я / Я / дарю тебе ключ, / чтобы ты / говорилъ / Я / Я возьму ключъ когда, какъ учили нас наши бабушки, найду цветок папоротника, который цветёт одинъ разъ в годъ, въ ночь накануне Ивана Купала. // Но где ростётъ этотъ цветокъ? Он ростёт [ъ] въ лесу подъ деревом [ъ] котороё стоитъ въ верхъ ногами <...>". (Цит по: Герасимова & Никитаев 1991, с. 43.) Несомненна связь этой записи с ключевым для понимания "Столбцов" и многих позднейших стихотворений Заболоцкого образом 'вертикальной пространственной инверсии', когда 'верх' и 'низ' меняются местами, восходящей к изображению на 12-й карте Великих Арканов Таро (Лощилов 1997: 143-172) 6 . Намёк на эту семантику содержится уже в первом четверостишии, где "город белоглавый, / Отраженный в глубине" 7 "дремлет", подобно тому, как улыбка "теплится на устах повешенного" в хлебниковском стихотворении 1908 года. Кроме того, образ лирического героя - путника, отправляющегося в путь-дорогу напоминает о 0-й карте (Безумный), связанной в первую очередь как с 12-й (Повешенный, или Мессия, или Жертва Духовная), так и с 21-й (Мир). Однако в предпоследнем четверостишии возникает отсылка к неблагоприятной 16-й карте (Башня, или Богадельня), препятствующей осуществлению и завершению инициационного "пути", "символизирующий ситуацию падения с достигнутой высоты" (Силард 2000, с. 301): "Башни падают вдали". Эта отсылка сообщает стихотворению горечь трагического катастрофизма, острое ощущение которого присуще поэту с самого начала поэтического пути ("На лестницах", "Безумный волк"). Согласно Т.В. Игошевой, он "так и не пришел к вполне удовлетворявшему бы его взгляду на мир и собственное в нем место" (1999, с. 110). Однако сам факт создания поэтического произведения является своего рода "разрешением" этой неудовлетворенности 8 . Подобно тому, как в финале стихотворения "Прохожий" (археопоэтика которого в предельно правдоподобных "декорациях" также воспроизводит инициационный "сюжет" колоды Таро) происходит серапация (разделение) вечной - и общей для мира живых и мира мёртвых - души и бренного тела, в финале "Зелёного луча" лирический герой "перепоручает" ключи от счастья другому - тому, кто "духом молод, телом жаден и могуч" (сильная эмоциональная окраска этого жеста способна напомнить финал пушкинского шедевра: "Как дай вам Бог любимой быть другим"). Позитивный аспект драмы инициационного пути восходит, возможно, к философской рефлексии чинарских времен: согласно Я.С. Друскину, "банкротство - главная религиозная категория. Может быть, всякое большое дело в нашем мире есть катастрофа и банкротство".
2957. О структуре русского глагола
Сочинение, эссе Литература

Русские исследователи середины прошлого столетия правильно оценили существенное различие между общим и частным значением категории. Уже К. Аксаков строго различает понятие, выраженное посредством грамматической формы, с одной стороны, и производное понятие как факт употребления, с другой стороны [3]. Равным образом Н. Некрасов учит, что "главные значения" дробятся в употреблении на множество частных значений, зависящих от смысла и тона целой речи" [4]. Он различает, следовательно, общее грамматическое значение формы и те эпизодические частные значения, которые она может приобрести в контексте. Связь между формой и значением он определяет в первом случае как фактическую, а во втором - как возможную. Принимая то, что имеет в языке значение лишь возможной связи, за связь фактическую, грамматисты приходят к установлению правил с множеством исключений. Из высказываний, приведенных ниже, вытекает следующее: уже Аксаков и Некрасов [5], а еще раньше Востоков [6] в своих исследованиях об основных значениях отдельных русских морфологических категорий неоднократно констатировали, что, в то время как одна категория указывает на определенный признак, в другой категории этот признак остается неуказанным. Этот вывод неоднократно повторяется в позднейшей русской специальной литературе, особенно у Фортунатова [7], Шахматова [8], Пешковского [9], Карцевского [10]. Так, Шахматов рассматривает отдельные противопоставления глагольных категорий как "обосложнение" теми или иными сопутствующими представлениями [11]. Пешковский говорит о "нулевых категориях", в которых вследствие сравнения с противоположными категориями "отсутствие значение создает здесь своего рода значение"; "подобными нулевыми категориями, - говорит он, - переполнен наш язык" [12]. Эта "нулевая категория", по существу, соответствует нашей беспризнаковой категории. Нулевыми или отрицательными значимостями оперирует и Карцевский, который при этом констатирует, что противоположения грамматических категорий бинарны [13].
2958. О сюжетных цитатах в стихотворении Некрасова «Секрет»
Сочинение, эссе Литература

Совершенно очевидно, что прообразом своим эта сюжетная ситуация имеет сходный эпизод в XIглаве «Мёртвых душ», где рассказывается о том, как Чичиков втёрся в доверие к престарелому повытчику, ухаживая за его дочерью, но, добившись желаемого продвижения по службе, оставил свои матримониальные намерения: “Наконец он (Чичиков. Э.Б.) пронюхал его (повытчика. Э.Б.) домашнюю, семейственную жизнь, узнал, что у него была зрелая дочь с лицом, тоже похожим на то, как будто бы на нём происходила по ночам молотьба гороху. С этой-то стороны придумал он навести приступ... и дело возымело успех: пошатнулся суровый повытчик и зазвал его на чай! И в канцелярии не успели оглянуться, как устроилось дело так, что Чичиков переехал к нему в дом, сделался нужным и необходимым человеком, закупал и муку и сахар, с дочерью обращался как с невестой, повытчика звал папенькой и целовал его в руку; все положили в палате, что в конце февраля, перед Великим постом, будет свадьба. Суровый повытчик стал даже хлопотать за него у начальства, и чрез несколько времени Чичиков сам сел повытчиком на одно открывшееся вакантное место. В этом, казалось, и заключалась главная цель связей его с старым повытчиком; потому что тут же сундук свой он отправил секретно домой и на другой день очутился уже на другой квартире. Повытчика перестал звать папенькой и не целовал больше его руки, а о свадьбе так дело и замялось, как будто вовсе ничего не происходило. Однако же, встречаясь с ним, он всякий раз ласково жал ему руку и приглашал к себе на чай, так что старый повытчик, несмотря на вечную неподвижность и чёрствое равнодушие, всякий раз встряхивал головою и произносил себе под нос: «Надул, надул, чёртов сын!»” 4
2959. О творчестве А. И. Куприна
Сочинение, эссе Литература

В любви "дикарки" и цивилизованного героя с самого начала чувствуется обреченность, которая пронизывает произведение грустью и безнадежностью. Слишком разными оказываются представления и взгляды влюбленных, которые приводят к разлуке, несмотря на силу и искренность их чувства. Когда заблудившийся в лесу во время охоты городской интеллигент Иван Тимофеевич в первый раз увидел Олесю, его поразила не только яркая и оригинальная красота девушки. Он почувствовал ее непохожесть на обычных деревенских "дивчат". Во внешности Олеси, ее речи, поведении есть что-то колдовское, не подлежащее логическому объяснению. Наверное, это и пленяет в ней Ивана Тимофеевича, в котором восхищение незаметно перерастает в любовь. Когда Олеся по настойчивой просьбе героя гадает ему, то с удивительной прозорливостью предсказывает, что жизнь у него будет невеселая, никого он сердцем не полюбит, так как сердце у него холодное и ленивое, а, наоборот, принесет много горя и позора той, которая полюбит его. Трагическое пророчество Олеси сбывается в финале повести. Нет, Иван Тимофеевич не совершает ни подлости, ни предательства. Он искренне и серьезно хочет связать свою судьбу с Олесей. Но при этом герой проявляет нечуткость и бестактность, которые обрекают девушку на позор и гонение. Иван Тимофеевич внушает ей мысль о том, что женщина должна быть набожной, хотя прекрасно знает, что Олесю в деревне считают колдуньей, а следовательно, посещение церкви может стоить ей жизни. Обладая редким даром предвидения, героиня ради любимого человека идет на церковную службу, ощущая на себе злобные взгляды, слыша издевательские реплики и брань. Этот самоотверженный поступок Олеси особенно подчеркивает ее смелую, свободную натуру, которая контрастирует с темнотой и дикостью жителей деревни. Избитая местными крестьянками, Олеся уходит из своего дома не только потому, что опасается их еще более жестокой мести, но и потому, что прекрасно понимает несбыточность ее мечты, невозможность счастья. Когда Иван Тимофеевич застает опустевшую хату, то его взгляд притягивает нитка бус, которая возвышалась над кучами сора и тряпок, как "память об Олесе и ее нежной, великодушной любви".
2960. О творчестве Александра Блока
Сочинение, эссе Литература

Погружаясь в стихию повседневности, Блок создает и ряд стихотворений, который исследователи его творчества называют «чердачным циклом»: «Холодный день», «В октябре», «Ночь. Город угомонился...», "Я в четырех стенах убитый // Земной заботой и нуждой...», «Окна во двор», «Хожу, брожу понурый...», «На чердаке» и др. Лирический герой цикла представитель городских низов, один из многих «униженных и оскорбленных», обитатель городских подвалов и чердаков. Уже сами названия и зачины стихов, а в еще большей степени детали обстановки, окружающей героя («зловонные двери», «низкий потолок», «заплеванный угол», «оловянные кровли», «колодезь двора» и пр.), кажутся неожиданными в устах певца Прекрасной Дамы. Но вот что еще удивительнее: герой «чердачного цикла» при всей своей внешней непохожести на автора воспринимается нами именно как выразитель авторского «я». И это не актерский прием поэта, играющего соответствующую роль. Здесь проявилась существенная особенность блоковского лиризма, которую он не только сознавал, но и активно защищал: «Писатель, может быть, больше всего человек, потому-то ему случается так особенно мучительно безвозвратно и горестно растрачивать свое человеческое «я», растворять его в массе других требовательных и неблагодарных «я». И еще: «...Писатель, верующий в свое призвание, каких бы размеров этот писатель ни был, сопоставляет себя со своей родиной, полагая, что болеет ее болезнями, сораспинается с нею...» Таким образом, самораскрытие блоковского лирического героя в ряде случаев происходит через «растворение себя» в чужих «я», через «сораспинание» его с этими чужими «я», благодаря чему происходит обретение самого себя.

Blog

Сочинение по предмету Литература